Волки

Сириус чешет подбородок и оставляет на нем след от размазанного по ребру ладони карандаша. Свет из окна оставляет желать лучшего, сумерки постепенно наползают на окрестности. Он уже несколько раз обещает себе подняться и включить лампу: когда на первом этаже слышится звук шагов отца, когда порыв ветра из открытого окна смахивает листы бумаги, когда волосы выбиваются из пучка и спадают на глаза и приходится перевязать его. Сейчас Сириус, нахмурив лоб и склонившись ниже, так, что его спина начинает побаливать после долгого сидения в такой позе, говорит себе, что обязательно сделает это, как только закончит с фоном. И только когда солнце почти садится, а рисовать становится попросту невозможно, он выпускает карандаш из пальцев и с тихим стоном выпрямляет спину и хрустит позвоночником, морщась от звука, чтобы наконец встать на ноги и включить свет. Он замечает в окне пролетевшую сову и смотрит на часы. Одиннадцать вечера. Но сна нет ни в одном глазу. Сириус, наконец, зажигает свет и возвращается на насиженное на полу место. Перед ним лежит три рисунка — скорее, наброска: на одном вокруг костра сидят семеро молодых людей, на лицах улыбки, руки некоторых подняты в воздух, словно они что-то увлеченно рассказывают; на втором среди ночного мрака темнеют верхушки сосен, а над ними сияет полным диском луна. Третьим Сириус занимается сейчас: совсем небольшой дом, почти незаметный за скрывающими его деревьями, рядом две высокие мужские фигуры, стоящие чуть поодаль друг от друга, смотрящие прямо на него. Он не знал, что пытается изобразить, как может выглядеть дом Римуса, пока не обозначил первого человека, а затем и второго, что стали Римусом и его отцом. Пусть последнего он никогда и не видел, но прикидывает по рассказу своего отца, как тот может выглядеть. Сириус оглядывает территорию вокруг дома и решает добавить скромный сад, где они, возможно, могли бы выращивать какие-нибудь овощи. Такая жизнь кажется невероятно одинокой и несколько чужеродной, она вызывает сомнения и замешательство. Неужели люди могут жить вот так, вдали ото всех, как отшельники. Это кажется чем-то ненастоящим, мало общего имеющим с реальностью. Но Римус реален, и именно так он и живет, если ему верить. А не верить у Сириуса нет причин. Он вздыхает и принимается дальше за рисование, снова касаясь рукой подбородка и размазывая след от карандаша сильнее. Законченный еще два дня назад тот самый первый портрет Римуса лежит в ящике тумбочки вместе с еще одним, который Сириус сделал сегодняшним утром, вспоминая об их последней встрече. Новый нравится ему гораздо больше, в нем отражается та самая жизнь, настоящесть, которой он добивался так долго с первым рисунком, хотя на этот раз это не та легкая беспечность, которая была в июньский солнечный день в поле. Сириус думает, что, наверное, хотел бы отдать Римусу какой-нибудь из его портретов. Скорее всего, он нарисует еще, и тогда сможет подарить несколько. Не будет ли это слишком? Его рука останавливается, излишне сильное давление на карандаш немного крошит кончик грифеля. Сириус поднимает лист и аккуратно сдувает грязь на пол. Что-то не так. Он достает последний набросок Римуса и кладет перед собой. Прошла неделя, в которую Сириус по привычке каждый день ждал, когда дверь в библиотеку откроется и покажет за собой долговязое тело, непослушные русые волосы и насмешливые глаза Римуса. Приходилось каждый раз одергивать себя, напоминать, что ситуация не позволяет им продолжать общение как раньше, что это опасно, и если бы Римус появился, то Сириус скорее бы его отчитал, чем радовался. Хотя уверенности мало. Возможно, безрезультатные вылазки отца в лес и отсутствие каких-либо намеков на волков делают опасения немного слабее, будто предлог для прекращения встреч является надуманным и совершенно несерьезным; возможно, не слишком разумная часть Сириуса просто желает увидеть Римуса во что бы то ни стало. Пальцы сами начинают вести карандашную линию шеи, затем отпрыгивают от бумаги вместе с тем, как легкие Сириуса сжимаются от странного чувства, следующего за этим движением. Он хмурит брови и снова опускает руку на рисунок, пальцы закрывают нижнюю часть лица, мизинец ложится на полоску шрама. Кажется, что приходится приложить усилия, чтобы больше не отнимать руки. Прикосновение к листу представляется интимным, как будто Сириус не должен этого делать, словно так он вмешивается в личное пространство. Что глупо, ведь это только рисунок, и это он нарисовал его. Теперь Сириус не уверен в своем желании отдать Римусу какой-нибудь из его портретов, так как понимает, что это вызовет в нем самом только чувство неловкости. И вообще, они так глупо попрощались: Сириус начал вести себя странно, забыл все существующие слова, пока Римус смеялся над ним. Нужно реабилитировать себя, а не создавать поводы для насмешек. Господи, хочется соответствовать спокойствию и уверенности Римуса. Он подхватывает все рисунки с пола и наспех закидывает в ящик. Ты милый. Так Римус сказал тогда? Банальная вежливость, чтобы не назвать придурком или кем-то вроде. Сириус закрывает лицо ладонями и обреченно стонет. Кажется, каждый раз стоит ему только начать думать об этом, как тут же все становится непонятно и неловко. Все как-то не подходит ни под один шаблон. Его мозг словно берет Римуса Люпина и пытается примерить ко всем людям, которых Сириус когда-либо знал, но он не находит никаких схожих паттернов. В один день Сириус счастлив сидеть рядом с Римусом и разговаривать, в другой не знает, как подступиться. Потом глупо заикается, и теперь воспоминания об этом, с расстояния прошедшего времени, заставляют чувствовать себя более неловко, чем тогда. Утром он воодушевленно рисует профиль Римуса, а уже вечером не может спокойно прикоснуться к листу бумаги. И меняется все как по щелчку пальцев: без предупреждения, эмоции просто врезаются в него, отвешивают поклон и убегают дальше, а он сидит, растерянно смотрит в пустоту. Самое странное, что сильнее это ощущается в отсутствие Римуса, а с ним более-менее приходит в норму. Сириус ложится на спину и закрывает глаза. Если не перестать о нем думать, то вся ночь превратится в бесполезное нытье; видел бы его Римус сейчас — посмеялся бы. Спустя несколько минут внизу снова слышатся шаги, размеренные и тяжелые. Почти неслышно захлопывается дверь. В эту ночь Орион не идет на охоту, но не может, судя по всему, заснуть. Сириус открывает глаза и решает присоединиться к нему. Воздух на улице стоит теплый, еле-еле тянет влажной землей из леса. Темнота непроглядная, уличное освещение создает небольшой желтый круг, что охватывает собой крыльцо и часть земли перед ним. Но Орион сидит за пределами круга, на старой скамейке. Сириус мог и не заметить его, если бы не почувствовал табачный дым. Он мягко выступает из света и приземляется рядом. Отец протягивает ему трубку, но Сириус качает головой. Курение никогда не привлекало его, хотя никогда не запрещалось. Джеймс в последние два года до отъезда Сириуса пристрастился к сигаретам и однажды уговорил его попробовать. Никакого ожидаемого выплевывания легких и слезящихся с непривычки глаз не произошло, дым резковато, но вполне крепко обнял его горло, и под конец сигареты, когда Сириус понял, как затягиваться правильно, пришло обещанное Джеймсом чувство легкости и ясности. Но горький вкус табака, впитавшие в себя дым пальцы и предполагаемый вред здоровью мало его интересовали. Ночь стоит тихая и приятная. Хорошая ночь, чтобы быть. Но боком Сириус чувствует исходящие от отца волны беспокойства и хмурой задумчивости. Он понимает, в чем дело, но решает спросить, чтобы дать возможность выговориться. — Что-то не так? Орион неровно стучит пальцем по трубке и опускает руку на колено. — Как тебе сказать, — хмыкает он и поворачивает голову к Сириусу. — Две смерти на лето, а волк еще не пойман. — Совсем ничего? — Да, леса пустые. Откуда он взялся никак не пойму. Легче иголку в стоге сена найти. — Отец затягивается трубкой, опускает глаза и какое-то время молчит. Потом отворачивается и затягивается снова. — Очень мне это не нравится. Сириус тоже отворачивается и пытается всмотреться в черную даль, где лес хранит в себе мрачные тайны. По спине проходит дрожь от осознания двойственности его: полный покоя и естественной красоты, живой и вечный, но в то же время глухой, опасный и скрытный. Непостижимый. Он делится своими дарами с людьми, приводит мысли в порядок, но прячет волка, как любимого ребенка, какое бы зло зверь ни учинил. Оказывается, что пять лет назад, когда волков было много, это пугало не так сильно: решение проблемы лежало на поверхности, последовательность действий была ясна. Теперь проблема та же, но волк один, и время его появления непредсказуемо. Сириус, как и собирался, поговорил об этом с Ирмой — сам пришел к ней. Произошедшее ожидаемо глубоко задело девушку, и поначалу она просто сидела и молчала, положив голову ему на плечо. Потом призналась, что напугана тем, как оборачивается дело сейчас, но, с другой стороны, может, если люди предупреждены, то это наоборот облегчит несколько задачу — застрелить одного волка проще, чем бороться со стаей. А еще рассказала легенду, ту самую, которую Сириус слышал от Римуса. Оказалось, мать Ирмы верила в это, поэтому была убеждена, что сейчас из леса вышел оборотень, и полнолуние в ночь смерти Амикуса только подкрепляло ее уверенность. — Мне тоже, — говорит Сириус. — Думаю, что ночные вылазки бесполезны. Я продолжу завтра, посмотрю еще. Но чутье подсказывает, что единственный наш вариант — это ждать. И быть наготове. Сириус кивает. Они продолжают сидеть в молчании, даже когда трубка гаснет. Утреннее небо встречает деревню облаками, что прячут под собой солнце, но погода по-прежнему стоит теплая, даже немного душная, как перед грозой. Сириус сидит в шортах и футболке у озера и читает, пока ждет Ирму, которая предложила провести время только вдвоем. Он больше не отказывается и не испытывает неловкость, просто позволяет себе наконец-то расслабиться. Это оказывается приятно. С некоторых пор Сириус чувствует себя дураком, который напридумывал несущественные причины держаться на расстоянии, а на деле все оказывается так просто. Не последнюю роль здесь играет их маленький диалог после костра. Сириус словно всегда подсознательно считал, что должен соответствовать схеме «ты нравишься девушке, пусть она понравится тебе в ответ», а теперь перестает, и мир не схлопывается, дружба никуда не девается. — Хэй. Он поворачивается на звук голоса и видит улыбающуюся Ирму. Она одета в короткий джинсовый комбинезон и зеленую майку под ним — видимо, тоже не настроена купаться. Широким энергичным шагом Ирма пересекает расстояние и садится рядом. Они в дурашливой манере пожимают друг другу руки, и Сириус еще раз убеждается, каким дураком был раньше. — Зоуи передает тебе привет, и ты должен будешь придумать отговорку, почему я не взяла ее с собой. — Нагло с твоей стороны скинуть все на меня, — он почти укоризненно качает головой, после чего улыбается. — Я не чувствую себя виноватой. — Ирма протягивает руку и берет книгу, которую он читал до этого. Ее глаза пробегаются по названию, и с губ срывается смешок. — «Грозовой перевал»? — У тебя есть претензии к Бронте? — Никаких. Просто не ожидала. — А что я должен, по-твоему, читать? — Ладно, раунд за тобой. — Она поднимает руки в сдающемся жесте. — На самом деле, я не удивлюсь, что ты прочитал все книги мира и просто перечитываешь их, чтобы погладить свои библиофильские чувства. Сириус усмехается, отбирает книгу и кладет ее с другой стороны от себя. — Как ты? Ирма озадаченно хмурится, затем приоткрывает рот. Через мгновение ее брови разглаживаются, и она вздыхает. — В порядке. Отхожу понемногу от случившегося с Кэрроу. А ты? — Тоже. — Правда? — она приподнимает бровь. — Что? Ирма только выжидающе смотрит на него, словно все и без лишних разъяснений понятно. Не считая некоторых вещей, жизнь Сириуса идет дальше почти что по привычной колее. Никаких потрясений. Никаких конфликтов. Он не сомневается, когда говорит, что все в порядке; не совсем так, как ему бы хотелось, но достаточно для того, чтобы уверенно говорить об этом. — Наверное, я вмешиваюсь не в свое дело, — Ирма продолжает смотреть на него, но теперь принимается перебирать песок под рукой, загребая горсть ладонью и затем выпуская песчинки обратно, как будто бы собственные слова заставляют ее нервничать. Сириус почти перенимает ее беспокойную энергию и выпрямляется, словно заявляя: «Я весь внимание». — Но могу я задать вопрос? Ты не обязан отвечать, если не захочешь. — Конечно, — он заправляет спавшие на лицо волосы за ухо. — У меня нет никаких страшных секретов, ты можешь спрашивать что хочешь. — Это не о страшных секретах, — улыбается Ирма, а затем ее рука натыкается на веточку в песке, и она берет ее. — Просто ты в самом деле можешь не захотеть говорить об этом. Сириус вопросительно поднимает брови. — Римус перестал приходить? Ого. Казалось, все жители негласно наложили табу на тему нелюдимого парня из леса, которого многие считают оборотнем. Никто никогда не стремился начать этот разговор. Сириус не готов, что имя Римуса прозвучит так буднично от кого-то постороннего, кто не имеет никакого отношения к парню. Он немного зависает, пытаясь осмыслить сам факт прозвучавшего вопроса, а не ответ на него. Ирма неправильно воспринимает его молчание. — Ладно, это не... Сириус мотает головой. — Нет-нет. С чего ты взяла, что я не захочу говорить о нем? — О. — Она хмурится и принимается выводить веткой незамысловатые узоры на песке. — Не знаю. Мы здесь вообще не говорим о нем, да и об отце его тоже, ты должен был заметить. Даже когда Римус стал появляться в твоей библиотеке. — Да, уж это я заметил. Ирма неловко поджимает губы и выдавливает маленькую улыбку. — Полагаю, ты уже в курсе всех слухов и прочего. Он... знаешь, как невыводимое пятно на скатерти. Я подумала, что тебе тоже не захочется говорить о нем. — Римус не чертово пятно на скатерти. — Сириус чувствует старое-доброе раздражение, а еще досадный маленький укол в сердце — Ирма не должна оказаться на этой стороне. — Нет, конечно, не пятно, — поспешно говорит она. — Но это то, как ощущается его присутствие. — Если ты думаешь, что я выслушал недостаточно подобных разговоров от других людей, то ты ошибаешься. — Боже. — Она выпускает ветку из ладони и разворачивается полностью к Сириусу. — Я не хочу ругаться с тобой. Я только хотела узнать, что у вас происходит. Его здесь не то чтобы любят, мама вообще считает, что если Римус появляется в деревне, то стоит ждать несчастья. Но вы быстро сдружились, по крайней мере, со стороны кажется так. А потом это ужасное нападение, и Римус исчез. Может, вы видитесь где-то еще, может, вы поругались, может... Я не знаю. — Почему тебя это волнует? — Искренний интерес. Согласись, необычная история с вами двумя выходит? Сириус против воли усмехается. Он склоняет голову на грудь и жмурит глаза, а потом снова смотрит на Ирму. — Я с самого начала хорошо отношусь к нему, а еще не верю в оборотней. Вот и вся история. Если бы я тоже начал с презрительных взглядов и игнорирования, то ничего этого бы не было. — Хорошо, здесь ты прав, — вздыхает девушка. — Но он больше не появляется, да? — Да. Потому что ходить по лесу снова небезопасно. — Точно, — неуверенно произносит Ирма и опускает взгляд. — О, ты думаешь, что Римус оборотень? Поэтому ему, конечно, безопасно. Или, может, по-твоему, он убил Амикуса? Ирма смотрит на него круглыми глазами. — Я ни о чем таком не думаю. На самом деле, я не знаю, что думать. Рациональная часть меня смеется при мысли о том, чтобы верить в сверхъестественное. Но мама верит, да и не только она. И легенда эта удобно ложится на существование Римуса вместе с его отцом. — Почему поверить в то, что они просто живут в лесу, сложнее, чем в какую-то легенду? — У меня нет ни доказательств, ни опровержений ни одной из этих теорий. — Хэм Хэнском рассказал мне, что отец Римуса лесник. Это звучит правдоподобнее, чем то, что они оборотни. Ирма только пожимает плечами. Сириус устало выдыхает. — Ладно, оставим это. Как твой вопрос был связан с моим состоянием? — Ну, — Ирма шарит рукой у себя за спиной, находит оставленную веточку и снова принимается выводить узоры на песке. — Римус плотно вписался в твой график. Я не раз видела, как вы вместе уходили из библиотеки — знаешь же, что дорога проходит мимо моего дома. Теперь его нет, а ты иногда начал погружаться в какое-то грустно-задумчивое настроение. Вот я и спросила, правда ли ты в порядке. Что ж. Это проницательно с ее стороны. Даже миссис Уизли не замечает, а может, просто не хочет говорить об этом. Он бы не удивился, если она даже радуется в глубине души, что Римус больше не приходит. — Иногда не могу перестать думать о нем, — вырывается у Сириуса. Он почти жалеет, что говорит это, но в то же время ему осточертело вариться в собственных мыслях в одиночку. Ирма хмурится. — Не понимаю. Сириус вздыхает и опускает взгляд. — Я тоже. — Его брови так же сходятся к переносице. — Сначала Римус просто показался мне интересным, ведь я никогда его не видел, и вел он себя странно. Потом он мне правда понравился, я попытался разговорить его. С трудом, но мне удалось, однако чем больше узнавал, тем больше вопросов появлялось. Тем не менее, думаю, мы на самом деле сдружились. Но есть что-то еще. Я не... — вдруг Сириус смущается и замолкает. — Ты не — что? Почему-то боязно посмотреть на Ирму, так что Сириусу требуется время, чтобы это сделать. — Не знаю, — из груди вырывается нервный смешок. — Я сильно привязался, кажется. Хочу разговаривать с ним и продолжать узнавать его, насколько возможно. Хочу, чтобы он жил здесь, а не в лесу. Хочу так же, как с тобой, просто сидеть с ним у озера и не думать о том, что когда-то он исчезнет. На минуту повисает молчание, а после Ирма неожиданно мягко улыбается ему. — Ну, это неудивительно. Покажи мне человека более загадочного, чем Римус. А если учитывать слухи, то... — Не начинай, прошу тебя, — Сириус то ли взвыл, то ли усмехнулся. — ...это должно быть нормально для оборотня. Животный магнетизм, вся фигня. Поэтому его много в твоей голове. Сириус смеется, Ирма тут же подхватывает. Они смеются и смеются, пока напряжение последних дней, общее по ощущениям, но разное по сути отпускает их понемногу. Ирма тыкает его веткой в лодыжку. — Ты правда считаешь, что Римус хороший человек? — Правда, — без раздумий отвечает Сириус. — И знаешь что? Легенду о волках я узнал не от тебя, а от него. — Интересный ход для оборотня. — Эй, я вообще-то пытаюсь доказать тебе, что он не оборотень. Было бы так, он бы не рассказал мне. Я же мог начать выслеживать его по полнолуниям. — Ты бы не стал, — Ирма морщит нос. — И если бы так легко было уследить за ним, то кто-нибудь давно бы обязательно это сделал. — Просто невозможно, — разочарованно выдыхает Сириус и качает головой, на что Ирма смеется. А потом она говорит: — Хорошо. Я верю тебе. Если ты считаешь, что он просто парень из леса, который не представляет никакой опасности, то наверняка так и есть. В ее темно-зеленых глазах светится искреннее доверие, что Сириус даже немного смущается оттого, как быстро она соглашается с ним. Взгляд ее открытый и добрый, губы изогнуты в мягкой улыбке. Сириус переводит взгляд на них, а затем снова к глазам. Маленькая вспышка гнева из-за ее слов совсем угасает. Он задумывается на мгновение, чувствуя знакомый зуд в кончиках пальцев. — Хочешь нарисую тебя? Ирма почти что подпрыгивает. — О боже, конечно хочу! — Ее рот раскрывается широко в удивлении. Сириус усмехается. — Мне нужно зайти домой за принадлежностями. Они вместе взбираются на холм, и Ирма остается ждать на заднем дворе. Когда Сириус возвращается, она лежит на траве, опираясь на локти позади себя, и пристально, почти с интересом смотрит на расположившийся впереди лес. — Не страшно тебе жить здесь? Сириус садится рядом. В последнее время, может, он испытывает что-то такое. Но лес завораживает его больше, чем пугает. — Нет. — Он несколько раз переводит взгляд с леса на девушку и обратно. — Сядь лицом ко мне и спиной к деревьям. Не то чтобы у меня тут есть цветные карандаши или краски, но твои глаза точно цвета лесной зелени. Приятно смотреть. — Такого мне никто не говорил, — застенчиво улыбается Ирма. — Еще скажут. Рисовать Ирму легко. Она пару раз меняет позу, но все время смотрит на него, даже почти не моргает. Может, все дело в том, что он уже поднаторел в этом благодаря Римусу, но не проходит и десяти минут, как портрет готов. Выходит похоже, Сириус довольно улыбается. Ирма ерзает на месте с нетерпением ребенка, пытаясь заглянуть в лист. Когда рисунок оказывается в ее руках, она забавно расширяет глаза. — Это я. Сириус смеется. — Ты. Можешь оставить себе, если хочешь.