Прошлое

Темнота была смертью, он знал это, хотя потерял понимание, кто он сам. Темнота сдавливала, и её объятия были и холодны, и обжигающи, но хуже всего в них было отчаяние, горечь, сожаления. Будто вся его жизнь до той точки, где тьма взяла над ним верх, была бесполезной и бессмысленной. А потом — постепенно, исподволь, как поднимаются ростки из земли, как заполняется след на заболоченном берегу водой — в нём разлилась боль, удушающая страстная боль. Но за чертой смерти разве должен он был ощущать её? Или он оказался терзаемым гневом и яростью озлобленным духом? Те тоже вечно стонут от боли. С большим трудом он всё же открыл глаза. Мрак вокруг будто шатнулся, и через некоторое время он осознал, что это ночь. Простая ночь, упавшая пологом с небес, окутавшая деревья, дышащая свежестью и почему-то пахнущая кровью. Боль сосредоточилась в руке, на груди, на боку, сначала стала сильнее, но постепенно успокоилась, притихла, дав возможность шевельнуться, затем — и сесть. Он огляделся, не понимая только, отчего тело кажется немного чужим, не подходящим, но тут его взгляд наткнулся на… кого-то ещё. Инстинктивно он потянулся вперёд, нагнулся, чтобы рассмотреть лицо, и удивлённо выдохнул: — Мама?.. Он столько раз взывал к памяти, так отчаянно стремился вспомнить её лицо, но видел только солнечный свет, слышал только смех, однако теперь в нём не было ни капли сомнений. Перед ним лежала Цансэ. Бездыханная Цансэ, взгляд которой невидяще уставился в звёздный шатёр небосвода. В груди вскипели рыдания. Он осторожно убрал с её спокойного лица прядь волос, всмотрелся в него, чтобы теперь ни за что не забыть, сохранить со всей бережностью, отпечатать прямо внутри себя. И снова попытался понять, кто же тогда он сам?.. Прошлое казалось смёрзшимся воедино комом, он никак не мог заставить память зашевелиться и рассказать хоть что-то. Он знал, что умер, но не понимал, как это случилось. Он тосковал по кому-то, но не мог назвать имена. Даже собственное имя. Рассеянно рассматривая Цансэ, он вдруг понял, что та что-то прижимает к груди. С трудом разжав уже начавшие коченеть пальцы, высвободил алую ленту. Алую… Немедленно заломило виски. Он сжал шёлковую полоску ткани и глухо застонал, не узнав собственного голоса — и узнав его. И наконец ему стало хоть что-то ясно. — Так я… я теперь — Вэй Чанцзэ? Он расхохотался и смеялся до тех пор, пока хриплый смех не оказался рыданиями. Темнота подшутила над ним, забросив его едва не рассыпавшуюся душу прямиком в тело его собственного отца, далеко в прошлое. — Что же ты хочешь? Чтобы я всё начал с начала, да? — обратился он к тьме. — Зачем? Думаешь, я могу… могу хоть что-то изменить? Мрак молчал, но теперь всё вокруг показалось знакомым. Это же окрестности Илина. Илина?.. Значит, там, в комнате гостевого дома, сидит, ожидая возвращения родителей с Ночной охоты… Он сам?.. Снова разболелась голова, мешая сложить одно и другое. Если душа его здесь, то что же с ним, с мальчишкой? Или… из-за потери Золотого ядра, из-за того, что он пустил тьму на его место, его душа действительно так истончилась, изменилась, испортилась, что нисколько больше не похожа на ту, которая трепетной бабочкой бьётся в теле ребёнка? Он должен был это проверить. Но прежде следовало отдать последний долг матери. С трудом поднявшись, он осознал, что в нижнем дяньтяне бьётся неугасимой силой Золотое ядро. Благодаря ему остановилась кровь и раны уже начали затягиваться. Возможно, тьма, решившая сыграть с ним такую шутку, милосердно забрала с собой смертельное увечье, а с остальными ци сумела справиться. Что ж… Он взял меч Цансэ — она выронила его из ослабевших пальцев, и теперь клинок льдисто поблёскивал в лунном свете — огляделся, приметив место, где ветви дикой яблони спускались к самой земле, и принялся копать могилу. Земля дышала сыростью, как будто совсем недавно долгую неделю шли дожди, и хоть легко слипалась комьями, всё же быстро поддавалась ему. Вскоре он даже принялся загребать ладонями, лишь изредка помогая себе чистым лезвием. Он устал, но к тому моменту, когда начало светлеть небо на востоке, всё же сумел выкопать достаточно глубокую могилу. Последнее пристанище для той, кто когда-то подарила ему жизнь. Как же горько было сознавать, что он не успел и слова сказать ей, только взглянуть напоследок. Со всей бережностью он подхватил на руки тело Цансэ и перенёс к могиле, опустил туда, уложив меч поверх тела, а после замер, рассматривая спокойное лицо, исполненное красоты и умиротворения. — Как же хочу, чтобы больше твой облик не покидал меня, — прошептал едва слышно. — Что мне сделать, чтобы в этот раз память была благосклонной?.. Я хочу помнить тебя… — но не продолжил, не смог снова сказать «мама». На мгновение он словно ощутил прикосновение к плечу. Дух, возможно, был ещё рядом и полный печали, не спешил уйти. А может, напоминал ему, что есть ещё одна душа, о которой следует позаботиться. Он опустился на колени перед разверстой могилой и отбил положенное число поклонов. — Обещаю, Вэй Ин… — голос дрогнул, когда он назвал собственное имя, — Вэй Ин не будет голодать и драться за еду с собаками, он вырастет сильным заклинателем. Первым станет среди учеников… — он глубоко вдохнул. — Обещаю, можешь ступать с миром и не волноваться о нём. И, поднявшись, закидал могилу землёй, а после нашёл и тяжёлый камень, чтобы водрузить сверху. Неподалёку он приметил и вещи. Оказавшись гостем в теле Вэй Чанцзэ, он не мог вспомнить за него, что случилось, но было похоже, что Цансэ и её супруг как раз возвращались в город, а нападение застало их врасплох. Раны ныли, и в темноте осмотреть их как следует, даже воспользовавшись огненным талисманом, было трудно, но та, что оказалась смертельной для Цансэ, была нанесена не когтями. Он прекрасно различил, что это след от меча. Земля же вокруг оказалась истоптанной, и выходило, что вовсе не гуи и лютые мертвецы стали причиной гибели его родителей. Но кто же тогда и стоит ли решать и эту загадку тоже?.. Среди прочих вещей он приметил совсем небольшую дицзы. Простая бамбуковая флейта, даже лишённая имени, была не чета его Чэньцин, оставшейся где-то в тумане ненаступившего будущего, откуда тьма выбросила его самого, однако голос имела звонкий и высокий. Под светлеющим в ожидании рассвета небом он заиграл «Покой», чтобы душа Цансэ-санжэнь, его матери, и душа его отца, уступившая ему тело, нашли успокоение и не терзались тоской по неосуществлённому. Лишь ощутив, что место словно освободилось от скорби, он двинулся к городским стенам, унося в сердце острую грусть, невыразимую печаль. Уже на тихой городской улице его настиг такой приступ головной боли, что солоно от крови стало во рту. Едва удержавшись на ногах, он замер, ожидая, когда волна дурноты схлынет. За спиной у него был меч, но в тот миг он крепко сжал в кулаке маленькую дицзы, больше отчего-то полагаясь на неё, а не на клинок. Вот только это не нападение было, а что-то внутри разломилось, раскололось на куски, чтобы собраться воедино иначе. Когда смог вдохнуть полной грудью, осознал — воспоминания перемешались. Некоторое время он почти не мог самого себя найти во всей круговерти. Когда же перед глазами снова прояснилось, стало ясно, к какому гостевому дому идти. Не то чтобы в таком городке, как Илин, можно было выбирать из десятка, но и три обойти он сейчас не сумел бы. Теперь же получилось собрать последние силы в кулак и добраться как раз вовремя. *** — Господин Вэй! — хозяин здесь, к счастью, просыпался рано. Он сбежал с крыльца навстречу и даже подставил плечо. — Господин Вэй, что случилось? И где ваша жёнушка? — Объясню… позже, — выдохнул он в ответ. — Горячей воды… и что-то поесть. — Конечно, господин Вэй, — и хозяин помог ему добраться до комнаты, на ходу раздавая распоряжение зевающим слугам. Не хотелось пугать ребёнка, но тот сам распахнул двери и замер, широко распахнув глаза. — Вэй Ин, — прошептал он имя, и мальчишка кинулся к нему, прижавшись всем телом, обхватив за ногу. Он запрокинул голову, и невозможно было в этот момент не сравнить, не увидеть явного сходства. Вот только глаза у этого ребёнка были серыми, как грозовое небо, а не казались налитыми соком тёмными вишнями. Во всём же прочем он словно увидел отражение А-Юаня… В тот момент решимость его окрепла. Тьма ли или Свет, Небеса ли или что угодно другое дали ему ещё один шанс, стало вовсе неважно. Пусть он был полон боли и скорби, прямо сейчас перед ним оказался ребёнок, ради которого он должен был найти в себе силы жить. — Идём, Вэй Ин, — сказал он. — Видишь, я ранен, нужно позаботиться об этом. Наконец хозяин оставил их, и когда двери за ним закрылись, Вэй Ин, внимательно сощурившись, задал страшный вопрос: — А где мама?.. Пусть было больно и тяжело, он опустился перед малышом на колени и обнял его. Взгляды их встретились, ни солгать, ни сказать прямо не получалось. Едва сдержав внезапные слёзы, он придумал историю: — Помнишь, наверное, мама всё говорила о Небесной горе, где осталась её наставница Баошань? — Помню, — кивнул Вэй Ин. — Так случилось, что на нас напали. Мама была ранена, и только наставница Баошань умеет врачевать такие раны. Вот только те, кто спустились с Небесной горы, возвращаясь, не могут её покинуть. — Мама не придёт? — уточнил Вэй Ин на это. В глазах его тут же появились слёзы, но он сдержался. — Не придёт, но когда-нибудь… когда-нибудь ты сам найдёшь путь к ней, — пообещал он. — Если станешь… заниматься усердно, окажешься сильным заклинателем. Ведь подняться на Небесную гору непросто. Вэй Ин торжественно кивнул, даже поклонился. А вскоре уже принесли бочку для омовений, наполнили её горячей водой. Наконец-то можно было сбросить испорченные одежды, вымыть землю из волос, обработать раны. И пусть каждое действие давалось с трудом, маленький Вэй Ин, старательно пытавшийся помочь, всем собой напоминал, что теперь он не имеет права сдаваться.