Неосязаемая связь

      Ночное небо озарялось яркими вспышками, из-за которых были видны очертания ходящих кругами туч. Стук колёс поезда не заглушал грохот взрывов, доносящихся откуда-то издалека. Поезд мчался вперёд, в самое пекло, находящимся в небольшом городке Датдифф. Это была третья граница из шести возможных Средиземновосточного Альянса, на которой застрял первый отряд, состоящий из опытных бойцов без повязок и титана Перевозчика. Они рывком взяли два крупных города и выдохлись, завязнув там и ожидая военной поддержки и новостей от флота. Решение о том, чтобы перебросить шифтеров на дальние рубежи, было принято незамедлительно. Как только Райнер научился стрелять из нового оружия, изобретённое за пять лет его отсутствия дома, и прошёл дополнительную военно-десантную подготовку, а Порко полностью освоил управление своим титаном и начал раскрывать его потенциал, была объявлена частичная мобилизация.       В вагоне было тихо так, будто в нём везли не живых людей, а цинковые гробы. Райнеру было противно наблюдать за тем, как боевое настроение сменилось страхом, стоило только военной верхушке издать распоряжение о том, что офицеры, которых изначально планировали держать поближе к границам Марлии, отправили в горячие точки. Они-то все думали, что в первых рядах пойдут поганые элдийцы — живой щит, обыкновенное человеческое прогнившее мясо, — а их, наоборот, попридержат дома. И весь их боевой дух разом выбило; теперь сидели с белыми от ужаса лицами, испуганно оглядывались по сторонам и дрожали как осиновые листы на ветру, когда сверкало и громыхало где-то поблизости. Сначала командир Магат тихо посмеивался над ними, а после неожиданно становился серьёзным и задумчивым и награждал этих зелёных сопляков, как он их ласково называл, презрительным взглядом.       Порко громко прихлёбывал чай, смотря на осунувшуюся фигуру напротив, и за большой кружкой скрывал злорадную улыбку — знал, что Райнера бесил этот звук, и всё равно продолжал делать это. Уже не по привычке, а вполне себе специально. Только он не ворчал и не просил его перестать, как раньше, потому что понял — не исправится назло ему. А стучаться в закрытую дверь ему больше не хотелось, да и смысла не было.       — Ну и рожа у тебя, Браун. Неужели боишься? — спросил он, откинувшись на жёсткую спинку диванчика. — Смотри штаны не намочи, когда прибудем на место.       Что-то внутри дрогнуло, больно прорезалось через тонкие душевные нити — смятение и такое привычное липкое сожаление. Насмешливая улыбка с его лица пропала, когда он увидел, что Райнер поднялся со своего места и, спросив что-то у Магата и получив утвердительный кивок, ушёл в соседний вагон или ещё дальше, потому что эмоции стали ощущаться слабее. Дёрнул уголком губ и сделал глоток чая — на этот раз без мерзких звуков, от которых самого в дрожь бросало. Они договорились, что не будут выстраивать адекватные взаимоотношения и при этом не будут задевать друг друга так сильно, что возникнет желаний взвыть и поползти на стенку от сильной душевной боли. Договорились, что всё пустят на самотёк — вдруг, что-то, что связало их, увидит свою ошибку и оборвёт эту связь. Выходило неплохо, но с перебоями: иногда они поддавались порывам защитить друг друга, иногда — собачились так, что на улице было слышно. И выход был только один: уйти куда-нибудь подальше и вернуться только тогда, когда всё успокоится. Чаще всего уходил Райнер — на гораздо большое время, чем это требовалось, — а когда возвращался, то Порко чувствовал такое опустошение внутри, что даже боялся представить, о чём этот «ненормальный» думал, находясь вдали от него.       Хрупкое перемирие и шаткая договорённость рухнули ровно через двадцать три дня с того момента, как они оказались в зоне боевых действий. Ночью Райнер проснулся от ярости, разрывающей грудь на мелкие части, и стойкого ощущения постороннего в своём личном пространстве. И оказался прав, потому что над ним возвышался Порко, зарёванный, с бешеным взглядом и крепко стиснутыми зубами. Рана от того, что именно Райнер был виновен в смерти его брата, ещё не до конца затянулась, а новые воспоминания бедной девчонки Имир были настоящей солью, которая попадала на неё.       — Строил из себя моего брата, да?! Строил из себя того, кто по твоей же вине и сгинул с этого мира?! Как ты вообще себя чувствовал, больной ты ублюдок?       «Сначала очень даже прекрасно, а потом — отвратительно», — хотелось ему ответить, но промолчал. В таких ситуациях лучше держать язык за зубами, чтобы не подвести за руку к точке невозврата.       — Наслаждался на этом ёбаном острове, строя из себя старшего братика, к которому всегда можно было обратиться за помощью, хотя сам нихуя из себя не представлял?! — Порко схватил его двумя руками за затылок и рывком потянул на себя, чтобы заглянуть в эти ненавистные глаза, в которых было раскаяние. — Какой же ты…       «Мерзкий, гадкий, отвратительный — самое настоящее убожество, которое не должно было появиться на свет», — мысленно перечислил Райнер за него.       — Я отказываюсь верить в то, что ты являешься моей родственной душой. Это бред, такого не могло произойти, — прошептал он, чуть ослабив свою хватку, а после продолжил, но уже громче: — не могло, слышишь?! Такое жалкое уёбище, как ты, не может быть моим соулмейтом. Кто угодно, но точно не ты! Я… Я отказываюсь это принимать, понял?! Дерьмо, дерьмо, дерьмо-о-о! Не прикасайся ко мне, не разговаривай со мной, просто, блять, сделай вид, что меня не существует! Сделай это так же, как сделал вид, что являешься Марселем, ублюдок!       Ему даже не пришлось делать вид: как он и прогнозировал, все мысли были заняты лишь войной и постоянными планами, разрабатываемые командиром Магатом и его помощником. Времени на то, чтобы подумать о Порко или уж тем более как-то контактировать с ним, не оставалось. Ранним утром или даже посреди ночи он отправлялся к командованию, а от туда — сразу на поле боя. Когда возвращался, сил хватало только на то, чтобы добраться до постели и залатать в себе дыры, регенерируя. И так проходили дни, пока не случился один слом, после которого всё его существование начало превращаться в круговорот боли и страданий.       Когда это началось? Наверное, тогда, когда события шестилетней давности повторились вновь.       Ладонь обожгло болью от лёгкого движения ножа. Капли крови разлетелись в разные стороны, едва не коснувшись идеально белой военной формы армии Марлии, и окропили землю под ногами. А уже через несколько десятков секунд он ощущал, как конечности и скулы неприятно вросли в мышцы, и сильный жар, словно оказался не в титане, а в настоящей бане, в какую ходил после того, как целый день работал у одного фермера под палящим солнцем на Парадизе. Сколько он не превращался? Месяц? Три? Вновь ощущать себя одним целым с Бронированным было непривычно и странно. Первые минуты он привыкал к этим ощущениям, прикрывал глаза и слушал шум гоняемой крови вокруг. Ему показалось, что только эта связь — его с титаном — была истинной, даже несмотря на то, что он не должен был им становиться. Всё перевернулось с ног на голову, но в итоге встало так, как надо. Открыв глаза, Райнер понял: да, он действительно не должен был получить Бронированного, но всё случилось так, как и должно было; они — неделимое. Порко никогда бы не совладал с ним, потому что был слишком вспыльчивым. Он не подходил для роли щита — скорее, для наступательной единицы.       Всё было на своих местах.       Командир Магат дал отмашку. Содрогалась земля, клубы пыли поднимались ввысь на несколько метров. Впереди маячили опротивевшие до крайности стены, не такие высокие и прочные, как на Парадизе, и не такие серые, как в гетто. Он бежал прямо на ворота и чувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, который второй раз оказался в горячем теле, таком мощном, что это сводило с ума от ощущения всевластия и собственной силы, способной перевернуть мир с ног на голову. Перед глазами всплыли человеческие трупы под обломками ворот и зданий. Немного сбавил скорость, проморгался, чтобы отогнать их, и снова ускорился, боясь, что его силы может не хватить на то, чтобы проломить ворота.       Давно ли начал сомневаться в своих силах? Наверное, когда претерпел череду неудач и проигранных сражений, ни разу за последние шесть лет не выиграв.       «Странно, что из некоторых окон виден свет, исходящих от керосиновых ламп», — подумал тогда он, но анализировать было поздно. До ворот осталось пару десятков метров. Оглушительный грохот. Разрушительные обломки разлетелись в разные стороны, задев несколько домиков, которые напоминали собачьи будки. Ему показалось, что кто-то закричал, но из-за сильного взрыва от превращения Зика было не понятно, кому он принадлежал и был ли вообще. Выдохнул пар, скопившийся вокруг него, через рот, дал себе несколько минут на передышку, чтобы потом сорваться на бег и провести огромной рукой по стенам, более тонким, чем на Парадизе.       «Странно, что верхушки не украшены рельсами, как это делали в военных городках, да и пушек слишком мало — всего несколько десятков», — заметил он. Времени раздумывать над этим не было. У него в запасе — пару минут, а потом поднимут тревогу и откуда-нибудь выкатят противотитановые пушки, хотя в это и слабо верилось. Было слишком тихо — только чьи-то писки, которые заглушались звуками разрушений. Он уложился во время и махнул рукой. Снова раздался крик, но уже отчётливый, потому что принадлежал Зику. Равнину озарило ослепительными вспышками, а у него самого всё скрутило от злости: когда-то это были обыкновенные люди, а теперь — омерзительные и какие-то карикатурные чудовища. Их мимика, жесты, похода, поведение — всё ему казалось таким неправильным. А ещё неправильным казалось окружение. На брифинге ему сообщили о том, что этот городок — опорный военный круг, который нужно нейтрализовать. Вот только всё говорило об обратном: ни военных, стоящих на постах, ни противотитановых орудий, ни хороших пушек, — вообще ничего.       Райнер свёл брови к переносице, наблюдая за тем, как Зик вместе со своей свитой приближался к городу медленной походкой. Неужели его это тоже насторожило? Медлить ведь было нельзя: они специально выбрали удобное время, когда только-только начинало светать, чтобы атака была внезапной, быстрой и мощной. Командир вдруг остановился, почесал ухо. Раздался его громкий голос:       — Что-то тут не так. Райнер, вынеси ещё одни ворота, ведущие к центру. Вдруг там есть то, что нам нужно.       Он обернулся, не понимая, о каких ещё воротах шла речь. Пригляделся — в центре стояло высокое здание, окружённое, чтоб его, стенами. На самой верхней башне красовались часы, на которых показывало половину шестого утра. Дежурные в это время могли и пойти спать, несмотря на приказы начальства; он и сам таким нередко промышлял в своё время. Всё повторилось по второму кругу. Зик дал знак рукой и сделал один точный бросок. Райнер прикрылся рукой, ожидая взрывов боеприпасов, но никакой реакции не последовало. Переглянулись. Ничего не поняли.       Снова раздался крик — опять отчётливый, но гораздо тоньше и пронзительнее. Затем ещё один. И ещё. Райнер бегло осмотрелся, на всякий случай закрыл шею рукой. Из домиков начали выбегать крошечные фигурки людей — напоминали муравьёв, покидающих свои муравейники. Посмотрел себе под ноги и невольно сделал шаг назад, увидев рядом с ними лужи крови и чьи-то конечности под грудами камней. Ярких рыжих огоньков стало ещё больше, фигурок на улице — тоже. Из-за прилеска появился жёлтый сигнальный дым — знак временного отступления. Он застыл в нерешительности: выполнит приказ — раздавит десятки невинных людей, не выполнит — получит от начальства по самое не хочу. Ослушаться приказа будучи элдийцем, пусть и с красной повязкой на плече, — подписать себе смертный приговор. И не только себе, но и всем тем, с кем он был связан кровью.       Однако Зик тоже не спешил отступать, но смотрел на него пристально, можно сказать, требовательно. И тогда Райнер понял, что его руки всё равно уже по локоть в крови; ему бояться нечего — на том свете всё равно в рай не примут, да и в аду от такого демона откажутся. Помчался вперёд, стараясь не вслушиваться в предсмертные крики и такой противный склизкий звук, от которого сворачивались все внутренности. Не оборачивался, не обращал внимание на агонию вокруг, а внутри всё равно что-то противно скрежетало, так громко и пронзительно, что хотелось взвыть, выбраться из титана и вырвать из себя сломанный механизм, доставляющий дискомфорт. Происходящее вокруг ему что-то напоминало. Что-то далёкое, страшное.       Когда он преодолел проломанные ворота, понял, какую ошибку совершил и он, и разведчики, и командование: город был не военной точкой, а обычным населённым пунктом. Таким же, как и Шиганшина или Ребелио. Таким, где жили гражданские и несколько военных отрядов для того, чтобы отбиться, если что вдруг. И ни обещанных складов с боеприпасами, ни одного из сосредоточений армии Альянса, ни новых мощных орудий там не было.       Им ведь когда-то то же самое говорили и про Парадиз. «Проклятый остров, который представляет угрозу всему живому на этой планете. Место, где сокрыты тысячи гигантов, готовых в любой миг растоптать весь остальной мир. И люди там такие же — проклятые. Настоящие демоны, способные только убивать: себя, друзей, врагов, незнакомцев, — всех, кто попадётся им на пути. Настоящие ублюдки, которые только и делают, что держат в руках оружие и наводят его друг на друга». А на самом деле ведь ничего подобного там и не было — такие же люди, что и за морем, только душевнее и добрее, потому что не знали всей правды.       Дважды наступить на одни и те же грабли — это надо уметь.       Командир Магат приказал ему выбраться наружу. Это значило только одно: его помощь вряд ли ещё пригодилась бы. А вот Зик остался в своём облике, да и Пик тут как тут оказалась. Рядом с ними — валуны. И дураку было бы понятно, к чему всё шло.       — Доложить обстановку, Браун, — прокричал командир, чтобы он точно услышал через шипение пара. — В чём заключалась сложность, почему не выполнил задание и смутил Зика?       — Этот город — не военный пункт. Там живут обычные люди. Вооружение и армия отсутствуют. Предполагаю, что есть несколько вооружённых формирований, но скорее для галочки, нежели для реальной обороны. Противотитановых орудий нет, только обыкновенные пушки, используемые для борьбы с людьми, — монотонно проговорил Райнер, выбираясь из титана. Мышцы туго обхватывали его, не хотели отпускать. — Это обычный приграничный город, командир Магат. Разведка ошиблась.       — Что в том здании, которое разрушил Зик?       — Ничего, сэр. Думаю, это было здание правительства, — сказал он, а после повторил: — это обычный город. Разведка дала неправильные данные.       — Возвращайся к изначальной точке, Браун. С тебя пока что хватит. Зик и Пик со всем разберутся.       — Что вы хотите сделать?       Магат сжал в руке бинокль и тяжело сглотнул, делая вид, что не расслышал вопроса. Райнер повторил вопрос, и он не без раздражения ответил:       — Сравнять всё здесь с землёй. — Видимо, шок и тень недовольства на его лице были такими заметными, что Магат тут же пресёк надвигающиеся фразы, опасные не столько для чести Марлии, сколько для него самого. — Противник и так знает, что мы допустили множество ошибок во время операции по захвату Прародителя. Нельзя допустить ещё и того, чтобы об этом промахе узнал кто-либо ещё. Пусть лучше они подумают, что мы изверги, которые уничтожили мирное население в ходе наступательной операции, что, собственно говоря, не является какой-то новостью — это война как-никак, — чем узнают про то, что мы допустили такой просчёт. Ещё одного унижения Марлия не выдержит. А теперь присядь и передохни, Райнер, а то у тебя лицо побелело так, словно ты голой жопой на ежа сел.       Сидя на поваленном дереве, Райнер молча смотрел перед собой и сжимал ладонями виски. Сзади грохотало, что-то кричало, молило о пощаде. Недалеко трещал костёр. И он будто бы оказался тем самым маленьким мальчиком, смотрящим то на чарующие языки пламени, то на такого не по годам умного Марселя, который смотрел на него с таким раскаянием, что становилось не по себе. Он вздрогнул, пугливо осмотрелся и понял, что находился не на Парадизе, а рядом с ним никого не было. Вот она, суровая реальность: он остался один на один со своими мыслями и одиночеством, потому что…       Позади него что-то зашевелилось. Райнер вскочил на ноги и выставил перед собой руки, будто его это могло спасти. Он ожидал увидеть странного гиганта, ожидал, пока его оттолкнёт не кто-то, а Марсель — повзрослевший. Но перед ним был только премерзкий Косло, который протянул ему флягу с водой. И разумеется, он не сдержал язык за зубами и решился пошутить и сравнить его с испуганным кроликом. Райнер не обратил на это внимание: и так знал, что он говнюк, который только и делал, что штаны просиживал в уютном кабинете, распивая виски и покуривая сигару, пока он пять лет пыжился и пытался хоть что-то сделать на благо Марлии. Хотел умыться, но что-то дёрнуло его вновь обернуться и посмотреть на руины. Пожалел сразу же, потому что видеть, как титаны пожирали мирных жителей, было дико. Как и в первый раз.       Горло сжал спазм. Затошнило. Он открутил крышку подрагивающими пальцами, плеснул немного прохладной воды на ладонь и провёл ею по лицу. Легче не стало. Дыхание отчего-то участилось, стало как у загнанной лошади, как у умирающего, цепляющегося за последние нити жизни. Закрыл глаза, чтобы успокоиться. И перед ним — труп Марко, его половина туловища. Кажется, он тоже угодил в пасть титану, прямо как те бедолаги позади него. Не выдержал — вырвало прямо под ноги.       На улице было морозно. Когда Райнер кинул мимолётный взгляд на термометр перед тем, как выйти на улицу, то увидел неутешительные минус двадцать шесть градусов. Снег под ногами противно скрипел, но красиво отражал свет, исходящий от уличных фонарей. Перебои с электричеством как раз прекратились около месяца назад, когда они окончательно взяли Датдифф и отогнали противника на одиннадцать километров. Прошло чуть больше тридцати дней, а они так и не смогли пройти дальше: силы иссякли, да и флот молчал, что удручало и сковывало движения. Случилась негласная договорённость: приостановить все боевые действия до тех пор, пока не пройдёт семь дней с того момента, как начнётся новый год. У них было чуть больше недели отдыха, которые хотелось провести дома с семьёй. Однако это было непозволительной роскошью — отпустить шифтеров и подставить себя под удар.       Райнеру было плевать, где проводить эти несчастные дни: дома с наседающими родственниками или недалеко от сражений с равнодушными боевыми товарищами. Он не знал, что за мероприятия планировались через три дня, но уже был уверен, что в эту ночь попытается поспать хотя бы несколько часов, несмотря на огромный риск того, что беспокойный сон снова прервётся очередным кошмаром, от которых он страдал с тех самых пор, как совершил ту же непоправимую ошибку, что и на Парадизе. Усталость валилась на него тяжёлым грузом, придавливая к месту, и ему казалось, что если он не даст себе пусть и короткую, но передышку, то точно свихнётся. Люди и так на него начали косо посматривать. Не хватало ещё того, чтобы его переместили в специальное учреждение под названием «психиатрическая лечебница» и скормили кому-нибудь раньше отведённого срока. На себя-то всё равно, а вот юных кандидатов обрекать на такую участь в столь раннем возрасте не хотелось. Им бы ещё резвиться и резвиться, а не ворота разрушать и обычных людей топтать, смотря на их расплющенные тела. Это он был готов принять и на свою участь, даже зная о последствиях, которые застали его ещё дома, когда вернулся с острова, а полностью настигли только недавно, когда начал осознавать, сколько бед ему пришлось наворотить. И ради чего? Ради повязки, которая больно сдавливала плечо, несмотря на то, что сидела вполне себе свободно? Ради уважения, которого так и не увидел? Ради признания и любви отца, забившего на его существование? Нет, нет и нет. Получается, не за что. Просто так.       Столько потерянных жизней и разрушенных судеб — и всё во имя какой-то великой цели, которая рассеивалась на ветру. Не было её никогда и не будет. Оправдать настоящую бойню чем-то, даже если цель благая и возвышенная, невозможно.       Райнер стряхнул снег с ветхой скамейки и сел, чувствуя, как кожу укусил холод. Сунул руку в рукав шинели, сгорбился, словно на спину повесили рюкзак с полным обмундированием, устало провёл свободной ладонью по лицу и закрыл глаза. Он долгое время пытался избежать своего прошлого: сначала погрузился с головой в операцию на Парадизе вместе с Зиком, потом, когда вернулся домой, запрещал себе даже вспоминать о прошлом, затем снова погрузился в войну, но уже с Альянсом. Он всё время бегал по кругу, пытаясь избежать снежного кома, который с каждой секундой становился всё больше и больше. Вот только рано или поздно у него должны были кончиться силы, а этот самый ком — настигнуть его. Что-то опасное уже надвигалось, дышало в спину, пугая.       Ещё не настигло, потому что он запретил себе думать о том, как сам недавно пробежался по людям, раздавливая их как гнилые виноградинки между пальцами; потому что запретил себе вспоминать о том, что происходило на Парадизе; потому что запретил себе проводить любые параллели; потому что практически перестал спать, чтобы не видеть тех ужасов, которые он совершил. Он медленно начинал уставать от постоянных запретов и строгих рамок, в которые себя загонял, чтобы не случилось что-то плохое. Хотелось махнуть рукой, позволить демонам, витавшим вокруг него, облепить себя руками и забрать себя с собой, в настоящее пекло. Он понимал, что заслуживал страданий, как никто другой, но ему нужно было потерпеть ещё совсем чуть-чуть, чтобы подарить детям, которых сейчас начинали дрессировать, немного радости и беззаботности. Ведь потом, когда его руки и ноги будут скованны цепями, у кого-то из них всё это отнимут.       Продержаться ещё немного ради них, матери и… Порко, у которого весь мир мог бы потерять краски раньше положенного. Он тоже настрадался и заслуживал хотя бы немного счастья, которое у него получалось прочувствовать, пусть и не с ним. Если вдруг решиться умереть — будет высок шанс того, что и он отправится за ним следом. Хотя, насколько Райнер помнил из слов той милой молодой преподавательницы, человек терял способность что-то чувствовать только в том случае, если у него была крепкая связь со своей умершей родственной душой. В их случае Порко стал бы только счастливее, наверное. Но в любом случае проверять не хотелось.       Продержаться семь лет, а там — будь, что будет. На Парадизе пять лет протекли так быстро, что он и опомниться не успел, как уже оказался дома. И здесь могло так же повезти, правда, война немного спутала все карты. На ней время всегда течёт медленнее; но она позволяла немного отвлечься от гнетущих мыслей. До тех пор, пока он не совершал те же действия, что и на второй Родине.       Выдохнул. Проводил мутным взглядом облачко пара, растворившееся в воздухе, и проморгался. Жутко клонило в сон, но на морозе пережить это было легче, чем в тёплой комнате, в которой слышалось тихое сопенье, исходящее со стороны соседней кровати. Порко целый день провёл на ногах, выполняя то служебные поручения Зика, то бытовые, но уже по просьбе Пик. После ужина он валился с ног от усталости, и Райнер решил дать ему возможность отдохнуть. Как и в любой другой день. Ему было несложно закрыться в своём небольшом кабинете, где места хватало только для письменного стола, стула и небольшого стеллажа; было несложно прогуляться по городу, улицы которого уже успел выучить наизусть; было несложно посидеть где-нибудь вдалеке от казарм. Сложно было бы находиться весь вечер, всю ночь и половину утра недалеко от него.       Связь значительно ослабла, но не прервалась. Райнер не знал, как из-за этого чувствовал себя Порко. Ему казалось, что прекрасно: на поле боя был собран, вдали от боевых действий — общителен и вполне себе жизнерадостен, пока его не видел. На какой-то миг он задумался над тем, что такое поведение — лишь попытка отвлечься, заглушить душевную боль с помощью других людей. Этот вариант быстро отпал, потому что вспомнил: он единственный, кто профессионально надевал на себя маски и строил из себя того, кем не являлся. Порко такой ерундой не страдал и, как уже стало ясно, презирал людей, занимающихся подобными вещами.       И правда, на кой чёрт судьба столкнула их?       Мороз больно кусал щёки и нос. Пушистые хлопья снега медленно оседали на землю и кожу. Райнер нехотя разлепил веки, чуть прищурился из-за яркого света фонаря над ним, и глубоко вздохнул. Он потерялся во времени, не зная, сколько уже проторчал на улице и можно ли было возвращаться. Осмотрелся, пытаясь найти хотя бы одну башню с часами, хотя знал, что были только одни — на центральной площади, до которой идти пришлось бы минут тридцать. И свои он, как назло, оставил на тумбе рядом с кроватью.       Слух уловил такое противное поскрипывание снега. Напрягся, хоть и знал, что опасности в этом месте поджидать не следовало; не ему уж точно. Поворачиваться не стал, только уставился себе под ноги, сцепив пальцы в непрочный замок. Пустота в груди заполнилась чем-то тёплым и приятным. Он вздрогнул — и тут же понял, кто шёл. Ожидал почувствовать отвращение или привычную горячую, как раскалённые угли, злость. Но ничего из этого не было — лишь что-то смутно напоминающее тревогу.       «Хоть бы мимо прошёл», — взмолился Райнер. Выслушивать очередной поток дерьма в свою сторону у него не было ни сил, ни желания — с этим он справлялся и без его помощи. Разговаривать об их трудном положении тоже не хотелось — не сейчас, когда голова была забита всяким хламом. А о чём им ещё говорить? О погоде? О предстоящем празднике? Порко никогда не интересовали такие темы. Во всяком случае, с ним он их не обсуждал, как и всё остальное, что не касалось боевых действий.       Слабое волнение начало ощущаться чуть острее. Райнер подумал, что это или из-за его внешнего вида, потому что со стороны он мог походить на большую льдину, или из-за того, что впервые за долгое время он ничего не чувствовал, и Порко мог это заметить. Он опустился рядом с ним так, что их колени едва-едва соприкасались, и забавно шмыгнул носом, пробормотав:       — Вернусь с мокрыми от снега портками. Дерьмово.       Райнер никак не отреагировал. Он грешным делом даже задумался над тем, а не уйти ли ему в другое место, чтобы не случилось чего плохого. Решил немного потерпеть и посмотреть на то, как у них пойдёт разговор. Уйти он всегда сможет; главное, чтобы Порко позволил.       — Когда я заснул, ты ещё был в комнате. Просыпаюсь — тебя нет. Давно тут торчишь?       — Не знаю. Ушёл я часов в десять.       Он присвистнул, а после сказал без какой-либо злобы:       — Ты точно конченый. Жопу-то за пять с половиной часов нахождения здесь не отморозил?       Райнер чуть не ответил, что он может проверить это в любое время. Хорошо, что вовремя опомнился и смолчал.       — И чего ты молчишь? Я с кем разговариваю-то?       — Не так давно ты сам попросил меня не прикасаться к тебе и не разговаривать. Сделать вид, что тебя не существует. Я и делаю.       — Вы посмотрите на него, какой обидчивый, — заносчиво ответил он, спрятав руки в карманы. — Смотри сопли не распусти из-за этого, а то ещё замёрзнут на таком холоде и молотком придётся сбивать.       — Я не обижаюсь, Порко. — Он фыркнул, как бы говоря «конечно-конечно, так я и поверил в это». — Просто не понимаю, на кой хрен ты сюда припёрся и сел рядом.       — Захотелось мне. Нельзя?       — Можно, конечно. Сиди хоть до посинения, только смотри, чтобы штаны действительно не промокли от снега, а жопа осталась в целости и сохранности.       Райнер поднялся на ноги, чувствуя на себе прожигающий взгляд, и медленно поплёлся обратно. Если вернётся к трём — сможет поспать два-три часика, а потом вернуться к заполнению отчётов. После этого придётся показаться в столовой, затолкнуть в себя что-то пресное и снова уйти разбирать надоедливые бумаги до самой ночи. Если получится — уснуть прямо за столом, чтобы не потревожить Порко своими негативными эмоциями, и потом снова выйти на свежий воздух, чтобы прогуляться. Замкнутый круг, который хотелось разорвать, чтобы привнести в жизнь немного красок.       В спину прилетело что-то мягкое, едва ощутимое. Райнер остановился, лениво обернулся, сталкиваясь с озорным взглядом Порко, который одной рукой подкидывал снежок. Даже издалека он увидел его вздёрнутый покрасневший нос, что напомнило о том, какое прозвище у него было в детстве — «хрюшка», — едва заметную хитрую улыбку и взъерошенные после сна волосы. Галлиард казался милым, иногда — настоящим ребёнком. Он хмыкнул, но на провокацию не повёлся: всё равно это было бы игрой в одни ворота, потому что сил на то, чтобы просто наклониться к снегу и слепить из него шар, не было. Но похвалить его стоило:       — Отличный бросок, Порко. Может, скормить Зика следует тебе, а не Кольту? Задумайся над этим.       — Ха-ха, очень смешно, мистер Унылая рожа. Может, это тебя следует скормить мне? А что, вернут то, что незаконно отобрали.       Всего на несколько секунд сердце Райнера замерло. «Знал бы он, что это действительно так», — подумал он и тут же заглушил в себе все нахлынувшие на него эмоции, чтобы Порко ничего не почувствовал и не начал лезть к нему с расспросами.       — Если командование вдруг согласится — сообщи, чтобы успели с тобой отметить такой праздник.       Внутри что-то резануло. Позади перестал скрипеть снег.       — Подожди. — Он послушано замер и повернул голову, показывая свой профиль во всей красе. — Это ты сейчас о каком празднике говоришь?       — Ну, ты же получишь Бронированного, как и хотел. Чем тебе не праздник?       — И всё? — спросил Порко, подозрительно прищурив глаза.       «И мою кончину, конечно же», — мысленно ответил Райнер.       — И всё.       Он видел, как шестерёнки в его голове медленно, со скрипом крутились; как Галлиард пытался найти в себе отголоски его эмоций и чувств, когда он отвечал на его вопросы. Видимо, ничего не нашёл, раз только хмыкнул и пожал плечами, возобновляя шаги. Когда поравнялся с ним, то без зазрения совести пихнул ему этот несчастный снежок прямо за ворот шинели. Райнер прошипел, быстро достал его и запульнул в сторону смеющегося товарища. Промахнулся и сам чуть не упал, покосившись из-за резких движений. Смех Порко стал только громче, когда увидел эту нелепую картину, и он не выдержал: замахнулся ногой — на мгновение замер, вспоминая, как Бертольд сделал то же самое, чтобы проломить ворота; тряхнул головой, пытаясь отогнать ненужные воспоминания, — и сделал ему подсечку. Порко замахал руками в воздухе и, поскользнувшись на льду, скрытом под снегом, рухнул навзничь. Столько проклятий Райнер за всю жизнь не слышал.       — Вот же ублюдок, — прошипел он под конец своей гневной тирады.       Да, согласился Райнер, действительно ублюдок.       

***

      Медленно наступала оттепель — не на улице, а во взаимоотношениях с Порко. Он перестал хранить гробовое молчание и буравить свою родственную душу взглядом, пропитанным ядом и ненавистью, но и не позволял себе лишнего, держась на безопасном от него расстоянии. Райнер не мог найти причин для такой резкой смены отношения к нему, да и толком не пытался, честно говоря. Младший Галлиард всегда был непредсказуемым и неугомонным: сегодня весёлый, через пару дней — темнее тучи. Пытаться разобраться, что у него там происходило за душой, тоже не хотелось: своих проблем хватало, да и вряд ли бы он позволил. Он же такой сильный, такой независимый ото всех.       Краска на стене в некоторых местах облупилась и падала ошмётками либо на постель, либо через щёлочку на пол; за ней — кирпич, выкрашенный тремя оттенками красного. Теперь этот цвет отчётливо напоминал ему кровь, растекающуюся под огромной ногой Бронированного. Перевёл взгляд на паутинку трещин, чтобы не тревожить себя, но долгожданного успокоения не почувствовал. Вообще, всё было как-то странно: у него — ни одной эмоции, хотя в целом чувствовал себя погано. И он уж было обрадовался, что связь начала обрываться, а выжженная дыра в середине груди — лишь неприятное последствие. Но он смотрел на радостного Порко со стороны и всё ещё ощущал каждую его эмоцию. Ни черта не менялось.       Райнер думал, что ему не по себе из-за уже успевшего стать привычным чувства одиночества и последней проваленной миссии в войне с Альянсом. Потом и про это думать перестал, предпочитая вязнуть в рутине. Он прикидывал, каким будет его будущее, ловко обходя две запретные темы: Порко и Парадиз, — и чувствовал приятный трепет, когда представлял, как умирает в пасти титана. Хороший расклад, ему нравился.       А стены в их временном жилище — настоящее решето, пропускающее весь холодный воздух с улицы. И даже повышенная температура не помогала справиться с этим, из-за чего пришлось накрыться одеялом по самые глаза. Но холод пробирался и через него, а дальше — через кожу, мышцы и кости. Получалось, что Райнер и сам был одним большим решето, пропускающим всё через себя.       В коридоре послышались глухие шаги и натяжное поскрипывание половиц. Он закрыл глаза — так, на всякий случай, чтобы лишний раз не беспокоили. Порко никогда не умел заходить в комнату тихо — всегда врывался как ураган, как главный представитель хаоса. Иногда казалось, что он и есть этот самый хаос. Однако дверь не ударилась о стену, как это обычно случалось, и его дыхание было размеренным и тихим, а не таким, будто он наворачивал круги по полигону. Всё казалось таким странным и непривычным.       — Мы сегодня планировали собраться в честь Нового года, ты в курсе? — Молчание. — Пик спрашивала, придёшь ли ты сегодня. Придёшь? — Снова молчание. — Хорош придуриваться трупом, я же знаю, что ты живучая зараза. И ты точно не спишь — я бы почувствовал. Так что, придёшь?       — Нет, — нехотя и приглушённо ответил Райнер. — Планировал поспать.       — Ты всё равно не сможешь заснуть, а если и сможешь — проспишь час-два, а потом подорвёшься из-за кошмаров. Сходи на пару часиков, развейся, а потом спи, сколько хочешь, — сказал Порко и тут же поправил себя: — точнее, сколько сможешь. Я всё равно до утра планирую гулять, когда ещё такая возможность выдастся.       — Не хочу.       — А надо, Браун. Пик за тебя переживает. Говорит, ты в последнее время сам не свой, хотя лично я ничего не чувствую. Странно, да?       «Ещё как».       — Может, вся эта хрень с истинными прекращается?       «Хорошо бы».       — Мне тебя скинуть с кровати или ты сам поднимешь свой зад? Имей совесть, с тобой хотят провести время, а ты всё выкаблучиваешься. Ты это ценить должен, а не игнорировать.       «Лучше просто убей меня, а не отправляй туда, где мне станет только хуже».       Что-то внутри шевельнулось: тревога и тоска. Позади перестал слышаться шорох одежды. Воздух в комнате наэлектризовался до предела.       — Нет, похоже, ещё ничего не прекратилось. Жаль, конечно.       «Да, жаль».       Жаль, что всё так выходило. Жаль, что Порко, зная его состояние, даже не попытался смягчиться или просто оставить в покое. Жаль, что судьба так жестоко над ними пошутила. Жаль. Жаль. Жаль.       Одеяло с тихим треском полетело на пол. Райнер вздрогнул, сжался, когда прохлада стала проникать через него быстрее и сильнее, и недовольно глянул на Галлиарда. Тот деловито упёр руки в голые бока, по которым стекали капли воды — как он не замёрз в таком виде?! — и смотрел с нескрываемой насмешкой, задрав подбородок.       — Думаешь, я шутил про «скинуть с кровати»? Быстро поднял свой зад, сбегал в душ и нормально оделся. Я даю тебе на всё про всё двадцать минут. Не успеешь — полетишь в центр в том виде, в каком застану. Понял? Вперёд!       — Я же сказал, что не хочу, — заупрямился Райнер, сжавшись в огромный клубок.       — Да поебать мне, чего ты хочешь, а чего нет.       «Резонно».       Краем глаза он следил за движениями Порко, который медленно переодевался и иногда кидал нечитаемые взгляды в его сторону. Райнер уже успел обрадоваться, что от него наконец-то отстали, и уронил голову на подушку, на этот раз разглядывая потолок. Там паутинок трещин было ещё больше, чем на стенах. Их закрыло перекошенное от злости лицо, и ему пришлось подорваться с постели, пока Порко не выполнил своё обещание.       — А сразу нельзя было?       «Нет, потому что я чувствую себя живым, когда разделяю твою злость».       И всё-таки что-то было не так: они продолжали чувствовать друг друга, но при этом всё между ними перестало быть таким остро-напряжённым. Притупилось, но не до конца. Райнер чувствовал радость от предстоящего веселья, из-за чего он даже умудрился выдать слабую, немного кривоватую улыбку товарищам; вот только это принадлежало Порко, а не ему. Но когда Галлиард отходил от него, то всё возвращалось к исходному положению: уныние, тоска и странная ностальгия по действительно хорошим временам.       Райнер невольно возвращался воспоминаниями на Парадиз, к тем дням, когда они отмечали Новый год, вслушиваясь в бой курантов на Центральной площади или прилипая взглядом к единственным настенным часам в штабе Разведкорпуса. Хорошее было время, беззаботное. И компания была приятная, по-особенному родная, что ли. Не надо было беспокоиться о том, что и как говорить; не надо было делать вид, что тебе не так плохо, что и жить не хочется; не надо было переживать, что тебя не поймут или осудят.       Он был чужим среди своих и своим среди чужих.       Верхние пуговицы давили на шею. Под ложечкой сосало так, что казалось — прямо сейчас выйдет всё то немногое, что он запихнул в себя из уважения Пик, которая половину стола накрыла сама. Порко закинул ему руку на шею и крепко прижался своей щекой к его. Кожа у него была, на удивление, мягкая, как у ребёнка; а вот у Райнера — грубая и сухая. Удивительный контраст.       — Ты чего какой кислый, а? Праздник же, ну. Ты посмотри, даже командиры веселятся и радуются, а ты сидишь с таким видом, будто кого-то схоронил пять минут назад.       Райнер сглотнул. Действительно ведь схоронил. Только не пять минут назад, а шесть лет, когда приказал друзьям идти дальше. Второй раз похоронил их же год назад, когда не смог сопротивляться Зику и вытащить брошенную Энни из западни, когда оставил Бертольда на острове, не справившись со своей задачей. Порко почувствовал слабые колебания внутри, нахмурился.       — Не знаю о чём ты там думаешь, но брось это делать хотя бы рядом со мной. Я в самом расцвете сил, мне сейчас думать о смерти совсем нельзя, понял? — Райнер вопросительно выгнул брови, и он терпеливо объяснил: — я чувствую себя настолько отвратительно рядом с тобой, что мне и жить не хочется.       Облегчённо выдохнул и едва заметно кивнул, насколько позволяла стальная хватка на шее.       — Ну и хорошо, что понял, Браун. Возьми со стола пирожок и запихни его в себя, а то скоро просвечивать начнёшь.       Порко как-то резко отстранился от него и на мгновение замер, как и Райнер. Они оба почувствовали, как между ними образовалось натяжение, как будто их привязали прочными канатами, чтобы не смогли друг от друга далеко уйти, как будто они были магнитами с разными полюсами. Связь между ними вибрировала, протяжно стонала: хотелось ещё больше прикосновений, ещё больше тёплых, греющих душу моментов, ещё больше беззаботных обсуждений и разговоров ни о чём. Больше. Больше. Больше.       — Я так уж заебался от всего этого, Райнер, — шёпотом признался Порко. Райнер согласно промычал и понуро опустил голову, рассматривая сплетённые между собой пальцы. — Знаешь, хочу пожелать нам, чтобы в новом году вся эта херобора закончилась. Вся, Райнер. И связь в том числе.       — Почему ты даже не хочешь попытаться?..       Галлиард вдруг рассмеялся — так громко и заливисто, будто Райнер рассказал ему самую смешную шутку, которую только мог выдать. И на суровом лице появилась слабая улыбка, которая тут же пропала, стоило ему услышать:       — Потому что ты виноват в смерти моего брата. Потому что ты виноват в возможной гибели Энни и Бертольда. Потому что из-за тебя провалилась операция на Парадизе. Потому что ты забрал у меня Бронированного, которого я заслуживал. Потому что мы, блять, несовместимы. И ты понимаешь это. Понимаешь, возможно, больше меня.       Раньше после таких резких слов невидимые нити между протяжно трещали, ослабевали. Сейчас натяжение только возросло; тянуло друг к другу сильнее. Порко смешно распахнул глаза, не понимая, почему не сработало, а вот Райнер понял: судьбу не обманешь; как бы он не пытался — всё равно не выйдет. Он рассмеялся — тихо и совсем безлобно.       — Да иди ты, — вспыхнул Галлиард.       И ушёл, глупо улыбаясь: смех Райнера, который он в последний раз слышал ещё в далёком детстве, был красивым. И он был готов душу отдать, чтобы услышать его ещё раз.