Неосязаемая связь

      Вода под поступью тяжёлых армейских ботинок противно хлюпала, а грязь противно чавкала перед тем, как лечь ошмётками на голенище. Райнер пусть и радовался тому, что додумался обуть что-то с высоким берцем, всё равно морщился и старался абстрагироваться от всего происходящего вокруг. В ушах всё ещё стоял звонкий голос Габи, от которого у него разболелась голова, а перед глазами было недовольное выражение лица Галлиарда, пытающегося до него что-то донести. Он так и не понял, что именно: все мысли были посвящены новой войне, в которую его втянули, когда прошло жалкие пару месяцев с момента его возвращения. Кажется, Порко в конце рявкнул ему что-то в лицо, а после, когда ожидаемой реакции вновь не последовало, просто махнул рукой и ушёл в неизвестном направлении.       Что-то внутри него трепетало от гнева, хотя ему самому было так тошно от всего вокруг, что он мог чувствовать только всепоглощающую усталость. А ведь ему сегодня следовало зайти к матери, чтобы повидаться. Сколько он уже её избегал, предпочитая жить в казарме? Две недели? Три? Кажется, пять.       На макушку упала первая капелька. Райнер поднял голову и глупо моргнул глазами, когда на лицо упало ещё несколько. Остановился прямо посреди лужи и задумался: возвращаться в гетто или всё-таки побыть на воле, где не было этих осточертевших грязных стен. Не таких высоких и не таких прочных, как в том месте, о котором он старался забыть, но таких же душащих и сдавливающих со всех сторон. Свободный мир, такой неосязаемый и при этом такой манящий, был не лучше пожелтевшего и пыльного Ребелио. Забавно, как всё поменялось: ещё несколько месяцев назад он только и мечтал о том, чтобы оказаться дома и пройтись по знакомым улочкам, а сейчас ему хотелось сбежать. Трусливо и быстро. Куда — не так уж важно, главное — не видеть всего этого. Ни узких улочек, ни повязок на плечах, которые были клеймом, ни понурых лиц горожан, которые разглаживались и начинали сиять, стоило им только увидеть его — главного героя, единственного выжившего на «проклятом» острове. Он как-то удручённо хмыкнул: да уж, герой; если только самозванец какой-нибудь.       Закапало сильнее, чаще. Постоял ещё немного, чувствуя, как гнев постепенно отступал, и пошёл. Вперёд. Подумал, что и мама, и важный разговор с Порко, и всё остальное подождёт. Сейчас хотелось подышать морским воздухом, послушать крик чаек и шум волн, ни о чём не думая. Хотя подумать было о чём. Много вещей следовало расставить на свои места, потому что пять лет отсутствия искренности с собой дали свои результаты. Далеко не положительные.       Он невольно вспомнил, как холодно встретила его мама, когда корабль, на котором должно было быть пятеро воинов, причалил к берегу и с него сошли лишь трое. Сначала всё было неплохо, и он даже подумал, что зря накручивал себя, но стоило им остаться наедине, без целой толпы родственников, среди которых была крайне возбуждённая Габи, как стало ясно — ничего не изменилось. Райнер лежал на кровати, подложив руки под голову — подушка была слишком тонкой, — из которой он явно вырос, потому что ноги уже не умещались и их приходилось закидывать на изножье, и смотрел в потолок, когда она зашла к нему. Морщинистая, будто бы иссушенная — постарела. Постарела так быстро, что он невольно ужаснулся, когда увидел её вблизи. Свет от керосиновой лампы подсветил все издержки возраста, а когда сухая рука коснулась его горячего лба, то он непроизвольно вжался в постель. Как же сильно он отвык от всего этого.       Тогда мама будто вернула его в детство, которое теперь казалось таким далёким. Она так же гладила его по лбу, убирая отросшие волосы, так же нашёптывала ему, что ужасно гордилась им, таким отважным и великим воином, радовалась тому, что теперь они — почётные марлийцы. Такая же наивная, такая же местами глуповатая — в этом она точно не изменилась. И это напугало его.       Но ещё больше его напугала её жалость. Она бесконечное количество раз проклинала и без того «проклятых» демонов с не менее «проклятого» острова просто за их существование и, что самое странное, за то, что они посмели так сильно искалечить «её мальчика». Райнер прикусил язык, чтобы не сказать, что его нужно не жалеть, а наказать за то, что он натворил. А натворил он много: начиная от причинённых страданий невиновным людям, заканчивая тем, что потерял близких друзей из-за своей глупости. Говорить о том, чтобы попытаться объяснить ей то, что на острове нет никаких ублюдков, о которых так яростно говорит марлийская пропаганда, и речи быть не могло. Не поняла бы, потому что не видела этого своими глазами.       Он смог прожить с ней под одной крышей ровно неделю. Смотреть и дальше на то, как она вся пропиталась жалостью к нему и ненавистью к тому, кого даже в глаза не видела, было невыносимо. Слушать её всхлипы за тонкой стеной, потому что «её милого Райнера искалечили островные ублюдки», и постоянные восхваления было тошно.       Что он такого сделал, чтобы на него смотрели с таким обожанием и уважением? Загубил несколько тысяч невинных жизней? Предал друзей, которые ему всецело доверяли? Подставил своих боевых товарищей, из-за чего они так и остались на этом острове, но только в качестве воспоминаний? Подвёл всех и провалил операцию, которую возложили на его детские, ещё неокрепшие плечи?       Он не понимал и от этого впадал в отчаяние.       Вот Порко почти сразу сказал, что никакой Райнер не герой, да и воин из него так себе: запорол всю операцию, проигнорировав тот факт, что Зик с Пик в последнем сражении тоже участвовали и тоже проиграли неотёсанным «демонам», вернулся ни с чем и ни с кем. И это он ещё не знал, что случилось с Марселем на самом деле — только в общих чертах: съел титан, погиб, так и не увидев островных ублюдков. Райнер тогда ещё обрадовался в глубине души, что тот самый младшенький Галлиард наконец-то вырос и превратился в настоящего мужчину, который не рубит с плеча и сначала думает, а уже потом делает. А когда вернулся снова, уже домой, а не только в портовый городок, где они жили какое-то непродолжительное время перед тем, как возобновить операцию, но уже с двумя новыми боевыми единицами, то убедился в том, что запал в этом окрепшем парне остался. Ничего не изменилось, кроме одного.       Между ними появилась неосязаемая связь, такая тонкая и хрупкая. Протянешь руку, коснёшься пальцем до этой невидимой нити — и она лопнет, разорвавшись на две ровные части. Одна останется у него, а другая — у Порко.       Когда они вновь вернулись на Родину, понурые и уставшие как побитые собаки после жёсткой схватки, восторженных взглядов незнакомцев, расплывчатых и инородных, стало больше. Отсутствие понимания в знакомых чертах лиц и глазах стало меньше — на смену ему пришло только осуждение, такое противное и липкое, цепляющееся за всё, что можно. Избавиться от него было невозможно ни через месяц, ни через два. На Райнере оно было клеймом, въевшейся в кожу меткой. Он был за всё в ответе; не Зик, который был командиром воинов, и уж тем более не бедная малышка Пик, которая была простым исполнителем, а он. Не совладал со своими эмоциями и чувствами, не углядел за собой, потерял много времени в попытках убежать от своей сущности. Как итог: потери по всем фронтам.       «Позорище», — окрестил его Порко через пару недель после того, как они встретились во второй раз.       За шумом дождя уже слышалось биение волн. Райнер втянул носом воздух, но ничего не почувствовал. Пошёл дальше. В этот раз мысли были обращены к Порко, к воспоминаниям об их встрече, когда всё между ними осложнилось настолько, что пересекаться лишний раз не хотелось.       Это случилось как раз в тот день, когда Райнер окончательно вернулся домой, в том ненавистном порту, который он специально обходил стороной, лишь бы только лишний раз не вспоминать о нём — ковырять старую рану не хотелось, а то и инфекцию можно было занести, такую опасную, что могла и к летальному исходу привести. Разумеется, не без его подачки. Как он понял, Порко уже знал об истинной причине гибели Марселя, поэтому и встречал его холодно, с плохо скрываемой обидой и осуждением. Он даже предупредил командира Магата, что не сдержится и отделает Райнера так, что процесс регенерации у него займёт не несколько привычных часов, а несколько суток. Одобрения, естественно, не получил. Но ему это и не было нужно. Он просто поставил в известность, а не спрашивал разрешения.       Вот только их ждал один огромный неприятный сюрприз, которых подкосил обоих. Им хватило одного взгляда, чтобы понять, в какое дерьмо они попали. Порко не смог ударить его — только схватить за грудки, злобно попыхтеть и тут же дёрнуться от него, потому что чужие эмоции ощущались слишком ярко и так непривычно. На осознание происходящего ушло меньше минуты — и он быстро отпустил его, осмотрел испуганным взглядом и кинулся прочь, чувствуя огромное сожаление. Не его собственное, а Райнера.       Тогда в порту Райнер только покачал головой и горько вздохнул. Командир Магат сразу догадался, в чём было дело, и похлопал его по плечу, то ли поддерживая, то ли выражая сочувствие, то ли всё вместе.       «Да уж, Браун, судьба тебя явно не любит», — сказал он тогда. И был чертовски прав, потому что как-то иначе объяснить череду неудач, преследующих его, нельзя.       Их связь — словно насмешка от этой самой судьбы, которая у обоих была незавидной. И никуда от неё не деться — смириться и жить вместе с ней, а вот над тем, чтобы облегчить страдания, можно было бы и задуматься. Райнер и думал, пока Порко только фырчал и пытался всячески задеть его. Через какое-то время, правда, понял, что это не только бесполезно, но и плохо для него самого: после каждого обвинения или оскорбления он чувствовал себя гадко — чужие эмоции, не его. Однако перестать цеплять его не перестал ровно до тех пор, пока терпение не лопнуло.       Райнер уже как пару недель жил в казармах, спокойно проводя время в одиночестве. Иногда его посещала ярость, да такая, что хотелось раскрушить всю комнату, иногда — сильное чувство усталости, от которой он просто валился с ног. Это были не его ощущения — чужие. Так или иначе он был не так далеко от матери, чтобы периодически навещать её, но и не так близко, чтобы чувствовать себя последним ничтожеством. Идеальный вариант, если бы не одно «но», которое ввалилось одним поздним вечером: комнату пришлось делить с Порко. Тогда в голове сразу всплыли слова Тео Магата, и он только лишний раз убедился, что всё это — божья кара за все его грехи, никак иначе. В тот вечер Галлиард напился после очередной тренировки в обличии Зубастого титана и предпринял попытку душевного разговора, который перетёк в привычные оскорбления и обвинения. Райнеру деваться было некуда — пришлось терпеть и кивать головой, потому что в каждом остром, словно лезвие хорошо наточенного клинка, слове была большая доля правды. Да, он обуза. Да, он самозванец, который не должен был получить Бронированного — и как чувствовал, ведь этого титана и правда должен был унаследовать Порко. Да, он ничтожество и главный негодяй, по вине которого умер его любимый старший брат.       Порко злился и Райнер вместе с ним — неосознанно и, наверное, несправедливо. Но всё равно злился, потому что этот дикобраз, как он назвал его у себя в голове, даже не понимал, почему именно ему достался Бронированный. В смерти Марселя он и правда себя винил, очень долго и очень сильно, однако в том, что именно его выбрали на роль шифтера, его вины не было. И когда он сказал об этом, брызжа слюной, которая попала на лицо напротив, Порко не сдержался.       Законами природы, давшей людям возможность встретить свою родственную душу, было предусмотрено следующее: своему соулмейту невозможно причинить боль. Но Порко всегда был упрямым: постоянно бился лбом о бетонные стены до тех пор, пока не разбивал или голову, или препятствие. В первом случае он всегда брал передышку, восстанавливался, а после возвращался и продолжал до тех пор, пока не получал результат. Он много дней боролся с самим собой, пытаясь сломать преграду внутри себя, не позволяющую причинить Райнеру вред. Постоянно думал об этом, старался найти пути обхода, а всё оказалось куда проще: его нужно было только подвести к точке кипения, столкнуть вниз — и взрыв обеспечен. Райнер, сказав ему почти те же самые слова, что и перед отплытием на остров, сам того не ведая, запустил необратимую реакцию, которая вылилась в крепкие удары, приходящиеся на его лицо. Их было немного: всего четыре или пять. Для Порко это — ничто, он и больше мог выдать. Однако пробитая внутри него стена быстро выросла вновь, а боль яркой вспышкой озарила не столько ненавистного сердцу Брауна, сколько его самого. Они оба отчётливо запомнили тот день, когда Галлиард задыхался, держась рукой за грудь, цепляясь пальцами за жёсткую ткань футболки.       Кто испугался сильнее — сложно было сказать. Но когда Райнер увидел струйки крови — не его, — капающие на тёмные доски, и расширенные от ужаса глаза, то не на шутку перепугался. Он судорожно перебирал в памяти занятия, на которых рассказывали про сущность соулмейтов, но не мог вспомнить, что нужно делать, когда твоей родственной душе так плохо, что его жизнь находилась под угрозой. Наверное, «глупым детям», которых планировали отправить в самое пекло, и не нужно было это знать, поэтому и не рассказали об этом. Ему пришлось поддаться неведомым инстинктам, говорящим, что физический контакт в таких случаях — лучшее лекарство. Он помнил, как боязливо положил дрожащую ладонь Порко на затылок и притянул его, всё ещё задыхающегося, к себе. Ему было страшно, что он мог сильнее разозлиться, сгоряча ударить ещё несколько раз и сгинуть прямо в центре комнаты из-за своего отвратительного нрава и проблем с агрессией. Но Галлиарду было так плохо, что он даже не пикнул, только прижался виском к его предплечью и вслушивался в тихие наставления над ухом.       «Постарайся дышать медленно и глубоко, Порко. Медленно и глубоко, без резких движений».       Порко не хотел слушать этот мерзкий голос, не хотел делать то, что он ему говорил, но буря внутри него действительно начала затихать, а под кожей медленно расползалось спокойствие. Тонкая нить стала чуть прочнее, заметнее. И было такое чувство, будто лежать на прохладном полу посреди полуразрушенной комнаты, прижимаясь друг к другу — это что-то необходимое и правильное.       Урок про то, что всё хорошее рано или поздно заканчивается, был усвоен Райнером давно, однако в тот вечер всё забылось. И утром, холодным и дождливым, они оба поняли, что им нужно обсудить их новый статус, вот только беда никогда не приходила одна: после вечерней выходки Порко, которая чуть и не погубила его, отдувались теперь оба. В столовую никто из них так и не спустился, а весь день они провели на кроватях — спиной друг к другу и лицом к стене. Так было проще, но гораздо хуже, потому что хотелось иначе — рядом, как в тот момент, когда они пытались исправить последствия поспешного решения Галлиарда.       «Это, блять, издевательство какое-то, — просипел он и зашуршал одеялами. Райнер слегка обернулся и увидел только торчащие в разные стороны волосы и выбритый затылок. — Ты реально мой соулмейт. Мне казалось, что это я тогда на причале просто растерялся, вот и не смог тебя отделать. А оно вон как, сука, вышло. Зараза, что может быть хуже, чем видеть тебя в качестве родственной души?»       Он развивал эту тему на протяжении несколько десятков мучительных минут, но когда ожидаемой реакции не последовало, то тут же перестал. Райнер сам по себе перестал быть таким конфликтным, перестал отвечать на его нападки, как в далёком детстве, но тут даже если захотел бы, то не смог бы. Что-то изнутри резало его без ножа, противно перекручивало внутренности, как мама постельное бельё, которое постирала и решила высушить на улице под палящим солнцем, а ближе к вечеру осталась только щемящая пустота, которую хотелось чем-нибудь заполнить. Гадать, чьи это были ощущения, не приходилось: в тот раз они разделяли один и тот же груз.       Порко, к их общему удивлению, оклемался раньше, хотя если так подумать, то всё должно было быть наоборот. После отбоя к ним заглянула Пик, принесла немного еды, которую тайком стащила, пока командир Магат был занят обсуждением проблем с Зиком и поинтересовалась, всё ли у них в порядке — и Галлиард соврал и сказал, что они просто вымотались. Она была далеко не глупой девушкой и сразу раскусила его ложь, но ни своими расспросами, ни своим присутствием давить не стала — быстро ушла, пожелав напоследок спокойных снов. Он набросился на еду, заполняя эту противную пустоту, посоветовал сделать то же самое и Райнеру, но тот так и не повернулся. Еда осталась нетронутой.       Они никак не могли обсудить то, что их теперь связывало: сначала боялся Порко, а теперь голова Райнера была забита чем угодно, но только не этой связью, которую он по-прежнему считал злой насмешкой судьбы. Почему-то казалось, что всё это рано или поздно пройдёт, если просто игнорировать. А потом он понял, что большая опухоль внутри человека не рассасывается просто так — её нужно вырезать; это же наверняка работало и с сущностью соулмейтов. Вот только что необходимо вырезать в этом случае — неизвестно.       На сером небе виднелись отчётливые фигуры кричащих чаек, парящих над взбушевавшемся «солёными бескрайними водами», как говорил Армин, показывая Эрену картинки из старой-старой книги. Он вдруг улыбнулся и посмотрел куда-то вдаль, за горизонт. На другом берегу теперь были враги, да и вообще, куда теперь не глянь — везде они. Эта мысль отрезвила, напомнила о том, что теперь ожидало его и боевых товарищей. На подходе была очередная война. Она подкрадывалась с каждым новым днём, и они были готовы кинуться ей на встречу и принять с распростёртыми объятиями. Священной Марлии была необходима победа, как стакан воды помирающему от жажды путнику в высушенной пустыне, поэтому настрой у горожан и особенно у военных, которые всё это время просиживали свои штаны в уютных кабинетах или казармах, был боевой. Райнер этого настроения не разделял, чем, кстати говоря, вызвал ещё одну вспышку недовольства со стороны Порко, который всё время его отсутствия зубрил историю и старался стать тем идеалом в области патриотизма, которым был тот, кто отнял у него Бронированного, долгие пять лет ещё и брата заодно. Он просто ещё не понимал, что в войне не было чего-то священного и прекрасного, что она не была такой, какой её описывали в книжках или агитационных плакатах. Разумеется, со временем к ней привыкаешь, но потом жутко устаёшь. А уж о последствиях и говорить не приходилось — он вот уже начал сталкиваться. Не в полной мере, но всё же.       Вокруг не было ни одной души, но на всякий случай Райнер прошёл ещё дальше, чтобы его точно не побеспокоили, и опустился прямо на влажный песок, не думая о том, что светлый плащ потом придётся стирать. Порко, по его предположениям, остался в гетто. Все негативные эмоции должны были ощущаться не так ярко — расстояние, как ни крути, играло свою роль, — поэтому можно было и подумать о том, что начало съедать изнутри около недели назад. А внутренних демонов, оголодавших и истосковавшихся по нему, было много, очень много. Раньше кормить их было нечем, а сейчас — разнообразное меню, какое не сыщешь в хороших ресторанах Марлии для военных и правительства. Тут тебе и вина — самое любимое блюдо, — и жалость, и ненависть к самому себе, и отчаяние, и тоска. Выбирай любое, только не подавись.       К нему во снах стали приходить Энни и Бертольд. И разумеется, эти сны не были наполнены какими-то радостными воспоминаниями. Чаще всего, ему виделось, как они сидели на той самой опушке, где обсуждали дальнейшие планы по захвату Прародителя, вот только вместо привычного разбора действий — постоянные вопросы, на которые у него не было ответа.       «Почему ты забросил меня в самое пекло, пока сам отсиживался где-то за городом и даже не думал обо мне?»       Энни смотрела на него не с привычным презрением или холодом, не с укором, а вопросительно и с каким-то отчаянием. Она часто плакала, сидя на том самом ящике, хотя он никогда не видел её слёз раньше, и шептала: «Хочу домой, к папе».       «Почему ты бросил меня там, в Шиганшине?»       Бертольд сидел у ног, прижавшись лбом к его колену, и тихо всхлипывал, иногда признаваясь в том, что очень дорожил им. Он редко когда мог заплакать, в основном лишь давился воздухом и тихо говорил, что хотел домой.       Позднее к нему во снах начали приходить безликие фигуры: большие, маленькие и совсем крохотные, во главе которых — удивительное дело — стоял Эрен. Воспоминания о том, как он, маленький двенадцатилетний пацан, проломил ворота, которые стояли сто лет, были всё ещё яркими и отчётливыми. Металлический запах крови всё ещё чувствовался, а нечеловеческие вопли тех, кто оказался в пасти титанов, вошедших в город по его вине, стоял в ушах. Яростные крики Йегера, отрешённая Имир, которая уже понимала, что её ждало, неверящие взгляды ребят и их слёзы, когда они подумали, что убили его. Забавно, он столько человеческих жизней загубил, так сильно поломал настоящих друзей, а они, зная о всех его грехах, всё равно не хотели расправиться над ним. Но ещё более забавным был тот факт, что на чужом острове, окрещённым как «проклятый», его приняли теплее, чем дома.       Если призраки прошлого, следовавшие за ним, всё же настигали, и Райнер с громким вздохом просыпался — просыпался и Порко. Расстояние между их кроватями было чуть больше двух метров, поэтому их эмоции без проблем передавались друг другу. Если беспокоился один, то беспокоился и второй. Какое-то время Галлиард относился к этому с пониманием, даже несмотря на то, что ненавидел его всей душой: он не был чудовищем и понимал, что на Парадизе жизнь была далека от сладкой, а учитывая потери, которые они понесли во время операции — тем более. Однако ему быстро надоели эти чувства вины и ненависти к себе, особенно зная, что одной из жертв был именно он. Одной недавней ночью всё-таки не сдержался: вспылил, осыпал его грязными оскорблениями, от которых потом и самому сделалось не по себе, и поклялся сожрать его, если не перестанет мешать своим шумным дыханием и погаными мыслями ему спать. Райнер воспринял его слова всерьёз и старался спать днём у матери, а ночью много гулял вдалеке от казарм или от дома Галлиардов. Получил несколько выговоров от командира Магата, случайно увидевшего его слоняющегося по улицам, — перестал. К какой-то доле счастья, обстановка в мире теперь была такой, что все эти кошмары меркли, ведь стали появляться новые, но уже наяву, и здоровый сон казался настоящей роскошью, а не чем-то само собой разумеющимся.       «Родственные души или предначертанные (некоторые учёные используют термин «соулмейты») — это два человека, которые обладают удивительной способностью чувствовать эмоции друг друга, определять их настроение: эта возможность появляется из-за того, что эти эмоции одни на двоих. Иначе говоря, ваша родственная душа будет чувствовать то же самое, что и вы. Иногда эмоции и ощущения могут накладываться друг на друга, а это, знаете ли, может свести с ума, особенно тех, кто не сидит в этом кабинете, или тех, кто предпочитает спать, а не слушать, да, Порко Галлиард? Будьте собраннее, берите пример с Вашего старшего брата. Итак, продолжим. Как я уже сказала, иногда эмоции и ощущения соулмейтов могут накладываться друг на друга. Человек не понимает, что он чувствует, чьи это переживания, и природа предусмотрела выход из этой ситуации. Вы уже знаете, что эта связь, которую нельзя как-то увидеть или потрогать, выражается в постоянном желании и стремлении оказаться рядом со своим предначертанным, к единению с ним. Вот и весь выход: быть рядом и постоянно поддерживать контакт со своей родственной душой. В таких случаях все негативные эмоции — ваши и вашего соулмейта — притупляются, а позитивные, наоборот, становятся только ярче. Это объясняется тем, что данные взаимоотношения базируются на идеальной совместимости — не только физической, но и духовной. Это очень важно понимать, ведь наша природа не любит, когда ей идут наперекор. Если отталкивать свою родственную душу, то очень скоро можно будет пожалеть об этом. Последствия у всех разные: кто-то просто теряет вкус к жизни, кто-то очень сильно страдает как физически, так и морально, а также есть случаи летального исхода. Последнее, чаще всего, встречается не из-за каких-то болезней, а от собственной руки. Мучения столь сильны, что человек не может с ними справиться и решает умереть. Вот почему важно пытаться наладить контакт со своей родственной душой. Если вам повезёт, и вы встретите её, то знайте, что это — настоящее благословение».       Хорошая была девушка, понятно объясняла темы и постоянно приводила примеры из жизни, привлекая к себе внимание юных кадетов, уставших после многочисленных тренировок. Райнеру она очень нравилась, поэтому он и слушал её, хотя ему всегда казалось, что эта участь обойдёт его стороной. Интересно, когда всё это началось?       «Большая часть людей встречает свою родственную душу ближе к тому моменту, когда заканчивается пубертатный период, то есть девочки — в пятнадцать-шестнадцать лет, а мальчики — в семнадцать-восемнадцать. Разумеется, могут быть и исключения: кто-то встречает раньше, кто-то позже. Кстати говоря, попробовать определить своего соулмейта можно уже сейчас, когда почти всем вам стукнуло двенадцать лет. Высчитать вероятность очень просто: вашим предначертанным наверняка окажется именно тот, к кому вас уже сильно тянет».       Сколько он себя помнил, его всегда тянуло к Порко, а Порко — к нему. Они были как кот с собакой: вечно цепляли друг друга, дрались и клялись никогда больше не разговаривать, но проходило несколько часов, как кто-то из них приходил мириться. Никто никогда не извинялся — садились рядом и молча сидели, пока не происходило что-то такое, из-за чего можно было бы рассмеяться в голос. Именно так и мирились: смеялись, разговаривали, а потом делали вид, что не было сильных — для детей — ударов и обидных слов. Другие кадеты смотрели на них как на ненормальных, но потом быстро смирились и объясняли такие выходки одной фразой: «Это же Райнер и Порко». Зик даже как-то пошутил, что они наверняка являются родственными душами. Дошутился, называется.        Райнер разговаривал с Пик, когда они только встретились в Шиганшине. Она была крайне обеспокоена тем, что он не испытывал той ненависти к островным дьяволам, как это было раньше, и даже поинтересовалась, а не встретил ли он своего соулмейта не в Марлии, а там, за высокими стенами. Он ответил, что не встретил, а своё поведение объяснил тем, что жутко устал от всего. А что ещё можно было ответить? Признаться в том, что он долгое время ошибался, потому что никаких демонов на этом острове нет и никогда не было? Признаться в том, что на этом острове он встретил девушку, в которую влюбился и которая мягко дала ему понять, что ничего не выйдет, и настоящих друзей, каких у него никогда не было? Признаться в том, что он начал сходить с ума и перестал отличать «правильное» от «неправильного»? Пик поверила в то, что у него действительно не было родственной души среди жителей острова Парадиз, но не поверила в то, что он «просто устал». Чтобы она перестала лезть ему в душу, Райнер отзеркалил её вопрос; ответила, что встретила два года назад, когда ей только-только стукнуло семнадцать. Его это напугало: он не хотел обременять себя и своего соулмейта на вечные страдания, поэтому мог только молиться, чтобы всё это обошло стороной.       Да, эта участь обошла его стороной, но только для того, чтобы разбежаться и наскочить на него со спины, сбив с ног. И свалился он прямо на Порко Галлиарда — лучшего из худших вариантов.       «Встретить свою родственную душу в нашем мире и в наше время — настоящее счастье. Да, временами может быть тяжело, особенно на первых порах, когда ожидания сталкиваются с реальностью, но ведь в этом и заключается вся прелесть жизни и сущности соулмейтов: вместе проходить испытания, дарованные судьбой, чтобы укрепить эту связь, которая впоследствии выльется в высокий уровень взаимопонимания и гармонию. И мой вам совет: не бегите от судьбы — всё равно проиграете».       До того, как вступить в Кадетский корпус, Райнер бегал не очень хорошо, но под суровым взглядом инструктора Шадиса научился и начал приходить к финишу в первой тройке. Порко же всегда хорошо бегал, а за те пять лет, которые он провёл в кандидатах в воины Марлии, только улучшил свои показатели. Быстрый, ловкий, проворный — ему не зря скормили Имир. Если кому и должна была достаться сила Зубастого, то только ему.       «Родственные души — это про взаимопонимание, способность сглаживать углы и идти на компромиссы, духовное и физическое единение. Родственные души — это гораздо больше, чем просто любовь».       Райнер хрипло, совсем тихо засмеялся и уткнулся лбом в согнутые колени. Да уж, взаимопонимание, способность идти на компромиссы и особенно сглаживать углы и духовное, не говоря уже о физическом единении, никак не вязались с ними. Но справедливости ради следовало заметить, что между ними действительно было нечто большее, чем просто любовь. Ненависть. Тягучая, сжигающая всё на своём пути и такая привычная, само собой разумеющаяся. Она всегда ощущалась ярче остальных чувств и эмоций.       Особенно сейчас.       Он напрягся, прислушался к окружающим звукам, улавливая через шум дождя чьё-то недовольное пыхтение. Прислушался к собственным ощущениям и вздохнул — Порко находился совсем рядом. Через минуту тяжёлое дыхание стало отчётливее, ещё через несколько секунд сверху перестало капать. Райнер нехотя поднял голову, столкнулся с таким привычным презрительным взглядом тёмно-золотистых глаз и подавил в себе желание уткнуться обратно, чтобы не видеть его.       — Я из-за тебя испачкал ботинки, — сказал он без капли упрёка или злости. — Почистишь их, когда вернёмся.       — Не помню, чтобы заставлял тебя плестись сюда. Сам захотел прийти — сам и почистишь.       Порко недовольно щёлкнул языком, но ничего не ответил и отвёл взгляд куда-то в сторону. Было между ними что-то странное, непонятное для них; что-то такое, от чего хотелось избавиться. Стряхнуть бы это «что-то» как пылинку с ткани, как надоедливую муху, щекотавшую кожу. Разорвать бы всё это — без сожалений и лишних переживаний. Он дёрнулся, словно прочитал его мысли, и кивнул головой в сторону небольшого холма левее от них, сказав:       — Пройдёмся. Надо кое-что обсудить.       Идти куда-то не хотелось, а уж обсуждать с ним что-то — тем более. Но Порко и не спрашивал, а просто поставил перед фактом. Не захочешь — заставит. Не пойдёшь — вынудит ползти. Пришлось подняться на ноги и поплестись рядом с ним. Зонтик теперь держал только над собой. Оно и понятно: Райнер был почти на целую голову выше — рука бы затекла держать его так высоко, — а ему бы нести не доверил. Но он не жаловался, ему и так было нормально. Заболеть не боялся: повышенный иммунитет и температура тела, которые появились с помощью силы титана, делали своё дело.       Ноги сильно вязли в песке, поэтому шли очень медленно, иногда тяжело вздыхая и бормоча проклятия. Волны бились об огромные булыжники, и солёные брызги разлетались в разные стороны, подобно гейзеру. Райнер посмотрел на тёмные воды, покрытыми белыми перистыми барашками, и вспомнил про мамину тёмно-синюю шаль, украшенную белыми узорами. Потом вдруг отчего-то вспомнились его ощущения, когда он впервые пересёк это море и оказался на другом берегу. Страх. Первобытный и животный — перед неизвестностью и из-за тяжёлого груза, давившего на плечи. Когда снова оказался у ласковых и приветливых берегов, то чувствовал вину, противно облепляющую душу, перед Имир и ребятам и стыд перед своими боевыми товарищами. Вернувшись в последний, третий раз, море было неспокойным, неприветливым, словно не хотело подпускать его, такого недостойного и омерзительного, к себе. Что он тогда чувствовал? Кажется, ничего.       Вновь оказавшись по другую сторону, он чувствовал, что медленно погибал. И к его сожалению, эту ношу пришлось разделить с ним ещё и тому, кто явно этого не заслуживал.       — Я узнал, кто является родственной душой Пик, — заговорил вдруг Порко, делая вид, что не ощущал в глубине души гадкого чувства, напоминающего сожаление, давящего со всех сторон. — Это Зик.       Райнер приподнял брови и едва заметно кивнул: можно было и догадаться, ведь они всегда были вместе, как он с Порко.       — Зик отказался от предначертанной судьбы. — А вот теперь он и правда удивился, даже остановился, тупо уставившись в выбритый затылок. — Чего застыл? Пошли. Так вот, у него получилось, потому что он искренне верил в то, что это не его путь. И дело даже не в Пик, а именно в том, что он отрицал саму суть существования родственных душ. Не знаю, как его решение отразилось на ней, но я заметил, что она регулярно пьёт какие-то таблетки. То ли подавители, то ли блокаторы — я хрен пойму.       — Подавители. Это чистая синтетика, которая ничем не поможет. Человеческий организм, даже если ты обладаешь силой титана, не способен усваивать большую часть веществ, которые содержатся в этих таблетках. Они накапливаются, и это приводит к проблемам со здоровьем.       — А ты уже интересовался? — спросил он, немного повернувшись к нему. В груди заклокотало от подступающего гнева — и тут же прекратило.       И очень много раз, когда прошёл месяц с этой ошеломляющей новости. Примерно через это время у него закончился ад в виде постоянных докладов перед военной верхушкой о проваленной операции и бесконечных мучительных вечеров с мамой. Спустя два дня после того, как он перебрался в казармы, уже стало ясно, что они не уживутся. Это казалось чем-то невозможным, было сложно просто представить день, который прошёл бы без его колких комментариев и постоянных ссор, не приводящих к чему-либо.       — Было дело, — признался он.       — Ну ты и козёл, — фыркнул в ответ Галлиард, а у самого кольнуло что-то левее, под рёбрами. — Хочешь сказать, что толку от этих таблеток нет?       — Открой глаза, Порко. Элдийцам не будут давать действительно хорошие и действенные таблетки. Хочешь травить организм — вперёд и с песней. Может, и не сляжешь раньше отведённых тринадцати лет; может, сила шифтера и не даст тебе помереть. А я рисковать не буду, мне это не нужно.       — Ну, Пик же их пьёт. Жива-здорова, только бледновата немного и не высыпается иногда.       — А ты хоть раз спрашивал у неё, как она себя чувствует? Может, ей так плохо, что и жить не хочется.       Порко потёр затылок и тяжело выдохнул. Подумал немного и кивнул:       — Не хочу этого признавать, но здесь ты в чём-то прав. Даже удивительно как-то слышать от тебя толковые вещи: ты обычно мямлишь какую-то хрень, что уши вянут… И что нам тогда делать?       — Скоро война, на которую нас обязательно закинут. Там нам будет не до этого. Может, и всё это оборвётся и забудется.       — Хотелось бы.       Порко и сам не понял, сказал ли он правду или же нагло соврал.