Проект «Вспыхни»

— Дорогие мои, ваш друг очнулся. Он жив. Теперь идите по комнатам. — Можно еще минуту посидеть?! — жалостно просила Элизабет, — Мы соскучились по нему! Мадам Китнесс тяжело вздохнула. Уронила голову в ладонь, а затем молча вышла, уходя прочь. Наверное еще немного отдохнуть. — Вам действительно пора идти в гостиную. Вы наверное очень устали. Я живой и здоровый. Очнулся. Я прекрасно себя чувствую. Идите, пожалуйста. — Думаю, он прав, — устало зевнула Астрея, — Я лично устала. Ребята, пойдёмте. С Гарри все хорошо. Он в надежных руках. Пора и нам немного отдохнуть. — Согласен с ней, — быстро кивнул Том. Арктур с Элизабет переглянулись, но через несколько секунд все же приподнялись, чтобы уйти. Элизабет долго не отрывала от него свой взгляд, выходя из больничного крыла, а потом все же вернулась. — Салливан тоже попал в больничное крыло, Гарри. Прямо на следующий день. Сказал, что почувствовал себя плохо после того, как мы ушли. — изучающим взглядом осмотрела его, пока Гарри молча слушал и медленно покачал головой. — А что с ним случилось? Он тоже съел что-то не то? Элизабет пошевелилась немного и замерла, глядя на руку Гарри. — Я не знаю, но остальные члены команды сказали, что это было очень похоже на проклятие. Салливан начал гнить изнутри сразу после вечеринки. Гниение длилось медленно, поэтому на следующий день, когда он пожаловался на нехорошее самочувствие, его мадам Китнесс тщательно обследовала. Говорят, она была в ужасе. Кричала от осознания, что с ним на самом деле происходит и прооперировала. Его смогли спасти. Он проснулся раньше тебя, и ушел. С ним сейчас все хорошо. Капитан Кеддл говорит, что он мог умереть. — голос стал ниже, — Не думаешь ли ты, что проклятие и яд в твоей тарелке — это проделки одного и того же человека? — взгляд соскользнул на его прикрытые глаза, а затем плавно переместился на губы. — Я не знаю, Элизабет. — просто ответил он. — Ты не хочешь мне еще что-то сказать? — спросила она сомнительным голосом. Гарри молча открыл глаза и посмотрел на её плечо, а затем улыбнулся. — Ты подозреваешь меня, верно? После того разговора, я мог быть тем, кто проклял его. Считаешь, что я способен на такие вещи? Однако спасибо тебе за то, что считаешь меня исключительным магом, который проклинает людей без заклинании; который еще и в своих-то лет умеет делать такое. Элизабет поперхнулась собственной слюной и начала заикаться. — Нет, конечно, Г-Гарри! Я и не думала о таком! П-просто поделилась! Всего л-лишь! Гарри ничего не ответил, молча цепляясь взглядом. Рассматривал в полной тишине её плечо, словно о чем-то говорил, но без всяких ненужных слов. От молчания Элизабет почувствовала себя неловко, задушено, будто кто-то держал за шею. Ей показалось, что она сказала очень неприятную вещь по отношению к другу, и осознала, что виновата перед ним. Лицо раскраснелось, а потом вовсе встала, но судорожно себя повела. — П-прости, Гарри, за слова. Я пойду! — и пропала, исчезнув за дверьми. *** — Вы слышали? — восторженно произнесла на улице Элизабет, крепко держа в руках книгу по ЗОТИ. — Через неделю в воскресенье мы поедем в места, где бывали все члены Ордена Феникса! Я так взволнована! Поскорее бы! — Я тоже счастлива, что увижу те места, где они скрывались, ночевали, жили. Это на самом деле очень интересно глазами все увидеть, и осознать, что все это действительно произошло. — Я, кстати, прочитал ту самую книгу от мистера Малфоя, поэтому также жду эту поездку. — Зачем вообще туда идти? — раздраженно произнёс Гарри. — Я один не рад? — Да, ты один только не рад. Не говори только про это никому, а то навлечешь на свою голову еще одно издевательство. — предупредил Том. Гарри протяжно вздохнул. — Ты прав. — мрачно кивнул. *** После громкого выигрыша в игре квиддич, на следующий день они отправились в места, которые жили или прятались члены Ордена Феникса. Все ученики были взволнованы таким нереальным, по их мнению, событием, что разговаривали в высоких тонах. Лишь Гарри плелся самым последним, так как вовсе не хотел разглядывать мрачные места, чтобы «восхищаться» от того, что много вещей реально существовали. Что это вообще действительно было в нашем волшебном мире. Гарри то и дело закатывал глаза, когда все начали стонать от радости. Они приехали в деревню Оттери-Сент-Кэчпоул, где недалеко отсюда жили когда-то семья Лавгудов, Диггори, которые, к сожалению, на свете нет ни одного из них, чтобы продолжили род. Это было несколько печально, поскольку Лавгуды в то время славились невероятными умами, хотя на взгляд других людей выглядели весьма странными. Жилище «Нора», где табличка висела прямо у парадного входа, стало старым, дряхлым. Волшебники постарались сохранить некоторые вещи в доме, но в большой мере ничего не трогали, дабы все это часть ценностей. Семья Уизли, которые когда-то жили в этом доме, были, ну, очень бедными. Было видно невооруженным глазом, смотря на все предметы вокруг дома. В старом сарае, который с помощью волшебства все еще не развалился, нашлись несколько летающих мётел, которые принадлежали Фреду и Джорджу, Перси с Биллом. Гарри прикасался к пыльным предметам, стенам и чувствовал невероятную тоску, которую не думал испытывать при приходе к после военным местам. Особенно, когда все связано с этим Поттером, которого он ненавидел. Арктур одиноко стоял у раковины, которая была сломана и заржавела. Подушечными пальцами касался ею и вздыхал. Глаза были наполнены печалью, болью, что ему было трудно опомниться. Элизабет разглядывала каждый дюйм стены и постоянно оглядывалась. Пробегалась быстро глазами, и словно не хотела останавливать взгляд на что-то, что вызовет в ней боль. Она это чувствовала, и отчаянно пыталась предотвратить. Том с Астрея не чувствовали ничего. Лишь полушепотом говорили, что место невероятное. Пятеро отдалились от других, и находились на улице позади дома, где должен был сад. Однако его в данный момент не было, потому что еще в книге было известно, что семья Уизли убрали во время войны. — Здесь была свадьба Билла и Флёр. — тихо вымолвила Элизабет, смотря на землю. — Да. — коротко согласилась Астрея. — Флёр твоя бабушка, верно? — обратился к Гарри Том. — Да. Жаль, что погибла на войне. — нахмуренно ответил Гарри. — Возможно, смогла бы очистить мозг моей бабушки, своей сестрёнки. Четверо издали смешок, развеселившись от его ответа. В целом «Нора» мало было похож на дом, где жили прекрасные семьи Уизли, потому что постоянно подвергались к нападениям Пожирателей, после чего они разъехались в разные стороны, когда бежали. Дом пустовал еще с той поры. Следующая остановка была Годрикова Впадина. Гарри с чего-то совсем не хотел туда, но был вынужден. Он не замечал, что вид Элизабет и Арктура были не в лучшем состоянии, чем у него. Профессора рассказывали и показывали тот самый знаменитый дом Гарри Поттера, где он пережил в маленьком возрасте смертоносное заклятие; где его родители погибли, спасая чадо. Гарри хмурил брови, и удивлялся с того, что и здесь волшебники ничего не трогали. Все обстояло именно так, как было показано в книге. Ничего не поменялось. Он смотрел туда, где умерла Лили и неслышно вздыхает, чувствуя при этом колючую боль около груди, но пытался игнорировать. Рассказывали про жизнь Дамблдора, Батильды Бэгшот и других. Вскоре они столкнулись с кладбищем, где были похоронены все члены Ордена Феникса, которых лично закапывал сам Гарри Поттер. Пятеро уставились возле могилы, которые были слишком много. И все стихли, не в силах вымолвить из себя хоть малейшие слова. Спустя несколько минут, они стали обсуждать это место. — Невероятно… Не думала, что окажусь здесь, и увижу могилу Гермионы Грейнджер. — вымолвила Элизабет и стала трястись. То ли от холода, то ли словила паническую атаку. Надгробие было сломано по пополам. — Здесь нет могилы Рона Уизли. — тихо ответил Арктур, и с щек покатилась одинокая слеза. — Как же жаль мистера Гарри Поттера, который не смог найти его тело. Не представляю, что он пережил, когда хоронил их всех. Должно быть, ему было очень тяжело. — Так и есть. — кивнул Том. — Как после такого не сойти с ума, верно? — поморщился он, скрывая скорбь. Астрея оставалась холодной, рассматривая плитку, и читала все имена. — Ты имеешь ввиду, что боль приводит к сумасшествию? — поднимает брови Гарри, смотря на плитку друзей Гарри Поттера, — Если так и произошло, то можно было и убить этих Пожирателей и самого Волан-де-Морта, а не стать его возлюбленным и жить вместе несколько лет, чтобы только потом убить. — Ты когда вообще перестанешь его осуждать за каждое действие? — нахмурил брови Том, но глаза следили лишь за надгробиями. Гарри ухмыльнулся и пожал плечами. — Не знаю. Мне совсем не нравится находиться тут. Здесь будто витает черная магия, которая забирает твое тепло, а взамен дает только боль. Вы это не чувствуете? — Чувствую. — сразу ответила Элизабет, пристально смотря на надгробие Геромионы словно зачарованная. — Я тоже. — коротко ответил Арктур, глядя перед собой. Том с Астрея переглянулись. — Я лично ничего такого не чувствую. Просто безумно жаль всех героев, которые умерли за нашу жизнь. — ответила Астрея. — Да, ты права, Астрея. — кивнул под себя Том. — Что будем делать после, когда вернёмся в школу? — Завтра же учёба. — упомянула Астрея. — Естественно сядем за домашнюю работу. — Ой, какая скукота! — растянул слова Арктур жалобным тоном, и скривил лицо. — Не хочу заниматься учебой! Я слишком переполнен эмоциями! Элизабет закатила глаза и скрестила руку. — Ишь ты! Лишь бы тебе дай повод, чтобы не заниматься уроком. Ленивец! — прыснула и отвернулась от него. Арктур весь багровел, но ничего не сказал в ответ, поскольку подруга была права. Ему было скучно и не хотел учиться, поэтому искал любой повод, чтобы подольше растянуть время отдыха. Гарри неслышно и коротко рассмеялся. *** В школьном шуме, суете легче было сносить издевательства, которых он терпел. Молниеносным, заученным движением убирал с одежды много липучих, противных вещей, которых разбрасывали прямо на него все ученики, кроме некоторых слизеренцев. Они молча отворачивались от Гарри. Защиту от темных искусств по-прежнему преподавала профессор Брендлимор. Брендлимор Кэрроу. Женщина, которая все еще скрывает свое лицо за черным капюшоном. Она ни капли не изменилась, по мнению Гарри, в том, что не говорит фамилию, стесняется от своего происхождения. Только блондин относился к нему тепло, потому что профессор Брендлимор также улыбалась лишь ему, как только видела. Мальчик хранил её улыбку в сердце, потому что профессор никогда не улыбается. Брендлимор учила учеников, как выпустить сноп-искр в случае любой опасности, чтобы знать где вы находитесь. Немногие учащихся научились к заклинанию столь быстро, как это сделал Гарри и его друзья. Профессор видела в нем отличного мага, тогда как другие были слепы или намеренно делают, чтобы унизить мальчика. Иногда глубоко внутри считала, что именно так и порождается любая форма зла. Их создают сами люди, и затем удивляются, почему маг стал таким злым. Она искоса наблюдала за смеющимся мальчиком, который повторял заклинание и выпускал зеленую искру вместе с друзьями, которые не меньше него были способны. Особенно Элизабет, которая выучивала многие термины точно также, как и на практике. Из них получится хорошие бойцы. Профессор сразу же отпрянула эту мысль. Какие еще бойцы? Войны больше не будет. — У меня так хорошо получается! Я отличный маг! — заявила Элизабет, высоко вздернув подбородок, и заливисто засмеялась. — Это правда. У неё прекрасно получается! — Гарри еще сильнее взбудоражил её эго. — Между прочим, и у меня получился! — заметил Арктур, — Не только у неё! — Вы все хорошо постарались! — засмеялся коротко Гарри, потому что не понимал, почему они все добиваются именно его восхваления. — Вы правда станете замечательными волшебниками, которые умеют абсолютно все! Четверо, услышав такие приятные слова от Гарри, развеселились. Обняли Гарри все, кроме Астрея, которая засмущалась, но попыталась скрыть под равнодушием и милой улыбкой. Знаете ли вы, что надежда — очень жестокое чувство? Оно пожирает тебя изнутри, сперва подарив что-то теплое, которое заставляет тебя двигаться только вперед, видеть во всем хорошее, лишь бы узнать, что во что ты веришь — непременно сбудется, свершится. По итогу, когда ожидаемое желание вовсе не оправдывает твое многолетнее старание, которое отнимало у тебя множества энергий, приносит только распирающую боль. Она не проходит через силу или несколько лет. Она съедает тебя изнутри, словно там живут черви, и поедают твои внутренности. Именно поэтому изречение о том, что надежда умирает последней — это истина. После неё ничего не останется, когда сможешь пережить адскую боль. Надежда появилась у Гарри. Зарождается глубоко в груди, освещая его путь ложным светом, ведя туда, куда ему не надо, где его вовсе не ждут. Гарри надеялся на снисходительность профессоров, и делал домашнее задание куда быстрее, чем надо. Делал также и то, чего не задали. Он не хвастался, но профессора считали именно так. Будто мальчик хочет восхваления своего старания, и поэтому оставались холодными. Гарри сейчас смотрит на собственные руины, которых сделал сам, когда ему очередной раз поставили самые низкие балы, хотя написал эссе куда лучше, чем другие. Он смотрит на то, как построенная стена надежды дает первую трещину, но мальчик упорно игнорирует. По-прежнему улыбается, скрывая неприятный осадок. Гарри первый раз сдирает с тела кожу, когда попытался вытащить из себя неприятное чувство, но оно прилипло. Не отнимается, не исчезает, не дарит свободу в действиях. — Не волнуйся, Гарри. Они непременно заметят твое старание и силу! — подбадривающе улыбнулась Элизабет, заметив, как Гарри понуро смотрел на спину уходящих профессоров, которые отказывали дать ему шанс на конкурс. Рядом с ним находилась только Элизабет. Да и случайно проходила мимо, и наткнулась на разговаривающих людей, и была свидетельницей, как друг почти умолял найти любой выход. — Нет, со мной абсолютно все в порядке! — широко заулыбался Гарри. — Ты ведь верно говоришь. Они поймут, а я всегда буду стараться. — повернулся к ней и похлопал по плечу девочки. — Чем будем заниматься? Я хочу отдохнуть от бесконечной рутины. — Завтра Хэллоуин. — задумчиво ответила Элизабет. — Будет весело, не думаешь? Они шли в длинном коридоре, параллельно рассматривая, как ученики играются на улице. — Да, конечно. Мы отпадно отпразднуем! — Отпразднуем тем, что ляжем спать на час позже! — неожиданно прибежал к ним Арктур, и положил обе руки на их плечо, пристав по середине. Элизабет закатила глаза, мило при этом улыбаясь, а Гарри мелко покачал головой. Улыбались нежно от того, что их общий друг был таким теплым, хорошим. Это им всегда было известно. Прямо сейчас они почувствовали дружбу, и от этого хотелось только широко улыбаться. Это та самая великая дружба, верно? Никогда не оборвется? Всегда будут поддерживать друг друга? На улице рано утром иногда появлялись кружево инея, а потом таяли под солнцем. А замок окутывал знакомый всем запах Хэллоуина. Учащихся вовсю радовались торжеству. Игрались разными взрывательными бомбочками, распугивая первокурсников, а другие развешивали новые пугающие, движущие игрушки. В это самое время Гарри сидел одиноко в выручай-комнате. Сердце не унималось. А дело в том, что час назад он был у директора. — Послушай, Гарри, я осмотрел все твои результаты в учебе, начиная с первого курса, и скажу, что они не особо впечатляют. И это мягко сказано. Ко всему этому, ты просишь меня обдумать решения всех профессоров, которые, кстати, самые лучшие в своем деле; которые не ошибаются в оценках, когда видят исключительные силы, чтобы дать тебе шанс на участие в конкурс? Это абсурдно, Гарри. Сердце мальчика таяло так, будто кто-то специально прожигает пламенем, чтобы любая твердая вещь растаял под таким натиском. И это безмерно больно. Так больно, что Гарри на несколько минут не мог задышать. Не мог выдохнуть, не мог вздохнуть, а руки были сжаты настолько, что ногти вонзались в кожу, оставляя после кровь. Тем не менее сделал голос ровным. — Я не говорю, что я исключительный, профессор Эвермонд. Я всего лишь прошу самим посмотреть на мои способности, чтобы оценить степень моего волшебства. — И ты этой просьбой доказываешь, что находишь сомнительным преподавания наших профессоров. Считаешь, что они неверно оценивают твои знания. — Но ведь оценка не всегда показывает уровень волшебства! — не выдержал и воскликнул, но потом сжал губы в тонкую линию. Директор посмотрел на него исподлобья, и тяжело вздохнул, но мальчику показалось, что он смотрел более ненавистно, чем с жалостью. — Юноша, я говорю про это с первого курса, и мое отношение к профессорам, которые трудятся изо дня в день, чтобы такой неблагодарный ученик, как ты, который ошибочно и неуважительно выставляет их в плохом свете, мог получить хорошее знание, не поменяется. Они, как я уже сказал, лучшие в своем деле, и я им доверяю. Они не просто так ставят плохие оценки, и мне не пристало выслушивать маленького мальчика, у которого раздутое самомнение. Если все, то вступай к остальным. Празднуй сегодняшний день. Гарри несколько секунд не сдвинулся с места, выражая глубокое разочарование всем своим телом, но упорно попытался вежливо кивнуть и уйти. Уход из кабинета ему обошлось столько нервов. Ком в горле застрял, давая ему понять, какое же он место занимает в волшебном мире, и это совсем не меняло то, что было в магловском мире. То есть, он тут и там был на дне. Слезы просились выйти, а полились они жгуче. Были горячими, и обжигали щечки. — Ничего… страшного. — упорно твердил мальчик, глядя на теплый камин. — Я справлюсь. Я буду получать хорошие оценки. Вытер свои слезы, и понял, что всегда хотел только одного. Человека, который дарит спокойствие. Такого человека не было, но есть Остин, рядом с которым он чувствовал, что живет. Что в нем бурлит кровь; что он не брошенный когда-то ребенок; что его любят. Последнее как острый нож вонзился в сердце. Отчаяние окатило его с ног до головы. Он задыхался в этой болоте, которая называлась Боль. Ему нужно было его увидеть. Хоть последний раз убедиться, что Остин его забыл. Уверенными шагами, он выходит из выручай-комнаты, накинув на себя мантию невидимости. Он был рад, что Гарри Поттер оставил такие необходимые вещи, и они теперь принадлежали ему по все еще непонятной причине. Вытащил карту мародеров. На улице все еще было светло, и ему надо было поскорее оказаться в Лондоне. На карте показывался он сам. Стоял за статуей одноглазой ведьмы. Фигурка на карте малюсенькой палочкой стукнула статую. Гарри торопливо сделал то же, но ничего не произошло. Он снова поглядел на карту. У головы фигурки появилась надпись: «Диссендиум!». — Диссендиум! — прошептал Гарри и снова тронул статую. Горб старухи открылся, и появилось отверстие, как раз такое, чтобы в него пролез мальчик. Гарри огляделся по сторонам, спрятал карту и нырнул в статую вниз головой. Каменный склон скоро кончился земляной площадкой, и Гарри встал на ноги. Темно, хоть глаз выколи. Гарри достал палочку, произнёс «Люмос!», и холодное пламя осветило низкий и узкий земляной коридор. Гарри поднёс пергамент к глазам, тронул кончиком волшебной палочки, и сказал: «шалость удалась!». Коридор петлял словно нора гигантского кролика. Гарри держал палочку с пламенем на конце над головой, но то и дело спотыкался. Идти пришлось долго, и он уже подумывал, не вернуться ли, но вспоминал про «Встречу с Остином» и шёл дальше. Ему стало казаться, что он идёт уже целый час. Наконец коридор пошёл вверх. Гарри прибавил шагу, сердце у него забилось, лицо пылало, а вот ногам было холодно. Скоро показались ступеньки, вырубленные прямо в земле, некоторые из них обвалились. Гарри стал подниматься, глядя под ноги, — как бы не упасть и не наделать шуму. Он принялся считать ступени, но скоро сбился со счёту и вдруг стукнулся головой обо что-то твёрдое. Похоже было на люк. Потирая макушку, Гарри прислушался: всё тихо. Он медленно приоткрыл крышку люка. Над ней оказался подпол, заставленный деревянными ящиками и корзинами. Гарри выбрался из подземелья и опустил крышку. Она легла так плотно, что если про неё не знать, то и не догадаешься, что в этом месте начинается подземный ход. На цыпочках прокрался к деревянной лестнице. Он проскользнул сквозь полураскрытую дверь и очутился за прилавком «Сладкого королевства», пригнулся, выполз из-за прилавка и выпрямился во весь рост. «Сладкое королевство» было битком набито учениками Хогвартса, никто не обратил на Гарри внимания, и он стал разглядывать полки со сладостями. Вокруг развешены Хэллоуинскими украшениями, а некоторые вовсе разговаривали. Мальчик прекрасно осознавал, что одинок, а когда это доходит, то хочется заныть о любви. Хочется человека в темном месте, который будет освещать его маленький, разрушенный мир, чтобы мог дальше жить. Этим самым человеком, как прискорбно не звучало, был Остин. Человек, который два года с лишним месяцем травил его жизнь, но предавал какой-то смысл. С помощью его он преодолел многое, и готов был выживать. Научился понимать людей, и как больно бывает, когда тебя бросают. Какого это чувствовать себя брошенным собственными родителями. Гарри глубоко запихивал обиду за сердцем, чтобы просто увидеть и понять, хочет ли любимый человек заново начать отношение. А Гарри хотел только его тепла. В этот самый момент, когда вокруг суетятся люди; когда все радуются, потому что праздник, покупают друг другу разные пугающие подарки — он единственный всего этого не видел. Его глаза упорно искал место, где отсутствовало много людей. Где никого рядом не было. Его глаза горела только об одном. О любимом, которому так сильно скучал все это дни. С того дня, когда он покинул приют с отчимом. Ему хотелось обнять и прижаться к нему так долго, чтобы стать одним целым. Его зеленые глаза блестели на улице, желанные в нужности для Остина. Только бы не упасть лицом в грязь, окончательно поняв, что его никогда не ждали, не любили, забыли. Уходя за домами, где, по его мнению, никого уже рядом не было, он вытащил из сумки метлу. Ему было трудно запихнуть столь огромное в сумку, но заклинание все же творят небывалые чудеса. Он любил магию. Сильно, что хотелось всегда учить новые заклинания. Не важно, что они могут быть темными или светлыми. Ему все равно. Лишь бы все знать! Вновь накинул на себя мантию, и сделал так, чтобы она не упала с него с помощью заклинании. После взлетел вверх к своему долгожданному желанию. Он понимал, что сглупил, когда не подошел к нему, ведь даже не прочитал его мысли. Вдруг Остин его искал? Вдруг все было иначе, а он напридумывал все это время непонятно о чем, делая себе больно. Это было так глупо! *** Остин еще не рыдал, но собирался, потому что голова трещала из-за тупой боли. Тело невыносимо ныло, а душа хотела о покое. Остин не знает как выдерживает каждодневные изнурительные тренировки, а ночью постоянные насилия, где его ни во что не ставят. Отчим берет и уходит в свою спальню. Остин очередной раз смог выдержать такую ночь, и смотрит на улицу через балкон. На улице собираются праздновать Хэллоуин, а отчим уехал в другой город по своим делам, а его оставил дома без возможности выходить одному. Присматривают за ним люди отчима, и ему хотелось кричать о том, как все это несправедливо. Остин не хотел праздновать, поэтому заперся в своей комнате, но видит через балкон, как служащие готовятся к празднику. Его тошнило. Мутило настолько, что не переставая хотелось блевать. Остин хотел умереть. Больше не просыпаться и не ощущать страдание. Внезапно он увидел, как к нему буквально летит маленькая бумага, и упала прямо на его ладонь. Он сглотнул и ощутил знакомый запах. От бумаги пахнет самым обычным пергаментом, но Остин ощущал другое. Предвиделось, что письмо от Гарри. Пахнет тяжестью. Это самое родное, что он испытывал от любимого маленького мальчика. Депрессия, которую он испытывал со дня знакомства с отчимом, особенно, когда он начал показывать свое истинное обличие, стала для него, как оковы на шее. Он столько раз пытался снять, искал ключи, но его будто бы не существовал. Человек болеет ментально, и поэтому исцеление требует больше времени и внимания, чем тогда, когда болеет физически. От физической боли есть таблетки. Человек знает, что через два или три часа выздоровеет, перестанет болеть голова или где-угодно. А от душевной боли нет исцеления. Люди умирают, когда болезнь поражает слишком много мест в жизни человека. Человек заперся в собственной душе изнутри, и верить, что она перестанет его душить считается невозможной. И Остин дрожащими руками первый раз, когда вступил в дом отчима, набирает в легкие чистый воздух без всяких тяжестей и комков. Ему стало легче дышать, когда увидел перед собой письмо от Гарри. Он был с чего-то уверен, что бумага именно от него, хотя все еще не открыл. Бумага была в виде птицы, и с легкостью открылась, когда Остин просто подумал. « Я жду тебя в саду сзади дома. Не бойся. Они тебя не заметят.» И в самом деле Остин почувствовал лёгкое дуновение, когда письмо открылось. Будто что-то легло на его плечи. Парень верит без остатка в Гарри, поэтому резко встает. Ему не терпелось взглянуть на него, прикоснуться к щечке, вздохнуть его сладкий аромат с тяжестью. Сердце билось так быстро, будто вот-вот выпрыгнет из груди. Открыл дверь, а возле неё стояли двое, одетые в костюмах, мужчины, которые держали в руках пистолет, если что-то пойдёт не так; если он сбежит. Остин дрожит, но молча проходит и удивляется. Его не замечают! Мужчины даже не обратили на него внимания! Остин задыхается от чуда и почувствовал себя приведением, которого уже никто не увидит, не почувствует. И это приятное чувство, когда живешь в адском месте с адскими людьми. Удивительно, но все служащие, которые суетились дома и веселились попросту не замечали убегающего парня. Они вели себя так, будто его не существует! Ах, как же это было хорошо! Остин выходит на улицу, не замечая, что на улице холодно, а он в одной белой рубашке, а первые три пуговицы были открыты. Однако ему было все равно. Не замечал, что ему холодно, потому что душа стремилась к нему! Она ныла о тепле родного человека, которого никогда не забывали. Его глаза продолжали искать, когда пришел в сад. Он вспоминает, что на улице есть следящие камеры, и замирает. Никто не должен увидеть Гарри, иначе поймают! А его прямо здесь не было. Где же он? Как его предупредить, чтобы камера снова не выключилась?! И тогда… он почувствовал теплое дуновение ветра. Кто-то прячется сзади него. Глаза слезятся от долгожданной встречи, но не смел повернуться. Боялся увидеть пустоту. Подумалось, вдруг он окончательно сошел с ума, ища успокоение в любимом, что придумал какую-то бумагу и про встречу. Ах, как же будет горько, если все так и окажется! Остин сглатывает ком в горле, и дрожащими губами медленно поворачивается. Темный силуэт, скрывавшийся в деревьях, откуда начинается густой лес, стоит, словно заманивая его к себе. И Остин ведется. Задыхается от счастья, потому что это точно он, хоть и лица не видна. Чем больше он идет к нему, тем дальше отходит мальчик, ведя куда-то в лес. Когда на небе светило все еще солнце; когда в лесу приоткрылось место, где нет густых деревьев и луч падает на них, мальчик остановился, но стоял спиной к парню. Остин тоже остановился, а губы дрожали от нетерпения. Стоял на три метра позади него, и прекрасно понимал — это он. Это Гарри. Его не узнать невозможно. Именно в этот момент они одновременно ощутили одинаковое чувство — он все, что нужно в этой жизни. Им казалось, что они могут стоять вот так целую вечность. Лишь бы знать, что это не напрасно. Гарри медленно наклонился к земле, и аккуратно взял в руки иссохший лист, и затем… также медленно повернулся. Сердце у двоих одновременно на миг замерло. Остин затаил дыхание, жадно рассматривая каждый дюйм его лица. Он был жив. Он был жив! Как же он сейчас счастлив. Нет, счастливее, чем сейчас будто не будет. Остин с трудом выдохнул, и на лице появилась гримаса боли. Ему так хочется его обнять, но не двигался. Он больше не мог без разрешения трогать драгоценное тело любимого. Ему непозволительно. Ему запрещено, потому что Остин считал себя грязным, уродливым и отвратительным. Он больше никогда не посмеет перечеркнуть его границу дозволенного, ведь мальчик принадлежал самому себе, а не ему. Во всяком случае, здравый ум шептал прямо сзади него, и Остин вслушивался, чтобы не поранить сладкого мальчика, хотя противоречиво душа тянулась к нему. Жаждала о запрете, но что толку, если за ним последует бесконечное обвинение и насилие над самим собой, изводя себя тренировками за каждые ошибки? Остин задыхается от его красоты. Его мальчик стал прекраснее. В октябрьском месяце они впервые встретились после стольких дней мучении, страдании. Остин так скучал по нему, что словами не описать. Слова тут излишне. Все передается телом, глазами. Тело скованное, дрожащее, израненное стремится к нему, но все еще не двигается, потому что не в силах и не верится, что чудо произошло. Глаза наполненные слезами радости, отчаянья, которые кричат о тоске. О том, как же сильно он скучал по нему. О том, что глаза всегда искали только его в толпе мерзких людей, которые не были хоть капельку похожи на него. Мальчик легким движением отправил листок в полет. Иссохшее листья плавно перелетела и упала на ладонь Остина. Остин навсегда сохранит прекрасный, грязный листок. Гарри, который ожидал безразличие, равнодушие и разочарование, но не тоску, печаль и страдание по нему одному, был сбит столку. Он включил свою способность и распознавал каждую его эмоцию с того момента, когда увидел любимого, сидящего у балкона. Человека, который был до глубины души изранен, поломан, что обратно не починить, не исцелить. Он чувствовал, как Остин действительно его искал все это время, когда увидел его бескрайние, океанские и глубокие глаза, которые потеряли свою краску. Они стали печальными, чем было в приюте, и это сильно разбивало сердце мальчика. Гарри дышит рвано, грудь быстро поднимается и опускается, потому что дышать нечем. Боль и мучение любимого, будто передается воздушно-капельным путем. Мальчику, итак, было тяжело жить в этом мире, а сейчас еще сильнее. Он хотел получить тепло, поддержу и любви от Остина, но этого не произошло. Ему стало тягостнее, увидев разбитое сердце. Гарри осознал, что слова «скучал по тебе» не передает то, что он на самом деле чувствовал к нему. — Ты у меня отсутствовал… — одними губами шепчет Гарри, и нахмурил брови, потому что вдруг стало больно говорить. — Ты говорил, что не бросишь меня, но бросил. Ты говорил, что не оставишь, но оставил. И даже не сказал «прощай». Остин дрожит не от холода. Ему на холодную погоду плевать. Он дрожит от вины перед любимым, и роняет слезы. Что же ему сказать в оправдание? Поверит ли он в какую мерзкую сеть он попал? И где сам был все это время? Почему еще год назад не пришел и не выволок его отсюда? Почему не спас? — Я думал, ты умер. — проглатывает ком в горле, и сжимается в спазме. — Я… искал. Постоянно приходил в приют, пока не выгоняли пинком в зад, но все твердили об одном: ты исчез. Я думал, ты умер, и так винил себя в этом. Что ушел, и не соизволил в последний раз попрощаться. Я не переставал тебя искать, Гарри. Где ты был все это время? Почему раньше не пришел? Наказывал меня таким образом? Слезы у обоих выходят горестно и жарко. Жаркие слезы вспыхивают. Оба задыхались от недосказанности. Гарри — непоколебимая стена. Все еще стоит на своих двух и не падает, даже если они не держатся, дрожат. Остин сдается первым, и испускает тяжелейший вздох на свете и падает прямо на колени. Не для того, чтобы молить о прощении. А из-за того, что банально не мог стоять. Ему было слишком больно, и выдерживать ментальную тяжесть было тягостно. Остин рыдает перед ним, и закрывает лицо ледяными руками. И ему все равно, если замерзнет здесь и испустит последний вздох. У него, итак, жизнь не сложилась, а любимый обвиняет. Что хуже этого может быть? Он не оправится от чувства вины. Ему бы поскорее уйти на покой. Ему не страшна смерть. — Остин… И он чувствует, как мальчик садится прямо перед ним, но не касается. Парень осторожно поднимает голову, открывая лицо от ладони, и вглядывается с близкого расстояния на красоту любимого. Зеленые глаза не поменялись. Они такие же, как впервые, удивительно прекрасные. Остин тянет улыбку, но плохо получается из-за холода. — Глупый, ты ведь замерзнешь… — Гарри едва слышно шепчет. Остин замечает что-то длинное в руках мальчика, и от кончика вышел еле заметный свет, после чего он почувствовал себя, будто в один миг переместился в очень теплое место, где есть сильно горящий камин. Холодные руки стали теплыми, а щечки теряли красноту. — Почему ты показываешь мне это? Вдруг тебе запрещено? — уловив его мысль спрашивает Остин, и Гарри улыбается так искренне, что ему захотелось поцеловать его, но вовремя отдернул себя от этого желания. — Запрещено, но наш Министр давно убрал этот запрет, поэтому мне позволено делать с этим что-угодно в вашем мире. Остин, я просто тебе доверяю. — Я никому не расскажу, Гарри. Мне плевать какого ты происхождения. Я просто счастлив, что ты оказался жив, и сейчас сидишь прямо передо мной. Больше этого мне не надо. Этого достаточно, Гарри. Остин тянулся прикоснуться к щечкам Гарри, а мальчик этого и ждал, но рука сильно дрожала. Он то тянул руки, то отдергивал, сжимая свой рот и всхлипывал. Остин был сильно скован в своих действиях. Гарри нахмурил брови, и смотрел в плечо. Брюнета мелко трясло. — В чем проблема? — спросил Гарри, который жаждал по его касаниям. — В том, что мне запрещено к тебе прикасаться. — Кто тебе это сказал? — Я. Я много раз причинял тебе боль. Несравнимую боль, и только после ухода понял, какую ошибку я совершал по отношению к тебе. Я больше не буду прикасаться, Гарри, пока ты не разрешишь. — Ну, так я разрешаю! — закричал Гарри. Остин поднял на него тяжелый взгляд, и дрожащими руками медленно прикоснулся к теплым щечкам мальчика и, будто задышал новой жизнью. Его глаза наполнились жизнью, и он хотел было улыбнуться, пока не ощутил морозную реальность. Гарри стал дрожать, подхватил лютую паническую атаку, и Остин прекрасно это видел. Осведомлен, так как сам переживает такие вещи. Живо отдернул руку и затравленно улыбнулся, когда мальчик непонимающе взглянул. Не понимает значит. — Ты до сих пор не понимаешь, что с тобой происходит? — шепчет он, разглядывая его с ног до головы в сидячем положении. Гарри отвел взгляд, сдерживая рвущую вопль из груди. — Понимаешь? Тогда ты знаешь почему я запрещаю себе прикасаться к тебе. — Когда ты ушел… — сглотнул ком и задышал открытым ртом. — я хотел найти любимого человека. Думал, что смогу переключиться. Остин стиснул зубы, крепко сжав кулак, делая себе больно, но пытался не показывать. — Но это было зря, Остин. Он не ты. Никто не ты, и никогда не найду более близкого человека, чем ты. Я навсегда заклеймен тобой. Что же ты со мной сотворил, подонок? — последнее он уже говорил в высоких тонах, и вновь шумно задышал. Ему тяжело с ним дышать, но это того стоило. — Прости, Гарри. — кусает свои губы, и всхлипывает. — Я пытался. Я пытался тебя забыть, но мне всегда было тяжело. Появились прекрасные друзья, но все равно они не заменяют тебя. Ты сотворил со мной ужасные вещи, а они всегда поддерживают меня, но все равно мое сердце ныло о тебе. Я не понимаю этого. Почему, почему ты это сделал со мной? Мне такой опыт не был нужен, понимаешь? Я ведь все еще ребенок. Я не такой, как ты, взрослый. Я ребенок, Остин. Зачем ты это сделал… Губы задрожали у брюнета. Как он объяснит свое притяжение к мальчику с самого первого дня? Что это было его первой любовью? Что он влюбился с первого взгляда, хотя в начале не понимал? — Прости меня, Гарри. — Мольбой о прощении не поможешь исцелить мое израненное сердце, причиненное тобой. — Я знаю. — Ну, так почему ты внезапно сделался праведным? — не выдержал и закричал со всей силой. Гарри злился, а с глаз катились обильные слезы от обиды. — Почему ты сейчас так робок передо мной? Хочешь теперь быть хорошим для меня? Плевать, Остин! Я принял тебя плохого, отвратительного насильника. Ну, так почему сейчас ты не делаешь того, что делал в приюте? — кусками вырывал листья, травы и бросал ему в лицо вместе с песком и продолжал говорить и кричать, пока брюнет сидел и плакал, закрывая глаза. — Запрещаешь себе? Не смеши меня! Ты никогда себе не запрещал, когда касался меня. Ты всегда брал меня, а сейчас когда того же хочу и я, ты внезапно запрещаешь. Смешно! Мне смешно! — Гарри надрывал глотку от сильной обиды, что таилась в душе с приюта. — Почему ты сейчас не лезешь ко мне с поцелуями? Почему ты этого не делаешь? — мальчик закрыл лицо грязными ладонями и зарыдал. Слезы выходили из него тяжело, но их было не остановить. — Ты монстр… — последнее шепнул так, будто сил больше не было. Остин открыл глаза, и разглядывал его лицо, прикрытые руками. Родное лицо, которое так скучало. Он не обнимал любимого, не касался, хотя очень того хотел. — Я очень тебя люблю, Гарри, как бы ты не хотел это отрицать. Я знаю, что разрушил твою жизнь, но я с самого первого дня выбрал тебя. И я обещаю, что больше не отпущу тебя и не брошу. Только будь рядом со мной. Гарри молчит несколько минут, и стирает с лица слезы. Поднимает взгляд на его плечо, и Остин ощущает, как мальчик становится холодным, жестким. — Сколько раз… сколько раз ты ложился под ним? — спрашивает, хотя знает ответ. Остин недоуменно, активно моргает. — Что? — Я вижу твое воспоминание. Сколько раз это произошло? Он до конца своей жизни собирается тебя насиловать? — его голос был холодным, как сталь. Остин задыхается и шумно дышит. — Кто ты? Как ты узнал? — Я волшебник, Остин. Я из магического мира. Через полчаса объяснений кто он такой, как появились маги в этом мире, закончил рассказ и ожидал от любимого хоть что-то. Дал ему еще несколько минут для того, чтобы переварить информацию. — Ну, так что? — Гарри на него не смотрел. Он глядел в сторону. — Я поражен, и счастлив, что такие миры на самом деле существуют. И как же жаль, что я не принадлежу к ним. — Мне тоже жаль, что ты из здешнего мира. Я бы тебя непременно забрал к себе, и держал бы в клетке, чтобы такие, как твой отчим, не сунулся. Остин сухо рассмеялся. — Так ты ревнуешь, — лукаво улыбнулся. Гарри повернул голову, склонил её и поднял брови рассматривая его плечо. — Ты шутишь? Я могу дать тебе яд, чтобы его убить раз и навсегда. Чтобы он больше не притрагивался к тебе. Я слышу как ты кричишь от насилия, и мне тяжело. — Тогда не лезь в мою голову, Гарри. Сдохнешь от боли. — Я-то выдержал. — прыснул Гарри. Остин усмехнулся. — Ты сильнее меня. — Только не влюбляйся в него, иначе оторву и твою голову. — сказал сквозь зубы. Остин развеселился и еще сильнее засмеялся. — Чего ты смеешься? Я серьезно. — Я верю. Просто мне нравится твоя ревность. Гарри задохнулся от возмущения. — Подонок! Смеется он. Нравится ему, видите ли, моя ревность! — отвел обиженный взгляд в сторону, и обнял свое колено. — Мне пора возвращаться домой. Засиделся тут. Меня начнут искать. Не хочу, чтобы они узнали, что я уходил из школы. Иначе закроют самые потайные места. — Ах, ты ради меня нашел потайной выход и сбежал! Как это романтично! Гарри резко повернулся и схватил за рубашки Остина, потянул на себя быстрым движением. Остин попытался стряхнуть его руку, но мальчик еще сильнее дернул за ткань, и вынудив парня склонить голову. Остались между их губами ничтожные сантиметры, но никто из них не пошевелился, чтобы сократить до минимума и поцеловать. — Я ради тебя сделаю что-угодно, Остин. Только люби меня, дай мне стимул пережить этот ад. — шепотом сказал, мазнув своими губами по губам Остина. Оба чуть не умерли от такой близости, но, конечно, Гарри чувствовал панику, которую пытается игнорировать. — Я тоже сделаю что-угодно. Сохраню твой секрет, и под натиском жестокости, все равно не скажу где ты, кто ты. Я люблю тебя, Гарри, и ты продолжай меня любить до последнего вздоха, чтобы жил и я. Они замерли в нелепой позе с недопоцелуем, а потом нехотя отстранились друг от друга. — Я не могу приходить к тебе каждый день, как бы сильно я того не хотел. Могу только в праздничные дни. Буду приносить тебе подарок, чтобы ты меня не забывал. — Я буду тебя ждать, Гарри. И не старайся, ты незабываем. Я всегда буду рядом с тобой ментально и физически. Я подарил тебе ужасные воспоминания, когда тебе было восемь с лишним месяцем, но сейчас в моих силах все это исправить и больше не расстраивать тебя. Ты всегда был сильнее меня, душа моя, знаешь? Я хочу, чтобы ты был счастлив, и сделаю все, чтобы ты улыбался. И напоследок скажу, что ты всегда принадлежал мне и будешь. Я достану тебя, если решишь влюбиться в другого и бросить меня. Гарри счастливо улыбнулся, почувствовав знакомый аромат собственничества. — Это и к тебе относится. *** — Ну, сейчас я тебе устрою! — первое, что услышал Гарри, когда вошел вечером в Большой зал, где устраивался огромный пир. Вокруг развешены многие вкусности, будто специально, чтобы учащихся попытались украсть. Однако это не обращало внимание мальчика, когда прямо мимо него понесся быстрыми шагами Арктур; который бегал за Элизабет, которая громко хохотала. Гарри присоединился к остальным, которые тяжело вздыхали, наблюдая за ними. — Что стряслось? — спросил улыбающимися лицом, и рассматривает стол, где были много, много вкусных блюд. — Ой, Элизабет опять устроила взбучку. На этот раз рассыпала в его блюдо много соли, что Арктур взбушевался, а до этого она подложила в его кровать игрушку, которая пердит. — Том, рассказывая это едва сдерживался, чтобы не засмеяться. — Ты бы видел лицо Арктура. — Представляю! — усмехнулся Гарри, и краем глазом бросил туда, где Арктур все-таки схватил Элизабет, но таки не решился ударить или хоть что-то сделать. Он то орал, то ворчал, но им издалека не было слышно что они говорили, хотя Арктур точно был недоволен, смотря на нахмуренное лицо, а девочка просто наслаждалась тем, что друг мучается из-за неё. — Кстати, где ты был с самого утра? Мы тебя не застали. — повернул голову на него Том. Гарри пожал плечами. — Мне не спалось, и пришлось рано встать и уйти в библиотеку, чтобы позаниматься там учебой, а потом сидел в выручай комнате. — Все это время? — подняла брови Астрея, и отрезала куриную грудку. Стала есть. Гарри просто кивнул. Гарри сидел с Астрея, а Том напротив. После к ним присоединились те двое. Они расположились напротив друг другу. Арктур потянулся взять жареную курицу, как вдруг за запястье схватила Элизабет, не дав ему прикоснуться. — Это моя курица! — сказала с улыбкой на лице, но явно с издевкой. — В смысле? — вспыхнул от злость Арктур. — Тут много жареных куриц! Возьми другую! — Все мои! — тянула широкую улыбку. У бедного Арктура задергались веки. — С каких пор? — сдержанно спросил он. — С давних. — уверенно заявила она. — Все, что ты ешь — мои. Тебе нельзя. Арктур умоляющее взглянул на хихикающего Гарри, и тому пришлось принять серьезную мину. Блондин прокашлялся, и взглянул на плечо сидящей рядом девочка. — Элизабет. — сказал немного тяжелым и приказным тоном, что девочка отпустила его руку. — Да я пошутила! — закатила глаза, и стала уже есть, не мешая трусливому другу. — Кстати, ты где был? — повернулась к нему Элизабет, что задергался веки уже у Гарри. Натянул на лицо улыбку, и губы тоже задергались. — В пизде я был. Я должен отчитываться перед тобой? — повернул голову, и улыбался так сильно, что лицо затрескалось. Элизабет сдержала свой смех, и просто кивнула. Арктур, который все еще держал обиду на подругу, которая испортила его любимый ужин; который прямо собрал на столе из разных тарелок, как бы случайно дернул руками, и сок разлился на её юбку. Элизабет громко взвизгнула и встала. — Ты испортил мою великолепную юбку! — Можно исправить заклинанием. — быстро напомнила Астрея спокойно, но её будто не услышали. — Ты сделал специально! Я выглядела потрясающе в этой юбке, а ты взял и испортил! — Чисто случайно! — помахал рукой в извинительном жесте, и глупо улыбался, — И будто на свинью надели такую юбку. Элизабет сжала пальцами палочку, а в этот момент Астрея тихонько исправила её юбку, переступив Гарри, который сидел между ними. Он закатил глаза от истерики подруги, и благодарно улыбнулся, когда блондинка все исправила. — Спасибо, Астрея! — улыбнулась Элизабет чуть успокоившись, и обратно села. Вытерла стол, и вздохнула спокойно. — Издеваешься, да? Сравниваешь меня со свиньей?! — С чего бы? — ответил с издевкой. — Мне нравится свиньи. Элизабет взглянула с укором, но промолчала. С того самого дня, когда была вечеринка, Гарри ни разу не встретил капитана Ло. Изредка замечал только на поле квиддича, но разговаривать с ним не приходилось. Не знает что именно на него навлек, но Гарри лично был рад, что не видится с ним. В постоянной основе было бы проблематично, ибо он за своей реакцией не властен. Мог выдать что-то столь грубое, потому что мальчик все еще учился сдерживать свои эмоции, а она нередко подводила. Даже если промолчит, но все будет написано прямо на лице. — Привет, Гарри! — прямо над его лицом показалась маленькая роза, которая сверкала. Она ударилась в нос легким движением, и мальчику пришлось повернуть голову, чтобы узнать, кто это ему принёс. Ему пришлось взять розу. — О, привет, Кеддл! — заорал радостным голосом Арктур. — Привет! — поздоровался вслед за ним Том. Остальные тоже, и тогда Гарри почувствовал дикую панику. Было такое стойкое ощущение, будто он проглотил собственный язык. Не мог из себя что-либо выдавить, но, к счастью, это не было заметно из-за друзей, которые непринужденно, весело разговаривали с капитаном Ло. Быть одному в таких ситуациях вынужденная мера для того, чтобы защитить свою психику; чтобы подольше сохранить свой разум, который покрывается огнём, когда случается непредвиденная, но в каком-то смысле одинаковая ситуация. Гарри очень бы хотел оказаться в полной тишине и одному, но он не один. Не больно? Шутите? Как это не больно, когда твое, итак, разорванное сердце из-за некоторых случаев, из раза в раз колотится сильнее, когда чувствуешь опасность? Нет, больно — это не сломленное ребро, не ожоги, оставленные от огня, не синяки от чужих рук, ненависти, но куда лучше, чем испытывать мучение в моральном уровне. Гарри трясется как ненормальный, когда видит перед собой что-то, что вызывает в нем дичающую панику. Мальчик не в силах было это остановить, и не понимает, как и почему он чувствует себя так, будто медленно умирает? Будто кто-то зловещее специально тянет за нить души, чтобы подольше испытывать мучение. И почему он не испытывал это настолько сильно, когда был рядом с Остином, ведь — это он был тем самым, который перевернул его мир; который еще не был построен им? Он с трудом проглатывает ком, и почти не видит перед собой. Случайно резко дёргает пальцем к стакану, и он разливается. Очередной раз на юбку Элизабет, но она не злится. Молча пользуется заклинанием, а Гарри прерывисто извиняется. Дыхание не приходит в норму, а колотящиеся сердце не унимается. Кеддл, как назло мальчику, садится прямо рядом с ним, и о чем-то не унимается. Болтает что-то про квиддич, о вечеринке. Гарри слушал вполуха, но пытается вразумить себя мысленно грубыми словами. Перед глазами плывет, голова кружится, но упорно делает вид, что с ним все в порядке. — Говорю ведь, то, что к нам присоединилась Элизабет — это уже успех. Мы в этом году точно заберем первое место. Вот как обрадуется наш декан! — Да. А в первое время я дико боялся и мешал. — смущено ответил Том. — Все хорошо, Том. Я вас двоих понимала! — улыбнулась искренне Элизабет. — Наша Элизабет жжёт! — почти закричал Арктур, и коротко посмеялся. Гарри остался молчать, и улыбаться с трудом. Изобразить искреннее внимание, но не понимать, что сейчас происходит. В какое-то время он моргнул и не понял, что остался один. Точнее, в Большом зале были много учащихся. А вот рядом не оказались друзья, а Кеддл все еще сидел рядом. Прикоснулся к плечу, и что-то спросил нахмурившим лицом, а Гарри пропустил мимо ушей. Хлопал глазами, состояние все еще худшее, но не вдуплял, где все остальные, и почему он остался сидеть рядом с ним? — Гарри, ты меня слушаешь? — наконец его вопрос дошел до него, но он медлил с ответом. Контроль. Ему нужен полный контроль над своим телом, а особенно чувством. Это изрядно начало бесить, потому что чувствовать боль по всему телу не лучшее решение данной проблемы. И то, что кто-то другой; кто-то кто желает тебе зла контролировал над тобой — это абсурдно! Гарри еще раз активно моргнул и тяжело выдохнул, возвращая свой взор на его плечо, при этом повернувшись всем телом. — Нет, я задумался. Ты что-то говорил или спрашивал? Кеддл внимательно посмотрел на его лицо, и чуть-чуть поднял брови, смотря на стол, взял в руки вилку и стал есть салат. — Я был восхищен твоим умением, Гарри. Я о том моменте в конце вечеринки. К несчастью, я вырубился. Мне жаль, что не извинился перед тобой за то, что уснул и не поблагодарил тебя; за то, что не сопроводил тебя до твоей гостиной. Гарри пытается унять дрожь, и немного прокашлялся в кулак, чтобы голос не был дрожащим. — И поэтому ты совсем не виделся со мной после? — немного с насмешкой спрашивает он. Кеддл перестает жевать, и проглатывает спустя несколько секунд. После возвращает внимание на его лицо, но спустя секунду смотрит куда угодно, но не на него. — Это было грубо с моей стороны. Правда. Я даже не приходил к тебе, когда тебя отравили. — он сделал такое лицо, словно не хотел говорить об этом, и прикусил губы. — И? — допытывался Гарри. Ему не терпелось уйти отсюда. Особенно подальше от него. — Иии… — тянул голос, и поджал губы в раздумий. — Не моем стиле так много извиняться, но прости, Гарри. Ожидаемо. В сердце опять вонзилась нож. Никто за причиненную боль нормально не извиняются. Они не хотят брать ответственность за свои действия. Никто из них не может. Гарри молчит. Едва ощутимую неловкость между ними ощущал лишь Кеддл. Он хотел наладить отношение, чтобы и дальше делать желаемое, поэтому он живо попробовал еще несколько блюд, и широко улыбнулся. — Слушай, Гарри. Может после праз… — Может, ты, наконец, оставишь меня в покое? — резко перебил. Кеддл моргнул. — Что? — быстро поворачивает голову на него, и уставился, сделав глаза шире. — Оставь меня в покое, Кеддл. Ты действительно полагал, что минет правда был? — насмешливо поднял одну бровь, рассматривая его плечо. Ло все еще не понимал, и пытался переварить его слова. — Что? — Я использовал заклинание, чтобы сделать иллюзию. Будто я это делал, но в реальности ничего не было. Ты просто уснул с таким сном. — Ты… ты меня обманул? Чего ради? — взорвался Кеддл, почувствовав себя предавшим. Гарри не выдержал такое давление и просто встал со стола, чтобы уйти. Роза тихо упала с его рук. Его состояние ухудшало ситуацию. Ему хотелось скрыться от чужих глаз, и торопясь сбивал многих за плечо. Лишь бы уйти от капитана. Кеддл догоняет его, и грубо толкает в стену, чтобы вглядываться свирепыми глазами. Гарри смотрит лишь туда, куда может, и дрожит от холода, от нарастающей паники. Все это напоминает догонялки с Остином и хочет заплакать, но сдерживается, делая лицо беспристрастным, хотя глаза не лгут. Кеддл этого не видит. — Как ты мог меня обманывать? Я же ради тебя включил в свою команду твою подружку! — озверел он, и сильно обеими руками ударил его в плечо, еще крепче давя в стенку. Гарри поморщился, и укусил за губы, вновь вглядываясь на его плечо. — Тогда была правдой. Я сделал это сам, но после… Кеддл, оставь меня в покое. Я тебе нужен только ради этого. Был бы нужен, то ты бы приходил проверить мое состояние. Извинялся бы сразу, и попытался бы поговорить со мной о других темах, не только об этом. Кеддл издает из себя смешок. Взъерошил свои густые, красные волосы, немного отходя от него. Будто он своим ушам поверить не мог. — Ты, что, влюбился в меня, Гарри? — стоял он плечом к мальчику, но смотрел сверху вниз с неким укором, но глаза с чего-то поблескивали. Как-то, когда человек хотел чего-то, и получил. Удар ниже пояса. Гарри не испытывал к нему абсолютно ничего. Удар был неожиданным, потому что осознал для себя: мальчик недостаточно себя защищает и не контролирует проблему. Гарри больше был разочарован в себе. Он не знает, что вообще несёт. — Нет. — шепнул он и покачал головой, словно тряпка. Ему обидно. Обидно до такой степени, что вспыхивает слезы из глаз. — Мне двенадцать лет. Мне всего лишь двенадцать лет, черт возьми, если вы все забываете! — закричал он неожиданно, несмотря на окружающих людей. Многие остановились, услышав его слова. — У меня еще не сформировались мечты, свой собственный мир, но почему же вы все бежите, чтобы перевернуть его; чтобы испортить его? Скажи, что это нормально тому ребенку, когда ему было девять лет и терпел боль в задней дырке! Что все это нормально! Может, тогда его легче было обмануть, черт возьми, но не меня двенадцатилетнего! Тебе самому не стыдно кричать младшекурснику о том, что он не сделал тебе минет? — Что он сказал? — холодный голос разрезал между ними воздух. Кеддл обернулся, и увидел всех своих друзей, которые были в команде. Адалана смотрела свирепо, а потом взгляд плавно поменялся на разочарованный. — Вы не понимаете… — начал было капитан, но только девушки сделали шаг назад. Они не хотели иметь с ним дело. — Ничего на самом деле не было. Правда, Гарри? — посмотрел на него в надежде услышать положительный ответ, но мальчик молчал. Взгляд был поломанным. — Подождите-ка! — вмешался какой-то третьекурсник, выйдя вперед. Стал смотреть на всех так, будто перед ним происходит что-то удивительное. — То есть, больной Гарри получается еще и шлюха! — взорвались после его слов все. Абсолютно все учащихся стали высмеивать мальчика и бросать в него все, что в попадало под руку. Никто ему не помогал, а бедный мальчик падал все ниже и ниже. Проблемы жили, словно привидения, которые ни на минуту не отходили от него. Он не знает, почему люди такие злые, ужасные. Его сердце в миг потеплело одновременно с болью, когда его обняли нужные руки. Элизабет прижала к себе так крепко, что они чувствовали сердцебиение друг друга. Она всхлипывала, но не отлипала. Держалась за него, как за опору. Будто не она его спасает, а он её. Они обнимались, а многие липкие вещи прилипала к одежде девочке, но ей было все равно. Только бы друг почувствовал поддержку. Что он вовсе не один в таком мире. Отдаленно слышал, как остальные трое кричали к людям, которые бросали липучки. Кто-то облил всех чем-то зеленым, дурно пахнущим, кроме Астрея, но они не переставали оскорблять старших в ответ. Беловолосую с силой отволокли от издевательств, чтобы на неё не попали. Астрея была слишком хрупка, чтобы освободиться от цепкого захвата. Защищали как могли, и сумели, потому что, когда друзья стоят на своем ради друга, то и враги уходят, почувствовав поражение. — Им не говори про Кеддла. — шепчет Гарри Элизабет. Он не хотел, чтобы друзья плохо о нем думали. — Я не представляю как ты все это терпишь… — со слезами произносит она, и тогда мальчик широко и искренне улыбается. — Пока вы рядом, мне ничего не страшно. — отвечает он, и вновь вглядывается на девочку. Она в его глазах была невероятно красивой. Ему поскорее хотелось быть один. Глаза по новой наполнились слезами, и трудно было их сдерживать. Элизабет все прекрасно видела и сообразила. — Иди в Выручай-комнату. Там ведь ты найдешь ванную комнату, если пожелаешь. Я остальных не отпущу. Хорошо? Если ты хочешь побыть одному, то я могу это устроить. Если хочешь поговорить, мы всегда рядом. Гарри смотрит благодарно. Ему нужно быть одному прямо сейчас. И он уходит. Арктур и Том прорываются побежать за ним, за помощью, но Элизабет встает и раскрывает обе руки. Кричит, чтобы они остановились. Чтобы оставили Гарри в покое на сегодня. Пусть помоется хорошенько; пусть приведет себя в порядок. Один. Не надо ему прямо сейчас помогать, когда душа поломана вдребезги. Её залечить нельзя. Надо ему остыть, посмотреть на свои шрамы, и тогда они помогут налепить пластыри. Паника не всегда дает тебе знать, когда придет. Она дает о себе знать слишком внезапно, а иногда ты отдаленно начинаешь ощущать, и после волна накрывает тебя с головой. И захлебываешься, чтобы постепенно научиться плавать. Гарри задыхается, а руки трясутся. Нет, он весь дрожит, словно бросили в ледяную воду. Приходя в выручай-комнату, он не думает о ванной. Он думает о спальне, где лежал. Посчастливилось то, что в комнате никого не оказалось. Взял свою сумку, которую прячет ото всех, и возвращается через коридор, который указывает выручай-комната. Дырка, которая образовалась в комнате медленно исчезает. Никто не узнал бы, что прямо сейчас кто-то был в слизеринской комнате. Гарри по той же дороге уходит в Хогсмид. Оттуда улетает прочь. Ему было все равно: будут ли его искать на утро друзья. Сейчас просто надо выговориться. Остудить свой пыл. Увидеть свой погибель. Остин получает в полночь письмо с какой-то тканью. Письмо перелетело мимо камеры, да так, чтобы не зафиксировала. Брюнет молчит, читает и улыбается. «Я жду тебя на том же месте. Сколько потребуется — подожду. Не торопись, пожалуйста. Возьми ткань, которую я отправил, надень. Это мантия невидимости. С ее помощью никто не узнает, что ты вышел. Не бойся. Ветер не унесет. Она волшебная. Тепло оденься.» Но Остин не хотел чего-то ждать. Вытащил из шкафа толстовку, шапку и куртку. Он знает, что сейчас никто к нему в комнату не придет, ведь обычно отчим, когда брал свое, приходил уже утром или в обед. Он живо открывает дверь. Никого рядом не было. Конечно, дома был отец, поэтому быть под постоянным наблюдением не особо было нужно. Осторожно спускается вниз и выходит на свежий воздух. Передвигался парень с тяжелыми шагами, потому что двигаться с тупой болью в заднице и по всему телу, не особо приятно. Боль отдавалась все равно как бы он не хотел игнорировать. Знакомый силуэт показался из-за света луны на небе. Тень поворачивается, а улыбка, которая скрашивала лицо парня тает, видя в каком состоянии был его любимый человек. Он снял с себя мантию. Мальчик выглядел ужасно, по мнению Остина. Мантия пахнет отвратительно кислым запахом. Волосы прилипли к лицу, одежда весь в каких-то липучках. Глаза… глаза полны слез и одновременно злости. Они кричали о боли, несправедливости. Остин скалится, потому что оказывается невыносимо видеть любимого в таком виде. — Что… случилось? — спрашивает он, но ближе не подходит, как сегодня. — Ты во всем виноват! — слова выходит, словно звериным голосом. Остин теряется. Было же хорошо. Они поговорили, поклялись в любви и защите. Что стряслось за несколько часов? Он вглядывается в глаза, а Гарри смотрит в плечо и чувствует огромную обиду. Дышать стало нелегко. Каждый вдох и выдох стали отдаваться тяжестью. Его руки сжимаются в кулак. Остин сглатывает, вглядываясь немного со страхом. — Что с тобой, Гарри? Все же было хорошо. Что-то сл… — Почему ты это сделал со мной? Почему? Почему? Что не так со мной? — Гарри кричал в агонии, но сообразил при этом поставить волшебной палочкой заглушку. Остин почувствовал себя под кувалдой. Слышал только мальчика перед собой. — Что…? — Ты это сделал со мной с самого начала! Я, что, действительно похож на больного, что все накидываются именно на меня, чтобы ударить посильнее? — Нет. Кто тебе это сказал? — голос стал тихим. Остин потерял способность стоять на двух своих, но стоит, иначе сломается любимый, который пришел с обвинениями. Надо было ему стойко перетерпеть, чтобы мальчику стало легче. Надо брать ответственность за свои действия. Это же все его последствия, верно? Остин знает, поэтому слушает, больше не перебивает. — Все окружающие люди твердят, что я больной. Я не больной, Остин. Ты это сделал со мной. Почему ты навлек меня на такой путь? Почему ты не защищал меня как старший? Почему ты не оберег меня ото зла? Почему ты сам стал им? Почему ты меня насиловал? Почему я не отдавал себе в отчет, чего я терпел? Почему я все равно сцепился на тебя и терпел все насилия, и притворялся, что все нормально? Потому что… — он задыхался. Упал на колени и начал рыдать. Остин не плакал, потому что кто-то из них должен быть сильным. — Может, потому что ты был единственным, кто несмотря на то, что я был больным, был рядом и помогал в любых ситуациях? Но почему ты научил меня такому опыту? Почему ты это сделал? Что со мной не так? — Гарри… — Остин пролил несколько слез. Сложно было оставаться стойким, когда кто-то ломается из-за тебя. Он будто бы слышал хруст сердца каждый раз, когда мальчик открывал рот. — Один парень, который старше меня, хочет, чтобы я сделал ему минет. Я сделал первый раз для того, чтобы он принял в команду мою подругу. С тех самых пор не отстает, а сегодня… я не выдержал и наорал на него. Все ученики наехали на меня, словно я шлюха, узнав, что меня насиловали с детства. Никто из них не задался вопросом, почему это произошло; никто из них не сказал, что я жертва. Что я не такой, каким они меня представляют. Только мои четверо друзей, которые так яро пытаются меня защищать. Я думал, что справлюсь, но не могу справиться с душевной мукой и всей этой несправедливости. Разве так можно, Остин? Что я делаю не так? Я пытаюсь прилежно учиться. Всегда, но даже учителя отвергают. Они считают меня больным. Как и все… — Гарри тяжело опускает голову на холодную землю и продолжает задыхаться от слез, но больше не громко, а тихо. Остин хочет унять дрожь в пальцах и скрежет зубами, узнав о том, что кто-то другой дотрагивается до любимого. И что это даже произошло. — Ты сделал… что? — Остин не хотел это говорить, тем более спрашивать, но вся натура выдавала все потрохами. Он злился. Он был его собственностью, и никто не должен был до него дотрагиваться. — Только это услышал? — злорадно вставил Гарри, резко поднимая голову с земли. Остин тяжело выдохнул, но смотрел только в опущенные глаза. — Тебя волнует только это? — А что еще меня должно было волновать? Ты ради кого-то опускаешься перед кем-то, блять, на колени? — А что Ты хочешь от меня, когда сам бросил? — Меня забрали. Я не бросал! — закричал Остин. Гарри поравнялся с его уровнем, вставая с земли. Оба были до жути злы. Мальчику было обиднее. Паника никуда не уходила от него. И даже в момент агрессии. — Нет, ты меня бросил! Ты даже не попрощался! — сказал в его тон мальчик, указывал на него пальцем и сказал следующее: — Я ложился год назад под учителем. Он хотел меня. Целовал в губы, в шею, — и смеялся, продолжив, когда замечает, как Остин дёргается от его слов и задыхается от ревности. — И вставил в меня свой огромный член! Мне было, ой, как хорошо! — Заткнись, тварь! — закричал Остин, плотно закрывая свои уши. — Заткнись, шлюха! — озверел, не слушая самого себя, и что говорит. Мальчик замолкает, услышав его и кивает под себя. Остин опускает дрожащие руки. — Так и думал. Ты тоже так обо мне думаешь. — Серьезно, блять? — истерически вышел его голос. — Ты же сам хотел этого поганого учителя! Хвастался этим только что! И хотел после этого услышать не эти слова? Ты сейчас серьезно? — А кто в этом виноват? — вскрикнул Гарри. — Ты сам виноват! За свои действия отвечай сам, Гарри. Я не говорил тебе даже в приюте, чтобы ты ложился под кем-то там! Я не говорил этого! Я говорил, чтобы ты Не был с кем-то. А ты сделал все наоборот, и винишь в этом меня? — Да, потому что виноват в этом именно ты! Почему не спрашиваешь, зачем я это сделал? Почему? — Зачем мне знать причину, если ты этого хотел? — Я этого не хотел! — Гарри снова плачет. Остин моргает и окончательно не понимает. — Да ты же только что… — Не в этом дело! Я просто хотел, чтобы тебе было больно, как и мне! — жмурится Гарри и всхлипывает, протирая щечки слишком сильно. Они стали красными. — Я искал тепло. Ты ушел так внезапно. Мне стало так холодно, понимаешь? — грудь опускалась свинцовой тяжестью. Дышать становилось труднее. Он набирал воздух ртом. — Я хотел любви. Я искал тебя. Нашел тебя смеющегося, счастливого с отчимом. Мне подумалось, что ты меня забыл и не ищешь. Мне было одиноко. Я хотел любви, потому что все меня ненавидят. Мне было тяжело носить ненависть окружающих людей совсем одному, и думал, что мне полегчает, если допущу учителя к себе слишком близко. Получилось, но потом понял, что он не ты. Что он вовсе не ты, понимаешь, Остин? Я не знаю, но… его посадили в тюрьму за совращения ребенка. Я просто искал любовь, которую ты меня дарил… Остин активно качает головой, снова сильнее сжимает уши и падает на колени. Лицом вниз к земле и плачет. — Что ты делаешь? — твердо спрашивает Гарри, видя как мучается парень. Что он вовсе не хочет слышать. — Мне больно. Ты делаешь мне больно, Гарри. — А ты делаешь мне больно постоянно. Даже тогда, когда я не вижу тебя. Все это время. — Будто ты не причинял мне боль, когда отсутствовал. — огрызнулся Остин, поднимая голову. Смотрел снизу вверх. Гарри стоял на расстоянии полтора метра. — Правда? И как? — издал из себя фырканье, склонил голову вбок. — Своим отсутствием. Я думал, ты мертв! — С чего ты взял, что я могу умереть? — шипит Гарри. — Хотел по-быстрому избавиться от меня, думая, что я мертв, не правда ли? Тебе было бы легче жить дальше. — Не начинай! — закричал Остин. — И без твоих слов тошно становится. Не могу поверить, что ты ложился под кем-то! — Ты совсем оглох что ли? Не слушал мои объяснения? — они снова начали собачиться. — Слова, слова, слова… Что они значат, когда ты уже сделал больно своим действием? Зачем мне нужно твое объяснение, если ты захотел это сделать, думая, что я тебя забыл? Ты меня не любишь вовсе, Гарри. — покачал головой, не веря своим же словам. — Ты просто хотел кого-то. — А кто сказал, что я тебя люблю? — закипел Гарри, и поморщил лицо, словно старший сказанул что-то лишнее. — Я таких слов никогда не произносил. Я просто хочу, чтобы ты любил меня. Остин ужасается от его слов, и осознает, что он всегда был прав. Это он сам всего не замечал, ослепленный своими чувствами к мальчику. Да, да. Мальчик вовсе не говорил такие пылающие вещи. Он говорил лишь те слова, которые вызвали бы у старшего чувства, чтобы любовь не ослабла; чтобы старший думал, будто он любит и будет любить. Он так ошибался. Правда состоит в том, что перед ним Гарри никогда не лгал. Может, лукавил, недоговорил, но лгать? Нет. Этого не было. Мальчик всегда был чистым перед ним, даже если творит вещи, которые делают больно. Он давно показал свое истинное обличие, а Остин ведь принял любого. Это он виноват в том, что продолжал любить, допускать. Остин начал осознавать, что его сердце да понимало все состояние Гарри, и то, что он никогда не любил, а просто требовал внимание. Чтобы только Остин продолжал его любить. И сейчас он здесь именно за этим. Ему больно от ненависти окружающих. Его никто не любит. Только друзья, которые поддерживают не равно на искреннюю любовь. А эту любовь может дать только Остин. Старший все стал понимать. Действительно… он сам во всем виноват. Он понимает, что сердце даже не разочаровалось от откровении. Да, он и в правду все знал. Только не хотел открывать эту рану. Остин все-таки не добился желаемого. Гарри так и не почувствовал то самое чувство. За то сам Остин привязался, как собака на привязи, и будет ждать, если он попросит. Остин горько улыбается. — Чертов Гарри… — качает головой. — Ты дьявол. — Но ты меня все равно любишь. — слишком уверенно отвечает мальчик, глядя на его плечо. Остин вновь издает смешок, а потом начинает смеяться, а смех превращается в истерику. Гарри молча ждёт утвердительного ответа. — Все ты знаешь, Гарри. — отвечает коротко Остин. — Маленький дьявол. — развел обе руки в сторону и спросил: — Что ты хочешь от меня? — Чтобы ты меня любил. — нахмуренно отвечает он. Ему не нравится тон и поведение старшего. Что-то поменялось? Вдруг он тоже не любит? — Любил? Я и так весь твой и люблю, но это не значит, что ты должен ложиться под кем-то еще. Ты ведь знаешь, что я не хочу этого. Или только тебе можно гулять налево и направо, а мне нельзя? — прыскает он. Гарри сделал такое лицо, будто съел что-то кислое. И посмотрел в сторону а-ля «да что несёт этот сумасшедший?». — Не беси меня, Остин. Я и не собираюсь с кем-то быть, когда у меня есть ты. Зачем мне кто-то другой, когда есть ты? Остин покрылся розовым румянцем, и возненавидел в себе то, что легко поддается сладким речам его мальчика. Закатил глаза и выдохнул. — Ты знаешь что говорить, чтобы мне было хорошо. — Вообще-то, любые влюблённые люди начинают таять, если услышат подобное. — возразил Гарри. — Ты не исключение. — Мне все равно неприятно, что ты… — Я не собираюсь от тебя куда-то уходить или влюбляться в кого-то. — быстро вмешался, и сел прямо напротив к нему, и Остин посмотрел на него, чувствуя знакомую тепло от магии. — Хочу, чтобы ты запомнил одно: я, возможно, и не чувствую к тебе того же, что и ты ко мне, но тебе не стоит исключать то, что каждый по-своему выражает это чувство. Я к тому, что не испытываю это, поскольку меня по-нормальному не учили. Ты, Остин, научил любить тебя по-своему. Через постель. Поэтому я знаю только один такой способ. Остин снова залился краской. Так его все-таки любят? Что за душевные качели? Остин активно моргает, переосмысливая его слова. — Ты меня не понял? — Остин невинно качает головой, кусая свои губы. — Я не могу сказать это слово, пока не буду в этом уверен, но это не значит, что я позволю тебе влюбляться в другого; больше не позволю думать, что я тебе изменяю. — Но ты уже… — Да, это моя ошибка! — закричал Гарри, и Остин засмеялся. — Не смейся, идиот! Повеселел, да, когда понял, что я полностью твой? А ну, прекрати смеяться! Ты…! Я сейчас голову твою оторву! — вытащил свою палочку и угрожающее на него прицелился. Остин испуганно замер и перестал хохотать. — Так вот… О чем это я? Ах, да. Это моя ошибка, которую я больше не совершу. Ты мне нужен. Больше никого. — Как просто ты говоришь такие вещи, угрожая меня убить. — едва сдерживает улыбку, смотря на возмущенное лицо мальчика. — Ты меня заставляешь! — они замолчали, глядя друг на друга сверкающими глазами. Точнее, Гарри смотрел лишь туда, куда может, а Остин пристально смотрел на его лицо и не мог налюбоваться. — Кстати, давай теперь показывай, что скрывается под твоей толстовкой. Остин округлил глаза. Пошевелил губами, посмотрел на свое тело и обратно на него. — Что? — Что под ней. Показывай. — кивает, указывая на толстовку. — Чего? Под ним обычное мое тело. — Нет. Под ним синяки. Я вижу. Я смотрел через твое воспоминание. Прости, я… не заметил, не думал, что ты час назад уже перетерпел насилие, но все равно вышел ко мне, даже если тебе больно в заднице. Поверь, я знаю это ощущение. Остин замолк. — Нет, не надо на это смотреть. Я не хочу… — Я хочу поглядеть. Снимай говорю! Остину пришлось снять. Его действия были очень скованны. Из-за его слов парень будто перевоплотился в неуверенного в себе человека. Будто его прямо сейчас запугивали чем-то страшным, что старший стал напряженно дышать и двигаться. Гарри не показывал, по крайне мере, он так думал, что не показывает выражение своего лица. Он не хотел, чтоб старший увидел, как ему стало больно, когда увидел его тело. Остину не было холодно из-за магии, которая снова выполняла свое дело. — Мерлин… — шепнул Гарри. — Мерлин? — выгнул брови старший, пытаясь подумать об этом слове, чем о том, что сейчас происходит. — Мерлин — это ваше «о, господи!». Остин молча кивнул. Гематомы были везде. Начиная с шеи до пупка. Гарри посмотрел на ниже, но все было скрыто под джинсы. Его били кнутом, смотря на огромные шрамы, которые остались. Гарри хмурил брови, и кусает губы до кровотечения, и понимает только тогда, когда Остин легонько дает щелбан на его губы. — Не кусай так сильно. Больно же тебе. — Не больнее, чем тебе. — указывает на его тело. — Я сейчас исправлю. — Как? И тут он видит, как мальчик еле слышно что-то говорит, на незнакомом языке, а потом указывает палочкой на его тело. Видит как с кожи уходит яркие гематомы, кровавые засосы и след от зубов. Остин вновь расширяет глаза от шока. — Вот так чудеса! — восклицает он. — Правда, шрамы не ушли. — Они бы тоже ушли, но я этого не сделал. Отчим же видит твое тело, верно? Было бы странно, если шрамы вдруг исчезли. Остин кивает. — Да, ты прав. Мне можно одеться? — хихикает он. Гарри серьезно качает головой. — Что? — Сними джинсы. Я там тоже исцелю. Старший посмеивается, думая, что он шутит, и замирает, когда видит, как серьезен мальчик. — Ты серьезно? — Я, что, по-твоему развлекаюсь тут? Сними. — Ааа, ты же специально, да, чтобы взглянуть на мой член? — и бьет себя в лоб, понимая, что опускает грязную шутку маленькому мальчику. — Прости, я… — Ты прав. Я хочу посмотреть и ради этого тоже. — улыбается Гарри, чтобы старшему было хорошо, чем чувствовать себя неловко из-за своих же слов. Остин смущается, но покорно все снимает. Впервые ему становится так стыдно стоять перед Мальчиком голым, хотя в приюте делал вещи похуже. — Убери руки, Мерлин! — закатил глаза Гарри, когда старший прикрыл свой пах руками. Он убирает и стал, как помидор. Гарри смотрел на него снизу вверх, когда прямо над его лицом стоял вставший член. Остин не мог унять возбуждение, и дёргается, когда видит лицо Гарри, и то, что член даже касается его лица. Это было невыносимо. — Когда ты стал таким нежным, Мерлин?! — закатывает глаза Гарри, и внимательно смотрит каждый дюйм вставшего члена. Остин закрывает пол лица, и смотрит на мальчика смущенно. — Не пойму. Он, что, пытался сожрать твой член или что это? Почему там следы от зубов? — и пока старший думал, как объяснить, Гарри исцелил все раны. Там и в заднице, везде. — Ну, знаешь, Гарри. Ты угадал. — отвечает он, надевая джинсы. Гарри роняет палочку на землю, и закрыл лицо, а после начал сильно растирать от злости. — Я, блять, его убью! — угрожает он, открывая лицо, а потом убирает палочку в мантию. Остин улыбается, надевая толстовку. — Не матерись. — Я у лучшего научился! — намекает на него самого, что Остин кашлянул от неожиданности. — Нахал. — Я серьезно, Остин. Я убью этого подлеца. — Слушай, ты все равно от проблем не убежишь, если убьешь его. — грустно сообщает Остин. Он был уже одет. — От каких проблем? — Ты был прав, когда говорил, что наш приют — место торговли. Меня, например, продали для плотских утех моему отчиму. — Не называй его «моим». Только я могу быть твоим. — огрызнулся Гарри. Остин сдержал себя от улыбки и кивнул. — Приют сгорел, а потом отчим вновь открыл новую, чтобы богатые люди пользовались услугами. — Приют сгорел? — совершенно удивился Гарри. — Все думают, что это ты сделал. — тихо отвечает он, забывая, что их итак никто не слышит и даже не видит. Гарри давно поставил чары невидимости. — В каком смысле? Почему я? — не понял он. Остин коротко все объясняет, показывает свое воспоминание. Они молчат ровно минуту. — То есть, мы не можем даже погулять? — щенячьими глазами смотрит Гарри. Остин хмурится. —Тебя волнует только это, а не то, что тебя везде ищут и попытаются убить? — его забавляло иногда мысль младшего. — Да. Меня они все равно не поймают. Жаль то, что мы свободно не можем погулять. Слушай, может я заберу тебя к себе? — Куда? — рявкнул он удивлённо. — В магический мир. Хотя нет, не получится. — внезапно начал вести монолог. — Тебя поймают, а меня точно посадят. Тем более, когда все меня ненавидят. Я не могу им дать возможность пресмыкаться надо мной! Тогда мне стоит подождать своего совершеннолетия, и тогда могу переехать в свою квартиру. Затем могу прятать тебя у себя! — он взглянул на его плечо. — Тебе не надо работать. Просто будешь сидеть дома, а я буду приносить деньги и продукты. Конечно, будем гулять, когда будем путешествовать. Нам будет весело! И будем заниматься сексом, сколько захотим! Последнее застал Остина врасплох, что проглотил собственную слюню не в то горло и начал громко кашлять. Гарри непонимающее легонько бил по спине, и когда старший, наконец, успокоился, уставился вопросительно. — Прости, последнее… было неожиданным. Гарри поднимает брови и делает рукалицо. — А ты думал, мы будем просто разговаривать в доме? Что с тобой, Остин? — Нет, просто… ты же еще чувствуешь себя ужасно рядом со мной. И сейчас ты игнорируешь свое состояние, хотя ты до сих пор задыхаешься от паники. Я же вижу. Гарри вздыхает тяжело. — Все ты видишь, но я выбрал свое отравление. Свой яд. Я выбрал тебя, Остин, ясно? Ты мой яд. Я готов переживать паническую атаку каждый раз, когда ты будешь находиться рядом. Да и я кажется уже привыкаю к тебе. — и улыбается, а Остин смотрит на то, как дергается веки мальчика; как дрожит его руки; как нервно он себя ведет. — О, конечно. Ты уже привыкаешь. — ответил саркастичным голосом. Гарри расстроился. — Ну, так научи меня. — Что? — В приюте ты всегда пытался привязать меня к себе, чтобы потом мне стало привычно находиться рядом с тобой. Почему сейчас не пытаешься? — Я пытаюсь. Я не буду касаться тебя. И Гарри действует прямо противоположному. — Обними меня. — командует он. Остин вздыхает. — Я уже сказал, что пока ты не привыкнешь, я… — Обними меня! — истерично и громко заорал Гарри, смотря на его плечо, а старшему пришлось зажмуриться и слегка прикрыть уши. — Неугомонный мальчик! Упрямый дьявол! — бурчит Остин, но сам в душе начинает ликовать, что прикоснется к долгожданному телу. — Да не буду я тебя обнимать! — в его тон отвечает Остин, при этом посмеивается, как и сам мальчик. — Тебе все еще тяжело. Я же вижу, поэтому пока ты не привыкнешь… — А как я привыкну, если ты не обнимаешь? — Что? — Остин бессилен перед аргументом Гарри. — Ты правда хочешь… — Что я, по-твоему, сейчас делаю? — голос задрожал, и он прокашлялся. — Я хочу к тебе привыкнуть. Остин не понимает эмоциональные качели мальчика, но делает то, что мальчик хочет, хотя и сам счастлив, что, наконец-то, обнял своего любимого. Он, конечно, пахнет тяжестью, но это была его любимая тяжесть, которую готов вынести. Не важно, что у самого жизнь идет в одно место, и даже то, что то же самое переживает и мальчик, поэтому главное сейчас — это взаимопонимание между ними, которое зарождается. Ну, не считая упрямство Гарри и то, что он может учудить любые вещи. Тепло разливается по телу, и старший все это чувствует одним местом, и закатывает глаза, прекрасно осознавая, что выпуклость ощущает и сам Гарри. Они крепко обнимались, словно прилипли, как настоящий клей. Вскоре, Остин хотел отпустить, но младший сцепился намертво. — Ну, все. Прекрати. Гарри больно укусил его за шею за то, что пытается отцепиться. Остин открыл рот от шока. — Ай! Ты что вытворяешь?! — Не отталкивай меня! — Тебе надо домой! Мы уже полчаса обнимаемся! — Не утрируй! — закатил глаза Гарри и вновь закрыл, наслаждаясь паникой. Остину пришлось отцеплять от себя мальчика ногой, что Гарри покатился назад. А потом вовсе отвернулся в обиженной позе. — Я хотел как лучше. Во-первых, ты еще не привык. А во-вторых, тебе надо домой. — Ясно. Ты хочешь, чтобы я ушел. — буркнул Гарри. Остин подошел ближе и сел сзади него. Обхватил его ногой, а после обнял сзади, расположив голову на его плечо. Гарри хотело было улыбаться, но строил из себя обиженного дальше. — Не хочу. Просто мы уже долго тут сидим. Тебе пора возвращаться. Помнится, ты говорил, что долго сюда летишь. Вдруг, тебя заметят? — Ты хочешь, чтобы я ушел. — вновь отчеканил он, и старший тяжело вздохнул. — И я назло буду приходить каждый день. — пауза. — Нет, не каждый день. Через день. — Но ты сказал, что… — Я помню, что я говорил. Не хочу ждать праздничные дни. Их мало, а мне хочется быть с тобой каждый день. Следить за тобой. Вдруг приглянется тебе кто-то иной, а меня не будет, чтобы тебя прикончить сразу на месте, м? — Как мило. — задыхается от любви а нему Остин, и крепко обнимает, а потом опускает. — Тебе не придется меня убивать, потому что такого никогда не случится. — Как знать! — хмыкнул Гарри, и потом повернулся к нему всем телом. Сидел на колени и дурашливо улыбался. — Я не могу справиться с магнетизмом к тебе, прости. Я буду тебя мучать так сильно, как мучал меня ты в приюте. Только морально. — Я все приму. — очарованно шепчет Остин. — В следующий раз мы займемся любовью! — внезапно и счастливо сообщает Гарри, игнорируя дрожь на теле. Остин вновь кашляет. — Нет и нет. Ты маленький. Ты еще маленький. — В приюте ты этого не говорил. — Это моя глубокая ошибка! — покраснел Остин, отводя взгляд. — Мы не будем этим заниматься, пока тебе не исполнится семнадцать. — Семнадцать? — шокировано закричал Гарри. — Ты с ума сошел? Я раньше свихнусь, пока исполнится совершеннолетие! — Ты не станешь ждать? — фальшиво обиделся Остин. — Подожду. — серьезно отвечает Гарри. — но мы сделаем это куда раньше. Завтра! — Нет! Нет, я сказал! — закричал Остин. — Не ори на меня. Я уже сказал, значит так и будет. Ты приготовься. — Прямо здесь? — возмутился Остин, рассматривая вокруг. — В лесу? На земле? Шутишь что ли? — А тебя это смущает? Хочешь в постель? — Да, но, — вновь покраснел и выдохнул: — ты такой напористый, боже. Просто… на земле всякие там… — Понял. — кивает под себя Гарри. — Тогда я научусь делать телепортацию! — Теле… что? — Телепорт. Мы называем трансгрессией. Я сейчас здесь, и могу оказаться через секунду в Париже, например. — Серьезно? Ты это умеешь? — Я же говорю, что научусь для тебя. Чтобы мы занимались любовью в спокойной обстановке. Это сложно, но я справлюсь. Обычно этой магией занимаются в семнадцать лет. Раньше во второй войне за это волшебники упрашивали у Министерства разрешение, а в нынешнее время этот закон был снят. Поэтому многим подросткам можно научиться, но с учителем. Без него нельзя. — Хорошо. Это было бы удивительно. — ответил со сверкающими глазами. — Да. Мне самому стало интересно. Тогда решено. Я приду к тебе в следующий раз тогда, когда научусь. Остин улыбнулся, осознав, что счастью не было предела. Он благодарил бога за то, что встретил такого чудесного мальчика, как он. — А я тогда попытаюсь стать сильнее физическом плане. Отчим мне этому учит. — Да, я вижу. — безразлично бросил он. Остин засмеялся. — Не ревнуй. — Нет, я не ревную. Я просто хочу отсечь его голову. *** Их секретное место располагалось, не сказать, что в подвал, а скорее всего в подземное помещение, которое специально построили ради развлечения. Никто из мирно живущих людей не услышали бы стоны, крики детей. Не узнали бы, что под их ногами творится весь ужас. Посещение служило одновременно для разных игр, жертвоприношения, курительной, залом собрании, а также местом для плотских утех. Последнее самое важное для всех гостей, которые приходили сюда, почти что, каждый день. Маршал Уайт, отчим Остина, тихо сидел в углу большого помещения, которое предназначалось для каннибализма, с Достопочтенным Его Превосходительством, Карбертом Уолом. По информации, первый Министр не должен был здесь находиться, а заниматься своими делами в связи с политикой, отвлечением внимании, но, вот он, сидит здесь, вальяжный, важный. Они начали играть в шахматы. Здесь собрались много людей, которые любили отведать мясом детьми, которых сами же убили во время изнасилования. Никто из них не помнят имена безмолвных кукол, которые больше не заговорят. Они лежат кровавые, бездушные, мертвые. Уолтэр поднимает взгляд на Министра, и тяжко испускает из себя вздох, прослеживая глазами куда он смотрит. В углу сидит парень, который трясется так, будто ударился током. Его лицо слишком бледное, посиневшее местами. Глаза уставились в пол, а губы также дрожат. Руки сильно сжимают обе уши, будто не хочет слушать некоторые резанные крики, исходящие от умирающих детей, которые на тот момент все еще были живы, и им пришлось испытать на себе живое кормление собственной плотью для богатеев. Больно? Возможно. Отчим не испытывал подобное на себе. Да и все равно, разве нет? Когда ты выступаешь в роли каннибала, незачем думать о чувствах жертвы. Им не понять. Парень сильно сжимается в стенку. Хотел слиться и уйти от адского места, но не может даже пошевельнуться. Просто глазеет на пол, дрожит от холода. — Маршал Уайт, ты можешь мне объяснить, почему твой отпрыск здесь? — кивает на трясущего от страха, шока парня. Уолтэр вглядывается на усыновленного, и обратно переводит взгляд на Министра. — Должен привыкнуть. Хочу, чтобы он был из нас и проживал путь, по которым иду я сам. — Однако ты сам не столуешься здесь. — заметил Министр. Искры из глаз так и пылали, говоря тонкие слова. Министр любит все замечать. Маршал втянул в себе остатки сигареты, и выдохнул, рассматривая в воздухе дым. Затем улыбнулся, вытащил из кармана новую сигарету, зажег огонь и немного сутулившись стал курить. — Нет. — Почему же? — Оставим лучше все как есть, Достопочтенный! Вы будете править и заниматься своими делами, а я продолжу руководить армией. Сейчас играть в шахматы. Ваш ход! — Ты весьма задет. — коротко сказал Министр, теряя терпение. Делает свой ход в шахматы, и вглядывается вновь на все еще трясущего парня. Еще несколько минут, и паренек упадёт в обморок, смотря на его посиневший вид. — Я не железный, Достопочтенный. — откинулся в спинку стула. — У всякого человека найдется муза. Вот и я нашел. Сперва думал, будто меня чем-то ударили, раз так очаровался, а когда отлегло, понял, что, нет, тут что-то другое. Это не любовь. Её в нашем мире нет, Достопочтенный. Я в такую чушь не верю. Во мне правит простое любопытство! Вот что! — его глаза опасно загорелись. — Со временем я переключусь на других детей, однако отказаться от Остина не сумею. Я выбрал его для приемника. Для моего места, когда я сочту уйти. Для зеленого он справляется куда лучше, чем я предполагал. Видали? Его мышцы стали покрепче. Они появились за столь короткое время. Вчера сумел обыграть моих лучших бойцов, и победил абсолютно всех. Ну, разве не похвально? Я сейчас занят им, поэтому нет мне дела на секс с малолетними детьми, когда рядом есть такое чудо. — Чепуха! — вырвался из Министра. Он склонил голову, всматриваясь на маршала. — Сущий вздор! Тоже мне, велика важность! Если это не то самое чувство, как ты самоуверенно утверждаешь мне, Достопочтенному, то пусть погибнет вся наша земля, пусть устроится геноцид! Я видал таких, как ты, уверенные в своей правоте, а потом разбивались о сущий кошмар. Тебе стоит получше следить за собой и почаще приходить сюда. Ты теряешь хватку, я это замечаю, маршал! — его глаза опасливо сузились. Склонился ближе, всматриваясь на побледневшее лицо Уайта. — Если ты правда не влюблен в это ненужное дитя, то ты будешь приходить, верно? Маршалу ничего не оставалось, как кивнуть, но что-то противоречивое внутри сбивало все столку. Не соглашаться с самим Министром приравнивается к самоубийству, но Уайт никогда не был трусливым, готовый прислонить голову кому угодно, лишь бы сохранить жизнь. — Вы мне угрожаете, Достопочтенный? — слегка улыбнулся, не отнимая свой пристальный взгляд от Министра. Любой бы начал трястись от страха или уже лежал бы на полу мертвый, но он не входил в их числах. И для Министра тоже. — Я еще не начинал. — шепнул так, что маршал почувствовал по спине неприятный холодок. Министр всего лишь щелкнул пальцем, и откуда не возьмись из тени вышли громадные охраны. Двинулись прямо на парня, который ничего не замечал перед собой, прибывая где-то в далеком месте, где произошедшее повторялось вновь и вновь, заставляя чувствовать себя в какой-то жуткой ловушке. Остин больно вскрикнул, когда двое охраны стали раздевать, пристроившись сзади, а другой спереди. Начали целовать в шею, больно кусаться, но не дать парню сбежать, не сдвинуться с места. Остин бился в конвульсиях, ощущая знакомый запах насилия, который произойдет с помощью уже двух людей. Это было немыслимо. Разум бил тревогу. Ему даже показалось, что чуть-чуть и он свихнется. За один день пережить такие отвратительные, ужасные вещи просто невозможно! Сперва, заставили смотреть, как около 20 людей насиловали одного лишь ребенка, а потом после голыми руками рвали бедное дите. От него осталось непонятное кровавое месиво. Остину пришлось слышать, как несколько людей стонали, когда начали есть его плоть. Они вели себя так, будто умывались кровью ребенка, и просто наслаждались! Это худшее, что он мог видеть за всю свою жизнь. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, ощущая мерзкие руки по всему телу. Маршал опомниться не успел, когда охраны Достопочтенного творили с его усыновленным парнем то, что делал с ним сам. Резко встал и начало бы искусно махаться кулаками, избивал насильников Министра, но его отволокли назад уже другие люди. Маршал отбивался как мог, но замер, когда Министр отдал приказ прекратить мучать парня, а потом повернулся уже к Уолтэру. — Убедился? — вскинул брови, ожидая от него ответ. Уолтэру с трудом пришлось перевести взгляд от плачущего парня на Министра. Он задыхался. Что происходит? Какие-то обрывки от воспоминании, словно вспышки от смартфона, проносились перед глазами. — Прошу прощения за столь грубое поведение, Достопочтенный Его Превосходительство! Отныне я всегда буду сюда приходить, и делать все, что вы скажите. Только не трогайте парня. — Не трогать? Конечно, но ты уже понимаешь что произойдет, если ты обманешь меня или увянешь в пучине любви к этому парню. Пусть он не будет мешаться! Мне плевать, будет он на твоем месте или нет, но ты не должен бросать начатое. Отчим Остина стал активно кивать, а потом перевел дыхание. После все произошло как в тумане. Он насиловал за один час много детей, а потом, когда получил утвердительный кивок со стороны Министра, он подошел к Остину, который давно потерял сознание, взял на руки и увез с собой. На машине он лежал рядом. Маршал опустил сидение, чтобы ему стало легче. Укрыл бедное тело своим костюмом, а потом сам начал рыдать, когда приехал домой. Увиденное было слишком велико, чтобы не быть потрясенным, не поломанным. — Я не лучше тех зверей, что вокруг. — прошептал он, вспоминая то, что произошло полчаса назад. — Я ранен был, но не упал. Маршал не добился своего места своим трудом. Ему просто отдали. Его просто для этого растили, делали из него живой машины, готовый убивать, рвать и метать все по пути, если кто-то встрянет, помешает. Все это было не помехой. Да, Уолтэр совсем позабыл о своей жизни. Ох, как все позабыл, а стоило бы помнить, что до вступления в ад, он был настоящим человеком. Тем человеком, у которого, как у всех людей на земле, были сокровенные мечты, о котором не говорят, хранят в сердце. Однако об этом знал только его любимая младшая сестрёнка, которая с маленького возраста была такой сладкой. Он забыл её. Он вспомнил её. Благодаря Остину. Говорят, Вселенная не запомнит, когда ты покинешь мир, но зачем людям она, когда тебя будет помнить самый дорогой человек? Ведь человек живет ровно столько, сколько его помнят после смерти. А старший брат, которого Она любила, не помнил. Все это было сущим кошмаром. Терять родного человека — это как разбиться с самого высокого здания, но остаться при этом живым. Ощущать боль всем телом и душой. Однако что же такого стряслось, что он позабыл? Ах, да… Тот злосчастный день. 16 июня. Они — сиротки, гуляли на улице, сбежавшие от приютских охранников, чтобы показать любимой сестрёнке мост. Этель - девочка в возрасте пять лет, которая умела уже говорить, хоть и не настолько много, чтобы окружающие люди поняли, лучезарно улыбалась брату, который души не чаял ради неё. Она была единственной семьей, кровной родом. И брат сильно её любил и оберегал от сущего зла, что обитает вокруг. Наблюдать за тем, как погибает твоя кровь с жуткими воплями о помощи, было сложно. В возрасте в восемь лет, Уолтэр лишился сестрёнки прямо в тот день, когда пришли посмотреть на мост. Он приглянулся к жуткому мужчине, и именно поэтому был им же украден, а ненужный ребенок, который кричал о брате, о том, что он должен ей помочь, умирал от того, что богатеи стали есть, разрезав те места, что хотели съесть. Бедная малышка умирала долго, ощущая все мучение. Его с восьми лет учили, как быть достойным солдатом, а после маршалом. С самого раннего детства учили как ублажать людей, чтобы им все нравилось в нем. Он занимался проституцией и знал все досконально. Отчим, который забрал после законным путем, сообщив, что девочка погибла, когда выбежала на дорогу. Всем было плевать судьба сирот. Они получили деньги за молчание, а другие играли в игру а-ля мы слепы, немы, глухи. Может, из-за изнурительной жизни он все позабыл? Наверняка, в этом и суть. Уолтэр, сидя на машине, горько плачет, вспоминая, наконец, свою сестрёнку, которая до боли напомнил выражение лица Остина. Почему? Почему до всего этого он ничего не вспомнил? Обязательно было до такого доходить? До осознания? Плечи дрожат от слез, а боль все усиливается. Остин давно проснулся, и роняет слезы, притворяясь спящим. Остин видел и слышал, как отчим, приходя домой, уложив спящего в его комнату, удалился к себе и стал бросаться всеми вещами, которые попадались под руку. Остин открыл дверь и все видел, слышал, как отчим в порыве отчаянья колотил кулаками глухую стену. Не обращал внимание на боль и кровь. Все повторял одно и то же «Почему?». Голос срывался, кричал. Ему хотелось унять в себе все. Стать прежним холодным, бесчувственным человеком, но не это. Всепоглощающая горечь забирала в нем жизнь. Остин уходит, закрывая за собой дверь, в свою комнату. Ему было абсолютно все равно на мучение отчима. — Кристально похуй. — шепчет Остин. Тот, который сломался за сегодня окончательно.