О всех созданиях, лучших и умных

Шуршание плаща достигает слуха Шерлока, и он пытается придумать что-нибудь, что угодно, что предотвратило бы уход Джона. Но меж ушей вбит клином пестик для колки льда, стены поют колоратуры сопрано, а он не может дышать, тем более говорить, лишь едва глотает воздух, пытаясь задержать безрассудное вращение мира. Двери закрываются с намеренной жесткостью. Джон ушел. Через несколько минут погружения в океан подлинного отчаяния Шерлоку удается разглядеть время на стенных часах. Четверть второго ночи. Он не может встать, значит, он застрял здесь, пока не проснется во Дворце Разума. Голова болит совершенно нестерпимо, а сердце — еще сильнее. — Прощай, Джон, — запоздало шепчет он. Десять минут спустя, отчаявшись когда-либо покинуть эту ужасную Бейкер-стрит, он слышит шаги. Это шаги кого-то очень уставшего — врача, кем бы он ни был, грубо вырвали из объятий Морфея, но не разбудили до конца. Шерлок благодарен Джону за прощальный жест, но не хочет здесь оставаться ни на секунду, не хочет заставлять себя быть вежливым, пока непонятный коновал штопает эту версию его самого. Он хочет домой. Дом — это Джон. Значит, на этой струне такого места нет. Больше нет. Именно поэтому, когда дверь открывается и снова закрывается, и щелкает замок, и перед Шерлоком возникает Джон, небрежно бросивший плащ и шляпу на пол, а его лицо — искреннее и измученное, сыщик издает звук, означающий, что молитва умирающего была услышана. — Ты вернулся, — шепчет он. — Да. Оказалось, я был не прав. — Относительно чего? — Я мотылек, — решительно говорит Джон. Садится возле Шерлокa и, сунув дрожащую руку под его полурасстегнутую рубашку, прижимает ладонь к сердцу друга. — Я твой, испепеляй. Обрати меня в прах, Шерлок Холмс. Джон прикасается губами к губам Шерлокa, и в этот раз уже нет сомнений, только страсть. Их языки сталкиваются, пальцы Джонa мягко мягко мягко ох как мягко погружаются в безупречно уложенные волосы Шерлокa, уничтожая прическу и одновременно улучшая ее тысячекратно. От боли сыщик едва может двигать головой, она все еще кружится, как у новорожденного жеребенка, но ему все равно. Он позволяет Джону занять свой рот, сжать зубы на нижней губе, поглотить дрожащие вздохи, вкусить свой голос. Похоже, на этой струне им пришлось ждать действительно долго. На этой струне, как и на остальных, они почти потеряли друг друга. Эта мысль тошнотворна. Шерлок издает голодный звук в ответ на особенно искусную ласку языка Джонa, и доктор говорит: — Тссс, тссс, всё хорошо, я с тобой, — и Шерлок затихает. Джон смещается, целуя уголок рта, целуя ухо, целуя шею. Его движения неспешные и бесконечно нежные. Снова приподнявшись, он оставляет поцелуи на веках Шерлокa. Целует бровь и замирает так на долгое время, уткнувшись носом в линию волос. — Откуда ты знал, что я влюблен в тебя? — шепчет он в кожу Шерлокa. — Я думал, что хорошо замаскировался. Шерлок открывает глаза, и Джон немного отодвигается, чтобы алчно в них глядеть. Там, где еще недавно были пустые колодцы, теперь волнуется море. Шерлок мог бы там утонуть. Он бы не возражал. — Не знал, — признается он. — Знал лишь, что сам влюблен в тебя. Пальцы, которые только что ласкали волосы Шерлока, трогают его губы с благоговением. — Как давно? — Очень, очень давно. В каком году мы познакомились? — В тысячу восемьсот восемьдесят первом. — Значит, с тысячи восемьсот восемьдесят первого. Ты не уйдешь, правда? Пожалуйста, не уходи. Это меня уничтожит. Слезы снова выступают в глазах Джонa, и он улыбается самой печальной улыбкой, какую Шерлок видел в жизни. — Я бы никогда тебя не уничтожил. Это твоя сфера, — отвечает он, оставляя мягкий сладкий поцелуй на губах сыщика. — Я исцеляю тебя. Это — моя. * * * Резко дернувшись, Шерлок просыпается и садится. Он снова во Дворце Разума. После сна на диване ноют мышцы спины, и он потягивается, зевая. Картина, когда он оборачивается к ней, занимает всю поверхность стены. Волнение, полыхнув по предплечьям Шерлокa, покалывает в кончиках пальцев. Соскочив с дивана, он стремительно пересекает зал, не сводя с нее глаз. Джонa в палате нет, что, насколько знает Шерлок, беспрецедентно. Может, пошел за кофе или, наконец, в душ. Зато в палате присутствует Майкрофт — на нем очки, он сидит на неудобном стуле, читая документы. Одет в кардиган и те же дизайнерские джинсы. Время 07:46 утра, и лежащий на койке Шерлок тих как мертвец. Время от времени брат поднимает взгляд на истощенное тело; нет никого, кто мог бы стать свидетелем, поэтому агония старшего Холмса неприкрыта. — Я иду, — шепчет Шерлок. — Я всегда умираю, а ты всегда готов оказать поддержку. Теперь я это знаю. Но я всегда возвращаюсь. Сыщик подходит к самому краю мира, идет, пока его нос не прикасается к живому холсту, и молча произносит простую молитву. Не будь мертвым. Шерлок сбрасывает халат, разводит руки в стороны, закрывает глаза и падает в картину.