Волки

Ирма уезжает в город на учебу. В последний день она собирает свою привычную компанию друзей вместе с Сириусом, и они устраивают ей проводы. Если честно, это больше похоже на бутылки и бутылки вина и сидра, дурацкие страшилки под фонариком, подсвечивающим лицо снизу, и алкогольные игры на чердаке пустующего дома Джейка. Сириус давно не был так пьян. Доски пола то и дело скрипят под ними, в тенях, куда не достает свет фонарика, слышатся шорохи, ветви единственного во дворе дерева стучат по крыше. Эван постоянно пугает кого-нибудь, Сириус впоследствии присоединяется к нему, и возмущению Ирмы нет предела, но всякий раз, когда она ругается на них, Ромильда пугает ее сильнее, и вся компания разражается смехом. В какой-то момент ночи к ним из ниоткуда залетает маленькая летучая мышь, и тогда все они пугаются одинаково, пока Питер не берет себя в руки первым и не выгоняет ее на улицу. — Видели бы вы свои лица. — Питер щелкает крутящуюся монетку пальцем. — Джейк. Джейк бьет по монетке следом. — Ты первый завизжал! — говорит Кейт, чуть не прозевав свою очередь. — Сириус. Сириус бьет слишком сильно, и монетка падает с коробки — их импровизированного стола. — Пей! — радостно заявляет Джейк. — Не было такого, — протестует Питер. — Это Сириус. — Я не визжу. — Сириус ставит бутылку вина на пол и вытирает рот тыльной стороной ладони. — Я громко и по-мужски кричу. Ирма смеется. — Просто признай это, Пит. — Я вообще-то спас вас. — Питер делает вид, что обижается, и прикладывается к бутылке мимо раунда. Они расходятся только под утро — те, кто может. Джейк и Кейт сваливаются раньше всех в углу, подстелив себе старую одежду, которую они находят в одной из коробок. Ромильда пристраивается у них в ногах, а Эван, не желающий оставлять свою девушку, тоже остается, но как самый разумный человек спускается в дом и засыпает на кровати Джейка. Он хотел поднять Ромильду и унести с собой, но сам еле держался на ногах, и хихикающие Ирма и Сириус кое-как уговорили его этого не делать. Автобус Ирмы должен уехать всего через несколько часов, и она намерена оказаться дома и хоть сколько-нибудь поспать. Оказавшись на улице, Сириус и Питер подхватывают девушку за талию с двух сторон, пока она обнимает их за плечи, и они идут, спотыкаясь, не в силах не издавать глупые смешки. На крыльце своего дома Ирма долго-долго обнимает Сириуса и берет с него обещание, что он не забудет ее. Питер смотрит на них и фыркает: — Ты собиралась приезжать на выходные. — Ну и что, — шмыгает носом Ирма на грани пьяных слез. — Не на каждые же. А потом она протягивает руку в сторону, и Питер присоединяется к ним. Сириус возвращается только с рассветом, в голове дымка, глаза закрываются, а по рукам и ногам еще гуляют остатки эйфории. Он знает, что его ожидает ужасное пробуждение, но нисколько не жалеет. Он поднимается к себе и падает в кровать. На тумбочке стоит заранее подготовленный стакан воды и таблетка от головной боли. Сириус фыркает на это напоминание о том, что он больше не подросток, и закрывает глаза. В первый раз он просыпается и тут же чувствует тошноту. Не хочется ни двигаться, ни думать, и он поскорее старается снова заснуть. Во второй раз он открывает глаза где-то на закате и не успевает этому удивиться, как головная боль дает о себе знать. Сириус со стоном прячет лицо в подушке и вслепую ищет таблетку, чуть не сбивая стакан с водой на пол. Когда он в три глотка осушает его, то понимает, что ему нужно еще, и поднимается с постели. Дома слишком тихо, а в прихожей нет отцовской одежды. Пока он набирает холодную воду из-под крана и пытается определить, не будет ли ошибкой съесть что-нибудь, его взгляд цепляется за клочок бумаги на столе. Это записка. Сириус прикладывается ко второму стакану воды и думает, что не готов ничего читать. В записке наверняка предупреждение от отца о том, куда он исчез. Через четверть часа Сириус решается немного поесть и даже чувствует себя куда лучше, чем в момент пробуждения. Он ни на что не годен сейчас, но вполне себе может приготовить несложный ужин. За этим его и застает Орион. — Ну, раз уж ты готовишь себе еду, значит, не все так плохо. Сириус только мычит, но не может не улыбнуться на улыбку в голосе отца. Он мешает овощи в сковороде и думает, к чему его организм готов больше — к мясу или яйцам. — Заходил утром к Голдингам. Успел застать Ирму. — Стул позади Сириуса скрипит по полу, когда отец садится за стол, и он слегка морщится. — Кажется, проводы удались. — Видел бы ты остальных, — усмехается Сириус. Он выбирает яйца. — Молодость, — многозначительно вздыхает отец, и Сириус слышит звук сминаемой записки. — На ночь уйду на охоту. Сириус кивает. Когда он садится напротив и принимается за еду, Орион присматривается к нему. А потом неожиданно спрашивает: — Нравится тебе эта девушка? — О. — Сириус не доносит вилку до рта и кладет ее обратно на тарелку. — Не в том смысле, в котором ты интересуешься. Все это напоминает Сириусу тот майский вечер, когда отец расспрашивал его о личной жизни. Последний, прежде чем спокойствие жителей снова нарушил волк. Последний, когда он не знал о том, что где-то есть в мире Римус Люпин. Сириус не замечает, как от последней мысли улыбка появляется на губах. Это снимает дискомфорт, который возникает у него от подобных разговоров с отцом. — Хм. — Единственное, что следует в ответ. Сириус возвращается к еде и не отрывает взгляда от тарелки. Поужинав, Сириус чувствует, как его снова клонит в сон, поэтому он не сопротивляется и идет обратно в кровать. В комнате витает слабый запах перегара, и он открывает окно. Конец августа достаточно теплый, чтобы оставить окно открытым на ночь. Сириус засыпает под доносящиеся с первого этажа звуки собирающегося на охоту отца. Абсолютно бесполезный день. Сириус улыбается. У Ирмы он, наоборот, должно быть, выдается насыщенным. Ночью начинается гроза. Сириус резко просыпается из-за продолжительного и громкого раската грома, который звучит, как будто внутри его головы. Он не боится грозы, но его сердце начинает колотиться, как бешенное. Он приподнимается на локте и старается успокоиться, вглядываясь в темное ничто за окном; только тогда Сириус обращает внимание на то, что оно открыто. Под подоконником уже прилично накапало, когда он подошел, но, по крайней мере, все его рисунки лежат теперь в тумбочке, так что пострадали только — незначительно — обложки нескольких книг. Остальное нужно протереть сухой тряпкой, как и пол под окном. Пока Сириус спасает вещи, то слушает, как скрипят деревья снаружи, как трепещет листва. Поток воздуха гудит где-то над ним, пытаясь пробраться под крышу дома. А потом все затихает. Сириус падает обратно на подушку. Это было неожиданно. На мгновение пустота дома и собственное в нем одиночество возвращают его во времена детства, когда родители оставляли его одного, уходя по своим делам, и он затаивался у себя в комнате, запираясь на все замки, безуспешно пытаясь справиться со страхом. Раздавшийся аккуратный, но все равно слышный хлопок входной двери только усиливает это ощущение. Должно быть, отец вернулся. Пока он решает, спуститься ли ему и посмотреть, так ли это, очередная вспышка освещает комнату, а за ней следует такой же громкий раскат грома, как и тот, от которого Сириус проснулся минутами ранее. Он вздрагивает и садится в кровати, подбирая ноги под себя. Проведя рукой по волосам, он откидывает их назад и прислушивается к звукам в доме, но больше ничего не слышит, кроме усиливающегося дождя, бьющего по крыше все чаще, и порывов ветра, время от времени гудящих над ним. Он думает, что ему просто показалось, и хочет уже снова лечь и постараться уснуть, но дверь в его спальню вдруг приоткрывается. — Что за... — начинает он, но осекается, как только в дверном проеме показывается высокая угловатая фигура. Римус. — Тебе стоит закрывать дом на ночь. Сириус закатывает глаза и почти раздраженно выдыхает, но ощущение разлившегося по телу спокойствия от осознания того, что это Римус, оказывается сильнее. Гневная реплика остается где-то на кончике языка и вскоре исчезает, пока он смотрит на Римуса, неловко жмущегося к двери боком. — Ты меня напугал, — говорит Сириус громким шепотом, как будто им есть от кого таиться. — Что ты тут делаешь? — Гроза, — пожимает плечами Римус. — Я знаю, что ты в доме один, поэтому подумал, что... Могу я переночевать здесь? Сириус оглядывает его с ног до головы. Во мраке комнаты Римус выглядит, как лесной дух, не меньше. От него веет ночной прохладой и запахом дождя, земли и листвы. Его движения кажутся слегка порывистыми, как у дикого зверька, когда он закрывает за собой дверь и переступает с ноги на ногу, но Сириус чувствует только мирные волны спокойствия. Он отодвигается к стене и приглашающим жестом откидывает край одеяла. Римус странно смотрит на него, но все же идет, снимая с себя кофту с длинными рукавами, оставаясь в футболке. Он как-то неловко опускает руки к поясу своих брюк, но решает оставить их. Сириус завороженно наблюдает за ним. Когда Римус ложится напротив, подложив руку под щеку, он чувствует, как их колени соприкасаются, и накрывает его одеялом. Римусу приходится придвинуться ближе, чтобы укутаться полностью. Шум дождя сливается с затихающими раскатами грома, и фиолетовая вспышка освещает янтарные глаза Римуса. Это так красиво, что Сириус хочет протянуть к ним руку и дотронуться. Он немного смущается, когда осознает свое желание, и опускает взгляд. — Вообще-то я ожидал, что ты предложишь мне диван в гостиной, — спустя какое-то время усмехается Римус. — Оу. — Теперь Сириус смущается больше. Он правда даже не подумал об этом. — Все в порядке, — заверяет его Римус с мягкой улыбкой. — Если тебе комфортно. С минуту Сириус просто лежит, не смыкая глаз. Он думает, что ему стоит повернуться лицом к стене, но не двигается с места. Когда он снова поднимает взгляд, то понимает, что все это время Римус смотрел на него. Сириус, наверное, выглядит очень плохо после пьяной ночи и дня, почти полностью проведенного в постели. Ему становится неловко, и он скользит ниже, пряча лицо под одеялом. Римус негромко смеется. — Я до сих пор могу учуять, что именно вы пили. — Отвратительно, — бурчит Сириус. — Не самое худшее, с чем мне приходилось иметь дело. — Я бы на твоем месте подумал над тем, чтобы все-таки пойти спать на диван. — Ты бы хотел, чтобы я ушел? Вдалеке еще раздаются слабые раскаты грома. Вопрос застает Сириуса врасплох. На самом деле, он должен хотеть, чтобы Римус ушел: ему неловко из-за собственного состояния и спать в одной постели, когда есть альтернатива, должно быть странно. Но он не хочет. Последнее, чего Сириус хотел бы, это чтобы Римус ушел. — Нет, — он находит в себе смелость ответить и еще больше сползает под одеяло. Вдруг в его волосы зарывается чужая рука и ласково гладит по голове. Сириус чувствует в этом прикосновении просьбу не прятаться и, как бы он ни был неспокоен и смущен прямо сейчас, подчиняется. Сначала из-под одеяла выглядывают его глаза, а потом и голова целиком, когда Римус продолжает перебирать его пряди. В следующую секунду Сириус ухмыляется. — Ты все-таки ночуешь у меня. В смысле, дома. — Гроза действительно ужасная. — Ужаснее всех прочих? Римус усмехается и на мгновение прикрывает глаза. — Ты провел ночь со мной. Я проведу с тобой. Будем в расчете. — Он снова смотрит на Сириуса: во взгляде неприкрытое веселье. И что-то еще. Сириус не всматривается, потому что его внутренности решают перевернуться, и он снова прячется — на этот раз у Римуса на груди, — чтобы дать себе время прийти в чувство. Рука Римуса выпутывается из его волос и ложится на спину, притягивая ближе. Сириус не знает, как в нем сразу умещаются это непонятное беспокойство, заставляющее сердце отчаянно биться, и умиротворение, ощущение безопасности и комфорта. Что-то происходит. То ли воздух после грозы разряжен, то ли дождь слишком громко стучит по окнам. Внутри него что-то зудит, поднимается к горлу. Он вжимается в Римуса, ища опору, но странным образом это только заставляет его сбиться с дыхания. — Я хочу пить. — В конце концов Сириус выползает из кровати. Римус поворачивается к нему, опираясь на предплечье, но Сириус избегает его взгляда. На кухне он наливает стакан воды и залпом выпивает. Он дает себе несколько минут, чтобы успокоиться. Римус, наверное, считает его странным. Прямо сейчас он сам себя считает странным. Сириус идет обратно в спальню и немного боится, что откроет дверь, а Римуса не будет в кровати. Что он решит все-таки заночевать на диване или, еще хуже, переждет дождь и уйдет. Сириус слишком поспешно заходит в комнату, но, к его облегчению, Римус все еще лежит там, где он его оставил. — Ты в порядке? — спрашивает Римус, когда Сириус забирается под одеяло. — Да. — Он занимает прежнее место, прижимаясь лбом к груди Римуса, но на этот раз сам обнимает его. Вот это, осознает Сириус, абсолютно и совершенно точно не то, как обычно ведут себя парни. Но он правда в порядке. Чем бы ни был вызван этот непонятный приступ паники, сейчас Сириус чувствует себя хорошо. Римус обнимает его в ответ. Плевать, что там делают или не делают парни. Наутро Римус уходит раньше, чем Сириус просыпается. В полусне последний только чувствует его ладонь на своей щеке и хочет прижаться к ней, но не успевает и снова проваливается в сон. Когда Сириус открывает глаза, он чувствует себя полностью выспавшимся. Солнечный свет заливает комнату, словно грозы ночью и не было, вокруг тихо и спокойно. Недавнее присутствие Римуса ощущается только по тому, как близко к стене на узкой кровати лежит Сириус. Обычно он занимает всю кровать, свешивая с нее руку или ногу. Он садится и смотрит в сторону окна. Густая зелень деревьев радостно сверкает под солнцем. Скоро она начнет желтеть. Лето на исходе. Сириус спускается. В гостиной на диване сидит отец, пьет кофе и курит трубку, попутно пытается зашить порванный плащ. — Думал, ты будешь спать. — Вернулся раньше, чем хотел, и уже поспал. — Орион прикусывает иглу зубами, не вынимая при этом трубки изо рта, и приближает ткань ближе к лицу, что-то разглядывая. — Когда? — Сириус поворачивается к нему спиной, чтобы взять чашку и налить себе еще не остывший кофе. — Не знаю, задолго до утра, — отвечает отец после того, как оставляет иглу в плаще и выпускает дым. Он подхватывает чашку с кофе и смотрит на Сириуса. — Я был далеко, когда началась гроза — ты слышал ее, наверное, — и повернул домой, а пришел, как только дождь закончился. Сириус обхватывает свою чашку руками, но не спешит поворачиваться. Значит, отец вернулся, когда они с Римусом уже уснули. Он помнит, что дождь слабо стучал по крыше, когда его начало смаривать в тепле чужих рук. Заметил ли он, что Сириус был не один? Горячий кофе обжигает язык, и Сириус шипит. Похожее на страх чувство, которое вызвал в нем когда-то разговор с Фрэнком, поднимается к горлу и сейчас. Ему бы не хотелось, чтобы отец знал. Сириус отпивает еще кофе и хмурится на луч солнца, греющий его обхватившую край столешницы руку. Фантомное ощущение старого поцелуя кусает кожу на ладони, и Сириус встряхивает ей. Что с ним, черт возьми, не так в последние дни? Он забирает кофе с собой и поднимается в комнату. Открывает окно, впуская теплый свежий воздух, ставит чашку на подоконник и садится на пол. Дверца прикроватной тумбочки слегка поскрипывает, когда он открывает ее, чтобы достать стопку рисунков. Сириус раскладывает ворох карандашных и цветных набросков и полноценных работ перед собой, тянется за чашкой и делает глоток. Он рисует так много, что может вдоль и поперек обклеить свою комнату рисунками. Сириус берет вторую стопку, поменьше, с другой полки внутри темного пространства тумбочки. Портреты. Разные люди, а под ними — Римус. Он никогда не прятал Римуса и не хотел, чтобы тот прятался. Но его изображения спрятаны под другими. От случайного взгляда Римуса, как считал Сириус. Ото всех, понимает он теперь. Может, и от него, Сириуса, тоже. Он ставит чашку с наполовину выпитым кофе где-то сбоку от себя и забывает про нее, пока перебирает рисунки. Римус, лежащий в траве, ресницы отбрасывают длинные тени на щеки. Задумчивый, хмурый Римус в библиотеке после ночи, в которую был убит Амикус Кэрроу. Глаза Римуса. Плечо, запястья, разлет ключиц, блестящих от капель воды. Римус-волк, Римус-человек. Его сгорбленная спина, пока он читает. Полная луна и его почти экзальтированное лицо, поднятое к ее холодному свету. Волчий оскал. Римус среди книг, смотрящий на него из-за плеча. Шрамы от когтей на его спине и от людской жестокости на переносице. Синяки от усталости под глазами. Линия челюсти. Кривая ухмылка. Здесь, оно здесь. Сириус берет последний рисунок в руки: на нем Римус сидит за столом в его доме, подперев подбородок ладонью, пальцы прикрывают растянувшиеся в улыбке губы. Губы, которые касались ладони Сириуса, о чем он думает неоправданно много. О боже, о боже. Я понял, застревает у него на языке, вот-вот собирается сорваться, но не может. Он ведет пальцами по карандашным непослушным волосам Римуса, словно хочет на самом деле зарыться в них рукой, ведет по линии шрама, жалея, что он по-бумажному плоский, ведет ниже и останавливается. Если он произнесет это вслух, пусть даже шепотом, желание станет реальным, а Сириус не знает, что ему в таком случае делать. Но мысли нельзя остановить. И он хочет эти губы на своих губах. Он хочет поцеловать Римуса. — Ну почему ты не можешь хотеть чего-то попроще, — выдыхает Сириус и закрывает глаза руками. Разве это возможно?