когда умирают волки

sucker love is known to swing. prone to cling and waste these things. pucker up for heavens sake. there's never been so much at stake. it's only comfort, calling late. cuz there's nothing else to do, every me and every you. every me and every you, every me… he. (placebo — every me every you) август, 2016

Окошко с видеозвонком из скайпа разрезало экран на две неровные части: в маленьком пространстве проглядывали открытый сайт с билетами и поставленное на паузу видео про космодромы, а в большом виднелась комната Лайлы. Открывшийся вид давал возможность разглядеть висевшие на противоположной стене плакаты с различными поп- и рок-группами, небольшой стеллаж с книгами, оптом скупаемыми мамой Лайлы на различных барахолках, кровать, с красовавшимся на ней розовым пледом с цветочком посередине и небольшой дыркой от косячка на левом верхнем крае, и стул, на котором были повешены чёрная футболка с «R.E.M.» и потрёпанная кофта, оставленная Эриком после позавчерашней вечеринки. Комната Лайлы полностью олицетворяла её саму и то, чем она увлекалась и любила заниматься (кроме ужасного пледа, Шо-о-н, он портит всю атмосферу ведьмовского шабаша). И, по скромному мнению Шона, была полной противоположностью тому, что представляла из себя его собственная нора. Хотя схожесть в их комнатах всё же была — не зря затаривались на одних и тех же сайтах с мерчендайзером, — но было отчётливо видно, где любили уборку и чистоту, а где готовы тусить с тараканами и грязными кружками до тех пор, пока отец не напоминал о том, что нужно возвращать на место посуду, нередко используемую для кисточек, и хотя бы раз в месяц протирать пыль с полок с наградами. Всмотревшись внимательно в экран и пробежав глазами по стеллажу, насколько это позволяла камера, Шон зацепился за тканевый корешок книги «Алая чума» Джека Лондона. Он скептически хмыкнул и сделал скриншот, сохранив его на рабочий стол и пообещав себе обязательно попросить у Лайлы почитать. Не то, чтобы ему нравилось читать. Нет. Как и любой другой подросток, он бы лучше предпочёл провести время за комиксами или компьютерными играми, но в последние месяцы он стал замечать, что в нём проснулось скрытое желание прочитать все существующие книги, связанные с постапокалипсисом и научной фантастикой. В какой-то момент эта потребность даже привела его в школьную библиотеку, которую до этого за годы учёбы он посещал раза два от силы: в первый день, когда проводили экскурсию по всему зданию школы, и в тот раз, когда Даниэль попросил принести томик иллюстрированной энциклопедии насекомых. Зачем понадобилась именно бумажная версия, а не электронная, ну или, на худой конец, какой-нибудь сайт про насекомых в интернете, что было бы в разы удобнее, чем таскание этой махины от школы до дома, Шон так и не понял. Но, судя по тому, что Даниэль, а затем ещё и Ной, заглядывавший нередко в гости, тогда всю неделю ходили как зачарованные и рассказывающие всё время и всем подряд о том, какие жужелицы крутые и классные, оно явно того стоило. Саму энциклопедию, насколько помнил Шон, в библиотеку он так и не вернул, хотя время, на которое она выдавалась, истекло ещё четыре месяца назад. «Миссис Браун будет явно недовольна, когда вместе с «Галактическим патрулём» я положу чуть затёртую энциклопедию, которую должен был сдать ещё в мае», — подумал Шон, отводя взгляд от экрана и тут же представляя покрасневшее от злости лицо библиотекарши, сидящей за компьютером и долбящей костлявыми пальцами по клавиатуре. Плечи дёрнулись в лёгкой дрожи от вплывших воспоминаний и вставших перед глазами картин с понурыми, точно такими же, как и у миссис Браун, лицами людей, обременённых скучным и неинтересным занятием, которым они вынуждены заниматься с утра до вечера на протяжении всей жизни. Шон не понимал взрослых, срывающихся на других из-за переработок или иных проблем и явно ненавидящих свою работу, но упорно продолжающих её выполнять. Ведь это на самом деле так тупо — тратить свою жизнь на то, что приносить тебе лишь дискомфорт и неудовлетворённость. И хотя он сам ходил на подработку, периодически бесившую его, он понимал, что всегда может уйти и устроиться куда-то ещё, если поймёт, что ему наскучило или осточертело. Ведь подработка была всего лишь подработкой, занятием, которое всегда можно было прекратить. Это было тем, что не ставило его в стойло, как корову, и не заставляло быть привязанным цепями, как собаку, к одной сфере деятельности. Он был волен выбирать всё, чего хотела и куда тянулась его душа. И с работой, как он думал, можно сделать так же: просто перестать насиловать себя ею, перестать приходить в коллектив, в котором тебе плохо, и перевестись в другой отдел или офис. Найти что-то, что тебе нравится и в том, в чём ты разбираешься лучше всех. Потому что куда лучше пробыть некоторое время безработным и с пустым карманом, чем злым и обиженным на этот мир работником, отравляющим не только себя, но и окружающих. Никто не должен получать ушат грязи лишь по той причине, что ты не удовлетворил свою потребность в профессиональной социализации. И отчасти это было правдой. Шон гордился собой. Он был горд за то, что мог размышлять так масштабно в свои шестнадцать и решать то, как и кому лучше жить и поступать, уходить с работы или нет. Он видел только одну сторону медали, ошибку выжившего: счастливого отца, занимающегося действительно тем, чем хотел и так горел. Но Шон не знал иной стороны: опыта других людей, их жизненные ситуации и причины, по которым они поступали так, а не иначе. Этот мир не был лишь только белым и чёрным, он был и серым, и с пятнами, и цветным. То, что люди позволяли себе временами быть скотом и срывались на других из-за личностных проблем и переживаний, было неправильным и уродливым. Что справедливо отмечал Шон, аргументируя свою точку зрения. Но это не всегда значило, что люди ненавидели то, чем они занимались. У всех возникали моменты, когда вода начинала выходить из берегов, и контролировать её было чем-то невозможным. Жизнь не способна выстраиваться только так, как нам кажется будет правильным, ведь на то она и жизнь. Зубы невольно стукнулись друг об дружку, стоило Шону потерять контроль и уйти чуть дальше в своих думах. Он поморщился от неприятного ощущения, всё ещё вибрирующего, передающегося от зуба к зубу и гуляющего по рту, и уставился в открытое окно, наблюдая за проезжающими мимо машинами. Ему нравилось порой просто садиться напротив оконной рамы и наблюдать за тем, что творится на улице. Отдельное удовольствие ему доставляла слежка за патрульными и водителями, пытающимися скрыться на полной скорости от преследования и грядущих штрафов или лишений прав. Всё это обычно сопровождалось обязательно пафосным и крутым треком, прокручиваемым в мыслях. И хотя в жизни такие погони выглядели не очень клёво и дерзко, это всё ещё было лучше любого фильма с похожими тематиками. После того, как Шону надоедало это занятие, он брал в руки скетчбук и зарисовывал всё, что удавалось разглядеть и запечатлеть в памяти. Особый упор у него был на прорисовку машин. Сами по себе они не вызывали того сердечного восторга, который обычно возникал у его сверстников, стоило им только увидеть припаркованную где-либо «Ferrari» или «Lamborghini». Это скорее было что-то отцовское, чем его. Но стоило отдать должное: всё же было что-то убаюкивающее и успокаивающее в рокочущем и ревущем звуке моторов и скрипящих по асфальту шин, а затем и в тщательном и трепетном переносе каждой детали на бумагу. На секунду в экране промелькнуло что-то, за что Шон успел зацепиться боковым зрением. Но этого всё равно не хватило ему, чтобы понять, что только что произошло. С заинтересованностью он перевёл взгляд обратно к монитору и принялся вновь разглядывать такую привычную и родную комнату Лайлы. Самой же её по какой-то причине всё ещё не было видно, однако Шон отчётливо слышал её тихое пение, раздающееся где-то снизу. Он предположил, что пока он тупо пялился в окно и блуждал по воспоминаниям, Лайла воспользовалась этим и успела проскользнуть мимо камеры, засев под столом. — Эм, чувиха, у тебя там всё норм? — чуть обеспокоенно спросил Шон, потерев ладонью затёкшую после долгого сидения в неудобной позе шею. Он слегка приподнялся на стуле, подогнув одну ногу под себя, и покосился на время. Вообще, сегодня у них была намечена очень важная миссия, и времени на то, чтобы придуриваться и играться попросту нет. В эту субботу была последняя возможность приобрести билеты на рок-концерт, и они просто не могли упустить такую возможность. Август подходил к концу, и уже на следующей неделе начинался тошнотворно-скучный сентябрь, приносящий вместе с собой не только ливни, но и последний год в школе. Шон всячески пытался отстрочить неизбежное с помощью походов на концерты и вечеринки у друзей. И если с последним не особо и клеилось, то с первым он всё ещё пытал свою удачу. Да и так совпало, что ежегодный осенний фестиваль, обычно проводившийся в других штатах, в этом году проходил именно в Сиэтле. Шону не хватало впечатлений; он желал наполнить подростковую жизнь красками и запоминающимися моментами. Ему не хотелось верить в то, что жизнь состоит лишь из серых цветов, скучной будней повседневности и ускользающей, словно песок через пальцы, молодости. Он пытался доказать самому себе, что может организовать переполненное моментами настоящее, чтобы в старости вспоминать обо всём с теплотой на душе. Лайла так и не дала ответа, зато песня, которую она напевала, стала звучать громче. Шон стал барабанить пальцами по столу, узнав мелодию, принадлежавшую классике жанра ужасы. — «Техасская резня бензопилой», серьёзно? Лайла, тебе что, пять лет? Меня этим явно не напугать. В ответ на это раздался громкий смех, за которым последовал глухой удар об деревянную поверхность. Шон испуганно моргнул и резко приблизился к ноутбуку, практически попытавшись влезть в него, чтобы убедиться, что Лайла жива. Ещё некоторое время ничего не происходило, а затем Шон услышал шипение и идущие вперемешку с ним ругательства. Лайла вынырнула из-под стола и села на стул, пододвигаясь с помощью него ближе к камере. На лице была гримаса боли и явного разочарования. Шон представил себе на секунду, какого это, вот так шандарахнуться башкой об твёрдую поверхность, и тут же невольно повёл плечами, скидывая побежавшие по телу мурашки. Приятного в этом было мало. Лайла прикрыла один глаз и положила обе руки на затылок, приглаживая его и пытаясь унять распространяющуюся по голове боль. Не о таком неожиданном появлении она мечтала, когда планировала сегодняшний видеозвонок. Лайла молчала, пребывая в раздумьях над тем, какой бы шуткой сгладить образовавшуюся паузу и повисшую неловкость. Шон поддерживал её молчание и лишь сочувственно осматривал через экран монитора, параллельно оценивая грим, который, вероятно, был приготовлен для перформанса, которому так и не суждено было состояться. — Ты попыталась скосплеить Садако? — Шон заценил образ Лайлы. Особенно ему понравились появившаяся бледность на лице и выделенные красным карандашом для губ мешки под глазами, придающие болезненный и пугающий вид. Будь он возрастом, как Даниэль, то поверил бы в то, что перед ним сидит антагонистка из «Звонка». — Бинго! — Лайла криво улыбнулась и, убрав руки от затылка, протянула их вперёд, повторяя сцену из фильма. Она даже захрипела для пущей убедительности. Роль Садако ей явно шла куда больше, чем прошлогодняя попытка в Майкла Майерса. — Но тривиально! — поставил свой непоколебимый вердикт Шон. Он выставил праву руку перед собой, показывая большой палец вверх, а затем повернул кисть так, чтобы палец выражал что-то между «хорошо» и «отстой». — Почему не Кожаное лицо? — Согласись, что это было бы слишком просто для угадывания, особенно, когда я начала напевать песню из ТРБ. Хотя и с Садако ты справился быстро, зануда. Надо было созваниваться с моим любимым мальчиком. Уверена, Даниэль бы заценил косплей, сказав, что я попала в яблочко, и дал бы ему сто баллов. — Шон цокнул и закатил глаза. Лайла беззлобно показала ему средний палец, а затем убрала от лица волосы, заводя их за уши и несильно закалывая невидимками, валяющимися по всему её столу. Она достала из тумбочки, стоявшей рядом, пачку ватных дисков и бутылёк с гидрофильным маслом и принялась стирать грим. Шон внимательно наблюдал за её отточенными движениями, не смея прерывать. — Продалась капиталистическому обществу, — начала говорить Лайла, показывая в камеру то косметику, с помощью которой делала макияж, то ватные диски с красными разводами на них. — Больше не слушай меня, когда я начну говорить о том, как я ненавижу всю эту культуру пластиковой красоты. Моё лицо реально выглядело идеальным, когда я наносила тональник. Хм, может мне начать краситься каждый день? — Знатно ты затылком приложилась об стол, раз начала говорить на такие темы, — сказал Шон, хмыкнув и пожав плечами. В подобных вещах он ничего не понимал и вряд ли мог оказать хоть какую-либо помощь в этом деле. У него не было человека, не считая Лайлы, который мог бы хотя бы отдалённо разбираться в этом. Точнее, нет, такой человек на самом деле был, но Шон бы никогда не стал обращаться к нему не то чтобы с какой-то ерундовой просьбой, он бы не стал разговаривать с ним, даже если бы умирал и нуждался в воде. Шон тряхнул головой и принялся разглядывать баночку с пудрой, которой Лайла тыкала в камеру. — Да и зачем тебе краситься? Ты же выглядишь, ну, — промямлил он, смутившись своих слов, которые собирался сказать далее, — хорошо? — Ммм, как-то не слишком убедительно прозвучало твоё «хорошо», — задумчиво произнесла Лайла, стирая с лица последние остатки грима и нанося вместо него что-то новое из косметики. — Но ты прав, затылком я ударилась от всей души. Вот настолько хотела тебя впечатлить косплеем. — Она положила ватный диск на стол и потёрла ушибленное место, слегка кривясь. — Кажись, там скоро шишка организуется. Просто класс! Это же то, что я хотела получить перед началом учебного года. Театрально вскинув руки, Лайла надула щёки, выпячивая трубочкой губы. Красная помада, которую она успела на себя нанести вместе с тушью для глаз, ужасно ей не подходила. Она никак не сочеталась с её девичьей внешностью и лишь прибавляла лишние годы. Лайле вообще не шло быть взрослой, но она отчаянно пыталась стать взрослее, применяя и используя для этого различные средства, доступные ей. И Шон понимал её стремление, как никто другой. Рано или поздно каждый подросток начинает приходить к осознанию, как его бесит и раздражает поведение взрослых по отношению к нему. Когда к тебе продолжают относиться как к малому, немощному, немыслящему существу, когда отказываются принимать тебя, твоё мнение, мысли и чувства, когда не воспринимают тебя как личность, способную отделиться от родителя и жить самостоятельно, без костылей, становится невыносимо, тяжело, больно и обидно. Будучи практически совершеннолетним и независимым, переходящим из одного сложного возрастного периода в другой, хочется, чтобы тебя поддерживали и принимали, а не осуждали за желания и хобби, потребности и мечты. Хочется, чтобы не обрывали крылья и не осаждали за стремление выбирать свой собственный путь самостоятельно, даже если этот путь и кажется непротоптанной дорожкой. Подросткам приходится доказывать всем вокруг, что они взрослые, способные быть куда более значимой и видимой ячейкой общества, но не через действия с трудом, не через поступки и открытия, а через выражение себя посредством «взрослого» макияжа, выпивки, сигарет, употребления наркотических средств, бранных слов, азарта и пошлости. Потому что только так их начинают видеть, только так о них начинают говорить и прислушиваться к ним. И Лайла с Шоном не были исключениями. Они были такими же подростками, хотевшими, чтобы их перестали приравнивать к детям. А единственным способом доказать, что они выросли, и пресечь на корню любую попытку убедить их в обратном, было лишь погружение во всё то, что взрослые обычно запрещали. Но временами, зажимая сигарету меж губ и поджигая её бумажный кончик слабым огоньком зажигалки, Шон думал о том, правильно ли он поступает, разрушая себя и свой организм всей этой дрянью. На деле не было ничего взрослого и ответственного, верного и рационального в том, чтобы так убивать и уничтожать себя, пытаясь убедить других в чём-то. Взрослые делали так, вероятно, по той причине, что не знали, к чему прибегнуть, когда им становилось трудно и тяжело. Они имели опыт прошлого поколения, который не говорил им о последствиях и спускал всё на самотёк. И теперь эти новые взрослые повторяли ошибки своих предшественников, наступали с разбегу на грабли, запрещали и наказывали, никогда не объясняя причину поступков, словно считая, что дети и подростки дойдут до понимания как-то сами. Они считали это крутым, но лишь в те годы, когда их собственный организм позволял им это делать, потому что был способен переварить и справиться с поступающим ядом. Ведь молодость всё прощала, позволяя быть беспечными, наивными и глупыми. Но ни тусовки, ни алкоголь, ни иные «взрослые» вещи не были гарантом той реальной взрослости, о которой все говорили. Зрелость со старостью наказывали и отчитывали, показывая некрасивые и уродливые последствия беспечности. Шон поддел мизинцем левой руки карандаш, переворачивая его той стороной, где были выгранены надпись производителя и обозначение уровня твёрдости. Правую же руку он поставил на локоть и подбородком облокотился на раскрытую ладонь, периодически поглядывая на маленькие циферки в углу экрана. Время двигалось в своём темпе, совершенно не обращая внимания на него, но Шону всё равно казалось, что цифры уж больно быстро сменяют друг дружку. На фоне Лайла увлечённо и активно рассказывала о том, как прошли её каникулы в Лондоне. Она вернулась в среду вечером, поэтому поговорить о её путешествии толком и не вышло. Хотя Даниэль слёзно умолял позвонить Лайле и узнать, как она добралась, ведь переживал за неё и хотел убедиться в том, что с ней всё в порядке, Шон всё же отказал ему, сославшись на то, что уже слишком поздно и некультурно звонить в такое время. На вечеринке, проходившей в четверг, ей явно было не до восторженных описаний двухэтажных автобусов и дворцов с музеями, которые она успела посетить и обходить вдоль и поперёк. А в пятницу… Лучше не вспоминать о том, что было в пятницу, когда она, Шон и Адам решили устроить кулинарное шоу на кухне Эрика, любезно предоставившего им место для этого. Лёгкая улыбка появилась на лице, когда в мыслях вспыхнула картинка с Адамом, покрытым мукой с головы до ног, и Эриком, загибающимся от смеха и пытающимся открыть на телефоне камеру, чтобы запечатлеть это безобразие и разослать всем одноклассникам. Да, может, пятница по хаосу и разгрому не была такой мощной, как четверг — хотя кухня Эрика возразила бы, — зато это было куда интереснее и веселее пьянок и чувства затуманенной головы после пары раскуренных косяков. Находиться в компании друзей и вытворять всякую фигню, быть вместе и ощущать внутреннее тепло от того, что принадлежишь группе, а не ходишь одиноким и невписывающимся в общество — вот то, от чего Шон никогда в жизни не смог бы отказаться. Карандаш, с которым он продолжал баловаться, вращая между мизинцем и указательным пальцами, внезапно выскользнул из них и, быстро прокатившись по поверхности стола, рухнул вниз. Лайла отвлеклась от рассказа, остановившись и взглянув вопросительно в камеру. Она поправила свои волосы, ещё раз потрогала затылок, проверяя, появилась ли там шишка или нет, и подогнула длинные рукава белого платья, купленного специально для косплея Садако. И хотя до Хэллоуина ещё было очень далеко, она решила, что стоит подготовиться уже сейчас, чтобы не забивать этим голову в октябре и не искать в панике костюм. Шон стушевался и покаянно поднял руки, признавая свою вину. Лайла, глядя повёрнутые к ней ладони, пошутила про хорошего копа и плохого нарушителя, которого стоило бы наказать за шаловливое поведение, и принялась рассказывать дальше, облизав перед этим пересохшие губы. В самом начале августа её родители решили, что им нужно сменить антураж и перебраться куда-нибудь подальше от душных улиц Сиэтла, от обстановки, приевшейся за годы проживания, и от людей, чьи лица стали надоедать. И конечно же, вместе с собой они потащили и Лайлу, обеспокоившись тем, как бы она не померла со скуки, сидя в четырёх стенах в одиночестве. О том, что на самом деле от скуки она бы уж точно не откинула кони, потому что обязательно бы нашла, чем себя занять и развлечь, они предпочли не задумываться. Перед тем как уехать, они даже предложили Шону отправиться вместе с ними. Но некоторые обязанности, возложенные на его плечи, и финансовые неурядицы, возникшие в этот момент в семье, не позволили ему отправиться в путешествие. Родители Лайлы, узнав об этом, даже предложили оплатить билет туда и обратно из своего кармана, ведь для них и их бюджета это не было проблемой. Но, поговорив и обсудив это с Эстебаном, решили всё же не настаивать на своём и не смущать никого. А пятнадцатого августа Шон получил от них и Лайлы шикарный подарок на день рождения и несколько открыток с пожеланиями от каждого из них. Возможно, Шону и не удалось полюбоваться Тауэрским мостом и заценить красоты Букингемского дворца, зато на свой праздник он получил прямо из Лондона новенький скейтборд с портретами участников «Led Zeppelin», что было во много раз круче. Задумчиво поднеся кончик неожиданно найденного под ноутбуком серого карандаша ко рту, Шон по привычке прикусил передними зубами податливый материал, оставляя на нём небольшие вмятины. А затем, взяв небольшой листочек, принялся по наитию вычерчивать парк с лавочками, клумбами и фонтанами, о которых трещала Лайла, принявшаяся описывать красоты Гайд-парка. — …щина принялась кормить этих белок сырым мясом! Ты прикинь, сырым мясом! — Несмотря на то, что происшествие со странной женщиной, кормящей бедных белок сырым мясом, произошло недели две назад, Лайла всё ещё пребывала в шоке от увиденного. Её глаза широко распахнулись, а она сама откинулась на спинку стула, приподняв руки и заводя их за голову, почёсывая осторожно затылок. Несколько непослушных прядок упали ей на лицо. Шон отвлёкся от штрихования ели и глянул в монитор; захотелось протянуть вперёд руку и заправить волосы обратно за уши. — Может она одна из городских сумасшедших? — Лайла на это предположение лишь пожала плечами. Шон постучал карандашом по ноутбуку, а затем приподнял листок с незаконченным изображением, показывая то, что успел зарисовать. — Круто вышло! — воскликнула Лайла, опуская руки и упираясь ладошками в мягкие подлокотники стула. — Тебе бы комиксы рисовать по типу «DC» или «Marvel», да зарабатывать на этом. Выкладывай свои работы в инсту или в фейсбук. Больше охвата получишь. — Мне пока хватает того, что я выставляю в тумбе. — Но так ты скрываешь свой потенциал от других людей. Все должны знать, что Шон Диас умеет не только раскрашивать школьные плакаты для идиотских мероприятий, но и создавать такие шедевры! — Ты слишком хорошего мнения о моих каракулях, — скептически сказал Шон, повернув рисунок к себе. Произнесённое Лайлой смущало и заставляло чувствовать неловкость, расползающуюся странным теплом по грудной клетке. Он знал, что орудует ручкой и карандашом хорошо, но не видел в этом чего-то необычного или крутого, того, что вызывало всякий раз в Лайле такой восторг с овациями. В мире столько художников и художниц, которые, по его мнению, гораздо лучше него, профессиональнее, искуснее, трудолюбивее. Не важно, сколько похвалы он получал и сколько людей говорили ему о том, что он отличный художник, а его рисунки замечательны. Шон всё равно считал, что его работы не заслуживают того внимания, которое к ним проявляют. Ведь он не делал чего-то сверхъестественного и нового. Ему казалось, что его стараний и упорства недостаточно, что всегда есть, к чему нужно стремиться и куда расти. Он знал: существуют те, кто на голову выше, и совершенно не важно, чем ты занимаешься: перепрыгиванием через препятствия или коллекционированием пластиковых стаканчиков. Всегда присутствует риск, что найдётся тот, кто будет способен обогнать, переплюнуть твой поставленный рекорд или сделать что-то в сто крат лучше. Это неизбежно. Поэтому не нужно так загоняться и париться. Но вот только от понимания и знания этого всего на самом деле было не легче. Где-то внутри Шон всё равно чувствовал, как что-то скрежетало и душило, мешало двигаться и развиваться. Потому что лишь одних слов было недостаточно. Для него это было сравнимо с тем, как горящему заживо человеку пообещать, что всё будет в порядке. Шон не мог представить, что в порядке действительно будет. Однажды отец сказал ему о том, что нужно смотреть и анализировать только свои результаты, сравнивать то, что у тебя было в прошлом, с тем, что выходит и получается в настоящем. Нельзя оценивать свои успехи и достижения через призму чужих побед. Нельзя слепо предполагать и надеяться на то, что если начнёшь тренироваться больше, чем другие, то обязательно станешь лучше их. У каждого свой лимит ресурсов и возможностей; у кого-то есть талант, гениальность, выигранная генетическая лотерея, позволяющие быть на ступень выше остальных. Поэтому не стоит винить себя в том, если что-то, как тебе кажется, у тебя не получается или выходит не очень хорошо. Мы не всегда даём объективную оценку нашему труду. Порой мы склонны принижать себя, гнобить, заниматься самобичеванием и угнетением. Нам проще обвинить себя, принизить свои заслуги и возвысить других, чем позволить себе лишнюю похвалу и гордость за себя и своё дело, хобби, занятие. Шон был искренне благодарен отцу за эти слова. И, возможно, самовнушение вкупе с оказываемой со стороны близкого человека поддержки действительно могли бы ему помочь справиться с гнусными чувствами и липкими переживаниями. Однако он был честен с собой и понимал: на самом деле он просто слушал, но не слышал того, какой смысл вкладывал отец. Речь залетала в голову, но места там себе не находила. Словно Шон намеренно пытался отбиться от любых попыток других людей ободрить его и сказать что-то доброе, поддерживающее и успокаивающее. Словно он запрещал им и себе оценивать по достоинству свои работы, восхищаться ими и признавать, что они хороши и чудесны. Потому что он не верил в то, что это действительно так. Ель на рисунке слегка смазалась, стило только Шону провести подушечкой большого пальца в попытке растушевать графит на ней. Прикусив внутреннюю часть щеки, он отложил листок в сторону, подумывая над тем, чтобы перенести незаконченное изображение парка в скетчбук, и покосился на выглядывающие из-за окошка скайпа незакрытые интернет-вкладки. На вечер у него было запланировано небольшое ознакомление с одной из тем из астрономии. Эрик, с какого-то перепуга начавший увлекаться всей этой научной бурдой, связанной с космосом, физикой, движением, структурой, происхождением и развитием небесных тел и прочим, скинул парочку видосов про космодромы. Не то, чтобы Шона это когда-либо интересовало, просто проскролив и увидев некоторые кадры из одного видео и послушав то, о чём ещё рассказал дополнительно и сам Эрик, ему показалось, что это действительно может оказаться чем-то увлекательным. — Но ты столько раз побеждал в конкурсах и занимал первые места, — парировала Лайла, всё ещё пытающаяся убедить Шона в том, что он просто себя недооценивает. — Твои рисунки сложно назвать каракулями, ведь они куда выше по скиллу. Ту же условную мазню Адама, которой, к слову, он гордится и кичится, показывая при любом удобном случае, нельзя назвать рисунками. — Но Даниэль вон то… — Шон! — она перебила его, не желая слушать его попытки перевести стрелки в сторону кого-то другого. Её это беспокоило, и она чувствовала себя обязанной в том, чтобы доказать и переубедить, показать Шону, что всё на самом деле не так пессимистично, как он думает и считает. — Мы говорим о тебе. — Ладно-ладно, извини. Мы говорим обо мне и моих рисунках, да. — Он согласился с ней. Ему не хотелось ссориться из-за, как ему показалось, такого пустяка, но явно задевающего её. — Вот именно, потому что я… Резко замолчав и оборвав начатую фразу, Лайла, ничего не говоря и не поясняя, молча пододвинулась к столу и начала активно клацать по клавиатуре. Эта черта в её характере временами раздражала других, ведь было неприятно, когда человек беспричинно начинал игнорировать и не объяснять, что способствовало такой быстрой смене поведения и настроения. Однако Шон, привыкший к этому, знал, что надо было просто подождать некоторое время, и Лайла сама рассказала бы о том, что случилось. Просто ей нужно было время для того, чтобы что-то решить и оценить, и лишь затем рассказать и поделиться с остальными. Она предпочитала разобраться в первую очередь самостоятельно и потом уже послушать мнение других или обратиться к ним за помощью и советом. В образовавшейся тишине стали слышны только тихие ругательства и звук того, как упорно стучала Лайла по клавиатуре, словно пытаясь вдавить кнопки в ноутбук. Она нахмурилась и прищурилась, вглядываясь в экран монитора. Захотелось провести пальцем между её бровей и разгладить появившуюся там морщинку. Шон неловко поёрзал по стулу; было непривычно видеть подругу настолько сосредоточенной. Обычно такой она бывала только тогда, когда пыталась решить примеры по математике, или когда не знала, что взять из сигарет в магазинчике на углу её дома. — Эм, чувиха, приём? — Шон сделал попытку узнать, что такого необычного и странного было на мониторе, что заставило Лайлу так сильно напрячься и погрузиться в свои мысли. — Есть! — она взвизгнула так же резко, как и замолчала. Шон озадаченно наклонил голову в бок, но затем, заметив цифры в углу экрана, привстал со своего места, не совладав с чувствами, накатившими на него. На что Лайла отреагировала улыбкой от уха до уха и покачиванием головой. — Билеты, — спокойно сказала она через некоторое время, зная, что Шон поймёт её без дополнительных объяснений. — Ты успела? — в глазах заиграла радость вперемешку с подкравшимся волнением. Шон совершенно позабыл о том, что нужно было следить за временем и в случае чего быстро переходить на сайт фестиваля и покупать билеты на рок-концерт. Сердце его чуть не ушло в пятки от осознания, что ещё минут пять и билеты им было бы не видать, собственно, как и само осеннее мероприятие. Шон считал себя организованным и собранным, когда речь касалась таких важных мероприятий, но в этот раз он облапошился, увлёкшись собственными размышлениями и рассказом Лайлы. Он мысленно себя поругал и взял с самого себя слово, что больше такого не повторится. — Конечно успела, мэ-э-эн. Спокуха. Но вспомнила в самый последний момент! — Лайла, вращая запястьями, приподняла руки над головой и покрутилась на стуле. — Ты видел эти чудо-ручки? Да они самые быстрые на Диком Западе, чува-а-к, — она растянула последнее слово, приторно чмокнув губами и глянув на монитор, где красовалось оповещение о покупке билетов. — Мне кажется, так говорят, когда намекают на дрочку, разве нет? — Дрочку? — Лайла удивлённо приподняла бровь и уставилась на Шона, который невинно почесал за ухом и слегка отвёл взгляд в сторону. Если бы была возможность, она бы определённо пихнула его в плечо. — И ты мне только сейчас говоришь о таком? Жесть, а я думала, почему все так начинают угарать, стоит мне только произнести, что у меня самые быстрые руки на Диком Западе. Все всё это время думали, что я про мастурбацию? — Она округлила глаза и слегка наклонилась влево, чуть не брякнувшись со стула. — Я уверен, что так подумали только самые отпетые извращуги. — Ты входишь в этот список? — Я же его и основал, — сказал Шон, подмигнув. Уголок его рта приподнялся в лёгкой усмешке. Выглядело это глупо. И он постарался не заржать, глядя на своё отражение в маленьком окошке видеозвонка. Лайла согнулась пополам и громко захохотала, что было хорошим знаком. Ответ ей явно понравился, хотя она ожидала немного другой реакции на свой вопрос. Когда она успокоилась и приподнялась, снова заглядывая в камеру, Шон увидел, что всё её лицо стало красным, а в уголках глазах появились слёзы, вызванные смехом. Лайла стёрла их рукавом платья и упёрлась локтями в подлокотники. — Фу-у-у-х, — протянула она, пытаясь восстановить дыхание. Её грудная клетка всё ещё быстро поднималась и опускалась. — Знаешь, о чём я ща подумала? — О Техасе? — Ха-ха, Шон, — наигранно произнесла Лайла, закатывая глаза. Теперь она жалела о том, что не может запустить в него какой-нибудь предмет. Желательно потяжелее. — На сегодня Техаса достаточно. — Шон понимающе кивнул. — Я думаю, а может, зря мы решили взять билеты только на двоих? — Ты намекаешь на то, что нужно было позвать вместе с нами кого-то из ребят? — Не-а, — покачав головой, сказала она. Одна из невидимок тут же покатилась вниз по её волосам. Лайла поймала металлическую пластинку и прикола обратно, а затем проверила, чтобы на этот раз ничего точно не отпало. — Я подумала, что мы могли бы взять с собой Даниэля. — Ну уж нет, — отрезал Шон. Ему не нравилось, когда Лайла начинала заводить диалог в сторону Даниэля. Нахождение младшего брата рядом ему сполна хватало дома и на переменах в школе, оттого видеть его ещё и во время встреч с друзьями не хотелось. Шон мечтал о том, чтобы у него было время на самого себя и свои увлечения. Он желал иметь личное пространство, которым он мог распоряжаться сам и в которое он впускал бы только тогда, когда этого хотел, и только тех, кого хотел видеть в нём. И в это всё Даниэль, извечно маячащий рядом, словно приклеенный, не входил. — Ну почему ты вечно обижаешь моего любимчика и не хочешь, чтобы он тусил с нами? — Потому. — Шон. — Ну что? — Ты ужасно несправедлив к Даниэлю. Разве старшие не должны быть, ну, не знаю, лояльны к младшим и любить их до потери пульса? Мне всегда казалось, что между братьями или сёстрами есть особая связь. Ну, знаешь, такая интимно-близкая, тонкая, схожая и граничащая с любовью родителей к своим детям, но более высшая и переплетённая. Да и быть старшим, как по мне, это же круто и здорово. Ты можешь учить Даниэля всему. Ты можешь быть ему опорой и наставлять его на путь праведный. А он, в свою очередь, всегда будет рядом с тобой, всегда на твоей стороне. Прикольно же, когда есть кто-то, кто всегда будет прикрывать твою спину. Нет, даже не так. Тот, кто будет стоять рядом с тобой и быть в случае чего заодно. Быть вместе с тобой против всего мира. Не будь так жесток к нему. Шон задумался над озвученными словами. Он был старшим ребёнком в семье и в отличие от Лайлы, имеющей на руках лишь теоретические и смутные представления насчёт того, как устроены иерархия и жизнь в семье, где есть двое и более детей, действительно понимал, что такое быть старшим и первым. Откинувшись на спинку стула, он уставился в потолок. Продолжать эту тему ему не хотелось, поэтому он попытался выдержать длительную паузу, надеясь на то, что Лайла поймёт его намёк. В её словах было что-то истинное и верное, но Шон отказывался, возможно, в силу своего юношеского максимализма или понимания, что кое-где она была права, принимать тот факт, что временами он перегибал палку по отношению к Даниэлю. Брата он любил той самой безусловной любовью, которая есть у всех братьев и сестёр. Даже если Шон и срывался на него, обижал или задевал, или если сам Даниэль делал что-то раздражающее, хулиганистое и глупое, это не значило, что они переставали любить друг друга. Чтобы не происходило и не случалось, они всё ещё оставались семьёй, оставались братьями. Но было кое-что ещё, тайное и мерзкое, о чём Шон не мог рассказать кому-либо. То, о чём он не мог поделиться даже с отцом и уж тем более с Даниэлем. Но то, чем он охотно делился и разделял вместе с ванной комнатой и душем, ставшими его соучастниками и помогающими скрыть его постыдное, уродливое и гнилое преступление. Шон любил Даниэля, но той изломанной и извращённой любовью, которая порицалась и не принималась обществом. Он и сам знал о том, насколько всё неправильно, но поделать с этим ничего не мог. Он не мог обратиться ни к кому за помощью с этим, потому что понимал, что никто не будет ему помогать и направлять на путь истинный. Ведь то, о чём он думал, и то, что он делал, стоя временами под душем, было мерзким и отвратительным. Никто бы не захотел иметь с ним дело, узнав о его тайне. Да и он сам считал себя повёрнутым и ебанутым, когда, видя оголённые ноги Даниэля, вышагивающего в коротких шортах или наклоняющегося, чтобы подобрать машинку с пола, думал только о том, как бы завалить его и трахнуть. Шон не нуждался в дополнительных осуждениях и порицаниях; он сам умело вгонял себя в самобичевание и угнетение. Ему было стыдно. Ему было невыносимо. Он ненавидел себя за мысли, которые вращались в его голове. Ненавидел себя в те моменты, когда прикасался к члену и начинал дрочить, представляя перед собой Даниэля. Ненавидел, когда кончал и ощущал на ладони липкую сперму. Ему хотелось просто сдохнуть. Исчезнуть из этого мира. Он знал, что он ненормальный. Знал, что это неправильно. Знал, что если бы отец с Лайлой узнали об этом, то точно бы отвернулись от него, отвергли и возненавидели. Но даже эти предположения не могли сравниться с тем, что действительно убивало его. Труднее всего было видеть буквально каждый день Даниэля, незнающего и недогадывающегося о том, что творилось с его старшим братом. Шон не мог спокойно смотреть Даниэлю в глаза, не мог находиться не то, что рядом с ним, на одной планете. Он ощущал себя виноватым перед ним. И он понятия не имел, как ему загладить эту вину. Да и имел ли он вообще право на прощение. Ему хотелось рыдать, хотелось плакать, хотелось орать и кричать. Он знал, что причиняет Даниэлю боль, когда отталкивает, ругает, злится и срывается на него. Он видел, как тому было больно и обидно. Но это было единственным, что Шон мог сделать, чтобы спасти его от себя. Он считал себя предателем, мразью, конченным человеком. Тем, кто не заслуживает жить. Он считал, что таких, как он, нужно убивать. Без сочувствия. Без сожалений. Без состраданий. Давить и уничтожать до тех пор, пока не передохнут все до единого. Эти мысли не давали ему спать, не давали бодрствовать и существовать, расслабляться хотя бы на долю секунды. Они блуждали по черепной коробке и душили, душили, душили. Напоминали ему о том, кем он на самом деле являлся: больным ублюдком, дрочащим на брата. Это было невыносимо. Хотелось собственноручно избавить этот мир от себя. Но внутренняя слабость и позорная жалость не позволяли так просто избавиться от мучений, от своего жалкого существования. Шон дёрнулся. Его затошнило. Никакие молитвы, к которым он прибегал, не смогли бы отмыть его душу. Все дороги вели в ад. Заслуженный ад, как он считал. Он дёрнулся ещё раз, подскочил, запуганным, потерянным взглядом глянул в камеру. Его лицо побледнело, и только сейчас Шон понял, что всё это время он не дышал. Он сделал вдох, потом второй, третий. На пятом лёгкие заныли, застонали. Но ему было плевать. Сердце бешено билось об рёбра, колотилось так, что казалось, ещё один толчок — и оно вывалится наружу. Всё вокруг начало смешиваться и крутиться, сливаться, а затем расходиться в разные стороны. Пол под ногами начал уходить, перемещаться, меняться местами с потолком. Затошнило сильнее. Замутило. Всё вокруг стало чёрным, перепутанным, непонятным. — Шон, дыши глубже и называй предметы, которые видишь. Давай, Шон, милый, у тебя получится. Начинай перечислять всё, что находится вокруг тебя, — обеспокоенно, но очень спокойно произнесла Лайла. Она видела, как Шон подскочил, как он побелел и перестал в какой-то момент дышать. Она знала, что у него периодически случались панические атаки, поэтому понимала, что нужно говорить. Однако каждый раз, когда такое происходило, она ощущала подкрадывающиеся к горлу волнение и страх за него. — Шон, дыши. — Ноутбук, карандаш, календарь, маленькие листочки, скетчбук, — начал говорить он, пытаясь успокоиться и прийти в себя. — Окно, настольная лампа, занавески, плакаты. — Молодец, Шон, — подбадривающе сказала Лайла, наблюдая, как Шон медленно начал садиться на стул. Сейчас он казался ей таким надломленным и потерянным, что захотелось его обнять и приласкать, погладить по голове и спине. Убедиться, что он действительно сейчас в порядке. Но всё, чем она могла помочь — сочувственным взглядом в камеру и беспокойством на лице. — Всё… — голос дрожал. Сам Шон продолжал дёргаться из-за дрожи, гуляющей по его телу. Он сжал кулаки, впиваясь пальцами и немного отросшими ногтями в податливую плоть. Стало больно, но недостаточно. Ужасно недостаточно. — Всё в порядке, Лайла. Сейчас всё в норме. — Он попытался улыбнуться, но кривая улыбка, появившаяся на лице, говорила об обратном. Ложь буквально сочилась из его уст. И нельзя было скрыть это, прикрыть чем-нибудь, отвертеться, сделать вид, что её нет. Что нет всего того, что он скрывал глубоко внутри себя. Лайла чувствовала, что её обманывают, но она даже представить себе не могла, насколько глубоко проросли корни обмана в землю. Не могла представить масштаб ужаса, о котором ей не рассказывали. — Извини. — Гнилое, ненастоящее, искажённое. Сказанное только потому, что так нужно, так принято. — Не извиняйся, Шон. Никогда не извиняйся передо мной или перед кем-либо ещё. — Лайла не могла понять, за что перед ней извиняются, ведь Шон не был виноват в том, что только что произошло. — Ты… — Она поджала губы, не зная, что нужно сказать дальше. Молчание давило на неё, фантомным грузом обрушивалось на грудную клетку, стискивая и причиняя дискомфорт. — Всё в норме, — повторил Шон, проведя дрожащей рукой по взмокшим волосам. — Думаю, что ты права. — О чём ты? — непонимающе произнесла Лайла, позволяя себе сделать вдох. — Думаю, что нам стоит в следующий раз взять с собой Даниэля, — озвучив это вслух, он потупил взгляд на свои раскрытые ладони. — Что? — скорее на автомате спросила в ответ Лайла. Слова медленно начали доходить до неё. — О, да, да. — Она активно закивала, поддерживая эту идею. — Мы просто обязаны взять его с нами! Может совместный поход в кино? Или, нет! Нет! Стой! Мы можем даже сходить на пикник или посидеть где-нибудь втроём. А ещё можно Эрика позвать. Не предлагаю брать Адама, ибо он опять начнёт пускать пошлые и неуместные шутки, а Даниэлю ещё рановато слышать про пенисы и неудачные минеты в школьном туалете. — Лайла скривилась и высунула язык. Она любила пошлый юмор, но терпеть не могла, когда подобного рода шутки произносились в присутствии детей. Шон внимательно наблюдал за ней, облегчённо выдыхая, понимая, что она отвлеклась от него и переключилась на другую тему. — Я знаю кафешку, в которой подают вкусные пончики и самые лучшие молочные коктейли! Моему любимому мальчику обязательно там понравится. — Молочные коктейли он обожает, это верно, — подтвердил Шон, кивнув. — Значит, нужно будет определиться с тем, когда пойдём. — Он глянул на календарь, быстро пробегая по строчкам глазами. — Как насчёт среды? Как раз перед школой можно устроить что-то типа прощальной вечеринки для лета. — Да, думаю, что среда будет идеальным днём для того, чтобы наесться пончиками до отвала. — Лайла спрятала грусть в глазах за натянутой улыбкой. Делать вид, что всё хорошо, ей не хотелось. Но раз Шон так нуждался в разыгрывании спектакля, она решила стать частью представления. Она видела, что его всё ещё что-то терзало. Он кусал губы, даже не замечая этого. Безжалостно сдирал тонкую кожу; небольшая струйка прокатилась вниз, остановившись на середине подбородка. Лайла тяжело сглотнула. Спросить напрямую о том, что его так беспокоило, она так и не осмелилась. — Слушай, — продолжила она, подняв голову к настенным часам, — мне уже надо бежать. Мама решила, что сегодня у нас день готовки лазаньи, поэтому передай, пожалуйста, привет Даниэлю и скажи ему обязательно, что я люблю его! Но только не рассказывай о том, кем я планирую нарядиться на Хэллоуин! Пусть для него это будет сюрпризом. — Хорошо, — сказал Шон, перестав кусать губу и сдирать с неё заусенцы. Он вытер ребром ладони подбородок, а затем взял в руку карандаш, чтобы записать себе напоминание на листочке. — Тогда в среду отдам ещё и деньги за билет. Хотя могу и в понедельник, всё равно же в скейт-парке встретимся. — А у тебя не будет подработки разве? — Не-а, сменщица же выздоровела, ну и плюсом её черёд меня подменять. Так что я буду свободен на следующей неделе, кроме вторника, наверное. — Шон дописал последнюю букву и отодвинул листок. — Поэтому встретимся на привычном месте. Не проспи только, домохозяюшка. — Да кто бы говорил, соня. — Лайла показала ему язык, а затем махнула рукой в сторону двери. — Ладно, меня уже во всю зовут. Словно не могут начать без меня доставать посуду. Эх, пока-пока, Шо-о-он. — Не взорви только кухню, гений кулинарный. Покеда! — Обещаю, ты ещё пожалеешь о своих словах! Вот как заставлю тебя попробовать мою лазанью! Все слова назад заберёшь. — Она подняла указательный палец и гордо вздёрнула подбородок. А затем вновь приняла серьёзный вид, посмотрев в камеру. — И, Шон, — замолчала, выдерживая паузу, — люблю тебя, ещё один мой любимый Диас. — Я тебя тоже, Лайла. Шон постарался сдержать пробивающуюся наружу грусть и помахал на прощание Лайле. Они оба сделали вид, что всё нормально, хотя отлично знали, что этот блеф был виден даже с закрытыми глазами. Лайла слабо улыбнулась уголками рта и нажала на кнопку, завершая вызов. Стало тихо и пусто. Окошко с видеозвонком из скайпа исчезло с экрана, давая возможность незакрытым вкладкам занять своё законное место. Видео про космодромы всё ещё ждало, когда к нему проявят внимание. Шон приложил ладонь к вздымающейся груди, поглаживая и успокаивая через ткань футболки. Уши горели. Лицо покрылось красными пятнами. Голова гудела. Вдруг стало невыносимо стыдно за то, что только что произошло. Хотелось удариться головой об стол и биться до тех пор, пока все чувства не вытекли бы совместно с мозгом; до тех пор, пока совесть не замолчала бы и не перестала давить и напоминать о гнилом нутре; до тех пор, пока не стало бы наконец-то его самого. Ведь, как он думал, миру было бы куда легче без него. Сжав футболку, Шон поднял голову к потолку. Несколько слезинок скатились по щеке. Он ощутил себя таким жалким и немощным, что стало мерзко и тошно от самого себя. Кто-то постучал в дверь, но ответной реакции не последовало. Шон слышал стук, но вместо того, чтобы спросить о том, кто это, продолжил смотреть пустым взглядом в потолок. — Шон, ты ещё не закончил говорить с Лайлой? — раздался голос Эстебана за дверью. Обычно, когда Шон сидел в своей комнате, занимаясь делами или чем-нибудь ещё, он редко наведывался к нему, прекрасно понимая, что старшему сыну нужно было личное пространство и возможность побыть наедине с самим собой. Эстебан никогда не ограничивал своих детей, не ставил их в рамки, не диктовал им условия, по которым они должны были и обязаны жить. Он редко запрещал им что-либо, а если и делал это, то объяснял причину, по которой был вынужден поставить запрет. Он не был несправедливым и строгим. Лишь изредка мог позволить себе пожурить их за поведение или действия, но и то лишь потому, что не хотел их слишком избаловать или внушить им, что за свои поступки не нужно отвечать. Ему казался правильным такой подход к воспитанию, ведь ему хотелось, чтобы сыновья были счастливы, чтобы у них было прекрасное детство и юность. И только поддержка, забота, взаимное уважение и любовь могли это дать. Эстебан переступил с ноги на ногу на одном месте и постучал повторно, но куда громче, чем в первый раз. Он подумал, что Шон просто задремал, поэтому и не слышал, что его зовут. — Шон, это твой papito. — Я, — хрипло произнёс Шон. Он надеялся, что отец, стоящий за дверью, не расслышит в ответе подступающих слёз. Ему не хотелось объяснять причину, по которой он находился чуть ли не на грани истерики. Да даже если бы и хотел, то не смог бы, — с Лайлой разговаривал. Прости, не услышал, что ты стучал. — Я так и понял, — сказал Эстебан. Шон мог поклясться, что в этот момент отец улыбался. — Ты не забыл, что мы собирались глянуть «Акулий торнадо»? — Да, пап, я сейчас выйду. — Ждём тебя. Постараюсь до твоего прихода удержать Даниэля от попкорна. А то ты сам знаешь, каким прожорой он стал. — Да, пап, спасибо. Эстебан кивнул в ответ, хотя и знал, что никто не увидит. Он ещё секунду простоял около двери, словно ощущая, что что-то не так, а затем развернулся и пошёл в сторону кухни, намереваясь взять из шкафчика две глубокие тарелки для попкорна. Шон, заслышав его отдаляющиеся шаги, сполз со стула на пол и прикрыл руками лицо. Ему ужасно хотелось выть.