Слушай мой голос, я буду рядом
Кажется, это самые долгие сутки в его жизни. Самые долгие аж с тех тоскливых детсадовских времен, когда мама забирала его из подготовительной группы почти всегда самым последним. Но это было не самое плохое в его ситуации. Будучи абсолютно уверенным, что за ним придут, ближе к этому часу в его детской душе возникало сложное на тот момент чувство. Оно с легкостью зашвыривало его, легковерного, туда, где он оставался отныне и навсегда один. Мир, где он ничей, где мама была лишь призрачным воспоминанием того, кого никогда не было на самом деле, разрастался с неимоверной скоростью, становился явью с легкостью, как страшная сказка. Оттого появление знакомого силуэта каждый раз было словно пришествием благословленного небожителями героя за обреченным на смерть пленником... Но с тех пор Цзянь может и ненамного, но поумнел, и точно может сказать, что никто не сделает так, чтобы он перестал ощущать себя покинутым. Шэ Ли кто угодно, только не спаситель царевен и обойденных любовью и признанием шутов, тем более, разве не И желал снова быть один на один только с самим собой? Так что, он не надеется, что к нему вернутся, хоть он и чувствует в полной мере то самое бездонное отчаяние, за которым раньше следовало чудесное воссоединение. Даже рассказать кому-то о случившемся он не может, не вызвав подозрений о тяжкой душевной болезни. Не то чтобы ему очень хотелось поделиться. Даже наоборот, его привычка транслировать все, что видит, в любой ситуации, а уж нервной - и подавно, не приходит ему на выручку как бессознательное успокаивающее действие. Руки его не тянутся к телефону набивать одно за другим сообщения, суть которых ясна в общем-то еще на первом абзаце. Обычно Чженси, поняв о чем речь, не читает эмоциональные текстовые излияния размером с простыню больше, чем до трети. Но сейчас, возможно, он бы выслушал его путаные объяснения даже не набирая по-тихому номер неотложки. Может быть, по старой дружбе даже поверил бы на слово, ведь доказательств у И никаких, но... Цзянь чувствует несвойственную ему усталость, только обдумав намерение поделиться с ним переживаниями. "Слишком много суеты", - звучит на этот раз его собственный внутренний голос. Он замедлился и стал тише настолько, чтобы быть похожим на Змеев, но вот должного эффекта, увы, не производит. Только в обед, спохватившись, он все же пишет Чженси, чтобы тот отмазал его в школе, срочно придумал причину, почему И не явился сегодня на занятия. На что получает довольно странный вопрос: - Ты не заболел? - А что? - Цзяня как никогда напрягает тема о здоровье и хочется ответить резким выпадом, огрызнуться. - Сегодня выходной, дубина, - Чжань обходится без "тумана" и преувеличенного недоумения, которые обычно с самим Цзя будто бы вместе родились. - Выходной? - в замешательстве он бездумно останавливается посреди неширокой дороги, которую как раз переходил. - Ну да, - и сразу к сути дела: - Что с тобой происходит? Ох, не искушай. Ты не хочешь этого знать, серьезно, Чжа. Цзяня окутывает растущей изнутри теплотой и благодарностью за внимательное отношение к себе. Это чувство почти вынуждает его открыть сердце и выдать все как на духу. Но отрицательное, положительное ли влияние, он еще не понял, недолговременного симбиоза со Змеем влияет на него должным образом: предостерегает от неверных поступков, лишних необдуманных слов. Оставляет его почти трезвомыслящим, а не как бывало прежде, размазанной желейной субстанцией из рвущейся наружу мешанины эмоций и слов. Чжань молчит, терпеливо ожидая ответа, пока И оглядывается по сторонам, соображая, куда же привели его ноги. Найдя в приложениях карту и рассеянно покопавшись в ней, у него нет ни малейшего предположения, как он оказался там, где находится. Выходит, прошел пешком несколько районов и даже не заметил этого. В старой части города он бывает нечасто и не понимает, почему в своей импульсивной безотчетной ходьбе выбрал это направление. Сюда никогда не хотелось без необходимости, в скопище всего странного и давно пришедшего в упадок, но при этом обитаемого. Старые кварталы, густо заросшие дикими сливами и личи в тени кривых деревьев, запутанная, без всякой логики, нумерация домов, сплошь открытые двери парадных, магазины с облезлыми вывесками из прошлого десятилетия - малая часть местного колорита. Теперь, чтобы попасть к проезжей части, ему придется пройти через импровизированный рынок, что растянулся перед ним на целую улицу. Обычно такие появляются на выходных: местные жители выносят на продажу старый хлам, достойный только свалки или корзины старьевщика, и маринады собственного приготовления. Так что да, сегодня выходной. - Я все расскажу тебе потом, - "наверное" - хочет добавить И, сбрасывая звонок. Если он конечно вообще будет чувствовать необходимость в облегчении души. Он не особо прибивается по всяким украшениям, интерьерным предметам эпохи очередей за продуктами по талонам, пропыленным пожелтевшим книгам и обществу стариков, но все равно решает прогуляться по длинному торговому ряду, настороженно замирая при виде бродячих собак. Но те не проявляют никакого интереса к прохожим и вряд ли станут бросаться сытые и пьяные, обожравшиеся забродивших манго. Переспевшие и раздавленные плоды валяются на земле, на крышах и капотах автомобилей, покрытых многонедельным слоем пыли, там и тут, а прямо на асфальте на разостланных газетах и выцветших коврах замшелые раритеты прошлых лет дожидаются, пока их купит какой-нибудь коллекционер. Цзянь глазеет по сторонам, медленно бродя по развалу, ни на чем особо не задерживая внимание до тех пор, пока не видит вдруг рядом с непарными чашками, чайниками без крышек и старым чемоданом разложенные на пестром платке браслеты, среди которых совершенно точно должен был когда-то быть и браслет Змея. Крупные и не очень, из круглых бусин и плоские, они лежат вперемешку с длинными бусами и буддийскими четками с отсутствующими "хвостами". Подойдя ближе, И знает, что вот этот, на который он тыкает пальцем, из бледно-розового, будто подернутого изнутри легкой дымкой камня, - уже его. - Из чего вот этот, дедуль? - Эти из бодхи, - указывает продавец на совсем другую вещицу. - Эти из сандала. - Нет, я про это, - Цзянь, присев у платка с украшениями, поднимает "свое". - Малахит, агат, кость... - монотонно перечисляет старик материалы слева направо, пока не доходит до того, что интересует И. - Дешево отдам, забирай все вместе. Но все Цзяню не нужны, только один. Не вспомнив о своей брезгливости и антисептическом спрее в сумке, он надевает браслет на руку сразу же, заплатив за такую красоту всего несколько юаней. До самого вечера не находит себе места, не глядя шагая по улицам, - все вывески и витрины в его новом районе все еще как цветные пятна, - перебирая, словно читая и отсчитывая молитвы, гладкие, как мокрые карамельки из розового чая, камешки на своем запястье.***
Среди контрольной учителя позволяют выйти из класса крайне неохотно, да и сами ученики предпочтут терпеть до конца урока, чем бросить работу на середине. Но у Цзяня исключительный случай. Ему не дает выбора и сомнений его внезапная адреналиновая атака, аритмия, перехватывающий дыхание восторг, необъяснимый ничем, кроме как возвращением его личного блудного демона. Присутствие чужой души, безмолвно дышащей, притаившейся у него внутри так ощутимо, вызывая то чувство, когда страшно и страшно весело бояться, надежно пристегнутым к креслу аттракциона перед резким свободным падением. Такое не может происходить просто так. Цзянь тянет руку, тихонько вставая с места, и едва успев спросить разрешения, пулей вылетает в пустой тихий коридор. Ему плевать, как должно быть смешно он выглядел сейчас для других. Со всех ног он кидается в сторону пустующего класса биологии, где его встречает почти полная темнота: не пропускающие свет шторы закрывают все окна, - на прошлом занятии их группа включала кинопроектор. Слепо придерживаясь за стеллаж, Цзянь падает на пол, подтягивая к себе колени. Утыкается в них лбом, только сейчас обращая внимание, что безостановочно зовет Ли, просит откликнуться. Сегодня утром он не побоялся подойти к Змеевым пацанам, привычно зависающим в своем укромном уголке вне зоны доступа камер наблюдения. Право собственности на это место было закреплено за ними негласно, - они его нашли, поэтому случайные курильщики тут бывали, только если вся компашка дружно заболевала гриппом либо прогуливала. Без Шэ Ли градус их недружелюбия к чужакам снизился до нуля, если не в минус, и парни глянули на подошедшего И почти безразлично, лениво оставаясь на своих местах. - Свали, - обронил один, когда Цзянь попросил закурить, ненавидя себя за то, что не смог без предлога спросить то, что хотел. Но чужой смешок и демонстративный плевок не останавливают. Остальные оживляются, когда с трудом пряча брезгливость из-за дыма, пущенного намеренно в его сторону, умоляя себя не закашляться, он делает шаг вперед, спрашивая, о Шэ Ли: - Ты ему денег должен? - Надеешься, что не очнется? - Не волнуйся, Змей сам тебя найдет, если ты полезный.***
- Да что ты заладил, - произносит Ли после долгого упрямого молчания. - Ты здесь! - Цзянь прижимает ладонь то ко лбу, то к груди, в которой взволнованно стучит сердце, будто это поможет удостовериться в его присутствии. - Нашел, блять, чему радоваться. - Я так рад, что ты вернулся! - Лучше молчи... - Прости, - и правда, что за глупая радость? Ведь где-то там Ли не может прийти в себя. - Ну так что, ответили тебе пацаны? - Нет, - И тщетно пытался понять подобную конспирацию, но по всему это выходит чем-то бессмысленным. - Правильно, тебя это ебать не должно. Пару секунд Цзянь молчит, глядя в сумрак классной комнаты, взгляд его мечется без возможности смотреть на собеседника. После очередного глотка воздуха, легкие его вдруг схлопываются в спазме, а в глазах вспыхивает белым фейерверком: нервы сдают в мгновение. - А что должно меня сейчас ебать, а?! - не выдерживает И. Будто падая кубарем с лестницы, больно ударившись виском об пол, он через силу делает вдох враз обрушившимися на него запахами: краской, мелом, пыльной тканью, горелой пленкой и нагретым металлом. - Не что, а кто, - спокойно звучит мягкий голос среди всей пестроты непрошеных троекратно усиленных ощущений. Цзянь не теряет сути, не упускает смысла сказанного. И ему все это осточертело. - Так давай, приди и выеби меня! - Потише, детка, а то желающие найдутся скорее, чем ты можешь ожидать, - как ни в чем не бывало отзываются приглушенно-шипяще, с угрозой. Привычно. - Ты... Ненавижу тебя, - Цзянь не замечает, как всхлипывает и ранится собственными ногтями, стискивая кулаки. Сил подняться у него нет, придавленного, опрокинутого - буквально - внедрившимся потоком чужого восприятия, и это совсем не то, каким было чувство от первого проблеска посторонней души. - Я так сильно тебя ненавижу... - Прекрати вести себя как девчонка. То ты рад мне, то не рад, - мог бы, наверное медленно шел бы на жертву, загоняя, нависая и вжимая собой в угол. - Господи, заткнись, прошу, - он закрывает лицо руками, горячее и мокрое, собираясь не шевелиться как минимум час, пока не успокоится, но одну руку у него отбирают и вдруг гладят ею по голове. - Смотри-ка, а минуту назад умолял меня заговорить. Ты, вообще, как, слышишь себя? Браслетик прикупил себе, чтобы меня напоминал? Так мило. Если бы ему лично не подтвердили, что Змей таки в наличии, но в отсутствии, он бы уже несся к психиатру, пока в его мозгу еще теплится соображалка. У него шизофрения, точно. Просто ебаная шизуха, как сказал бы Гуаньшань. Только вот Рыжему с его чутьем на сквозящие башни совсем не до него. Да и чем бы он помог, даже если бы все его внимание не было сосредоточено на Тяне? Хлопнул по плечу, мол, держись, чувак, я рядом, и стоял с телефоном наготове, ожидая, когда И по желанию сидящего внутри демона устроит беготню по потолку? Да, будь его волосы длиннее, смотрелось бы эффектно, но и так сойдет, чего уж. Цзянь не может остановить привычный поток образов и варианты развития события с того или иного момента. Может делать это бесконечно, смотреть собственный интерактивный приключенческо-фантастический сериал длиной в бесконечность. Потому что у него нет никакой надежды, единственное, что остается, это отчаянно веселить и развлекать себя самому... Но сейчас он, валяясь на полу между рядами парт за десять минут до конца контрольной оставляет красочные фантазии ради физического, позволяет своей ладони, почти не чувствуя ее на этот раз, жить своей жизнью, беспрепятственно гладить шею, бедро и живот. Желтые глаза смотрят на него пристально, слишком близко, не надо так. Он уворачивается, елозя затылком, путая волосы и жмурясь. Хочется вытянуть руки и упереться в твердую грудь над собой, предупреждая очевидное действие, оттолкнуть. Оттолкнуть... Передумать и потянуть на себя. Змей дышит ему в ушибленный висок, в самое ухо, касается лба, убирая с него мягкие пряди, трогает губами скулу и губы, шепча в них о том, что должно быть без разницы, сколько костей у него сломано, ведь это все так далеко-далеко, ведь Цзянь такой нежный, и он обещает, что не сделает больно. Логической связи Цзянь не улавливает никакой, ее и нет, но ему все равно и очень хочется развести колени, чтобы обоим было удобнее, обнять, когда к нему прижимаются сверху. Хочется по-настоящему, но Шэ Ли осязаем только в близоруком взгляде сквозь слезы и дрожащие ресницы. Его присутствие, его вес тает, стоит широко распахнуть глаза в надежде, что это все не кажется. Но Цзянь один. И чтобы снова оказаться в крепких объятьях, нельзя стараться приглядеться, нужно оставить попытки дотронуться самому, коснуться щекой щеки. Чужие руки не лапают, не делают больно, как обещалось, просто держат его, но возбуждение, обычно настигающее его в самое неудобное время и в самом неподходящем месте, поднимается в нем обжигающими волнами. Минута, когда за незакрытой дверью темного класса снова начнется гомон разных голосов, наступает прямо сейчас, пока И, запрокинув голову, мучительно желает мокрых бесстыдных поцелуев в шею от того, кто в общем-то всегда причинял окружающим боль разного толка, каждому свою. От того, кто не бывает честен и открыт, юлит и уворачивается, оставляя в догадках и сомнениях в собственной адекватности. Учитель без лишних расспросов отпускает его с занятий. Видимо, помятого и болезненного вида ученика ему более чем достаточно, его всклокоченных волос и покрасневших глаз, горящих щек. - Идите в медпункт, Цзянь, - советуют ему. Но Цзянь идет мимо кабинета медсестры не оборачиваясь, даже когда его окликает Чженси, не открывает сообщений, идет медленно, не понимая, он это шагает или Ли, пока, наконец не оказывается дома и не утыкается лбом в прохладное зеркало у входной двери, и ему не дают упасть в собственном теле, прочно стоят на ногах за него. - Думаю, если ты вскоре не свалишь, тебя можно будет поздравить с законным переездом, - тихо говорит И зеркалу. - Не кисни, - отвечает Шэ Ли губами И, поймав взгляд в отражении. - Сам же видишь, я без сил. Ты сильнее. - Как приятно, когда так легко признают поражение. Но так уж и быть, буду выпускать тебя погулять, - усмехается Змей, и Цзянь тоже невесело улыбается уголком губ. - Вот спасибо... - Буду разрешать тебе пользоваться рукой ну или ногой, что больше нравится? - Не хочу слышать перспективы сожительства с тобой до старости, - кое-как добираясь до постели, он стаскивает обувь, снимает по пути в комнату свой джемпер не по размеру и школьную рубашку. - Ты сказал, что наша судьба - быть вместе, пока смерть не разлучит нас, - тянет Змей, подтаскивая под себя подушку, устраивается удобнее. - Я уже настроился, знаешь ли. Накопившееся напряжение сводит тело, сковывает лопатки и плечи, не дает расслабиться. Очень хочется прикосновения. Им очень хочется прикосновения. Ладоней, что промяв мышцы на шее, плавно опустятся к пояснице, разгоняя мурашки. - Давай, И, - подгоняет Змей, имея, в общем-то равные возможности, чтобы осуществить желаемое. - Опусти уже руку. Непонимание и ужас от потери контроля над собственным телом легко уступают место более простому чувству, И поддается просьбе, тут же получая одобрение за это. - Правильно, будь умницей. - Ли, только молчи, блять, пожалуйста, - он крепко зажмуривает глаза, не в силах контролировать свою реакцию. Должно быть неимоверно стыдно, но стыд теряется за многодневной усталостью - своей и чужой, физической, эмоциональной. В голове у него пестрый круговорот, и непонятно, поможет ли дрочка проясниться сознанию или только все усугубит, смешает окончательно, превратив в однородную массу все то, что никогда не должно было соединяться. Цзянь не хочет тотального симбиоза, не хочет терять себя. Но как с этим бороться, если приказы из Змеевых "уст" заставляют его дрожать и тихо стонать уже сейчас? Приподняв бедра, он просовывает руку через тугой пояс брюк, и член привычно ложится в ладонь. Змей сжимает его через ткань, выдохнув в подушку за И: - Расстегни. Цзянь повинуется, сдвигает всю одежду вниз, проводя ладонью по оголившейся белой заднице. Сжимает, и на коже тут же проступают красные пятна. - Такой послушный... Ему всегда хотелось самого процесса, нежели скорее кончить, но оттягивать момент не получалось. Но сейчас его ведет Ли, расположившись внутри, и Цзяня вдруг обжигает мыслью: а что, если бы он и правда был внутри? Тело отзывается сладким спазмом, загущенным как сироп, плотным, с удвоенным удовольствием, и член, уже каменно твердый, вздрагивает, прижимаясь к животу. - О чем-то подумал? Черт, да, он подумал. О том, как Ли уселся бы на него сверху, мягко придавливая, лаская ладонями спину и тиская ягодицы. Сжимая коленями, не давал бы делать лишних движений бедрами, только те, которые хочет сам. Склонялся, чтобы прошептать: - Колись. Хочу знать, чего ты хочешь. Ты же умница, давай, поделись со мной. Дыхание касалось бы горящей кожи: - Ты же никогда не трахался, я прав? Одного его голоса достаточно, чтобы смертельно захотеть и позволить даже неозвученное. Но ему так нужны его руки, звук пряжки его ремня и расстегивающейся ширинки, чтобы замереть в болезненном предвкушении. Можно обойтись и без проникновения, только бы томительно и долго, чтобы вдоволь насладиться прикосновениями и поцелуями. - А хочешь сделать это со мной? В этот раз Цзянь не может сдержаться, стонет, не зажимая в себе звук. - Конечно хочешь, - Змей довольно шипит, понижая тембр, будто с наставлением. - Такой честный. Смелый... Да? Что бы ты мне разрешил? Говори. Простынь под ним уже намокла, но И не может пошевелить руками, чтобы прикоснуться к себе, они ему не подчиняются. Он может только облизать губы, и на одном дыхании произносит, что хочет медленно, чтобы давали привыкнуть и дразнили, заставляя задыхаться. Он хочет крепкий и мокрый член, скользящий по ложбинке между ягодиц. - Не знал, что ты такой терпеливый. А сделаешь кое-что для меня? Цзянь сделает что угодно. Лишь бы ему дали желаемое, хотя бы вернули контроль над телом, чтобы можно было уже толкнуться в упругий матрас под собой или свою руку. - Открой рот, - звучит как приказ, но он все равно обхватывает пальцы губами, обволакивая их слюной. Бессмысленно просить Змея замолчать, оба слишком хорошо понимают, что делают с ним даже вполне деликатные фразочки. Намерения его становятся понятны, когда он ведет руку вдоль бедра, не ныряя ею под живот. Так И не делал тоже... С горячей кожи слюна испаряется быстро, но он успевает коснуться самой дырочки влажными кончиками пальцев. Не стараясь усердствовать, они нажимают мягко, почти сразу ненамного проникая. Совсем не странно, что тело так расслаблено, все, что он может сейчас - это кусать губы, остальное ему недоступно. От долгожданного прикосновения к члену И кажется, что он кончит через секунду, о чем и сообщает вслух. - Не так скоро, детка. Еще немного потрогаю тебя. Ты же потерпишь, правда? - Господи, заткнись, - переносить это молча становится все труднее. - Я ничего и не говорю. Только то, какой ты нежный и послушный, - пальцы проскальзывают по головке, сжимая, наконец, тяжелый, до предела напряженный член и делая медленное движение, одновременно с этим проникая сзади неглубоко внутрь. Повернувшись на бок им удобнее, но совершенно точно не хватает еще пары рук. Хотя бы затем, чтобы откинуть волосы от лица, - самая малость. - Хочу с тобой, - часто дыша, произносит Цзянь постоянно пересыхающими губами. - В самом деле? - но конечно, Змей просто изображает удивление. Ему нравится: удовольствие его ощущается сильнее, чем собственное. И кивает, наблюдая, как левая в скользит по члену в нужном темпе, постепенно ускоряясь, пока пальцы правой двигаются лишь едва. Это непривычно - ни плохо, ни хорошо, но сам факт происходящего и присутствие наблюдателя, хоть и таким странным способом, делают проникновение чем-то, от чего вся неловкость превращается в невыносимое желание, чтобы смотрели еще пристальнее. Открыться сильнее, рассмотреть свое чувство досконально. - Так чего же ты хочешь? - Чтобы ты меня долго и крепко... - Чтобы я что долго и крепко? - Чтобы ты прижал меня и выебал так сильно, как умеешь. А ты умеешь наверняка. Змей не останавливается, только хмыкает: - Тебе в любом случае от меня не деться, - в другой ситуации это вполне могло быть угрозой. - Ну а пока давай сам, покажи, как умеешь ты. Можно подумать, что Шэ Ли когда-то имел подобный опыт пребывания в чужом теле, раз так ловко и без труда берет и возвращает любую часть тела. Но лучше не думать об этом, чтобы не прийти к какой-нибудь сумасшедшей конспирологической теории, что было бы комично, лежа мокрым на постели, дрожа от подступающего оргазма и с пальцами глубоко в заднице. Цзянь И получает весь контроль, будто бы он снова один, как раньше. Чувство, будто его отпустили после долгих объятий охватывает его, руки сбиваются с четкого ритма, но Ли здесь... В его голове. Выгнувшись и приподняв бедра, Цзянь успевает всего несколько раз скользнуть в свой сжатый кулак, прежде чем Змей, со знанием дела сгибает пальцы и задевает ими внутри него что-то, понятно что, так вот значит оно как, - не удержать ни вскрик, ни жгучую лавину, мучительно сладко прокатывающуюся по внутренностям и мышцам. Искры сыпятся из глаз, голос сипнет от стона, слыша в свой адрес "вот так, молодец", сперма толчками выплескивается на покрывало, на руку и живот. Лежа с закрытыми глазами у него совершенно нет сил пошевелится, пока руки Змея медленно ласкают его, размазывая густеющие капли по прессу, гладкой внутренней части бедра, устраиваясь, как удобнее ему.***
В череде пробуждений после начала его сосуществования с кем-то это - самое тоскливое, не первое и не десятое по счету. Прошло больше двух месяцев как он один. И никак не узнать, оставили его по воле или неволе. Как перестать позволять обращаться с собой подобным образом? Он тебе не ростовая кукла и не кигуруми, чтобы влазить в него время от времени. Можно накачаться, чтобы защититься от таких, как Змей, кулаками, но какие мышцы качать, чтобы противостоять ментальному вторжению в свой разум и тело? Или ему просто ничего с этим не сделать, кроме как констатировать уходы и возвращения? Теория о том, что Шэ Ли профессиональный путешественник по телам крепла с каждым днем. Цзянь варился в самом себе, обдумывая творившееся, не пытаясь больше узнать о его состоянии. Самое время податься к экзорцистам... Ах да, об этом нужно было беспокоиться раньше. Тогда на очереди оказывались различные эзотерики, маги и провидцы. Но конечно никто не объяснит ему ничего, И лишь грустно усмехался, зная, от кого ему осталась трезвая голова и импульсивность, укрученная до минимума. Он пересмотрел все фильмы, что смог найти про одержимости, но ему очень быстро надоело. Пугаясь раньше любого скрежета до трясущихся рук и недельной бессонницы, теперь он сидел, медленно жуя печенье и обсыпаясь крошками, когда героев на экране скручивало в три дуги, выворачивая кости, а из-подо всех кроватей и шкафов смотрели мертвые глаза. В основном, все одержимые оказывались, по сути, шизофрениками, с чем он себя в очередной раз и поздравил, в каком жанре бы они не появлялись, фантастике или мистике на религиозную тему. В школе его не было. "Он умер", - мысль отзывалась тихим отголоском тревоги, но, в основном, все чувства были будто накрытыми толстыми меховыми шубами - не услышать и не прощупать, что под ними. Первое время он думал, что легко отделался, ведь переживания были всегда его вторым именем, но когда все утихло и погасло до того, что он еле чувствовал даже физическую боль, - проверял специально, - тогда следовало бы по-настоящему встревожиться. Но Цзяню было слишком лень. Шэ Ли нашелся случайно. В той кафешке, где Цзянь ел за двоих, он сидит в дальнем углу, как дома, положив локоть на согнутое колено. Неловко держа палочки левой рукой, медленно склоняется к тарелке, не замечая подошедшего И. - Смотри-ка, я был прав, когда сказал, что тебя отделали как бог черепаху. Той черепахе повезло, можно сказать, а Змею все еще недостаточно до того пиздеца, что он наблюдал на Рыжем, когда кое-кто отвел на нем душу. Так что, не страшно. - Сейчас тоже без слов свалишь? Ситуация повторяется, но теперь говорит он, а Змей - молчит. Ладно, у него были причины не разглагольствовать в секунде от оргазма, а у этого? Цзянь падает напротив, рассматривая через небольшой стол, сквозь пар от тарелки, солнечный свет и взвесь пыли гипс на его руке и фиолетовую половину лица. Змей продолжает есть, медленно таская из соуса овощи по одиночке, будто бы его заставили. Выглядит, будто ему все равно, как будто бы он не видит никого перед собой. Но И знает, что тот и правда очень плохо видит, тем более против света, поэтому не спешит с выводами, теперь он это умеет. - Слепошарая ты змея, - не определившись с интонацией, он толкает под столом его ногу кроссовком. - Опять сбежишь, значит? С века у него, по всей видимости, только-только сошел отек, длинные ресницы смотрятся очень красиво на темном фоне гематомы. Шэ Ли складывает локти на стол, наклоняясь вперед, его колено упирается в колено Цзяня. Солнечный луч как волшебным фломастером касается радужки его левого глаза, и она расцветает чистым и спелым, острым лимонным цветом. Близоруко прищурившись, он только отрицательно качает головой.