Шпильбрехер

Подобное происходило чуть ли не каждый день. Только если накануне не удавалось удачно перебрать с алкоголем, чтоб затуманенное сознание на автомате отвело в душ, уложило в кровать, да так, чтоб точно без снов — когда усталость услужливо освобождало от бренного «я». Иначе каждое утро начиналось с тянущей болью, затем сменялось длинным тяжелым днем в окружении покупателей и приваливших дел, с которыми я явно не справлялся в одиночку — Майкл не пришел ни на следующий день, ни через неделю после. Было очевидно — меня уволили. Стоило собраться с силами и отвести парню хотя бы деньги за отработанные дни… Но в последний момент всегда находилось оправдание: то дорогу перекапывают, то бензина мало, а до заправки далеко, то настроения нет — а без настроения, как известно, делать вообще что-либо не имеет смысла. Так и держал эти несчастные пять баксов в качестве закладки для книги расходов. Луизу я начал избегать. Стыдно и неловко, по-детски, как строгую директрису в начальной школе, будто вместо привычной улыбки она начнет заваливать экзаменационными вопросами: «Чего грустный такой?», «Почему ушёл перепуганный и ничего не сказал?» Уж увольте, оставьте на второй год в захолустье запутанных чувств.

***

Красный карандаш сломался — я слишком сильно надавил. Жирная загогулина пересекла столбец «Каталог», впечаталась кляксой в новинку от британцев «Love Me Do». На сегодня достаточно. Голова гудела как паровоз, а непрекращающееся чувство вины пожирало изнутри, обгладывая, видимо, последние косточки. Легкий звон колокольчика на входной двери больно резанул по ушам. Какое-то странное дежавю. Какое-то странное дежавю. В дверном проеме, окутанный мягким вечерним светом, стоял Майкл; в руках у него был поднос, накрытый белоснежным ажурным полотенцем. Я с силой зажмурил глаза для того, чтобы избавиться от призрака очередной бессонной ночи. Но тот не исчез, а наоборот — подошел совсем близко, поставил нечто спрятанное в узорах на стол. Воздух тут же приятно запах свежей выпечкой и слегка закоптелыми ягодами черники. Я непонимающе уставился на постепенно пропитывающуюся синим соком ткань, затем на Майкла, который похоже намеренно не поднимал взгляд в ответ. — Я пришел извиниться, — внезапно произнес парень, нервно заламывая руки. Он уперто глядел куда-то вбок, поэтому казалось, что обращается вовсе не ко мне, скорее к отключенной трубе отопления или физиономии Элвиса Пресли, висящей рядом: — Мне очень жаль, что я повел себя подобным образом. Не стоило надоедать, а тем более грубить, будто вы сказали что-то неправильное… Надеюсь, вы примите в качестве извинений домашний пирог, который приготовила моя мама. Всей семье ужасно жаль, что я вас расстроил. После странного откровения повисла продолжительная тишина, в котором мерное тиканье часов становилось с каждой отмеряемой секундой всё гуще, громче. А быть может, это сердце усерднее разгоняло внезапно прилившую к голове кровь? Мне стало отчего-то практически физически больно. Выражение лица Майкла ничего не выражало: ни злобы, ни обиды, ни искреннего раскаяния. Он протараторил все на одном дыхании, желая, видимо, поскорее покончить с происходящим. Под напряженной линией челюсти виднелся небольшой синяк. Наконец, парень посмотрел на меня; и я понял, что ошибся — там было всё. Кроме раскаяния. Вместо него что-то неясное постепенно поднималось с глубин. Разочарование? Поверхность карих глаз странно заблестела, зыбко отражая блики тусклой настольной лампы, которую я обычно включал по вечерам. Мне не хотелось продолжать разговор здесь. Любой желающий мог заглянуть в окно и пронаблюдать любимую картину: «Строгий начальник, видимо, увольняет бестолкового работника, а тот расплакался как девчонка». — Пойдем лучше в другое место, — я зачем-то подхватил пирог, видимо, чтобы не дать себе возможность дотронуться до Майкла. С одной стороны — вот шанс, подаренный судьбой. Рассчитаться по деньгам, разойтись более или менее с миром, попытаться больше никогда не вспоминать об этом глупом увлечении. С другой — слишком уж очевидно, что Майкла заставили извиниться, отчего я чувствовал себя еще более погано, чем прежде. Уж лучше бы бросил пирог мне в лицо или размазал его по стеклянной двери магазина. Я на ощупь включил свет в кладовке. Загорелась одна небольшая лампочка, которая свешивалась по середине комнаты, освещая потрепанный временем стол, как главного героя самодеятельной театральной пьесы. Я поставил на него пирог, даже не представляя, что теперь делать с этой несуразной, вкусно пахнущей штукой. Майкл остановился напротив, тот бы мог показаться мертвенно спокойным, если бы не слезы. Руки безвольными плетьми легли на самый край стола. — Послушай, — я осторожно накрыл чужие пальцы: — Это кажется унизительным. Тебе не нужно было переступать через себя, приходить первым, тем более извиняться. Вернее, мне нужно было это сделать гораздо раньше, — непроизвольно прикусил внутреннюю сторону щеки, тут же металлический привкус крови расползся во рту: — В тот день было ужасно паршивое настроение, но мне нельзя было срываться на тебе. То, что наговорил… на самом деле я так не думаю. Наоборот. Кажется, что из всех жителей города ты один из самых… интересных и да… Когда у тебя день рождения? Что за глупости я несу? Почему не умею выражать чувства, как нормальный человек? Майкл растерянно вскинул брови: — В конце августа. — О! Совсем скоро, — залепетал, словно разговор был именно о планировании праздника: — Стой здесь! Опять ерунду брякнул. Тут шаг вправо, шаг влево — тупик. В углу кладовой лежал голубой брезент. Я откинул его в сторону, отчего поднялось небольшое облако пыли, поспешно достал из металлической коробки новый дорогущий проигрыватель и груду пластинок. Дрожащими руками нащупал в них Джеймса Брауна. Специально его заказал еще тогда, из любопытства, когда вестник апокалипсиса воровато спросил об исполнителе. Я вернулся к столу, еле держа в руках эту кучу дорого хлама. Молясь, чтоб ничего не развалилось, поставил его перед Майклом. Тот непонимающе смотрел то на меня, то на белозубое лицо, улыбающееся с обложки. — Это… — я растерялся, не зная, что стоит сказать. Сдул растрепавшиеся волосы со лба, соображая в дополнительную секунду: — Давай будем считать, будто это подарок на предстоящий день рождения. И как пирог. Аж пот прошиб. Я забарабанил пальцами по столу, продолжая стараться собрать остатки мыслей, подобрать правильные слова, что ли… В моем детстве родители никогда ничего не говорили, если оказывались неправы. Покупали новую игрушку или приносили мороженое в хрустальном блюдечке, что обозначало — прощены. Даже если по итогу игрушка оказывалась нераспакованной, а мороженое растаявшим. — Повторите ещё раз, — Майкл вдруг подался вперед, заглядывая в мое смущенное лицо. — Что именно? — Вы правда думаете, я интересный человек? Мягкий шепот, наполненный какой-то тайной и доверчивым удивлением, давал понять — меня уже простили и к тому же слишком легко. — Очень… Нравится общаться с тобой. Хотелось бы делать это гораздо чаще. Еще привлекает твой талант, интуиция… я совершенно не умею делать комплименты, извини. Перевел дыхание, медленно закрывая глаза. С души прямо камень упал. Тяжелый такой зараза. Воздух вокруг вдруг двинулся, это Майкл осторожно обхватил меня руками, укладывая одну на спину, другую — возле шеи. В знак примирения? Растерявшись, обнял парня в ответ, но неловко, за талию. Голова закружилась, я боялся увидеть, что именно происходит. Утопая в тактильном голоде, переместил руку чуть выше, огладил лопатки, надеясь, что это до сих пор похоже на дружеские объятия. Я отстранился, испуганно и счастливо рассмеялся. — Тебя подвести с подарком до дома? — Не нужно. Вернее, — Майкла прикусил нижнюю губу: — Свидетели Иеговы не празднуют дни рождения. А в качестве извинений подобное слишком много. Я бы хотел, если можно… — Что? — Взять обложку с Джеймсом Брауном. Думаю забрать её с собой в колледж, в качестве напоминания о замечательной работе. — Когда уезжаешь? Что-то вновь больно ухнуло в животе. Подумать не мог, что напоминание о поступлении может отозваться столь остро. — Недели через две, — Майкл улыбнулся, любовно оглаживая альбом. — Если есть желание подзаработать, приходи, а то я загибаюсь один. — Хорошо, с удовольствием. Было как-то обидно, что Майкл отказался от подарка. Продал бы потом или еще что. Хотя, зная парня, я тут же засомневался, что он бы пошел на подобное. Интересно, не надоело быть настолько правильным? — Попробуйте, пожалуйста, пирог. Хочу удостовериться, что он вам понравится. Просьба показалась крайне милой, к тому же в последнее время я часто забывал о еде. Желудок, опережая ответ, отозвался на предложение утробным урчанием. Я отогнул край полотенца. Под ним пряталось красивое, песочное лукошко с ягодами, не только черникой, еще какими-то красненькими, чье название позабылось. В кармане новых брюк у меня удачно нашелся складной ножик с кривой, повидавшей мир вилкой. Я попробовал один из отрезанных кусочков и чуть не застонал в голос. Сочетание оказалось великолепным: мягкое, сочное, таящее во роту. — Я рад, что вкусно, — тихо сказал Майкл. — Сам-то хочешь? — спросил, ругая себя за то, что не предложил присоединиться раньше. Манер никаких не осталось. — По воскресеньям пост. Ничего нельзя есть, — парень улыбнулся и странно наклонил голову, будто любуясь происходящим, хоть и любоваться было нечем. — Ну, давай… Кусочек маленький. Я аккуратно подцепил пирог на вилку, подстраховывая конструкцию снизу ладонью, чтоб не осыпалась по дороге. Поднес вилку к лицу Майкла, указательным пальцем случайно касаясь его подбородка. Парень вздрогнул, посмотрел на меня как-то покорно, снизу вверх. — Прости. — Зачем вы искушаете меня? — тот словно придвинулся ближе, намеренно скользя щекой вдоль моей ладони. Ухмылка с лица быстро исчезла, внутри все вновь заполнилось каким-то адским пламенем. Да что же такое? — Если попробуешь, никто не узнает. Я пообещал себе: если Майкл скажет, что не хочет, то я тут же уберу проклятый пирог куда подальше и вообще сбегу из кладовки. Но вдруг Майкл, вопреки тому, чего я от него ожидал, приоткрыл рот, несмело обхватывая губами кончик вилки. По металлической поверхности еле слышно скрипнули белые зубы, оставляя после блестящий влажный след. — Еще будешь? Я сглотнул вязкую слюну, не в силах перестать смотреть на картину перед собой. Майкл медленно пережевывал угощение, абсолютно не выказывая, понравилось ему или нет, почувствовал ли он вкус вообще. — Да, пожалуйста. — Можешь взять вилку в руки, если так удобнее. — Нет, они грязные. Не хочу. Я отчетливо уловил внезапные капризные нотки в его голосе. Какое-то вязкое, густое чувство заливало кладовую, видимо, просачивалось из тьмы щелей, приносило неясное ощущение, будто мы здесь делаем что-то неправильное. Майкл вновь приоткрыл рот, принимая небольшой кусочек пирога. В этот раз там было больше ягод, из-за чего уголок рта измазался. Я тут же стер сахарные крошки большим пальцем, стараясь придать касанию как можно больше небрежности. Чужое мерное дыхание мягко осело на костяшках. — Вкусно? — Не знаю… Майкл казался растерянным. Глаза странно заблестели, как получасом ранее, щеки залил яркий румянец, придерживая осыпавшееся тесто, я невольно чувствовал тепло, исходящее от смуглой кожи. В мою сторону вновь качнулась кудрявая голова, задевая. Но вдруг парень вздрогнул, как обжегся. Будто после долгого сна, он неловко отёр тыльной стороной ладони остатки то ли крошек, то ли касаний с губ. — Спасибо. — Давай отрежем половину, заберешь обратно домой. — Не стоит. — Что ж. Значит мне больше достанется! Я улыбнулся, радостный от того, что удалось все же наладить контакт. Даже поесть вот вместе. Значит — доверительные отношения восстановлены. Только мне надо что-то делать со своей фантазией. — Можно воспользоваться уборной? — спросил Майкл. — Что за вопрос? Конечно. Пока я собирал вещи в магазине, слышал, как сильно и громко выкручены краны с водой. Однако даже так кашель было сложно перебить. Кажется, Майкл пытался сделать так, чтобы его вырвало.