шерсть

Ожидаемо, поспать Чэну удалось только через несколько суток. Поспать хорошо, не дергаясь от звонков посреди ночи (у Шена был свой распорядок дня, приходилось подстраиваться — в конце концов, дядя полностью занялся его делом) и не разбирая последствия взрыва, заметая следы (никто не должен был знать о том, что произошло на побережье: ни журналисты, ни владельцы соседних портов). Быть мобилизованным без существенного урона для здоровья Чэн натренировался еще с тех пор, как посещал военную академию, так что признаки нервного истощения начали проявляться у него только на третий день. Налившееся свинцом, верхнее веко правого глаза дергалось. И тем интенсивнее, чем всплывали новые подробности по делу. Следствием было установлено: взрывчатка управлялась дистанционно, однако диверсант физически не мог манипулировать ею на расстоянии, больше пятиста метров. Предположительно, фото, сделанные у больверка, принадлежали тому же человеку, что активировал таймер. Бомба была собрана кустарно. Соответственно, отследить производителя было невозможно — маркировка деталей (за исключением дешевого дисплея, приобретенного на Али Экспресс) отсутствовала. Конечно, запрос продавцу на маркетплейсе был отправлен, однако то была скорее формальность. Заказчиком, с 99% вероятностью, являлся розничный торгаш, толкающий свою паль в каком-нибудь подвале, а то и переходе метро. Бомба была установлена примерно за неделю до того, как материалы погрузили на лодку; камеры в момент погруза не засекли никаких подозрительных движений. В спешке судно не проверили перед отправкой — и это было огромным упущением. Акт готовился как минимум месяц; учитывая время, необходимое на сборку взрывного устройства, добычу информации по датам и местам транзакций, а также планированию — возможно, и больше. Кто-то, кто имел доступ к закрытой секции частного военного порта, подложил устройство тихо, каким-то образом не попавшись ни камерам, ни охранникам. С пленкой дела обстояли хуже — записи были испорчены. И испорчены еще до того, как их забрали на оцифровку. Эксперт не мог подтвердить точно, было тому причиной стороннее вмешательство или неполадки с оборудованием. Все-таки, механические повреждения присутствовали не на одной части ленты, она была довольно старой. Но Чэн не верил в такие совпадения. Нет. Это была тонкая, хорошо исполненная работа — они все просчитали. Сердце неизбежно кольнуло подозрением: что, если свой был своим на расстоянии шага. Хэ? Провокация… Син так переживал, когда приезжал в тот день. Может, и на кнопку нажал он? Не хотел, чтобы брат погиб, перенервничал. Или, наоборот — хотел. Вот только дядя подтвердил его алиби еще до того, как Чэн рискнул выдвинуть неприятное (омерзительное для самого себя) предположение: на момент взрыва Син был дома и физически не мог находиться в порту. Что ж… это обнадеживало. Да и с какой стати кузену провоцировать отца и дядю? Жирным росчерком собирал все вводные в клин один-единственный вопрос: в чем смысл? Один он бы пролил свет на происходящее — кто, как, почему и за каким чертом. Отправить фото отцу… допустим — Чэн достал сигарету из пачки — было нужно, чтобы проверить его реакцию. Всколыхнуть. А Шен? Он, конечно, важная шишка в клане, но никогда ничего не решал. Запугать? Хлестнуть кнутом? Устранить, зачистить? Это пожалуйста. Кану было достаточно сказать слово. Шен был его цепным псом, Цербером диаспоры — не руководителем и не координатором. Все, кто знал о его проблемах (не только с алкоголем), никогда не связывались с дядей почем зря. Может, в этом было дело? Чэн выпустил струю дыма в открытое окно. Сделать больно. Ткнуть носом в несостоятельность, как ищейки. Отвлечь. От чего? Ночной Ханчжоу впечатывался в тонированные стекла черного джипа неоднородной, неоново-желтой сеткой разнокалиберных огней: фонари, витрины, мозаики окошек в веренице высоток. От переизбытка стресса и никотина пекло под скальпом. Гудели даже волосы. Чэн хватил лишку — затушил початую, не скуренную до половины сигарету и, окликнув с заднего сидения, попросил Мян Ву включить радио. Фоновый шум был необходим — собственные мысли густели организованно-беспорядочным роем, кусались осами. Кому было нужно провоцировать этих двоих посредством меня? Чэн массировал голову, опустив ее между колен. Дергался правый глаз, дергалось колено, дергалась жирная лярва, присосавшаяся к вспревшей коже под затылком. Поцелуй дементора — он снова чувствовал себя ничтожеством. И потому, что не понимал, в чем дело, и потому, что не знал, каким образом двигаться теперь, за что цепляться. А еще потому, что снова оказался для кого-то отработанным материалом. Живым — по странному стечению обстоятельств. Только и знаю, что доставлять проблемы отцу. На губы попросилась злая усмешка. Неубиваемы обычно кто? Тараканы? Ну-ну. Чэн быстро растер вихры, смахивая и лярву, и дементора, и гудение. Велика ли наука — кормить дурные мысли, культивируя их в себе, как дополнительный источник стресса? Пусть эти опарыши дохнут, а не жиреют, лопаясь гноем и отравляющими трупными газами. Неконструктивно. Цю бы сказал, что Чэн просто охуел столько работать и… да. О Цю. Завтра к нему собиралась приехать джэ-джэ Ци. Он давно ее не видел. Надо бы. Пусть эти двое затискают его, залюбят, закормят похабными деревенскими шуточками и закатками с сычуанским перцем. В их глазах он никогда не выглядел неудачником — Чэн знал. По крайней мере, ни тот, ни другая не страдали перфекционизмом. В этом он убедился на следующее утро, когда приехал к дому Би уже выспавшийся, гладко выбритый и надушенный. Ну, а что? Они с Ци флиртовали еще со школы. К неудовольствию ее драгоценного диди — но это так, дурь. Блажь. Осведомленный о его намерении приехать, Цю оставил двери открытыми, так что Чэн, вбуряясь вглубь апартаментов, имел удовольствие наблюдать, как бедная хата ныне засрата в оба конца и с двух пар рук. Старшая сестра Цю была его полнокровной реверс-версией: высокая, белокурая, неотесанная, она обладала необъяснимым, обезоруживающим шармом, который Чэн бы мог охарактеризовать, как «быдло-мама». Брата и сестру он нашел на внутреннем дворе. Цю ковырялся во внутренностях винтажной Suzuki GT550, в то время как Ци, размахивая пивной бутылкой, борзо голосила: — А я ему: слышь, рот закрыл, ушмарок! Ты прикинь, да? Какое уебище! Смеет говорить, что что-то не так с моим ребенком! — подкрепляя возмущенную тираду не менее возмущенным жестом, Ци агрессивно приложилась к бутылке. Однако, заметив Чэна, едва не поперхнулась. В момент джэ-джэ сменила позу, сдвинув колени до положения, достойной приличной леди. Ее голос взлетел на пару октав выше, лицо разгладилось: — о-ой, Хэ Чэн! — Цю обернулся на возглас — аккурат тогда, когда Ци откинула жирную косу с плеч, залепив ею брату по лицу. — Привет! Чэн не мог сдержать улыбки. Раскрыл объятия: — Привет, — джэ-джэ не замедлила влететь в кольцо его крепких рук. Сжал. — И-и! — но Чэна сжали сильнее. — Ну все, милому пока, — хохотала она, потираясь щекой об упругую грудь, спрятанную под тканью хлопковой рубашки. Отстранилась, взяла лицо Чэна в свои руки: — такой красивый, дай посмотрю! — ладони Ци быстро прошлись по скулам, плечам, локтям, торсу Чэна. Он тоже смотрел, чуть склонившись вперед. Ци не стеснялась ни своей полноты, ни шрама от кесарева, торчащего из-под пояса коротких джинсовых шортиков. Майка «Снуппи» трещала вместе с мордой мультяшного пса, грозясь разойтись на её весьма внушительном бюсте, и Чэн не задерживал взгляд. Ци снова прильнула к нему, вдыхая запах: — м-м, пахнешь секси. А этот, — ее ладонь небрежно взметнулась в сторону братишки, — обезьяна. Хоть бы взял пример! — Э, слышь, — недовольно скривился Би, отирая руки от машинного масла. — Нормально я пахну! — О, у нас же Сажа родила! — джэ-джэ снова отстранилась, доставая телефон из заднего кармана. Сажой звали их овчарку. Ци показывала фотографии, а Чэн был рад, в очередной раз, что его сами отпустили ровно тогда, когда объятия из дружеских грозились перетечь в неприличные. Не то, чтобы он был против. Вообще-то, не будь она замужем, Хэ давно бы… не женился, нет. Никому бы не было комфортно от этого брака. Но, к чему лукавить — она его возбуждала. Как и ее брат. Они оба. Сносили своим звериным сексапилом, сшибали с ног, будоражили — уже давно и привычно. По-родному даже. Как это называется? Когда не гадишь там, где ешь. Чэн их обожал. Они это знали и знали, что он знает — обожание взаимно. Может, Чэн бы не против был поселить их у себя. В качестве домашних питомцев? Спотыкаясь на определении, которое было сложно заменить хоть сколько-нибудь адекватным аналогом, он смирялся. Нельзя просто так взять и забрать себе домой того, кто нравится. Даже если бы Хэ Чэн предложил им трехразовое питание, плойку, чипсы и пиво в неограниченном количестве. Ради одного удовольствия: наблюдать их, любоваться ими, пускать бегать по лужайке и кидать им теннисные мячики — чтобы приносили в зубах. Он смотрел фотографии с тем же чувством, с каким заглядывал в окна первых этажей когда-то в детстве. Маленькие порталы в чужие жизни. Это было — большим, разноцветным, наполненным простым и незатейливым бытом. Собака с щенками, надувной бассейн, карапуз в смешных плавках со Спанч-Бобом — племянник Би, похожий на дровосека муж джэ-джэ с огромной рыбиной в руке, смутно знакомые и незнакомые лица… кальянная, двор с цыплятами, стол, похороненный под тазами с домашними салатами… — Ой, всё, — Цю безапелляционно вырвал телефон. Чэн забылся. Не заметил, как снова позволил проступить во взгляде этому больному, тоскливому выражению, которое друг уже выучил наизусть. — Заебете. Чэн оглянулся. Вопросительно потянул подбородком. «А где?». Би пожал плечами — сестра куда-то свалила. Хотя не заставила ждать себя долго. Вернулась с толстенным пакетом шмали. — Да ну, не-е, — потянул брат. — Это афганка, — она потрясла его содержимым. — У цыган взяла. Мы с мужем пробовали — ваще-е… — Да ну, не, — повторил Цю. Фыркнул. — Я не пыхал месяц уже! — Ну давайте, — развела руками Ци, забыв о манерах леди. Протянула по-быдлячьи: — дома не буду, там ребенок маленький. Хэ Чэн, скажи ему! Хэ Чэн независимо пожал плечами — а что сказать? Он тоже «не пыхал». Они с Цю как раз и раскумарили неудачно, месяц назад. Еле раздуплились. Тогда Ци отмахнулась: — А-а, и пожалуйста, — она достала косячок. Друзья переглянулись. Чэн, нокаутированный еще с порога, разумеется, кивнул: — Мне тоже забей. — Тц, ладно! — сдался Би, плюхаясь рядом с Хэ на продавленную тахту. — Наркоманы хуевы. Трава оказалась, что надо. Крепкой, но заветренной до мягкого, совсем не ядерного удара по чувствительным хеморецепторам. Чэн откинулся на облезлую спинку. Затянулся. Открыл рот, выдыхая медленно, микро-порциями. По дворику в три устья поплыла река густого, сладко-молочного тумана. Приход был кайфовый. Мягкий и расслабляющий. Плотный. Говорить и двигаться не хотелось — Чэн закрыл глаза. Там, за дымовой завесой, эти двое переговаривались над ухом; передавали друг другу махру, пробуя на крепость разные по плотности скрутки. Ци зарядила «пилота» подлиннее и пожиже, Цю — покороче и поядренее. А Чэн… Что — Чэн? Что? Легко, будто мошку под каплей росы, его смело в тягучую сферу безвременья. В ней смутно вычерчивались две знакомые фигуры. Приглушенно — слышались голоса. Хотя Чэн видел все окружающее в настоящем предельно четко: и облезшую тахту, и татуировку Би, и целлюлитные ляхи его сестры. Собственные вены на пальцах. Но это было чем-то очень маленьким, по сравнению с пленившим вакуумом. Незначительным. Таким резко-крошечным, до рези в глазах — как точка в интенсивном фокусе. Чэн завис. — Рот закрой, муха залетит, — смеялась джэ-джэ откуда-то сбоку. Медленно, с трудом ворочая глазными яблоками и шеей, словно они враз окаменели, Чэн обернулся на голос. Ци скалила зубы, наблюдая за тем, как далеко укатало их дагэ. Цю с другого бока проворчал: — Ну, все. Мы его потеряли, — щелкнул пальцами. Глаза жгло от сухости. Чэн не в первую минуту сообразил, что не моргал — вообще. Таращился в сферу. И так же медленно, как ворочались его конечности, Чэн заскрипел веками. — Выдыхай, выдыхай, — подсказал Би, со всей дури шлепая по плечу. Чэн кашлянул, поднял затылок резко. Туманный контейнер враз испарился — время вернулось и раздробилось в кашу голосов, смешков, собственного бубнежа. От которого у братишки с сестричкой надорвались животики. Чего они ржут? Все, что осталось у Чэна в голове, колыхалось лениво-вязкой, прозрачно-золотистой субстанцией с растворенным в ней вопросом. В чем смысл? Почему-то он был очень важным, этот вопрос. Мягко-медовым, как чан с теплым. Чэн упал в него вниз головой. Провокация. Все его существо расслоилось на тонкие, будто счищенная яблочная кожура, сущности — тысяча плоских теней, тысяча подобий. Они как головастики рассыпались в этом молоке, растворились. Молоко — это дым. — А че, я не против тройничка. Чэн собрался — схватил себя же за все расслоившиеся волокна, соединил, придал дефолтную форму. Тройничок. Ва-ау. Оказаться зажатым между этими двумя? Ци, кажется, говорила не об этом, но сознание легко вернулось к прежним мощностям ради визуализации пары-тройки кадров. Приторно и липко — оказаться обласканным и внутри, и снаружи. — Бля-я… Теперь Цю наблюдал за тем, как краснеет лицо Хэ. Как он зарывается им в ладони, прячет вздувшиеся на лбу вены и уголки губ, хаотично разъезжающиеся в стороны. — Э, э, ты че?! — он растряс друга за спину, но тому было слишком хорошо. Чэн повел лопаткой, — пиздец. Ты сломала его! Нет. Пока Чэна отпаивали водой и приводили в чувство, тот понял, что сумел-таки коснуться ладонью дна. Своего. Не вся сексуальная энергия утекла в трудо выебудни. Хочется. Так остро и до воя. Шмыгнув сухим носом, он снова залил в себя горсть минералки без газа. Да, воды. Ха-а. Вступить в реакцию — в ней. В той, что в теле, и чтобы все по-честному. Тоска. Лучше бы накрыл бэд-трип. Не голод. Как бы то ни было, решение оттянуться с этими двоими было не самым худшим за эту колготную неделю; позволило Чэну сбросить львиную долю скопившегося напряжения. Покурив, они пожарили овощи на углях. Попили пива, поели домашних салатов джэ-джэ, поболтали на отвлеченные темы. В разговорах Цю даже краем не коснулся дела о покушении — и Чэн ему был благодарен, правда теперь мог лишь догадываться, как тот объяснил сестре синее от гематомы плечо. Но, может, она и не спрашивала. Наконец, захмелев от тактильных стимулов, пьяных шуток и посткумарного гогота (все, как он и хотел) Чэн не замедлил откланяться. Хорошего понемножку. Цю и Ци, конечно, не хотели его пускать — обнимали, висли на локтях, массировали плечи и канючили. Но подошла очередь Чэна отстраняться. Стоит расслабиться окончательно — хрен знает, до чего может дойти с двумя пьяными дикарями. Которые, к тому же, любимые. Которых, к тому же, необходимо строить. Напоминать — кто тут старший. Кто папа? Син обещал заехать в офис вечером, помочь разобрать отчеты. Чэн намеревался подготовиться к его визиту, да и не мешало пройтись, проветрить голову и пропахшую дурью одежду. Не получилось. Уже в пути его снова дернули в порт — и снова Шен, у которого с терпением было чуть хуже, чем с самоконтролем. Пришлось звонить кузену, отменять встречу. Син не обиделся. Спросил, сможет ли просмотреть отчеты мельком, хотя бы в приемной? Такое рвение даже трогало. Чэн разрешил — он не пускал в кабинет никого, кроме секретарши, поэтому снова не преминул уточнить, точно ли диди готов переться к нему в офис? Су Сянцзян выдаст все необходимые бумаги, однако изучать он их будет только под ее присмотром. Кузен с готовностью подтвердил, что будет рад помочь чем угодно, если это сэкономит гэгэ хоть немного времени. Разморенный «шишками» и закатками Ци, Чэн, уже убрав телефон в карман, философски рассудил — благодаря одному безрадостному обстоятельству, он может радоваться не одним побочным его последствиям. Хэ Шен же выглядел… плохо. Еще хуже, чем обычно. Нездоровый блеск путался в слезной слизи. Веки, ярко-красные от раздражения, щурились, слипаясь. Дядя кашлял, сопливил. Злился. И на сей раз привел целый наряд кинологов. Чэн присел на корточки перед черным доберманом. Протянул руку — пес заинтересованно принюхался, но погладить себя не дал. На побережье было прохладно, ветер трепал полы распущенной рубашки. Шен уже выдал спецам какие-то материалы. Им было нужно прочесать периметр. Чэн прищурился — дядя проверяет, был ли это кто-то из… верхушки? На глаза попались знакомые перчатки, упакованные в зип-пакет. Когда группа разбрелась по участку, Чэн подошел к нему вплотную. Прижав сложенный платок к лицу, Шен отчаянно морщил лоб. Взгляд больной собаки не проглядывался в его зрачках — мельком — а горел. Растекался вязким. Дядя выглядел так, будто вот-вот заплачет. И Чэну бы, возможно, стало по-человечески его жаль, но… — Твой отец не простит, — процедил он, убирая ткань с перекошенного лица, — если я самолично не вырву суке позвоночник. — Фанатик. Все упиралось в Кана. Он сказал только слово, и теперь Шен не мог спать, не мог есть — только курить и, очевидно, потихоньку сходить с ума. Не поздно ли приводить псов? Столько людей прошло по участку за это время… Чэн нахмурился, отвел глаза. — Я тебя что звал, — каркнул Шен, доставая портсигар. — Оборудование твое — говно, — он обвел пальцем столбы со старыми камерами наблюдения: — Надо обновить. Везде. Договориться с хозяевами соседних портов — поставить на их участках тоже. Новые. И пункт наблюдения. Повыше установить, с обзорной площадкой. Ты меня слушаешь? Чэн, по-прежнему хмурясь, кивнул. — Я сам собирался… — Не собираться надо, а делать! — рявкнул дядя, пытаясь расщелкать зажигалку. Чэн поднес к его сигарете свою. Шен затянулся. — Значит, так, — он выпустил дым прямо себе под нос. Склонился над телефоном, быстро что-то в него впечатал. — Ставим AHD, — и открыл карту. Показал племяннику отмеченные точки. Работы предстояло много. Ищейки ничего не нашли.

***

Второй раз Чэн увидел Рыжего случайно — когда решался вопрос с камерами. О наблюдении за объектами, не входящими в юрисдикцию владельцев западного побережья, как стратегически важные: дороги, пустые и аварийные участки, нерабочие причалы. Строго говоря, это было незаконно. Однако для Хэ закон был куда более широкой площадью для маневрирования, чем для частных коммерческих организаций, каждую из которых можно было прижать чем? Правильно — законом. Соответствует ли деятельность вашего порта установленным принципам правовых норм? Или, что это у вас тут — нелегалы? Антисанитария? Халатность на досмотровых пунктах? Налоговая инспекция давно посещала?.. Чувствуя, что отказ сотрудничать грозит ректальным вторжением за весьма-таки не иллюзорными санкциями, директора покорно и очень быстро шли на уступки. Им не нужны были эти проблемы. Тем более — с Хэ. Так, стоя над душой у шлепающего печатями посредника, Чэн мельком глянул в окно. Из этой части офиса была видна площадка, на которой отмечались чернорабочие. Там, в бурой массе, разряженной в потертые комбинезоны и растянутые майки, ярким пятном выделялся рыжий шухер. И бледная кожа — как горящая спичка с белым древком. Убедившись, что его участия для подписания акта больше не требуется, Чэн вышел на балкон покурить. Оперся на перила, затянулся. Вгляделся. Точно — тот мальчик. Из-за яркой внешности его легко было узнать. Соня с ящиков. Стало быть и он — нелегал. Ему вообще есть восемнадцать? Хэ сузил глаза. Выпустил дым далеко перед собой. — Я тя в рот выебу! — тем временем, орал этот пацан, толкая какого-то наглого подсвинка из своей бригады. Их разнимали. Рыжий был вздрючен и краснел от гнева ужасно — пятнами. Лицо его, изломанное злостью, Чэн видел, как впервые. Хотя глупо было бы сравнивать. Второй раз же только ловил, и все-таки. Контраст впечатлял. Потому что взгляд — крысиный, отчаянный, кроваво-ржавый взгляд уличной рвани — расставил все по своим местам. Теперь он видел, как на всем теле этого мальчишки, будто оплеуха, отпечатался яркий след неблагополучия. Дело было не в его одежде (та выглядела вполне опрятно), а в нем самом. В мимике, жестах, языке тела, вербальных и невербальных сигналах. «Жалко» — отстраненно подумал Чэн, не сводя глаз с этого рыжего. Он знать не знал, что из себя представляет этот парень. Хотя за ним было интересно наблюдать. Чэн постучал по бумажному цилиндру — именно здесь, да. Потому что Рыжий этот смотрелся тут неуместно. С такой фактурной внешностью и бешенной энергетикой (зацепил же!) ему была прямая дорога в развлекательную индустрию, рекламный бизнес. Актером, моделью, стримером. На худой конец, промоутером. Но грузчиком? Каждый вертится, как может, само собой, однако выбор заработка выглядел откровенно странно. На его месте Чэн бы попытался использовать свои сильные стороны. Худосочное тело с неразвитой мускулатурой им, объективно, не являлось. Тем паче — подвижная нервная система. По тому, как вздрагивали его руки, дергались мышцы лица, тела, по походке и голосу, Чэн мог определить примерно: эта деятельность сжует пацана быстрее, чем сам он — свои кровящие губы. А вообще, смешно Рыжий матерился. Кого ты там в рот ебать собрался? Ты с котятами обнимаешься. Я всё видел. Хэ дернул уголком губ. Дособранная мозаика смотрелась неприглядно. Обреченно, словно волочащиеся за вспоротым брюхом внутренности. Жалеть незнакомого мальчика, впрочем, не входило в список его дел на день. Может, если в ежедневнике появится окошко — обязательно. Сразу после того, как Чэн узнает: целесообразно ли жалеть кого-то, о ком нет хоть сколь-нибудь вменяемых сведений. Может, пока Хэ тут ставит диагнозы, Рыжий ставит социальный эксперимент. Или вообще — псих. Клинический. Докурив, Чэн убрался с балкона, предварительно затушив бычок о дно металлической переносной пепельницы. Мусорить нехорошо. Голодный вой, с самого дна засохшего устья, требующий животного, ритуального, тянул за нерв. Чэн не заострял на нем внимания. И уж тем более не сопоставлял их второе столкновение с тем, что вой взвился до вершины самой бездны, стал громче и злобно толкнулся в грудную клетку. Тогда он не мог предположить, что скоро, очень скоро встретится с этим… Рыжим вновь.