Коленно-локтевой шанс

— Эм, а ты не могла бы повторить ещё разок? — Ло’ак расплывается в совершенно дебильнейшей улыбке, от которой у меня возникает невольное желания врезать по этой наглой физиономии. И плевать, что вчера я всю ночь не могла от неё оторваться, покрывая лёгкими поцелуями — в конце концов, в том, что случилось до этого, кроется прямая причина (или не совсем прямая), почему сейчас я стою со скрещёнными руками, нервно тарабаня пальцами по плечам, и зыркаю на юношу так, будто готова прибить его на месте. Хотя, почему это будто? — Хорошо, милый, скажу ещё раз для тех, у кого явные проблемы со слухом, — наигранно приторно произношу я, склонив голову набок. — Вот тут вот, — накрываю ладонями живот, легонько похлопывая, — растёт будущий великий воин или могучая охотница, в то время как папочка смотрит на меня, точно шестиног на танатора, и совсем не выглядит счастливым. Корзина, доверху забитая спелыми йово, выпадает из рук Ло’ака, и собранные с такой заботой плоды рассыпаются по земле, точно бусины с порванного ожерелья. — П-папочка? — кажется, юношу сейчас хватит удар: он утыкается взглядом в идеально плоский живот, лишённый даже намёка на выпуклость, и тычет в него пальцем подрагивающей руки: — То есть ты… Прямо сейчас ты… Беременна? Последнее слово было сказано почти что шёпотом, точно младший сын Джейка с трудом решился произнести его вслух. Этот вывод настолько сильно коробит меня, что из глаз едва не брызгают слёзы обиды. — Да, дорогой, представь себе! — ядовито выплёвываю я, шмыгая носом. Ло’ак тут же подрывается с места, но ненароком наступает и едва не поскальзывается на раздавленных йово, чудом сумев не грохнуться лицом о землю. А жаль — я бы с таким удовольствием поспособствовала этому! — Ты не рад, — констатирую я надтреснутым голосом, когда тёплые ладони находят мои плечи, а взор юноши вновь останавливается на животе. — Твою мать, Рани, ты что такое несёшь? — Ло’ак заглядывает мне в глаза, и смотрит так искренне и честно, зараза, что всё тревоги мигом испаряются, а я чувствую укол совести за то, что посмела столь нелестно подумать о моём — вы только вдумайтесь! — муже. — Я рад, конечно, я рад! Но ты на сто процентов уверена в своём… мгм… положении? — Я только что от твоей бабушки, — сообщаю я, уткнувшись носом в ключицу юноши, и позволяя тому заключить себя в тёплые, подбадривающие объятия. — А она, как знаешь, в таких делах не ошибается. Первые странные ощущения появились несколько дней назад, когда прямо на охоте меня пробило резкой дрожью: сначала по всему телу прошёлся озноб, словно меня с размаху закинули в студёную воду, а потом столь же неожиданно накатило тепло, но отнюдь не то, что призвано согревать. Весь жар сконцентрировался в центре живота, точно туда ткнули раскалённым прутом, а затем вдруг исчез, как будто его и не было. Пускай в тот раз я и упустила добычу, разводить панику раньше времени из-за подозрительного поведения организма не хотелось. Подумаешь, ну пробежались мурашки, что в этом такого? Может быть у меня это просто реакция такая от остаточного стресса? Но, когда во время ужина у меня совершенно пропал аппетит, притом, что мама зажарила мясо моим излюбленным способом, а я с самого утра пропадала на охоте и не держала во рту ничего, кроме росы — вот тогда проклюнулся росток подозрений, который в кратчайшие сроки вырос в неплохой себе кустик, стоило необъяснимой дрожи возникнуть вновь, сопровождаемой теперь лёгким головокружением. Наверное, именно маме нужно было довериться в первую очередь, поделившись с ней своими догадками, но в то же время мне жутко не хотелось, чтобы кому-то из моей семьи стал известен сей крайне настораживающий факт. Я не боялась, что, в случае подтверждения беременности, близкие начнут меня осуждать (хотя в отношении отца, чего таить, проскальзывали сомнения), однако же я рассудила так: пускай меня вначале осмотрит тсахик, которая уж бы точно не стала попусту молоть языком и докладывать маме, зачем я к ней приходила, вне зависимости от результатов. Само собой, обращалась к Мо’ат я с подобной просьбой также не без стеснения — впрочем, разве может быть иначе, когда тот, с кем я сплю, приходится ей родным внуком? — но пожилая женщина вела себя настолько ласково и тактично, что я очень быстро совладала с любым смущением. Правда, её вердикт заставил меня вновь вдвойне ощутить всю гамму эмоций, что я испытала перед тем, как прийти к тсахик, ведь теперь сомнений не оставалось: под сердцем я ношу ребёнка Ло’ака. — К слову, ты и сама не выглядишь слишком радостной, — замечает юноша. — Что тебя тревожит? — Ничего, — быстро отвечаю я, но Ло’ак сходу раскусывает неуклюжую ложь, скептически хмыкнув мне в макушку. — Ну, если честно… Тебе не кажется, что всё произошло чересчур поспешно? Прошло всего две недели с тех пор, как мы вернулись в родные леса, покинув песчаные берега и заливы клана Ириноуэ. Как бы я не привязалась к размеренному быту деревни и её жителям, с каким бы наслаждением не вслушивалась бы в шум моря или рассекала волны на илу, пришёл час возвратиться домой, и я, более не терзаемая душевной бурей, сделала это рука об руку с тем, кто впредь останется со мной до самой смерти. Мы с Ло’аком не собирались утаивать, что отныне являемся супругами, хотя и некоторые опасения по поводу того, как эту новость воспримут остальные, имелись. С одной стороны, мы не сомневались, что наши близкие в любом случае окажут поддержку и одобрение, но вот на другой чаше существенно накренившихся весов расположился тот, чьё мнение касательно нас с Ло’аком всегда шло вразрез с общим. И если нашу связь отец, скрепя зубами, принял (хотя, как будто у него была возможность пойти против воли Эйвы), то вот как он отреагирует на известие о моей скорой и столь неожиданной беременности — та ещё загадка. Не возненавидит ли папа Ло’ака после этого ещё больше? — Знаешь, а, по-моему, всё произошло как раз вовремя! — неожиданно говорит юноша, заглядывая мне в лицо. — Подумай сама: вокруг мир и покой, все счастливы, войной и не пахнет. Я, конечно, верю, что мы больше никогда не почуем её смрада, но разве не лучше воплотить все наши мечты сейчас, когда всё так замечательно? — А ты прямо-таки мечтал прочувствовать всю радость отцовства? — подкалываю я мужа, оплетая руками его шею. — Между прочим, я много об этом размышлял, особенно в последнее время, — вскидываю брови, немало удивлённая подобным признанием. — Не смотри на меня так, это вполне закономерная реакция! Только не отрицай, что каждый раз после тсахейлу тебе снится наше будущее. Вот я и подумал, что это будущее может наступить очень скоро. В самый первый раз, когда мы уснули, не разрывая связи, мне приснился пруд. Ничем не примечательный маленький прудик, окружённый по одному краю густой растительностью и выложенный камнями с другой. Гораздо большую важность представляли два маленьких На’ви, что неустанно плескались в воде, то и дело окатывая меня тёплыми брызгами, и призывали присоединиться к их играм. Помню, что я со смехом отказалась, и тогда Ло’ак, которого малыши радостно называли «папой», растопырив пальцы и зарычав, подражая танатору, кинулся на завизжавших от восторга детей, взбаламутив прозрачную воду. С тех пор этот сон повторялся несколько раз, даже в те ночи, когда мы с младшим сыном Джейка спали порознь. Это была скорее вынужденная мера, чем наше единоличное желание: на изготовление нашего собственного семейного гамака требовалось время и, пускай активная помощь шла как со стороны моих близких, так и со стороны родственников Ло’ака, процесс обещал затянуться минимум на месяц, а пока что мы с юношей, как ни в чём ни бывало, жили со своими семьями, с той лишь разницей, что теперь не боялись открыто демонстрировать свои чувства друг к другу и иногда исчезали до самого утра. Если последний факт и коробил папу, то ему хватало сил и такта держать своё драгоценное мнение при себе — в конце концов, мы уже стали супругами, и скорее уж необходимость жить с родителями казалась более неловкой, чем наши полуночные встречи. — А ты случайно больше ничего не загадывал? — я лукаво улыбаюсь, когда в глазах Ло’ака проскальзывает недоумение. — Ну, там, свежий кусок грудинки стурмбиста или целую корзину плодов банана взамен тех несчастных йово, что ты растоптал? — Понимаю, — юноша хитро щурится, и я невольно вздрагиваю, когда его руки скользят вниз по спине, оглаживая бока. — Раз ты теперь беременна, то я, выходит, должен всячески обхаживать тебя и выполнять любой каприз. — А как ты хотел? Отстрелялся разок и всё, свободен? Нет уж, милый, готовься — я буду пользоваться тобой на максимум! — Уже есть какие-нибудь поручения? — я ощущаю, как его широкие ладони ложатся мне на задницу, мягко сминая и подтягивая ближе, давая почувствовать напряжение под набедренной повязкой. Едва успеваю удивиться, что юноша возбудился так быстро, как Ло’ак наклоняется к моему уху, прикусив мочку, и шепчет томно-томно: — Если ли ты хочешь расслабиться, то я удовольствием помогу тебе с этим. Он знает, как заставить меня за несколько секунд потерять голову и изнывать от желания слиться вновь, но вот чего юноша совершенно не учёл, так этого того, что за время прибывания в Ириноуэ я научилась противиться соблазнам, пускай и с огромным трудом. Вот и сейчас вместо того, чтобы прильнуть ближе, я кладу руки мужу на грудь и чуть надавливаю, заставляя отстраниться. Тот в непонятках смотрит на меня и, видимо решив, что я с ним играю, предпринимает ещё одну попытку соблазнения, на сей раз потянувшись к шее, оставляя на ней чувственный поцелуй. — Ло’ак, — с губ против воли срывается стон, раззадоривший младшего сына вождя: широким мазком языка он скользит от ключиц до линии подбородка, ожидая продолжения моего представления. — Ло’ак, прежде всего мы должны рассказать об этом нашим семьям… — Мы обязательно расскажем, — заверяет меня юноша, а его загребущие пальцы уже теребят узелок на моей повязке. — Чуть позже. Рани, ты хоть представляешь, насколько сладко пахнешь? Голова идёт кругом от его касаний, от его слов, от того, что от Ло’ака тоже исходит этот чёртов будоражащий запах, заставляющий забыть обо всём на свете, кроме младшего сына Джейка, чей стояк, скрытый под тканью, настойчиво упирается мне в низ живота, требуя внимания, а рука, на миг оторвавшись от жамканья ягодиц, медленно проводит по хвосту, начиная с самого основания, и я вздрагиваю от прошившего тела наслаждения. Нет, всё-таки тренировок выдержки в Лихуне было явно недостаточно. — Нас сейчас все увидят, — предпринимаю последнюю попытку вразумить ненасытного супруга, в противовес своим же словам припадая губами к его дёрнувшемуся кадыку. — Не увидят, — выдыхает Ло’ак и утягивает меня в кусты подальше от основной тропинки. Теперь заниматься сексом без тсахейлу кажется мне чем-то странным, почти неправильным, будто без установки связи наше соитие нельзя назвать полноценным, но я всё равно закатываю глаза от наслаждения при каждом толчке юноши. Его фрикции резкие и быстрые; Ло’ак практически не выходит, безжалостно дразня меня изнутри, но он прекрасно знает, что, если мне будет неприятно, то я сразу же скажу об этом, а потому продолжает жёстко вбиваться в меня до тех пор, пока я не выгибаюсь, царапая ему спину и достигая пика, и в этот же миг под его протяжный стон насухо сносит самого сына вождя. — Вот поэтому-то мы скоро и станем родителями, — замечаю я, пытаясь отдышаться после оглушительного оргазма. Ло’ак, скатившийся с моего влажного тела на траву и активно занимающийся тем же, лениво поворачивает голову и смотрит с немым вопросом, уместив ладонь на моём животе. — Ты ведь постоянно заканчиваешь внутрь. — Я думал, что ты пьёшь отвары. — Так и есть, — подтверждаю я, накрывая его руку своей и переплетая наши пальцы. — Начала пить ещё в Ириноуэ, но, сдаётся мне, всё случилось в наш первый раз, когда мы были совершенно безоружны. Ло’ак по-доброму хмыкает, и я понимаю, что он нисколечко не сожалеет о той ночи, когда мы стали единым целым. Сама я представляла тот миг несколько иначе: в моих фантазиях, зародившихся ещё в далёкую пору неудержимой юности, момент связи с любимым должен был случиться в одном из множества укромных местечек родного леса, памятном для нас обоих, закономерно последовав за долгим периодом ухаживаний и, как бонусом, романтической прогулки. Приятно осознавать, что хотя бы один пункт из твоего тайного списка сокровенных желаний выполнен. Я ёжусь, когда тело начинает предсказуемо остывать, и лёгкий ветерок, до того казавшийся тёплым и нежным, вдруг прогоняет по коже табун мурашек. Юноша чувствует это и переворачивается на бок, уже занеся надо мной широкую ладонь, чтобы притянуть ближе в согревающие объятия, но я встаю прежде, чем Ло’ак успевает воплотить свой замысел в жизнь. — Хорошего должно быть понемножку, — лукаво улыбаюсь на его молчаливое возмущение, ни за что на свете бы не признавшись, что, если бы не желание поделиться с родными столь счастливой новостью, то я бы с превеликим удовольствием растеклась на груди супруга, и, возможно, даже позволила себе задремать. — Я уже представляю реакцию мамы. — Я тоже, — муж нехотя поднимается следом за мной, оставив мимолётный поцелуй на плече. Вот ведь хитрец! — Только давай сперва заглянем к моим. — Боишься, что к вечеру все разбегутся по своим делам и сообщить такую замечательную новость будет некому? — Боюсь, что если твой отец узнает такую замечательную новость первым, то моей семье я сам уже ничего не расскажу. Я фыркаю, быстро завязывая узелки на топе, и натягиваю набедренную повязку. Ло’ак нехотя поднимается следом, мимоходом целует меня в плечо, и я снова фыркаю — на сей раз смущённо.

***

Жизнь в племени Оматикайя никогда не стоит на месте, только если мы не говорим про глубокую ночь, когда все, от мала до велика, устраиваются в гамаках и закрывают глаза в ожидании сладких снов. Пока же до отбоя было далеко — солнце только-только начало клониться за горизонт, — а потому маленькая Тук, носившаяся по всей деревне с прытью детёныша змееволка — маленького, но очень проворного, — вряд ли бы привлекла много внимания, если бы с детской непосредственностью и искренней радостью, распирающей грудь, не кричала каждому встречающемуся на пути На’ви: «Я стану тётей! Я стану тётей!», так что к концу вечера весь клан знал, что семью оло’эйктана есть с чем поздравить. Правда, одновременно с этим в воздухе повис закономерный вопрос: кто же из трёх детей вождя решил обзавестись потомством первым, и пока что ответ на него знали лишь восемь На’ви, хотя в ближайшее время число посвящённых должно было увеличиться. Едва увидев меня, разрумянившуюся и слегка смущённую, а затем и робко мявшегося на самом краю семейного гамака Ло’ака, родители сразу поняли, что нам есть, чем поделиться. Хотя, возможно, это чуть съехавшая набекрень набедренная повязка, которую я по глупости не удосужилась нормально завязать, обратила на себя пристальный взор отца. Взор, надо сказать, не слишком дружелюбный. Ми’иру, как всегда занятая плетением очередного украшения, кивнула в знак приветствия, и тут же полностью сосредоточилась на своём рукоделии, от усердия даже высунув кончик языка. Такое поведение меня несколько удивило — всё-таки не каждый день Ло’ак заявляется к нам домой, да ещё и видок у нас, как выяснилось, был не самым опрятным, — однако сестра отреагировала на его появление ровно так же, как если бы я вовсе пришла без него. — Ло’ак, какой приятный сюрприз! — мама, как всегда, сама любезность. — Ну что ты там топчешься, проходи, я почти приготовила ужин. Надеюсь, ты останешься? — Конечно, мы ведь этому паршивцу ещё не всё отдали, почему бы едой не поделиться? — бурчит отец достаточно тихо, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия, но достаточно громко, чтобы сказанное достигло ушей младшего сына Джейка. — А у нас сегодня запечённая рыба с тейлу! — мама широко улыбается, незаметно огрев отца хвостом по ляжке, и взглядом приглашает присесть, всеми силами стараясь изобразить радушную хозяйку. Впрочем, притворяться ей даже и не нужно — мама всегда очень рада гостям, но сейчас, когда брошенная папой в сторону Ло’ака шпилька пришлась ей не по душе настолько же, как и мне, ей очевидно хочется развернуться и сказать муженьку пару ласковых, но — мама не любительница разводить конфликт, тем более перед посторонними. — Ми’иру, детка, хватит сидеть в углу, как неприкаянная! Оторвись хоть на пару минут от своего плетения! — Не могу, — она и не думает отвлекаться, потянувшись вместо этого к двум, лежащим чуть поодаль от остального бисера, крупным бусинам и критически оглядывает каждую, выбирая, какая из них будет лучше смотреться на жёлтой нити. — Завтра младшая сестра Энке впервые установит связь с Эйвой через Древо Душ, и меня попросили в честь этого события смастерить для малышки что-нибудь особенное. — Как будто из всех рукодельниц деревни больше не к кому обратиться, — после молчаливого осуждения мамы отцу просто жизненно необходимо высказать своё недовольство хоть кому-нибудь. — Раз уж у тебя так свободны руки, могла бы сплести что-нибудь особенное и для нас. — А что, есть повод? — с вызовом бросает Ми’иру, и мы с Ло’аком неловко переглядываемся, решая, стоит ли сделать объявление сейчас, или всё-таки лучше немного выждать. Хвост супруга невесомо касается моей талии самой кисточкой — знак молчаливой поддержки, только непонятно, подбадривает ли юноша меня или же успокаивает себя. Как бы то ни было, я придвигаюсь ближе, кладя голову ему на плечо, и Ло’ак тут же притирается ко мне щекой. Прикрываю глаза. Раздаётся вздох умиления и приглушённое фырканье, причём догадаться, кому что принадлежит, не составляет большого труда. — Ладно уж, не будем пререкаться друг с другом, — миролюбивым, но не терпящим возражений тоном произносит мама. — Раз Ми’иру не голодна, она может поужинать чуть позже, ничего страшного. Ло’ак, не стесняйся, накладывай, сколько хочешь. Запах пряностей и специй приятно забивает нос, а поджаристые тельца тейлу, ровно, как и золотистая кожурка на рыбе, выглядят донельзя аппетитно, и всё же мы пришли не за тем, чтобы набивать животы. Младший сын Джейка приглушённо кашляет в кулак. Я коротко выдыхаю, выпрямляя спину: говорят, что ровная осанка прибавляет сто баллов к уверенности, но лёгкое покалывание, зародившееся в затылке, бежит вниз по позвоночнику, и трепетное волнение никак не хочет улечься. Я прочищаю горло. — Мама… Папа… Мы с Ло’аком хотели бы кое о чём объявить… — Рани, что же ты себе совсем ничего не положила? — листовая тарелка в руках матери наполняется с поразительной скоростью, пока не оказывается доверху забита кусочками рыбы и жирными личинками. Всё это великолепие сразу же оказывается протянуто мне, и мне не остаётся ничего другого, как принять его с вытянутым лицом. Отец косится на неё с подозрительным прищуром, пока очищает рыбу от костей. Уши Ми’иру заинтересованно дёргаются, хотя сама она даже головы не поворачивает. — Эм, спасибо, большое, — я скомканно улыбаюсь, для приличия быстро закинув кусочек маминой стряпни в рот. — М-м-м, очень вкусно! На самом деле, у меня в последнее время неважный аппетит, потому что… — Ло’ак, и ты попробуй! И даже не думай отказываться! Воинам нужно хорошо питаться. — Да и не только воинам, мам. Детям, старикам, женщинам в положении… — И всё-таки мне кажется, что я в этот раз немного перемудрила со специями. Тебе так не кажется, Карнук? — Не кажется, Са’хи, и, по-моему, наша дочь пытается что-то сказать. — Нет, всё же переборщила с икири… — Рани беременна! — не выдерживает Ло’ак и, готова дать косу на отсечение, его крик разносится по всем самым тёмным закоулкам Оматикайя, до которых пока не успела добраться Тук. — От меня, — добавляет он гораздо тише, пунцовея щеками. Будто бы этот факт не очевиден! Не ожидала, что объявление такой радостной новости пройдёт столь позорно. И почему в доме семьи вождя нам, окружив ненавязчивой заботой и вниманием, дали собраться с мыслями и рассказать о моём деликатном положении в спокойной обстановке, а здесь мне не дают вставить и слова? Даже сейчас, когда повисла давящая тишина, я не решаюсь даже пошевелиться — лишь крепко сжимаю ладонь супруга, ожидая реакции от родных. Это ведь радостное событие, так почему никто не смеётся и не поздравляет нас, на кидается, вереща от восторга, на шею, как сделали Кири и Тук? Неужели в маминых глазах не застынут слёзы истинного счастья, а на губах отца не заиграет тёплая улыбка? Звук разлетающегося бисера разрезает плотный вакуум, привлекая к себе всеобщее внимание — это плетение Ми’иру выскользнуло у неё из рук, и с трудом подобранные бусины со всевозможными перьями и камушкам разлетелись в разные стороны. Сестра беззастенчиво тычет в меня пальцем, ошалело сверкая глазами, а потом указывает на Ло’ака так и не в силах вымолвить ни слова. А потом вдруг подрывается с места, ловко перепрыгивая через разложенные на полу материалы для рукоделия и едва не поскользнувшись на мелких бусинах. Отцу даже приходится убрать с её пути тарелки и плошки с водой, иначе бы Ми’иру непременно их сшибла. — Ты не шутишь? — она хватает меня за щёки, заставляя посмотреть на неё в упор, и старательно выискивает на моём лице намёк на обман или розыгрыш, но ожидаемо ничего не находит. — Ты правда беременна? Вот прямо сейчас, в эту минуту? Мам! Мама! Ло’ак тактично и очень своевременно отодвигается в сторону, давая моей маме пройти; наши руки невольно расцепляются, однако в следующий миг мне приходится их задействовать, чтобы обнять налетевшую ураганом родительницу. — О, детка, я так счастлива! — только и может вымолвить она, обхватив меня поперёк груди, и принимаясь баюкать, точно маленькую, невесомо целуя в лоб. — Когда вы узнали? А как думаешь, кто родится: мальчик или девочка? — налетает на меня с вопросами Ми’иру, впрочем, совсем не дожидаясь ответов. — А как вы его назовёте малыша? Мне вот очень нравится имя Интан… Воодушевлённая болтовня сестры и тёплые объятия мамы и впрямь дарят мне необыкновенную окрылённость, но получить долгожданное облегчение мешает кое-что, а, точнее, кое-кто. — Папа, ты ведь счастлив за нас? — Эйва, что это ещё за мольба в голосе? — Теперь Карнук меня точно не прикончит, не так ли? — Ло’ак явно пытается разрядить обстановку, хотя я знаю наверняка: чтобы не ответил отец, для юноши превыше всего я и благополучие нашего будущего ребёнка, так что в обиду он нас не даст. Встанет щитом, примет весь удар на себя, но защитит. Великая Мать, как же я его люблю! Папа делает одно из своих известных непроницаемых лиц, становясь похожим на булыжник — холодный и твёрдый. Цокает языком, покрутив в деревяной чашке напиток. Пригубливает и слегка морщится — очевидно, в чашке была не простая вода, а что-то покрепче. — Повезло тебе, парень, — наконец, изрекает он, смотря на Ло’ака с прищуром, но без ноток прежней враждебности. — Придётся теперь тебя везде прикрывать, а то мне совсем не хочется оставить свою дочь без мужа, а внука — без отца. Но ты мне всё равно не нравишься! — Приятно осознавать, что хоть что-то в этом мире не меняется! — младший сын Джейка поднимает собственную чашку, отдавая папе честь, и осушает её до дна, тем самым обозначив начало долгого, местами не очень крепкого, но весьма священного для них обоих перемирия.

***

Я слегка подаюсь вперёд, с любопытством всматриваясь в серый экран, посреди которого застыло чёрное пятно, а прямо в нём — пока что едва различимая белая точка, которой, по словам доктора Хьюз — или просто Хелен, как она просит к себе обращаться, — в будущем предстоит стать полноценным человеком. Прямо перед Хелен на кушетке лежит молодая женщина. Удивительно, но она совсем не выглядит взволнованной, хотя, окажись я на её месте, непременно бы занервничала, приставь кто-то к моему животу непонятную вибрирующую штуку. — Что ж, созревание плода проходит нормально, — Хелен мягко водит прибором верх-вниз, и картинка на экране незначительно меняется, но её пациентка вгрызается в изображение таким жадным взглядом, словно ей, оголодавшей, показывают рисунки самых изысканных блюд. — Никакой угрозы ребёнку я пока не наблюдаю, но с этого дня ты находишься под моим присмотром и будешь соблюдать абсолютно все мои предписания. Ты меня поняла, Мелани? — Не разговаривай со мной как с маленькой, док, — Мелани криво улыбается и возвращает задранную футболку на исконное место, как только Хелен вытирает с её живота прозрачный гель. — В конце концов, это ведь не первая моя беременность. — В том-то и дело, что не первая, — Хелен кидает на подопечную тяжёлый взгляд, от которого та мигом мрачнеет и поджимает губы. Не нужно быть ясновидцем, чтобы понять, насколько эта тема болезненна для Мелани. Вполне возможно, что я сейчас вообще услышала то, что ни в коем случае не предназначалось для моих ушей. Мои изначальные намерения были донельзя просты: прогуляться до людской базы, помелькать перед глазами учёных, тем самым обеспечив себе алиби (такое прикольное слово, хоть в каждое предложение вставляй!), и тихонько свалить на охоту, от которой меня обожаемый супруг всячески пытался отгородить с тех самых пор, как мой живот заметно увеличился в размерах. Я совершенно не видела проблемы в том, чтобы осторожно подобраться и подстрелить из засады какого-нибудь шестинога, тем более что живот мне совсем не мешал (разве что чуть-чуть) — Нейтири вон до самых родов приносила домой добычу и ничего, родила одного за другим до дрожи прекрасных сыновей, младшего из которых я без всяких мук совести заграбастала себе. Но нет, Ло’ак тщательно следил за тем, чтобы я лишний раз не перенапрягалась, и, пускай зачастую его забота дарила мне чувство истинного блаженства, сидеть без дела (а прясть одежду, изготавливать украшения и мастерить утварь на постоянной основе я за дело не считала) очень быстро надоело, так что я принялась выискивать любую возможность, чтобы улизнуть из-под бдительного ока юноши. Кто же знал, что в это самое время, когда я решила воплотить свой гениальный план в жизнь, кое-кто на базе людей также оказался в интересном положении? — Ладно тебе, Хьюз, не нагнетай обстановку, — морщины на лбу Мелани разглаживаются, и она настолько умело придаёт голосу беззаботный тон, что я никак не могу понять, то ли она действительно не приняла слова Хелен близко к сердцу, то ли просто искусно притворяется. — У нас тут, между прочим, ещё одна беременная дама в здании, не хотелось бы её лишний раз тревожить. — Нет-нет, всё в порядке, правда, — бросаюсь я заверять обеих женщин. — Но, если вы считаете, что мне лучше уйти, то… — Да не парься ты так! — Мелани весело подмигивает и садится на кушетке, пока я пытаюсь понять, к чему она вдруг упомянула пар. Мы говорим на английском, и пускай лично я считаю, что владею им весьма достойно, некоторые речевые обороты по-прежнему вгоняют меня в ступор. — Смотри-ка, забилась в угол, не знает, куда приткнуться, да ещё и пытается быть вежливой. Тебе ведь интересно, что за тёмная история произошла со мной в прошлом, раз даже док говорит об этом с такой кислой миной? — Мелани, мне кажется, что тебе не стоит рассказывать об этом, — Хелен напрягается, пытаясь вразумить подопечную, но та лишь отмахивается от неё, точно от назойливого насекомого. — Впервые я могла стать матерью ещё десять лет назад, — только начинает Мелани, а у меня уже к горлу подкатывает ком. — Может быть, ты знаешь Брэндона? Невысокий такой, но крепко сложенный, то и дело носится по базе с планшетом, сверкая своей поджатой задницей? — я не уверена, что могу вспомнить, о ком идёт речь, но для вежливости киваю. — Сперва я и не думала заводить с ним никаких отношений — это был просто секс по дружбе, товарищеская услуга, так сказать. Пожалуй, добавлять, что о детях я тоже даже и не помышляла, не стоит. Жизнь текла своим чередом, однако потом всё как-то незаметно закрутилось, причём с бешенной скоростью. Я стала ловить себя на мысли, что хочу быть рядом с Брэндоном не только во время простого перепиха, длившегося, от силы, не больше часа. Хочу слушать, что он говорит, даже если это очередная научная дребедень, хочу узнать о нём больше: его вкусы, хобби, предпочтения в еде, всю вот эту сопливую хрень. Подобное было мне совершенно несвойственно, а о том, чтобы напрямую заявить о своих чувствах Брэндону, речи и не шло: я банально боялась, что он посмотрит на меня, как на дуру, и пошлёт куда подальше. Вот так я и промучилась от сердечных терзаний почти полгода, пока этот олух однажды тайно не обставил мою комнатушку всевозможными пандорскими растениями. Думал создать романтическую обстановку, а в результате мы оба чуть не померли от отравления пыльцой. Зато после, — на губах Мелани проскальзывает мечтательная улыбка, — после, оказавшись на пороге смерти, понимаешь, что уже ничего не страшно. Представляешь, мы как в себя пришли в медицинском отсеке, только-только оклемались, как сразу друг на друга набросились, да так, что койка не выдержала. От подобных откровений я несколько смущаюсь, а Хелен неодобрительно качает головой, но удивлённой не выглядит — судя по всему, её пациентка и раньше не отличалась излишней скромностью. — С беременностью всё тоже вышло довольно спонтанно. Мы, конечно, предохранялись, используя имеющиеся незатейливые контрацептивы, но порой даже самое надёжное лекарство может дать осечку, что уж говорить о примитивных таблетках и растворах. Ты пойми, я — солдат, прилетела на Пандору по контракту с RDA, а до этого только и делала, что с малых лет носилась по всем горячим точкам Земли. Брак, семья, дети — всё это казалось для меня недостижимым, хотя из-за отсутствия парочки мелких спиногрызов и ещё одного, побольше, я, говоря на чистоту, особо не переживала. И тут на тебе — сюрприз, подарок от вашей Эйвы, мать меня за ногу! И мужик под боком, и карапуз наклёвывается — полный комплект! Охренела я тогда знатно, а Брэндон вообще едва в обморок не грохнулся от такой «замечательной» новости, но сделанного было не воротить, и мы решили плыть по течению. Шёл месяц, другой, незаметно пролетели полгода. Я смотрелась в зеркало и не могла поверить, что огромное пузо в отражении принадлежит мне. Было так странно осознавать, что во мне растёт новая жизнь, но вместе с тем я чувствовала, что с каждым днём привязываюсь к своему малышу всё больше. Само собой, кучи проблем никто не отменял. Токсикоз, отёки, частая сонливость, ну, ты знаешь, что я имею ввиду. Погоди-ка, не знаешь? — Эм… Нет, вообще-то, — с некоторой опаской признаюсь я, поскольку внезапно вытянувшееся лицо Мелани вгоняет меня в ступор. — Благодаря особенностям организма, отличному от нашего, На’ви не испытывают существенных трудностей на протяжении беременности, — вставляет слово Хелен. — Максимум — лёгкие головокружения и временная потеря аппетита. — Вот чёрт! — Мелани хлопает себя по коленке, смотря на меня со странной смесью зависти и восхищения. — Подруга, ты не представляешь, как тебе повезло! Я вот на первых порах вообще от ведра отлипнуть не могла — блевала так, словно кишки из себя извергала, и по-маленькому бегала каждые двадцать минут. Да уж, паршивое было времечко, но я знала — во всяком случае, надеялась, — что мои страдания, в конце концов, окупятся. Мне не сразу уловить, когда атмосфера в крошечной комнатушке меняется. Её и до этого нельзя было назвать исключительно приятной — для меня, у которой белые стены и звук медицинский приборов вызывал исключительно негативные воспоминания, так уж точно, — но сейчас всё вокруг обволакивает гнетущая тишина, а воздух тяжелеет так, что им становится трудно дышать даже с учётом того, что я не забываю подносить к лицу специальную маску. Или это только мне кажется? Но, бросив быстрый взгляд на Хелен, что и та явно чувствует себя не в своей тарелке. Женщина поджимает губы и нервно теребит рукав белого (опять этот проклятый цвет!) халата, сгорбившись в своём кресле, как столетняя старуха. Коротко остриженные волосы не скрывают сведённых на переносице тонких бровей и блеснувших глаз, покрасневших то ли от усталости, то ли от переполняющих её эмоций. Мелани, в отличие от доктора, не проявляет подобной взвинченности, сидит прямо, подогнув одну ногу под себя, только смотрит словно сквозь меня. — Это произошло на седьмом месяце беременности, — голос спокойный, даже безмятежный, но я интуитивно чувствую крупицы боли, вложенные в каждое новое слово, и от этого сердце в груди сжимается тисками. — Знаешь, как говорят: беда приходит, откуда её не ждут? Вот и со мной было так же: прошла через столько сражений, схлопотав, самое большее, несколько вывихов да царапин, а тут вдруг поскользнулась на ровном месте и грохнулась башкой о пол так, что перед глазами потемнело. Пришла в себя уже в медицинском отсеке, с перевязанной головой, парочкой швов на затылке и без ребёнка. Я вздрагиваю и инстинктивно прижимаю ладонь к выпирающему животу, ощущая там своего малыша. Уже не мысля жизни без этой крупинки нашей с Ло’ак любви, я не могу и представить, что могу в один день проснуться и более не почувствовать его. Потерять собственное дитя, которое ещё даже не успело прийти в этот мир… Эта участь будет пострашнее смерти. — Как ты пережила такое? — взяв себя в руки, спрашиваю я, вглядываясь в отрешённое лицо Мелани. Я не дала бы ей больше тридцать пяти, но она прошла бок о бок с моим народом две войны против захватчиков, оставившие ей в напоминание несколько едва заметных шрамов на щеках и лбу, а, значит, Мелани уже должно быть за сорок. Если верить случайно подслушанному у учёных разговору, земным женщинам не рекомендуется рожать после того, как они разменяют четвёртый десяток, да и не всегда получается зачать ребёнка по истечению этого срока. Выходит, не случись этого во всех смыслах чуда, Мелани могла так никогда и не познать радость материнства из-за той ужасной случайности. «И далеко не факт, что ей удастся выносить дитя сейчас», — мелькает в сознании страшная мысль, и мне становится дурно только от того, что я позволила себе подумать об этом. А что, если в этот раз участь Мелани выпадет кому-то другому? Это ведь так просто — споткнуться, или наткнуться на ядовитое растение, или наступить на насекомое со смертельной отравой в жале… — Кто сказал, что я это пережила? — женщина бросает на меня пронзительный взгляд, полный потаённой муки, и я вдруг испытываю дикое желание отвернуться или убежать, только бы не лицезреть всю эту неописуемую невысказанную боль. Но ни того, ни другого я не делаю. — Детка, до сих пор, спустя все эти годы, я виню себя за то, что не была достаточно осторожна. Смотри я тогда себе под ноги внимательно, моя малышка, — а у нас с Брэндоном должна была быть дочка — сейчас бы весело носилась взад-вперёд, и уже мне бы приходилось следить, чтобы она не врезалась в очередной угол. Хотя, кто знает — будем надеяться, что мне ещё представится такой шанс. Ты, кстати, как своего карапуза собираешься назвать? — Мы пока ещё не думали об этом, — честно признаюсь я. — Впереди ведь ещё столько времени. — Вот тебе мой совет — не затягивай с этим делом. Чем скорее определитесь, тем лучше. Сразу решите кучу проблем. Мы вот с Брэндоном до последнего не могли выбрать между Наташей и Амалией, а потом, словно по щелчку пальцев, снизошло озарение: Виктория! Звучно, красиво, а, главное, со смыслом. — Победоносная, — догадываюсь я. Мелани кивает и её губы изгибаются в слабенькой искренней улыбке. — Ага. Теперь же это имя использовать нельзя — не принято у нас на Земле называть в честь умерших. — Но ведь все когда-нибудь умирают! Я уверена, что на вашей планете жил человек, которого бы звали так же, как и тебя. Она улыбается чуть шире и хмыкает, разведя руки в стороны. — Ну вот такие у нас обычаи, не подлежащие сомнению. Считай, как воля вашей Эйвы, так что теперь придётся рассмотреть другие варианты. Впрочем, парочка предложений у меня уже есть: если родится мальчик, то назовём его Виктором — и нет, Хайрани, это не одно и тоже, — а если девочка, то Глорией. В конце концов, слава от победы неотделима, не так ли? Поспорить с этим трудно, а я и не собираюсь, тем более что вопрос, судя по всему, был чисто риторическим. Не дожидаясь ответа, Мелани встаёт с кушетки и с наслаждением потягивается, разминает затёкшие ноги и шею. — Будь осторожней, — предупреждает её на всякий случай Хелен. — У тебя может начаться сильное головокружение. — Да-да-да, — Мелани, очевидно, слушает доктора вполуха. Интересно, это особенность её характера, или она даже по истечению десяти лет помнит все инструкции? — Если почувствую себя хоть чуточку неважно, сразу притопаю к тебе. А сейчас прошу меня извинить: я что-то задержалась, а Брэндон наверняка не находит себе места от беспокойства и раздражает окружающих своим бесконечным трёпом. Надо как можно скорее утихомирить будущего папашу, прежде чем его кто-нибудь не прихлопнул. Мелани удаляется лёгкой, пружинящей походкой, ни на йоту не выдающей ни её физического недомогания, ни внутреннего самочувствия, которое, в чём я теперь даже не сомневаюсь, далеко от идеального. Когда женщина проходит мимо, она скользит тёплым взглядом по моему животу, и я от всего сердца желаю, чтобы и она могла прочувствовать это счастье. Хотя, почему «могла»? Обязательно прочувствует и разделит его со своим… мужем?..партнёром? А, впрочем, какая разница? — Не ожидала, что её так прорвёт на откровенность, — говорит Хелен. — Обычно Мелани держит всё в себе, никому не открывается. Брэндону и тому приходится из неё всё клещами вытаскивать, если ты понимаешь, о чём я. — Понимаю. Ты прости, но мне тоже пора идти. Если Мелани ещё раз зайдёт, передашь ей от меня привет? — Всенепременно, — клятвенно заверяет меня доктор и вдруг кивает на монитор. — Уверена, что не хочешь узнать пол будущего ребёнка? На твоём сроке это уже вполне возможно. — Ой, нет! — быстро отказываюсь я, с недоверием косясь на металлический агрегат. Само собой, глупо предполагать, что Хелен желает мне зла, да и Мелани эта штука нисколько не навредила, но я всё-таки предпочитаю держаться от человеческих машин на приличном расстоянии, какими бы чудотворными они ни были. — У нас тоже, как сказала Мелани, обычаи, которые ни в коем случае нельзя нарушать. — Ну да, как я могла забыть! — Хелен хлопает себя по лбу, подняв на меня смущённый взгляд. — Воля Эйвы, да? Верно, на всё воля Великой Матери. Только она решает, кому родиться, а кому умереть, когда приходит время мира, и когда наступает час войны. Мы не всегда можем понять её желания и с таким же трудом принимаем кажущийся несправедливым вердикт, но в итоге правда всегда остаётся на стороне Эйвы, и так и останется до скончания времён. Попрощавшись с доктором, я покидаю маленькую комнатку и, сняв с шеи уже успевшую надоесть маску, с наслаждением вдыхаю свежий воздух, оставив позади железные домики людей. Именно после посещения их базы родной воздух ощущается слаще, чем когда-либо, вплоть до того, что от него можно опьянеть почти столь же сильно, как и от кавы, которую я, по единодушному настоянию тсахик, мамы и Нейтири, не брала в рот вот уже несколько месяцев. Совру, если скажу, что за это время у меня ни разу не возникло соблазна пригубить заветный напиток, но я готова отказаться от него навсегда, если так будет лучше для ребёнка. Я украдкой озираюсь по сторонам, убеждаясь, что за мной не следит парочка излишне любопытных глаз, и присаживаюсь на корточки перед одним из множества деревьев, чей толстый ствол надёжно скрывает меня от ненужного внимания. Аккуратно достаю из ниши между корнями лук и три стрелы — все остро заточены и смазаны ядом, чтобы поразить добычу с одного выстрела. Я точно знаю, в какой части леса снуют охотники в это время, и с лёгкостью могу сделать так, чтобы не пересечься с ними — достаточно лишь избегать нескольких проторённых троп и внимательно прислушиваться. Выученным движением перекидываю лук через плечо, но на сей раз тетиве не удаётся ровно лечь вдоль живота. Прочно сплетённые между собой нити то и дело соскальзывают с округлившегося чрева, и в какой-то момент я прекращаю тщетные попытки, с нескрываемым раздражением снимая лук и едва ли не отбрасываю его в сторону, однако в последнюю секунду одумываюсь. Подумаешь, успокаиваю я себя, нашлась проблема. Лук можно спокойно нести в руке, в другую взять стрелы — вот и вся сложность! Но что же тогда останавливает меня от того, чтобы осуществить задуманное и отправиться в лес, на охоту, о которой я так давно грезила? Почему вместо этого я мнусь в нерешительности, проверяя прочность тетивы и остроту наконечников, хотя сделала это уже несколько раз, прежде чем спрятать оружие между корнями? Стрелы беспомощно выпадают из потной ладони, и рука сама собой скользит на живот, готовая защищать растущую там крошку любой ценой. Но защищать от чего, если опасностью и не пахнет? По телу вновь пробегает ставшая привычной дрожь — холод вначале и следующий за ним жар. Не такая сильная, как в первые разы (хотя, возможно, это я уже просто приспособилась к ней), но от того не менее настораживающая. Эйва, неужели это ты пытаешься мне что-то сказать? — Рани, вот ты где! Я тебя уже везде обыскался! Ло’ак появляется из ниоткуда, точно вырастает из-под земли, и от неожиданности я роняю ещё и лук. Юноша пробегает по нему взором, а затем натыкается и на стрелы. Подозрительно прищуривается, смотря на меня с нескрываемым осуждением. — Что-то случилось? — спрашиваю я настолько непринуждённо, насколько могу. — У тебя крайне обеспокоенный вид. — Да ничего особенного, — Ло’ак подходит ближе и наклоняется, подняв одну из стрел. Придирчиво крутит её в руке, тщательно осматривая со всех сторон, а затем вдруг пронизывает меня своим знаменитым пытливым взором, унаследованным от отца, — просто мне вдруг показалось, что моя обожаемая жена собирается проигнорировать мою просьбу. Но я ведь ошибаюсь, не так ли, Рани? Я точно знаю, что легко могу обвести супруга вокруг пальца. Он не дурак, а я — не сторонница вранья, но всё же существует на свете такая вещь, как «женские чары», против которых любой влюблённый мужчина бессилен, и нет ничего постыдного в том, чтобы иногда прибегать к этой непостижимой для сильного пола магии. Результат, как правило, превосходит все ожидания. От чего-то в голове проскальзывает мысль, что, Мелани бы именно так и поступила. Хотя, если так подумать, эта женщина скорее просто поставит своего возлюбленного перед фактом, чем будет юлить и изворачиваться, и не дай Эйва кому-то встать у неё на пути. Как будто это может уберечь от беды. — Ты прав, Ло’ак, — я беру мужа за руку и тот, быстро поняв, что к чему, делает шажок ко мне. Наклоняется и мы соприкасаемся лбами, разделяя такой интимный, но, в то же время, невинный момент. — Давай пойдём домой. Нам предстоит много обсудить. А охота… Что ж, охота подождёт.

***

— Я уже сказала — нет! — Да ладно, тебе, Рани, отличное же имя! — Человеческое имя, — подчёркиваю я. — Не пойми неправильно, я не считаю абсолютно всех людей подонками, и уж точно не собираюсь негативно отзываться о том, как их зовут, но наш ребёнок будет носить имя, данное народом На’ви, и это не обсуждается! Ло’ак надувает губы, совсем как малолетнее дитё. Вся его поза — сложенные на груди руки, скрещенные ноги и взметнувшийся за спиной неугомонный хвост — просто кричат о том, насколько юноша не согласен с моим решением. Казалось бы, неужели так сложно уступить супругу, который все эти месяцы носится со мной как с писаной торбой, буквально заваливая своей любовью и заботой? Ответ простой: да, сложно, если дело касается имени для нашего первенца. — Никак не пойму, что ты упёрлась, как титанотерий в грязи? — бубнит Ло’ак, прожигая мне спину обидчивым взглядом, в то время как я ни в чём не бывало принимаюсь за нарезку фруктов к ужину, предоставив, как и полагает примерной жене, своему ненаглядному возможность вариться в собственном недовольстве до тех пор, пока его окончательно не отпустит. — Имя ведь даже звучит, как исконно на’вийское, да и фильм тот тебе очень понравился, иначе бы ты не пересматривала его три раза. К слову, ты заметила, что этот Киану чем-то похож на твоего отца? — Ты только при нём такое не ляпни, а то мне не очень хочется остаться молодой вдовой с ребёнком на руках. — Да ладно тебе! — младший сын Джейка беспечно улыбается, откинувшись на локти. — По-моему, Карнук ко мне даже немного проникся. Я скептически изгибаю надбровную дугу, но не спешу переубеждать Ло’ака в обратном. Кто знает, может быть он не так уж и не прав. Во всяком случае, за все эти месяцы, начиная с известия о моей беременности, папа всего два раза позволил себе язвительные замечания в сторону юноши. Впрочем, тот довольно легко и будто бы даже с удовольствием их парировал, наведя меня на мысль, что новоиспечённые тесть и зять, возможно, наслаждаются этим мнимым противостоянием. Изредка они позволяют духу соперничества взять над собой верх, когда дело доходит до стрельбы из лука, полётов на икранах или даже простого умения вить верёвки и плести сети, но мы с мамой не возражаем. Как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало и не влезало в очередную драку. Перед Ло’аком опускается блюдо с аппетитно дымящимися кусочками мяса и перемолотым в пюре корнеплодом, которое надлежит зачерпнуть любезно предоставленными съедобными листьями. Юноша мигом подбирается, приняв положение сидя, и жадно вдыхает аромат еды, да так, что глаза под прикрытыми веками вздрагивают, закатываясь от удовольствия. Лучше комплимента и не придумать. Он ловко подцепляет подрумянившийся ломтик двумя пальцами и отправляет в рот. Глотает, даже толком не проживав, и жадно черпает пюре из тарелки, словно опасается, что я сейчас заберу у него ужин. Мне же остаётся только обречённо закатить глаза, когда Ло’ак, к моему полнейшему неудивлению, заходится надрывным кашлем и остервенело бьёт себя по груди, силясь протолкнуть вставший в горле кусок. Хорошо, что я ещё с утра набрала воды у ручья, иначе бы пришлось моему ненаглядному давиться до потери сознания. — Не смей мне тут помирать! — я грозно зыркаю на мужа, пододвигая к нему заполненный до краев кувшин. Младший сын Джейка хватается за него, точно утопающий за брошенную верёвку, впивается пальцами в глиняные бока и приникает к горлышку, принимаясь остервенело хлебать воду. Бульк-бульк, бульк-бульк. — Только не подумай, что с твоей стряпнёй что-то не так! — бросается заверять меня Ло’ак сразу же, как от застывшего в глотке препятствия удаётся успешно избавиться. — Всё чертовски вкусно, я чуть себе язык не отгрыз! Впрочем, как и всегда. — Вот-вот! — я картинно задираю подбородок и недовольно надуваю губки. — Жена для тебя старается, готовит, не покладая рук, наводит дома уют, лишь бы дорогому супругу было хорошо, а ты ещё со мной споришь. — Я?! — юноша заламывает руки с чувством оскорблённой невинности, широко распахивает глаза и приоткрывает рот в громком возмущении. — Я с тобой спорю? Разве между нами ранее не состоялся разговор о том, чтобы дать ребёнку особенное имя? — Под «особенным именем» я имела в виду то, которое бы не носили наши друзья и близкие. Хочу, чтобы оно было единственным в своём роде. Вот только не начинай снова! — отдёргиваю я Ло’ака прежде, чем он успевает в который раз завести песню о том, насколько звучно и прекрасно «Киану». — Неужели тебе будет по душе, если нашего сына станут обзывать «виновником» или чем-то в этом роде Kian с языка На’ви переводится как «вина»? — Ну, знаешь ли, мне порой тоже хочется величать тебя не иначе как «язвочкой», хотя, прошу заметь, что твоё имя к этому слову никакого отношения не имеет. Или это у тебя такая тактика: задобрить меня едой, чтобы получить желае… В лицо ему прилетает метёлка душистых трав, и Ло’ак ойкает скорее от неожиданности, чем от реальной боли, недоумённо смотря на свалившийся к его ногам растрепавшийся пучок. Да этой сволочи ещё повезло, что он личиком вышел, иначе я бы не стала гнушаться пускать в ход высеченный из камня жернов! — Так я, по-твоему, язва? — юноша не успевает и пикнуть, прежде чем крупная львиная ягода врезается ему прямо в лоб под громкое шипение, оставив после себя зелёную кляксу. Сок стекает вниз вместе с мякотью, пачкая брови и попадая на ресницы. Ошарашенное лицо мужа говорит громче тысячи слов, но он сам виноват — нечего было выводить из себя беременную женщину, которая и в обычном-то состоянии не всегда прислушивается доводов рассудка, что уж говорить про сейчас, когда вовсю бушуют гормоны, а перепады настроения случаются столь же часто, как Тук требует у родителей младшего брата или сестру. — Вот, кем ты меня считаешь? Язвой?! Да я тебя!.. С завидным проворством, которого не поубавилось даже с ростом живота, я оказываюсь возле Ло’ака и без обиняков толкаю его в грудь, резво нависая сверху. Стискиваю ногами его бёдра, чтобы никуда не сбежал, и при других обстоятельствах эта поза могла бы стать началом более интересного времяпрепровождения, но я слишком зла, а Ло’ак — слишком потрясён моим отнюдь не страстным напором, и о приятностях приходится забыть на неопределённый срок. — Рани! Рани, прекрати… Ауч! Прости! Прости меня! Я был не прав, слышишь, не прав! Я не ставлю перед собой задачи задеть младшего сына вождя по-настоящему и отделываюсь лишь лёгкими шлепками и ненавязчивыми стараниями придушить этого засранца. Знаю, что ощутимого вреда от моих действий не будет, тем более что Ло’ак успешно сопротивляется, без устали извиваясь, и силится перехватить мои запястья в попытке оттянуть их подальше от своей шеи. — Не прав? Не прав, говоришь?! Я покажу тебе, как оскорблять жену! Думаешь, я всё просто так спущу тебе с рук? Не дождешься, милый! Две недели, нет, месяц без секса! Посмотрю я, как ты теперь попляшешь! — Месяц? — громко возмутился мой ненаглядный, на мгновение даже перестав отбиваться. — Да ты же первая не выдержись… Мать твою, только не хвост!

***

Рука скользнула вниз под набедренную повязку и пальцы ласкающими движениями прошлись по половым губам, забираясь между складочками. Я выгнулась, откинувшись головой на скомканное покрывало, и громко застонала, погрузившись внутрь на одну фалангу. Нестерпимый жар, скопившийся внизу живота раскалённым огненным жаром, и не думал пропадать, и, кажется, лишь возрос от моих тщетных попыток удовлетворить себя самой. С приглушённым стоном, полным разочарования, я переворачиваюсь на бок, не переставая стимулировать клитор. Пришлось заранее занавесить наш с Ло’аком семейный гамак всеми имеющимися в наличии одеялами, чтобы уж совсем откровенно не дрочить на глазах у всего племени, однако здравый смысл, стыд и вероятность всё-таки быть пойманной за столь непристойным занятием волнуют меня меньше всего. Хочется, до смерти хочется достичь пика и, наконец, получить желанную разрядку, однако, как бы усердно я не работала пальцами, мысленно представляя перед собой разгорячённое тело супруга, долгожданное наслаждение никак не хочет приходить. Только тело начинается сотрясаться в приятных судорогах, только мне кажется, что вот, ещё совсем чуть-чуть — и всё возвращается на круги своя, оставляя меня жутко возбуждённой, но неудовлетворённой. — Да что же такое! — едва не всхлипываю я, когда очередная волна удовольствия отступает, так и не достигнув берега. Впрочем, я совру, если скажу, что причина, по которой оргазм весело показывает средний палец, мне не известна. Если не исполнять угрозы, то тебя перестают бояться и воспринимать всерьёз. Разумеется, такого я допустить не могла, а потому свято следовала своему обещанию, держа Ло’ака от себя на расстоянии вытянутой руки. Поначалу это выглядело очень забавно: поняв, что я не шучу, и отныне доступ к моему прекрасному телу для него ограничен, юноша принялся, что называется, вспахивать землю. Начал он с милых знаков внимания и ненавязчивого флирта, постепенно переходя к более решительным действиям, и, признаться честно, несколько раз мне было чертовски сложно не поддаться на провокации мужа, оседлав его прямо на месте, но я держалась. Стиснув зубы и ноги, между которыми в последнее время стремительно становилось мокро от одного лишь жаркого взгляда, но терпела. Я не могу точно сказать, отступил ли младший сын вождя окончательно или просто решил затаиться и выждать подходящего момента (а с его характером второй вариант мне представляется наиболее вероятным), но вот уже несколько дней он тих, подобно штилю на море. И, надо же было такому случиться, что именно сейчас я нуждаюсь в нём больше всего! Пойти к Ло’аку первой — значит, признать своё поражение, а потом ещё долго терпеть смешки от юноши, который, очевидно, не упустит шанса при каждой удобной (и не очень) возможности упомянуть о моём неудавшемся воздержании. С другой стороны, моё перевозбуждение, не находящее выхода, может пагубно отразиться не только на моём, но и на состоянии окружающих, ведь что может быть страшнее злой неудовлетворённой беременной женщины? «Это всё ради ребёнка!», — твержу себе я, поправляя набедренную повязку и осторожно выглядывая из импровизированного укрытия. Снаружи полдень и, к моей большой удаче, ближайшие к нашему гамаки оказываются пусты, а значит никто не слышал моих всхлипов и вздохов. Во всяком случае, я уповаю на это. Если память, занятая, в основном, мыслями о сексе, меня не подводит, Ло’ак должен быть на стрельбище — тренировать будущих охотников обращению с луком и наблюдать, чтобы никому в глаз не прилетела стрела. Возможно, мне придётся оторвать его от занятий, но его ученики зато смогут передохнуть, а их наставник — вкусить сладкий плод, до которого не мог дотянуться порядка двух недель, так что, как ни посмотри, а везде одни плюсы. Сложно сказать, сколько у меня уходит времени на то, чтобы добраться до тренировочной площадки, однако то, что я уже совсем скоро слышу громкие голоса, явно говорит о моей способности двигаться быстро и стремительно даже при наличии немаленького животика. Мне навстречу выбегает ребятня с тренировочными луками наперевес: кто-то проносится мимо, не обращая на молодую беременную На’ви особого внимания, другие же — в основном девочки — замедляют шаг, с любопытством и детской непосредственностью мой разглядывая выпирающий живот. Я тепло улыбаюсь им, не чувствуя ни капли дискомфорта от подобного пристального внимая, когда меня вдруг окликают: — Рани, всё хорошо? Ло’ак, с его жилистым, подтянутым телом, которое, в некоторой степени, унаследовало человеческое строение, всегда смотрелся, смотрится и, очевидно, будет смотреться донельзя соблазнительно, однако, когда по нему ещё и бегут капли пота, а мышцы напряжены после длительных физических упражнений — вот отдельный вид совращения. Я жадно скольжу взглядом вниз от мощной шеи по волевым плечам, широкой груди, что высоко вздымается при каждом вздохе. Одну руку юноша упирает в бок, совсем близко к тазовой кости и узлу набедренной повязки, а второй прикрывает глаза, скрываясь в тени ладони от яркого солнца. О, да, всё определённо хорошо. — Идём, — сграбастав малость удивлённого таким поворотом мужа за запястье, я тащу его за собой, в сторону стрельбища, но прохожу мимо него, устремляясь вглубь зарослей, где, как мне известно, есть маленькая, размером с ноготок полянка, надёжно скрытая от посторонних глаз. Судя по всему, с обучением на сегодня покончено, а значит на тренировочную площадку точно никто не заявится. Идеально вдвойне. — Рани, ты меня пугаешь, — в голосе младшего сына Джейка страха ни на грамм, но к причудам своей беременной жены он ещё явно не привык, а потому относится к моим выкрутасам настороженно, точно ожидает подвоха. — Точно ничего не случи… Я толкаю его к ближайшему дереву, не давая вставить и слова, и прижимаюсь губами, поймав сорвавшийся удивлённый вздох. Вопреки обыкновению, я не прикрываю глаза, а внимательно наблюдаю за каждой эмоцией, отражающейся на юношеском лице. При этом мои руки не перестают блуждать по желанному телу, слегка царапая влажную кожу ногтями, и я улыбаюсь в поцелуй, когда лицо Ло’ака искажается в сладостной муке, стоит мне нащупать ощутимый бугор под плотной тканью. На мгновение я отстраняюсь от мужа, хитро взглянув на него исподлобья. Он загнанно дышит, облизывая губы и ощущая на них мой вкус. Взор поплывший, затуманенный, но в нём по-прежнему полыхает огонёк благоразумия и самоконтроля: Ло’ак осторожно придерживает меня за талию, изо всех сил стараясь сделать так, чтобы мой живот ненароком не пережало, и меня захлёстывает волна небывалой нежности к этому юноше, ненадолго перекрыв даже пламя возбуждения. Голову посещает внезапная шальная мысль, и я лукаво улыбаюсь краешками губ, под участившееся дыхание Ло’ака опускаясь на колени. — Рани, что ты задумала? «А разве это не очевидно?» — спрашиваю я одними глазами, пока пальцы ловко расправляются с завязками. В этот раз узелки затянуты гораздо крепче, чем прежде — вероятнее всего, младший сын вождя и не предполагал, что сегодня я вознамерюсь взыскать с него супружеский долг, который сама же отказалась исполнять. Я, признаться, до последнего момента тоже. Ненужный кусок ткани падает к ногам юноши и перед моим лицом оказывается покачивающаяся головка, на кончике которой выступает капля белёсой смазки. Всё происходит в точности, как в одним из видео на планшете Норма, которое я тайком посмотрела по прилёту в Оматикайя, не в силах выкинуть из головы то, как в нашу первую брачную ночь Ло’ак до исступления ласкал меня языком. Несложно было догадаться, откуда младший сын вождя подчерпнул столь полезные знания, и мне до ужаса захотелось узнать, какие ещё тёмные тайны можно отыскать в дебрях человеческой «видеотеки». Обнаруженное в тот день изменило мою жизнь навсегда: никогда прежде я не испытывала такой объёмный спектр эмоций, связанный с просмотром людских фильмов. Меня штормило от искреннего непонимания происходящего до глубокой заинтересованности и озадаченности, от яркого смущения и всепоглощающего стыда до искреннего отвращения и, наконец, глубокого возбуждения, из-за которого я не могла отлипнуть от экрана несмотря на все вышеперечисленные чувства. Хотелось попробовать всё и сразу, и вместе с тем забыть об увиденном — настолько кино в этот раз ударило по моей нежной психике. Я неоднократно представляла, как опробую новые умения на муже, но в конце концов несвойственная мне робость брала верх до тех пор, пока, как мне тогда казалось, не забросило все постыдные идеи в далёкий колчан. И вот, пожалуйста: я стою на коленях перед Ло’аком, не меньше минуты внимательно осматривая его член, и никак не могу решиться приступить к делу, хотя природное естество услужливо подсказывает, как следует поступить дальше. — Рани, — юноша нежно проводит пальцами по моему лбу, убирая выбившиеся прядки, а потом гладит по щеке и обхватывает подбородок, приподнимая, — тебе не обязательно это делать. Как будто я сама не знаю! Неужели для него я сейчас выгляжу настолько жалко, что у юноши нет желания продолжать? Нет, будь это правдой, стояк бы давно упал, и я уж постараюсь, чтобы такого не случилось. — Но я хочу, — говорю я и осторожно обхватываю головку губами. Ло’ак содрогается, точно от удара током, невольно дёргает тазом, загоняя член мне в рот дальше, чем я бы сейчас могла принять. — Твою мать, Рани, прости! — он испуганно подаётся назад, как только я захожусь кашлем от столь резкого вторжения, и уже готов прекратить всё, ради чего я затеяла авантюру с затаскиванием в кусты, но я вцепляюсь супругу в бёдра, не позволяя отстраниться окончательно. — Тихо, — командую я, и младший сын Джейка действительно замирает, пускай на лице его и отражаются явные сомнения. — Просто… Просто не шевелись, ладно? Тогда я сделаю тебе очень хорошо. Нам обоим. Новая попытка даётся мне с куда большим успехом, в первую очередь, потому что Ло’ак внимает моим словам, пожалуй, слишком буквально: юноша полностью опирается о ствол дерева, вцепившись в кору, хотя я была бы совсем не против, положи он свои руки, например, мне на голову, пропустив между пальцев волосы и, возможно, даже немного надавив. Во всяком случае, в тех образовательных фильмах все партнёры так поступали, но Ло’ак так опасается причинить мне непреднамеренную боль, что теперь скорее сдерёт все ногти о твёрдую кору, чем прикоснётся ко мне. Главное в оральных ласках, если верить человеческим видео — это действовать деликатно, максимально осторожно и не задевать нежную кожицу зубами. С учётом того, что у землян нет наших длинных клыков, мне приходится основательно потрудиться, чтобы избежать неприятных ощущений, но, судя по тому, как загнанно дышит юноша, то и дело срываясь на краткие стоны, получается у меня весьма неплохо. Сначала — едва коснуться головки, приласкать её губами, затем — провести языком во всей длине, не забывая при этом уделить время набухшим яичкам. Я перекатываю их в ладони, мысленно удивляясь тому, как они потяжелели, пока надеваюсь ртом чуть дальше. Понимаю, что захватить член полностью, как та девушка из кино, не смогу, а потому безостановочно целую, невольно и до безумия пошло причмокивая, ласкаю, с усилием втягивая щёки, и искренне надеюсь, что не выгляжу смехотворно со стороны. Однако, подняв взгляд, я лицезрею, как Ло’ак, закусив губу едва ли не до крови, жмурится, качает головой из стороны в сторону и что-то лихорадочно шепчет. Что-то, что я никак не могу расслышать, но это становится абсолютно неважным, когда юноша, мягко надавив мне на плечо, вдруг отстраняется — это происходит как раз в тот момент, когда член на его языке начинает пульсировать, предвещая скорую разрядку, и я в растерянно смотрю на мужа снизу вверх, не понимая, почему он решил остановиться. Всё становится на свои места, стоит младшему сыну вождя опуститься вниз. Я оказываюсь откинута на спину столь быстро, что не успеваю и пикнуть, чисто механически раздвигая ноги, чтобы позволить Ло’аку улечься между ними. Тот было опускается, но, внезапно спохватившись, обеспокоенно оглядывает внушительное препятствие, возникшее между нами, а затем осторожно переворачивает меня, ставя на четвереньки, предупредительно обхватив живот и поддерживая его, чтобы ненароком не придавить. — Что же ты творишь, Рани? — шепчет он мне в самое ухо, прикусывая мочку, пока рука оперативно проникает под набедренную повязку, и через мгновение я осознаю, что совершенно открыта перед юношей. Моё нетерпеливое движение бёдрами говорит громче любых слов. — Моя малышка… Ло’ак толкается аккуратно, едва вводя головку, но, убедившись, что я не только не чувствую себя некомфортно, но и горю желанием продолжить, начинает двигаться более активно, и чем быстрее становится темп — тем громче звучат наши голоса. Я не могла и помыслить, что ощущения могут быть настолько яркими после длительного перерыва — даже в Ириноуэ вплоть до того, как мы установили тсахейлу (а такое ничто не переплюнет), я чувствовала себя счастливой, заполненной — как в прямом, так и в переносном смысле, но чтобы вот так, до сносящего любые преграды огня, стремительно разливающемся внутри, до невозможности просто пошевелить языком — никогда. Потому, когда муж заставляет меня выпрямиться, и, не выходя, усаживает на колени спиной к себе, из груди вырывается лишь слабый стон, ибо на большее севшего голоса уже не хватает. — Рани, я почти… Я коротко киваю в унисон его слов, ни на секунду не вдумываясь в их значение, и завожу руку назад, вцепившись в бедро Ло’ака с одной лишь целью — прижать его настолько близко, как только можно, вплавить в себя, чтобы не иметь возможности разлепить тела после. Не разделиться уже никогда. На сей раз я дохожу до пика первой — запрокидываю голову, полностью откинувшись на грудь младшего сына Джейка, и распахиваю рот в немом крике, обессиленная, измождённая и довольная до скачущих перед глазами звёздочек. Ло’аку оказывается достаточно одного моего расслабленного вида, чтобы с тяжёлым вздохом облегчения дойти до пика самому. И даже после этого он не отпускает меня из объятий; ждёт, когда уляжется прошедшая по телу дрожь, не переставая поглаживать живот, и эти прикосновения кажутся мне более интимными, чем всё то, чем мы занимались до этого. Потеряв на время связь с реальностью, я прихожу в себя, лежа на груди мужа. Самыми кончиками пальцев одной руки он выписывает на моём плече понятные лишь ему узоры, а вторая всё также покоится на животе, посылая волны тепла и умиротворения. — А я ведь знал, что ты сдашься первой, — подмечает юноша, и у меня даже нет необходимости видеть его лицо, чтобы представить на нём самодовольную улыбку. — Правда не ожидал такой выдержки, но результат превзошёл все ожидания. Знаешь, Рани, если каждый период твоего воздержания будет заканчиваться именно так, то я не прочь порой потакать твоим капризам. «Ты и так будешь им потакать, — думаю про себя и протяжно зеваю, когда сладкая дремота ненавязчиво укрывает меня своим покрывалом под названием «спокойствие» и одеялом «безмятежность», — но пока… Пока можешь отдохнуть с нами». Только не уходи. Никогда. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах.

***

— Держите её! — Не стой столбом, принесите воды! — Ло’ак, уйди! От тебя никакого толку! Я громко вскрикиваю, едва не падая, но кто-то успевает подхватить меня под локти, осторожно ставит на колени и заставляет нагнуться, и я стискиваю в ладонях мягкую траву, вырывая её вместе с дёрном, стоит этой пытке продолжиться после мимолётного затишья. Низ живота охвачен острой болью, точно в меня вонзили нож и теперь разрезают поперёк, кромсая внутренние органы до тех пор, пока от них не останется одна кровавая каша. Кругом гомон, суета, шум и гам стоит такой, словно мы вновь на войне, только теперь я не неустрашимая воительница, несущая врагам смерть, а корчащаяся от боли молодая мамочка, чей малыш, ещё даже не появившись на свет, уже устроил ей сладкую жизнь. — Тужься, Хайрани, тужься! — голос Мо’ат слышится сквозь пелену. — Эйва с нами, Эйва направит тебя и твоё дитя. Хочется заорать, что Великая Мать, видимо, указала новорожденному неверный маршрут, но сил говорить больше нет; их не было с тех самых пор, как посреди ночи я вначале ощутила длинный спазм, а затем — удар, ещё один, целая волна тянущей боли, нахлынувшей столь неожиданно, что я толком не успела среагировать: издала один-единственный судорожный вздох, разбудивший Ло’ака, а потом лишь тихо всхлипывала, не в силах сдержать катящиеся по щекам слёзы. Кто привёл меня к тсахик, как я сюда добралась, сколько уже мучаюсь в этой агонии — не имеет никакого смысла, пока мои страдания не прекратятся. Я знала, что легко и просто не будет, но считала, что, коль смогла одолеть Небесных людей, даже после столкновения с их железным оружием, то роды не станут таким уж большим испытанием. Куда труднее было подготовиться морально, особенно, когда Мо’ат предсказала, что ребёнок должен прийти в этот мир со дня на день. Всё отведённое нам с Ло’аком время мы тщательно готовились к появлению нового члена семьи, хотя основные приготовления были завершены задолго до объявления тсахик. Игрушки, обереги, слинги, одеяла и полотенца, а также целебные травы в огромном количестве, призванные помочь мне восстановиться после родов — всего этого, благодаря усилиям двух семей, было в избытке. Не хватало только самого — малыша, и тот, очевидно, решил разобраться с таким недоразумением как можно скорее, а для своей миссии избрал самый поздний час. Чувствую, как давление на живот слегка ослабевает. Капельку, самую малость, но достаточно, чтобы я испытала прилив облегчения: значит, всё идет как надо. Значит, совсем скоро я возьму на руки своего сына… Я упираюсь лбом в прохладную землю, втягиваю носом воздух и длинно выдыхаю ртом, и так — несколько раз. Тужусь, следуя словам Мо’ат, и пот течёт с меня уже в три ручья, попадая в глаза, рот, ноздри. На языке — солёный привкус, в ушах — полный гвалт, и вокруг не существует ничего, кроме меня, чёртовых схваток и ребёнка, что рвётся в этот мир. Некто хватает меня за плечо, гладит по спине, шее, волосам, говорит голосом взволнованным, но полным такой искренней нежности, что я даже поднимаю голову, дабы посмотреть, кто это снизошёл до меня. Ло’ак. Конечно, кто же ещё это может быть? Супруг — единственный мужчина, которого допускают присутствовать по время родов, и юноша просто не может бросить меня одну в такой момент. Если бы бросил — я бы убила его сразу же, как родила. — Тужься! Вот он — последний рывок. Я обессиленно заваливаюсь в объятия мужа, когда меня перестаёт разрывать в клочья изнутри, а место боли занимает дрожь, но не судорожная, а полная тягучего облегчения; та, которая приходит в конце долгого, полного труда дня. Мышцы покалывает, низ живота всё ещё пульсирует, но проклятая резь постепенно уходит, и Ло’ак, прижимающийся губами к моему лбу, ещё больше способствует этому. — Ты справилась, — слышу его теперь ясно и отчётливо. — Умница, родная, молодец. — Где он? — я едва шевелю пересохшими губами. — Где мой сын? Младший сын Джейка помогает мне сесть, и, понимая, что сейчас я не смогу удержать равновесия при всём желании, аккуратно придерживает за плечи. — Эйва с тобой, дитя, — Мо’ат, с застывшими на глазах слезами радости, передаёт мне в руки своего новорожденного правнука, и за спиной тсахик я впервые замечаю Кири: подруга растрёпана, в свете огоньков на коже блестят капли пота, но она широко улыбается, оттопыривая два больших пальца, и я просто не могу не улыбнуться в ответ — вымученно, но так счастливо. — У тебя родился прекрасный малыш. Невозможно описать те чувства, когда ты впервые видишь своего ребёнка, когда касаешься его и можешь обратиться вот так, напрямую, а не поглаживая живот долгими вечерами, в надежде, что дитя как-то услышит твои слова. Конечно, сейчас он ещё ничего не поймёт, но пройдёт немного времени, и я уверена, что сын начнёт откликаться на мои слова, ощутит ту всепоглощающую любовь, что я готова ему подарить. Не сдерживаясь более, я плачу вслед за Мо’ат, прижимая своего сына к груди. Такого маленького, такого беззащитного. Сквозь полупрозрачный кокон отчётливо разглядывается крошечное тельце: кажется, что он просто спит, свернувшись калачиком, и лишь нервный отросток куру, пока что не спрятанный в косе, вырывается за пределы оболочки. Я мягко касаюсь его пальцами, и младенец вздрагивает, вызвав у своего отца невольный смешок. — А ты ведь была права, когда сказала, что мне стоит готовиться к появлению воина, — Ло’ак разглядывает ребёнка как нечто невероятное, и, я готова покляться, что мой взор не сильно отличается. — Я даже завидую, что ты сможешь стать с ним одним целым. — Он продолжение нас обоих, — говорю я, легко целуя мужа в подбородок, чем вызываю вздох умиления со стороны Кири. — Мо’ат, а я уже могу… — Разумеется, Хайрани. Связь дитя с матерью нерушима, словно стол многовекового дерева, она должна сделать его сильнее, дать понять, что в этом мире он не один. Даруй ему свою защиту, свою преданность, свою любовь. Тсахейлу со своим ребёнком мать заключает раз и на всю жизнь, прямо как с партнёром, но в следующие несколько месяцев она будет неразрывна, пока младенец не станет достаточно крепок, чтобы дальше жить самостоятельно. Малыш ещё не наделён воспоминаниями, однако же его эмоции, яркие, живые, неподдельные, бьют через край, хотя он сам этого не осознаёт. Перед закрытыми глазами — яркая вспышка. На то, чтобы привыкнуть к тсахейлу, уходит несколько минут, не больше, и всё равно кажется, будто вся Вселенная с её красками и звуками промчалась мимо, навсегда оставив в наших с сыном душах несмываемый след. — Нгайтел. Его имя — Нгайтел. И пусть кто-то посмеет тронуть его хотя бы пальцем — и пожалеет, что родился на свет. Я убью его. Без малейших колебаний. Не задумываясь. Не жалея ни о чём.

***

— Я вот никак не пойму, — Аканья окидывает меня придирчивым взглядом с ног до головы, особенно задержавшись на боках, — то ли мы просто давно не виделись, то ли ты в самом деле пополнела. — Ох, ну, последний вариант маловероятен, учитывая то, какие тренировки мне регулярно устраивает Ло’ак. — Ммммм, — поиграть надбровными дугами у тёти выходит не так комично, как будь у неё человеческие брови, но я всё равно прыскаю со смеху и первой делаю шаг вперёд, распахивая объятия. — Я скучала по тебе, Рани. — И я по тебе, — утыкаюсь лбом ей в плечо, чувствуя, как начинает предательски щипать в носу. — Очень-очень. За два года под силу сотворить многое. Можно заново отстроить деревню, облететь все леса, а ещё развязать и выиграть войну. Никто не властен над судьбой, кроме Великой Матери, и всё же порой нам удаётся улизнуть от её пристального взора и творить то, что заблагорассудится нам самим. Я не раз думала, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы не… что? Вторжение Небесных демонов? Влюблённость в младшего сына вождя? Встреча с его давнишней возлюбленной, которая привела к последствиям столь плачевным, что душевные раны затягивались куда дольше, чем того ожидала я сама? Повернула ли я судьбу в тот момент, когда Ло’ак обратил на меня внимание, или мы с самого начала были предназначены друг другу? «Философская хрень», как бы я назвала свои размышления, оставайся и дальше бунтующим подростком, нередко посещала мою голову и после тсахейлу с Ло’аком, когда все трепещущие вопросы казались решёнными, и после рождения Нгайтела. Особенно после его рождения. У меня была любовь мужа, забота матери и поддержка со стороны свекрови и подруг, но порой, в редкие ночи, когда, мучимая бессонницей, я считала звёзды на таинственном чёрном небосводе, желание поделиться своими сакральными мыслями с тем, кто мог бы меня безоговорочно понять, усиливалось в разы. Я полностью доверяла Ло’аку, без страха делилась с ним своими переживаниями и тревогами, зная, что он всегда подставит плечо в трудную минуту, но не всё сакральное предназначалось для его ушей. Не потому, что он бы не прислушался ко мне — юноша бы попросту не смог уразуметь и впитать тот поток размышлений, что я бы на него вывалила, да и ни к чему было обременять его таким объёмом самых несуразных мыслей. Мне был нужен тот, для кого моя точка зрения не казалась бы далёкой, точно солнце, кто мог бы разделить её и просто поговорить, обойдясь без нравоучений и мудрых советов. Проще говоря, мне нужна была Аканья, а как известно мы крайне редко получаем то, чего искренне хотим. Одно моё заветное желание исполнилось, когда я стала женой того, кого полюбила всем сердцем, но даже этот путь был куда более труден и тернист, чем я ожидала. Казалось бы, за всё перенесённое Эйва должна была меня как-то вознаградить, но богиня, по-видимому, решила, что в качестве приза за мои усердия красавца-супруга более чем достаточно, и я бы не роптала, сочтя такой исход более чем справедливым, если бы мне позволили хоть разок увидеться с Аканьей. Хоть на пару минут, хоть позволив сказать лишь несколько слов, но мне бы хватило. Два года. Ровно столько Великой матери понадобилось, чтобы, наконец, внять моим мольбам. — Нет, всё-таки ты определённо растолстела, — я ойкаю и едва ли не отпрыгиваю назад, когда Аканья, ничуть не церемонясь, щепает меня за живот. — Похоже, твоему муженьку стоит увеличить нагрузку. — Я чуть не задаю вопрос, откуда ей известно о тсахейлу с Ло’аком, но, благо, мне удаётся вовремя себя остановить, поскольку ответ приходит сам собой: Эйва, ну конечно, кто же ещё? Аканья улыбается с хитрым прищуром, и в уголках её глаз я вдруг замечаю редкие морщинки. И почему я никогда не обращала на них внимание раньше, да и были ли они у неё вообще? Ведь тётя погибла совсем молодой… — Рани, я всегда легко распознаю, когда ты морочишь себе голову всякой ерундой, так что, настоятельно прошу, перестань. Ты же не собираешься кукситься в нашу первую за долгое время встречу? — Я бы не куксилась, если бы мы свиделись раньше, — произношу с лёгкой обидой, так выдающей во мне всё ту же маленькую девчонку, которой Аканья вытирала сопли. — Так распорядилась Эйва, — выдаёт тётя простую истину, но при этом по её лицу скользит тень вины. — Я знаю, что была нужна тебе, и искренне рада, что ты смогла преодолеть все невзгоды сама, но теперь, раз нам выпало время, давай проведём его не за печальными разговорами. Поведай лучше о моём внуке! Какой он? Должно быть очаровательный, хотя с такими родителями, которых точно оса укусила в мягкое места, не удивлюсь, если он тот ещё шалопай. И вновь наше излюбленное место — пруд и плоский камень, подозрительно сильно напоминающий тот булыжник, на котором мы с Ло’аком провели первую ночь как супруги. Ещё несколько лет назад я бы непременно залилась краской от таких мыслей, но теперь всё воспринимается гораздо проще, с лёгкой улыбкой и теплотой в груди. — Мда, и ведь есть те, кто сомневается в чудотворной силе любви! — изрекает Аканья, поглядывая на меня из-под прикрытых век. Мы разговариваем обо всём на свете и будто бы ни о чём одновременно: только Аканья спрашивает, как там поживает её братец, а потом резко прерывает меня посреди предложения, чтобы полюбоваться на резвящихся в воде рыбок и обсудить, как их лучше готовить. Это манера общения была свойственна ей всегда — едва утратив интерес к разговору, Аканья, как правило, перескакивала на другую, кажущуюся куда более увлекательной тему, а то и вовсе прекращала беседу, абсолютно не видя в этом ничего зазорного. Впрочем, стоит речи зайти о Нгайтеле, как тётя жадно вслушивается в каждое слово: что он покушал, в какой срок сделал первые шаги, на кого мальчик больше похож (по единогласному мнению, наш сын унаследовал черты как мои, так и Ло’ака, особенно его разрез глаз, однако же, на основании того, что пальцев у Нгайтела четыре, всё-таки небольшой перевес был явно в мою пользу). Аканья не ошиблось, предположив, что наш малыш не сможет долго усидеть на одном месте. Встав на ножки в возрасте, едва перевалившим за полгода, Нгайтел быстро сорвал бурю оваций и всеобщего восхищения, однако же радость от подобного достижения как-то быстро поумерилась, стоило мальчику начать активно познавать окружающий мир, с плавно вытекающими недоразумениями и мелкими (а иногда не очень) неприятностями. Достаточно окрепнув, чтобы бегать, Нгайтел успел несколько раз почти выпасть из семейного гамака, забрести в джунгли, съесть то, что для еды не предназначалось, и, в придачу, едва серьёзно не навредить себе во время игры со стрелами, которые, как казалось, были надёжно спрятаны и специально засунуты как можно дальше. Внимательно слушая, Аканья то фыркает, то укоризненно качает головой, а то и заходится заливистым смехом. Особенно её позабавила история о том, как Ло’ак, в попытке проявить себя лучшим отцом, встал посреди ночи на плач Нгайтела, наивно полагая, что сын просто хочет есть, в то время как на самом деле он обделался, измазав в жёлтом дурно пахнущем креме не только себя, но и люльку. Я также не обхожу вниманием Ми’иру, которая, даже пройдя испытания и став полноправным воином и охотником, предпочитает силкам и поискам добычи своё привычное рукоделие, совершенствуя его день ото дня. Впрочем, при необходимости она легко хватается за нож, так что злить мою сестру я бы не советовала никому, разве что злейшим врагам, что ищут мучительной смерти. Удивительно было и то, что всегда пользующаяся популярностью Ми’иру, даже два года спустя после Унилатрона так и не выбрала себе спутника жизни. Впрочем, нельзя сказать, что это обстоятельство негативно сказалось на её жизни — отец так и вовсе гордится, что хотя бы младшая дочь мудро подходит к выбору мужа. Нетейам, с другой стороны, так медлить не стал, и уже как год наслаждается счастливой супружеской жизнью с Тейр’орой, ожидая появления на свет первенца. По правде говоря, заключить брак им стоило гораздо раньше — уж в чём в чём, а в искренности их чувств никто, видящий полные любви переглядки, не сомневался, — но по какой-то причине эти два пня решились установить связь гораздо позже, чем мы с Ло’аком, чем юноша теперь время от времени и щеголяет: а как же, хоть где-то переплюнул старшего брата! — А ты ещё переживала, что ваши отношения какие-то несерьёзные, мол, всё слишком медленно развивается, — нарочно растягивая гласные, припоминает Аканья наш давнишний разговор. — Помнишь, что я тебе тогда сказала? — Дай ему время. — Вот-вот, и не нужно мне тут глаза закатывать! Кто лучше советчик в мире? Пусть мой братишка подавится своими нравоучениями — я всегда знала, что от них никакого толку. Я не скрыла ничего: ни наших с отцом постоянных конфликтов, не в последнюю очередь по причине его нелюбви к Ло’аку, ни ссор с самим младшим сыном вождя, возникавший, как правило, из-за одной рифовой На’ви, вознамерившейся забрать то, что никогда её не принадлежало. Говоря о Цирее, я уже давно не испытывала ярости или презрения, копошившееся в груди лапками сотен противных насекомых, но вспоминать о девушке всё равно было неприятно. — Но ведь сейчас счастлива? — задаёт вопрос Аканья в конце моей исповеди. Я отвечаю, не задумываясь. — Счастливей, чем когда-либо. — Тогда ступай к ним. Очертания леса и озера начинают расплываться перед глазами, словно кто-то переборщил с водой, добавляя её в краску. Деревья, тянущиеся в небесную синеву и рассекающие её своими могучими ветвями, искрящаяся на солнце гладь воды, тёплая поверхность камня, смеющееся лицо Аканьи — всё тает и растворяется, и означать это может только одно: время, отведённое Эйвой, вышло. Я тянусь к тёте, пытаясь ухватить её за руку, продлить момент нашей встречи хотя бы ещё на мгновение, но пальцы хватают одну пустоту. — Мы ещё увидимся? — мольба в моём голосе отчётлива, но я и не пытаюсь её скрыть. — Увидимся, Рани. Однажды мы всё встретимся здесь, а пока — ступай к своей семье. Они уже заждались тебя.

***

Детская ладошка озабоченно касается моей щеки, чуть нерешительно поглаживая, и я млею от этой незамысловатой ласки, ластясь ближе и едва не мурлыча, как Земные коты. Раньше подобное случалось лишь от прикосновений Ло’ака, но теперь у меня есть целых два любимых мужчины, рядом с которыми я превращаюсь в очаровательную пуську. — Ты видела тётю? — спрашивает Нгайтел с детской непосредственностью, когда я, не без сожалений, разрываю связь с Деревом Душ и подтягиваю сына к себе на колени, зарываясь лицом в его отросшие волосики и жадно вдыхая родной аромат. — Да. — А обо мне рассказала? Фыркаю ему в макушку, в который раз поражаясь, насколько же Нгайтел похож на своего отца — самомнения ему точно не занимать. — Рассказала. И о тебе, и о дяде, и о папе… — А вот с этого момента попрошу поподробнее! За эти два года Ло’ак ничуть не изменился внешне — даже не постарел, как подкалывал его Паук, — но я больше не видела в нём того импульсивного мальчишку, что мог задеть меня одним неосторожным словом. В нём появился тот самый стержень, которым, возможно, обзаводится каждый мальчик, когда сам становится отцом. Ло’ак не понаслышке знал, какого это: нести ответственность за племя и заботиться о ближнем, и всё же груз обязательств, которые свалились на его плечи после рождения сына, нельзя было сравнить ни с чем. Радовало, что муж не ушёл полностью в обязанности молодого родителя и не стал поборником суровой дисциплины, как по его рассказам было в случае Джейка Салли, но оставался тем самым На’ви — иногда легкомысленным, иногда напрочь лишённым такта, — которого я полюбила. — Ой, нечего тут разглагольствовать! — отмахиваюсь я от присевшего рядом с нами Ло’ака. — Аканье было куда интереснее слушать про меня и моего малютку. — Нашего малютку, ты хотела сказать. — Я не малютка! Я воин! — Разумеется воин. Самый что ни на есть настоящий. А знаешь, кто должен быть рядом с любым воином? Другой воин, что всегда прикроет ему спину. Думаю, на эту роль прекрасно подойдёт твой младший брат или сестрёнка, если мама перестанет, наконец, упрямиться, и поможет мне с этим. У меня и имя подходящее есть. Киану… — О, нет, даже не начинай! — Мама, мне нравится! Я хочу братика! Братика! — Прости, Рани, но ты в меньшинстве. Снова. — Вы меня в могилу сведёте, — удручённо бурчу я, и Ло’ак быстро целует меня в плечо, перетянув Нгайтела к себе на колени. — А вот этого не надо! Знаешь, у меня ведь большие планы на эту жизнь и на тебя. — Как и у меня, могучий воин, как и у меня.