***
— И нравится тебе такой затворнический образ жизни? Майцзалимин поднял голову от множества свитков. — Вполне, — ответил он и снова уткнулся в записи. — Ты такими темпами пропустишь всю жизнь, — Саньдоу Шеншоу криво усмехнулся. — И что ж я, по-твоему, уже пропустил? — спросил Майцзалимин, возвращая один из свитков на место. — Например, обед, — Цзян Чен мелком поглядел на то, как одна из множества записей ложиться на полку. — Лекарное дело? Зачем оно тебе? Или если самосовершенствование, так по всем фронтам? — Какая, к гулю, разница? Случайный свиток взял, а тут это… — Ты за языком следи, маленький ещё, чтобы так со старшими разговаривать. Майцзалимин вздохнул, снова углубляясь в чтение. Тут на стол перед ним упало пару юньмэнских маньтоу. Ещё тёплых. — На, а то так скоро с голоду помрёшь в этой библиотеке. — Спасибо. Спустя мгновение Цзян Майцзалимин остался наедине со свитками. Он взял одну из маньтоу, снова углубляясь в чтение. Не то чтобы его интересовало ремесло лекаря, но сейчас оно было нужно позарез. Только записи лекарского характера, впрочем, как и записи самих великих лекарей Юньмэна прошлого могли хранить в себе рецепты какого-нибудь снотворного, чтобы лечь и заснуть без сновидений. Но обратиться к лекарям, а уж тем более к дяде, Майцзалимин не хотел. Не позволяла гордость, да и понимание, что он уже не маленький, да и у лекарей и у Цзян Ваньиня дела есть поважнее. А ведь пункт «без сновидений» был как никогда нужен и важен. Ведь сны, которые ему снились, заставляли просыпаться в холодном поту. Да, человека с проклятием, как многие говорили, кошмарный сон заставлял вскакивать с постели посреди ночи и подолгу вглядываться в темноту, чтобы потом наспех одеться и долго торчать в садах, пока с головой его снова не накроет приступ «проклятия», становящийся в такие моменты щитом от злобы и ненависти этого мира. Нет, Майцзалимин трусом не был, он спокойно относился к любому ужасу, к любой страшной сказке, которые друг другу любили рассказывать адепты, он видел много мерзких и пугающих вещей, которые могли сотворить агрессивные мертвецы, духи и прочая нечисть. Но такие кошмары, возвращавшие его ровно на пятнадцать лет назад, в ночь резни в Пристани Лотоса… Они пугали его едва не до смерти, едва не до истерики. Раз за разом видеть смерть, раз за разом смотреть, как в любимом доме хозяйничают вэньские шавки, ходить среди всех этих трупов, разворочённых, окровавленных, словно их пропустили через мясорубку, слушать, как мерзко хлюпает под ногами кровь, чувствовать в воздухе её металлический запах… Слышать крики, мольбы о пощаде, ощущать и переносить на своей шкуре всю эту боль… И понимать, что ты бессилен. Только во сне Майцзалимин чувствовал эмоции не оторвано от себя, а чётко. Его обнимал ужас. Животный ужас, страх перед смертью. Страшнее было только сразу после этого дикого кровавого месива падать в пучину из воплей, подкреплённую немым, но таким ясным отчаянием. Лететь вниз, чтобы тебя схватили мертвецы. Страшные, развороченные «живые» трупы, за некоторыми из которых тянется шлейф из разодранный в клочья окровавленных ханьфу, из мерзкой уже бурой крови, из их внутренностей… После такого даже самый страшный Лютый мертвец, порвавший человека, казался милым пушистым щеночком… Ещё страшнее было даже пытаться посмотреть на их лица. Обтянутые серой кожей черепа, с выпученными стеклянными глазами, на которых навсегда завис животный ужас перед равнодушным лицом смерти… Вырванные языки, кровь, вытекающая словно изо всех щелей… и при всём при этом они, мерзкое и ужасающее море мертвечины, несут его куда-то, хрипя и стоная. Вслушиваться в вой и гул этого океана мёртвых он уже боялся. Страшно было осозновать, что они все как один раз за разом хрипят и завывают одну фразу: «Это ты виноват!» А потом вся процессия замирает и чей-то силуэт чётко отчеканивает в наступившей тишине: «Виновен. Казнить» — и заносит нож. И только его лезвие начинает падать к груди и так белого от ужаса Цзян Бэяе, как всё это мёртвое море словно оживает снова и разносится радостный вой, в сопровождении с хлопаньем крови и чьих-то вывалившихся внутренностей. И только в эту секунду, объятый ужасом, он просыпается в своих покоях. Бледный, как одежды адептов Ордена Гусу Лань. Никаких мёртвых, никакого ножа, никакого пугающего до глубин души силуэта. Только он, его покои и ленивые стоны ветра на улице. Вдалеке слышится всплеск воды, шум жизни ночного Юньмэна. Какая-то шальная ночная пташка взлетит вверх, хлопнув крыльями. Майцзалимин поднял взгляд на столик и на уже пустую тарелку из-под маньтоу. Печально, есть-то хотелось. Цзян Бэяе свернул свиток. Он даже особо не вникал, что там на нём написано. Настолько глубоко парень упал в свои мысли и воспоминания этого ужасного сна. От одной мысли его аж передёрнуло. В какой-то момент его сознание налетело на мысль о том, что эти сны, пусть и мерзкие, заставляют его что-то, да почувствовать. Можно ли это считать методикой «лечения проклятия»? «Ощущение, словно кто-то пытался уже это пытался сделать что-то похожее…» — и тут Цзян Майцзалимин задумался. Надо бы расспросить дядю. Бэяе кивнул сам себе, словно бы договорился с самим собой, и, прибрав в юньмэнской библиотеке за собой свитки и книжки, он взял тарелку и отправился на кухню, чтобы её вернуть, попутно взяв себе что-то перекусить. А почему бы и нет? Он-то тоже кушать хочется, причём сильно. Голод не тётка.***
Вечера в Пристани — время всеобщего облегчения. Тяжёлый день завершён и настаёт приятный покой, сопровождаемый мыслью о скором отдыхе. Майцзалимин опустился на край мостика, прижимаясь спиной к балке и устало вздыхая, с некой ленью смотря на опускающееся алое солнце. Вода в озере была спокойной и похожей на парное молоко. Лотосы покачивались в такт лёгким дуновениям ветра. Облака были больше похожи на рыжевато-малиновую вату. — Младший господин Цзян, — донеслось со спины. Цзян Бэяе приоткрыл глаза и глянул на согнувшегося в поклоне одного из младших адептов. — Что? — Глава Ордена приказал позвать вас на ужин… — Иду-у-у… — протянул Майцзалимин, поднимаясь и отряхивая ханьфу. — А ты к своим иди. У вас тоже скоро ужин начнётся. — Хорошо, младший господин. — Топай-топай давай. Адепт кивнул и убежал. Цзян Майцзалимин проводил его взглядом и сам медленным шагом отправился к дяде. — Снова поразмыслить нормально не дают… — вздохнул он. — Извиняюсь за опоздание, — Бэяе согнулся в поклоне, а после направился на своё место. — Извинения приняты, — отозвался Цзян Чен. Он проводил племянника взглядом и снова заговорил. — В Облачных Глубинах пройдёт совет. — Ммм… «Прекрасная» новость, — Майцзалимин взял палочки. К Облачным глубинам он не питал каких-то тёплых чувств, (если он вообще Какие-то чувства пытать мог). В пятнадцать его уже пробовали отправить туда на учёбу, да вот только он спустя две недели домой припёрся, объявив, что больше туда не поедет и его там к чертям собачьим прибьют. —Тебя что-то не устраивает? — Чен свёл брови к переносице, смотря на задумавшегося племянника. — Честно? — Ну можешь попробовать наврать. — Абсолютно всё. — Конкретнее? «Тебе доебаться не до кого было целый день и решил меня заебать?» — парень поднял баоцзы с тарелки и принялся жевать, думая, как ответить. — Сам факт нахождения в Облачных Глубинах сойдёт за ответ? — Интересный ответ. Сойдёт. Майцзалимин кивнул, продолжая молча ужинать, посматривая иногда на лотосы и думая. Его глаза вскоре закрылись, а сам он упал в размышления. Парень раз за разом прокручивал в голове свой сон. Слова мертвецов и того силуэта эхом отзывались в голове, залезая в самые отдалённые уголки сознания. Что они имеют в виду под словом «виновен»? Что такого Бэяе сумел сделать? Ему же тогда была года три… А потом в голове всплыл вопрос. — Дядя. — Чего? — Ответь мне на один вопросец… — Я весь внимание. Цзян Майцзалимин на пару мгновений задумался, как грамотнее задать вопрос. Что он сумел вспомнить о той личности, скрытой пеленой времени? Запах сандала, веер, нежные руки, танг хулу, кот… Не особо понятно, кто этот человек, но младший господин Цзян его помнил и желал докопаться до истины. — Перебирая свитки я вспомнил одного человека, точнее, его образ. Я помню кота, веер, запах сандала… Этот человек очень даже любил меня и А-Лина… Кто это? От Бэяе не укрылось, как дядины руки сильнее сжали палочки, а меж нахмуренных тонких бровей пролегла морщинка. Конечно, Цзян Майцзалимину было тяжело понимать и свои и чужие эмоции, но понимать дядины он приловчился ещё с детства. Эта непонятная эмоция носила название «злость». Только Цзыдянь не заискрился фиолетовыми искрами, а так и остался обычным неприметным колечком. Значит, не злился?.. Тогда что он испытывал? Для Майцзалимина это стало загадкой. Но отступать уже поздно. — Я удивлён, что ты до сих пор его помнишь… — проговорил Саньдоу Шеншоу, положив палочки. — А почему я не должен его помнить? — А-Бэяе, — Майцзалимин даже слегка вскинул брови. Цзян Чен не звал его так уже очень и очень давно, — он умер почти десять лет назад. Майцзалимин замолчал. До него с опозданием дошло, что за эмоции отобразились на дядином лице. Печаль и скорбь. Он где-то о них слышал. — Его звали Цзян Вейлинь. Он был выходцем из Ордена Гусу Лань. Когда ты был маленьким, то тебя он от болезни лечил. А-Лина Вейлинь нянькал до самой своей смерти. Он вас с Цзинь Жуланем очень сильно любил, глотки за вас порвать был готов. — Если он был из Гусу, то почему Цзян, а не Лань? — Догадайся с трёх раз. Майцзалимин задумался. — Или он перешёл в наш клан, или он приходился нам родственником, или… — Ты верно думаешь. Он… Был моим супругом. Майцзалимин аж баоцзы подавился. Чтобы дядя… Да так спокойно об этом говорил!.. — Вижу, мои слова тебя удивили. Приятно видеть, что эмоции тебя стороной не обходят, но поверь — мне скрывать нечего. — Понятно… — протянул Майцзалимин, наспех запихивая что-то из еды себе в рот. — Вот такая вот история… Его убили, когда тебе было лет семь-восемь. Ты тогда ещё долго ходил и повторял одно слово: шишу. Я думал, ты мне это говоришь, а ты его звал. — Это правда было?.. — Да. Майцзалимин напряг мозги, пытаясь вспомнить. Конечно, Цзян Чен шутить мог, порой даже жёстко, но в таких вопросах его дядя никогда не шутил и говорил всё прямо. — Я тебя понял… спасибо, что ответил. Цзян Чен кивнул, и остаток ужина прошёл в тишине.***
Ветер тревожно раскачал ветви деревьев, погнал тучи по небу. Кто же знал, что ночью разразится гроза? С очередной вспышкой молнии раздался сердитый гром. Майцзалимин распустил волосы и вздохнул. Вспышки молнии ненадолго осветили его силуэт у окна. — Погода не особо хорошая… — пробормотал он, смотря на буйство стихии и господство природы. Юньмэн казался чертовски маленьким по сравнению с морем тяжёлых туч, он казался едва заметным пятнышком света по сравнению с яркими вспышками молнии, он был тихим шёпотом по сравнению с сердитыми раскатами грома, словно бы небо на что-то гневалось. Майцзалимин уж было подумал, что хуже быть не может, но тут полил ливень. Тяжёлые капли застучали по крыше, по стенам, зайчиками запрыгали по двору блики от молний, отразившейся в лужах. — Ммм, ещё лучше… — парень посмотрел на небо и зашёл вглубь своих покоев. На столе оказался кувшин с лотосовым вином. Налив себе немного алкоголя, Бэяе вернулся к созерцанию грозы и изучению взглядом буйства природы. Но не для того, чтобы любоваться на молнии, (разозли Цзян Ваньиня — вот тебе и бесплатная гроза с раскатами грома из матов), а чтобы всё обдумать. Если в ситуации с забытым напрочь Вейлинем он мог разобраться, точнее, уже разобрался и узнал всё, что хотел, то со сном было куда сложнее. Когда-то давно он слышал фразу про то, что есть сны, несущие в себе смысл. Не просто картинки в голове, а именно нагруженные особым значением. Цзян Бэяе относился ко всему этому скептически, впрочем, эти взгляды он унаследовал от дяди. Может, ему что-то хотят сказать? Но кто и зачем? Или во сне есть какой-то потаённые смысл, который надо углядеть? Решено. Он будет осматриваться и пытаться понять, что это за сон. Не может же эта вечная петля воспоминаний повторяться из ночи в ночь случайно, верно? Цзян Майцзалимин поставил пустую чарку на стол, затем, проследив за ещё одним ударом молнии, а потом закрыл ставни и лёг в кровать. Сон пришёл сразу.***
Он снова здесь. Он снова прямо перед воротами Пристани, тут снова шарятся вэньские псины, будь они неладны. Цзян Бэяе внимательно осматривается. Несколько трупов адептов валяются на земле. Огонь жадно сжирает резиденцию Ордена Юньмэн Цзян. В крови охотно отражаются языки пламени, отражаются они и в пустых остекленевших глазах трупов. Шаги даются тяжело. Шаг — хруст какой-то деревяшки; шаг — и чётко слышится, как подошва соприкасается с камнем на земле, но этот звук охотно пожирает треск огня; шаг — он слышит хлюпанье чьей-то крови под ногой. «Осмотрись, дурак» — мысленно даёт себе подзатыльник младший господин Цзян. Он поднимает голову и вновь оглядываться. Всё так же. Дым, огонь, трупы, кровавые разводы на земле… Он наклоняется и ловит взглядом какой-то меч. Без особой надежды узнать что-то он его поднимает. Гравировка на его стальном лезвии гласит: «Рилуо». Красивое имя для меча. Бэяе кладёт меч в лежащие рядом ножны и кладёт в руки ближайшего трупа адепта. Разворачивается, чтобы уйти и вдруг понимает, что что-то не так. Такая важная деталь ускользает из-под носа… Цзян Майцзалимин снова повторил действия. Его сердце замирает. На нём одежды ордена Цишань Вэнь. Что это значит?! Он попал в зацикленное создание какого-то проклятого духа какой-то вэньской шавки? Цзян Бэяе отшатывается назад. Одежды шуршат, а под ногой раздаётся треск. У парня душа в пятки уходит. На что он наступил? Майцзалимин успокаивает себя надеждой, что это просто какая-то деревяшка… Хрупкая, возможно, подгоревшая деревяшка… Это же так, да? Бэяе поднимает подол ханьфу и с визгом взлетает в воздух, а потом грохается на землю, марая кровью и сажей идеально белые одежды. Это не ветка, это не деревяшка, это даже не какая-то чёртова стрела! Это чей-то палец! Наступить на чей-то труп… Шикарно! Майцзалимин уже жалеет, что пошёл на поводу у своих интереса и желания докопаться до истины. Какой Гуль дёргает его вглядеться в труп? Зачем он идёт на поводу у этого порыва? Но он смотрит. Он смотрит на вытекающую изо рта кровь, он смотрит на измазанные в крови одежды, он смотрит на сломанный юньмэнский колокольчик, он смотрит на закатившиеся и залитые кровью глаза, в которых даже сосуды лопнули, он смотрит на разбитый напрочь череп, на размазанные по земле мозги… Нет, смерть он видел, он видел трупы (и живые, и не очень), он видел кровь, но чтобы видеть такие, словно бы на мясорубке пропущенные, мёртвые тела… «Это сон, это просто сон, это просто блятский сон!!!» — твердили сознание. А вот эмоции уверяют его в обратном. Майцзалимин никогда не подумал бы, что когда-нибудь снова бы захотел, чтобы его проклятие было при нём неотступно. Сейчас понимать всю эту ситуацию, осозновать её, видеть, чувствовать — это выше его понимания, это слишком тяжёлое испытание для разбитого рассудка. Он ошарашенно смотрит на этот труп, он уже боится поднять глаза и посмотреть на другие мёртвые тела. Чьи — плевать, ему уже страшно. — Ну, и чё ты расселся, придурок? — кто-то рывком поднимает его с земли, заставляет подняться на ватные ноги. Цзян Майцзалимин на него сначала внимания не обращает, а потом переводит взгляд с маски смерти на лице мёртвого адепта на его лицо. И внутренне сжимается как от удара. Он и не мог подумать, что его видит кто-то из Вэней. Это что, подарок от уже начавшей ехать крыши? — И что ты пялился на этот трупак, как на живого Бога? Мёртвых никогда не видел? — Вэнь пинает труп. Тот, словно безвольная кукла, переворачивается на спину. Колокольчик, привязанный на пояс, звякает, ударяясь о камень. Мозги, точнее, их остатки в голове, хлюпают и выпадают из черепной коробки. Глаза заваливются ещё сильнее. — Мда, крышей ты поехал… Пошли, этот труп юньмэнской шавки не заслуживает нашего внимания. Цзян Бэяе смотрит на него огромными от ужаса глазами. Он уже не может на себе вынести всё это. Как бы не хотел, но не мог. Меч, недавно вернутый в ножны, вновь выхватывается. Сейчас холодное лезвие несёт в себе такое приятное спасение от всего этого… Так и хотелось поймать, зацепиться за него. — Что ты делаешь?! А Цзян Бэяе уже и сам не знает, что он делает. Он только чувствует холод в районе живота. На миг даже думает, что меч липовый. А потом чувствует, как рот наполняется кровью. — Ты башкой двинутый?! — кричит этот Вэнь. А Цзян Майцзалимин слышит его словно из-под толщи воды. Его тело слабеет, взор перестаёт фокусироваться. Он кашляет. Кровь податливо вытекает изо рта, марает ханьфу, капает на землю. Цзян Бэяе улыбается. Губы обнажают ряд окровавленных зубов. — Хрен когда я вам достанусь… — скрипит он и падает на землю. Сознание затухает и он падает вниз, во мрак.***
Тьма будто нехотя отступает. Майцзалимин открывает глаза и осматривается. Это место ему незнакомо. Огромный дворец с такой же огромной площадью, что любой человек на фоне них казался самым маленьким муравьишкой. На крыше дворца Майцзалимин насчитал двенадцать гребней, потом присмотрелся и увидел восемь небесных зверей. Цзян Бэяе нахмурился и внутренне напрягся и стал перебирать в голове всевозможные записи из свитков, чтобы потом, заметив эмблему алого солнца, с ужасом и ненавистью понять, где он. Безночный город, резиденция ордена Цишань Вэнь. Только вэньских псин тут не наблюдалось. Ладно, тут не наблюдалось вообще никого, будто это место по щелчку пальцев вымерло. У Цзян Майцзалимина дрогнули руки, стоило сзади послышится шагам. Младший господин Цзян выхватил свой меч Яэ Син из ножен и одним лёгким резким движением обернулся, с неким подобием облегчения понимая, что он в своём родном ханьфу и при своём родном оружии, да даже при своём проклятии. Будто потаённым уголкам сознания надоело потешаться над ним и они решили вернуть его в колею. — Спустя столько лет ты здесь… Спустя столько снов до тебя дошло, что же нужно делать. Меч в руках сжали сильнее. Перед ним стоял высокий мужчина с длинными, до колен, волосами. Его глаза сияли алым огнём, а на лице растянулась коварно-удовлетворённая улыбка. На лбу мужчины покоилось золотое украшение в форме ромба. Его ханьфу отличалось от ханьфу других членов ордена Цишань Вэнь, оно было явно роскошнее и дороже. — Но ты всё-таки здесь. Добро пожаловать домой, — как-то приторно-сладко протянул он. — Кто вы такой? — Майцзалимин ощутил, какой тяжёлый мрак окутывает этого Вэня. — Спроси у своего дорогого дяди, у Цзян Ваньиня, — приторно-сладкая улыбка спала с его губ и на её место пришла леденящая душу суровость. Вэнь сделал один шаг вперёд, но Цзян в ответ отпрыгнул назад, поднимая Яэ Син. — Не подходите! — крикнул он. — Видимо, тебя держали в неведении и не хотели показывать правду… Ну что ж, я буду смиренно ждать, пока ты сам обо всём узнаешь. И всё исчезло. Снова вернулись мертвецы с криками о какой-то вине в чём-то… А Майцзалимин уже и сам заорал. Но от страха.***
Он вскочил в холодном поту ранним утром, крича в унисон с Громовым раскатом. Цзян Майцзалимин резко сел, сминая в кулаках одеяло. — Ай! Взгляд Цзяна-младшего сфокусировался на дядином лице. Цзян Чен, минут десять будивший племянника, немного обалдел от того, что перепуганный до полусмерти А-Бэяе сумел вскочить и удариться о дядин лоб. — Дядя, я… — Твой крик слышала вся Пристань… Что случилось? Ты гром решил переорать? — Я… — просипел Майцзалимин.