Издержки профессии

      До гостиницы они добрались без приключений: машин в этот час было мало, да и Макс ехал очень осторожно, выбирая самые что ни на есть пустынные улицы. Труднее всего было выехать с парковки, когда нужно было маневрировать по узким рядам на очень непривычной машине. Во-первых, смущали габариты, а во-вторых, Макс никогда раньше не имел дела с коробкой-автоматом. Воскресенский, конечно, подсказывал, но помощи от его советов было немного.       Макс собирался доставить фотографа до гостиницы, а потом поехать домой. Но, сгрузив его в кресло посреди вестибюля, заметил обеспокоенный и неодобрительный взгляд девушки на ресепшене. Она, видимо, опасалась, что постоялец тут и уснёт и проваляется посреди фойе до утра. Казалось бы, его ли это проблемы, но Макс всё-таки потащил Воскресенского в сторону лифта. Возле дверей номера Ви начал медленно обшаривать карманы:       – Где же карточка? Так… Это телефон. Ключи. Опять какие-то ключи.       Макс уже сам был готов начать лазить по карманам фотографа – так всё долго происходило. Наконец карточка была извлечена на свет божий. Макс вырвал её из рук Воскресенского и сам открыл дверь. Они вошли в номер и оказались в длинном узком коридоре между встроенным шкафом с одной стороны и дверью в ванную с другой.       Макс щёлкнул выключателем, но ничего не произошло.       – Что тут у вас, света, что ли, нет?       – Карточку вставь, – пояснил фотограф.       – Куда? Зачем?       – У-у, тундра, вон туда, под выключателем.       Макс заметил слот для карты там, куда указал Воскресенский. Свет наконец загорелся.       – Ты что, в гостиницах никогда не жил?       – Нет, не жил, – буркнул Макс.       – Ты хоть где-нибудь был, кроме этого городишки?       – Не был, – ответил Макс, подумав, что поездка в пятилетнем возрасте на море не считается.       Он бросил быстрый взгляд на саму комнату с двумя большими кроватями, одна из которых была сплошь устлана его фотографиями, распечатанными в разных размерах и разложенными в одном только Воскресенскому ведомом порядке.       – Вы на месте, – сказал Макс. – Мне пора.       Ви перегородил путь к двери рукой, перекрыв весь коридор. Он казался уже не настолько пьяным.       – И что, всё? – спросил он. – Только за этим приходил?       Максу стало немного не по себе, хотя он даже не понимал, из-за чего именно.       – Да, – сказал он, напряжённо и опасливо глядя на Воскресенского. – Зачем ещё?       – Затем же, зачем и все остальные. Не ты первый, не ты последний.       Макс нахмурил брови. Он, конечно, начинал догадываться, о чём идёт речь, но не был до конца уверен.       – Дайте пройти, – просто сказал он.       Воскресенский убрал руку, но только для того, чтобы схватить Макса за плечи и всем весом придавить к стене. Их лица сблизились, и Макс почувствовал смесь запахов, исходящую от Ви – пряно-горький парфюм и алкоголь, сладковатый и дорогой, наверное, коньяк. Они сначала соприкоснулись лбами, и Ви замер так на секунду. Макс тоже ничего не делал. Он чувствовал себя зверюшкой в свете фар догоняющего её автомобиля, которая упорно несётся прямо, не соображая в панике, что нужно свернуть с дороги в сторону. Он растерялся.       Губы Воскресенского прижались к его шее где-то под левым ухом. Горячие, сухие, жадные, они шептали:       – Всем вам нужно одно… Только одно… Тоже захотел подмазаться, да?       Макс опомнился через пару секунд, когда правая рука Ви крепко ухватила его сначала за пояс, а потом поползла вниз:       – Совсем охренели!       Он оттолкнул Воскресенского – вовсе не сильно, но тот, и так не очень твёрдо стоявший на ногах, пошатнулся и едва не упал, успев ухватиться рукой за противоположную стену. Взгляд у него был мутноватый, тяжёлый, но и решительный тоже.       – Идите проспитесь! – добавил Макс.       Лучше было бы обойтись без морализаторства… Эта нравоучительная фраза стоила ему нескольких секунд, которые стоило бы потратить на то, чтобы выбежать из номера, потому что в следующее мгновение Воскресенский опять вцепился в него и потащил в комнату. Макс мог бы вырваться, но – как ни глупо это было – он боялся сделать фотографу больно. Он-то не был пьян и прекрасно помнил, какой эффект оказал даже несильный тычок под рёбра на фотосессии. Вряд ли через пару дней после снятия повязок всё окончательно зажило.       – Да отстаньте вы от меня! – шипел он, пытаясь вырваться из рук Воскресенского и одновременно ему не навредить.       Они довольно неуклюже топтались по комнате, пока наконец Воскресенский не сумел уронить Макса на кровать. Он навалился на него сверху, прижал запястья к подушкам и начал целовать в губы. Макс позволил ему сделать это. Стыдно признаться, но ему было любопытно, каково это – с мужчиной, а ещё… а ещё он испытывал ощущение мстительного превосходства: Воскресенский, который с такими недоброжелательностью и высокомерием относился к нему на съёмках, теперь касался его с желанием и жаждой.       Воскресенский, поняв, что Макс не сопротивляется, разжал руки, а язык его скользнул глубже в рот. Если начало поцелуя было для Макса приятным, даже волнующим, то вот это было уже слишком – он завертел головой. Ви приподнялся на локтях и задрал на Максе футболку. Тот попытался отползти назад:       – Подождите, – задыхаясь сказал он. – Я… Вы не поняли…       – Всё я понял, – пробормотал Воскресенский, продолжая лапать Макса и целуя его теперь в живот. – Всё… всё… И всё видел… Как ты задницей передо мной вертел… в бассейне…       – Ничем я не вертел! – начал возмущаться Макс, но сообразил, что спорить с пьяным мужиком смысла никакого нет.       Он спихнул с себя Ви, а когда тот снова попытался забраться на него, заявил:       – Я вам сейчас так врежу и не посмотрю на швы или что там у вас!       Как ни странно, эта угроза подействовала: Воскресенский прекратил домогательства и уставился на Макса непонимающим пьяным взглядом. Макс встал с кровати и пошёл к выходу. Сзади донеслось насмешливое:       – Что, даже не отсосёшь?       Макс обернулся. Губы его были плотно сжаты, а глаза так и горели ненавистью:       – Какая же ты сука, Воскресенский! Надо было оставить тебя там. Разбился бы на своём катафалке – никто бы не пожалел!       Ви смотрел на него несколько секунд взглядом чуть более ясным и осмысленным, а потом уронил голову в ладони:       – Точно… Может, и лучше бы… И никто не пожалеет… Я просто человек такой – невезучий. Всё не так. Всю жизнь... Ви-Сётин. Сётин, знаешь, что такое? Тринадцать… Тринадцать. Вот и не везёт…       Пьяное бормотание ещё продолжалось, когда Макс вышел из номера и закрыл за собой дверь. Скотина, ещё и на судьбу жалуется! Пожил бы на пять тысяч в месяц – узнал бы, что такое настоящие проблемы. Нажрётся коньяку, а потом сидит, себя жалеет…       Домой Макс добрался очень поздно, да и ночью ему спалось плохо: сцена в номере безостановочно крутилась в голове. Нельзя было сказать, что она потрясла его до глубины души: его просто удивило, что Воскресенский мог воспринимать его так. С чего бы? Ничем он перед ним не крутил и не вертел… Просто у мужика воображение разыгралось. Больное воображение. А он ему и подыграл ещё, там, на кровати – чуть ли не в ответ целоваться полез. Вот дубина! Теперь Воскресенский будет думать, что он на самом деле не против. Если вспомнит, конечно, ха-ха! Точно! Всегда можно сказать, что не было ничего, что это фотографу с пьяных глаз померещилось.       Мучил Макса и ещё один вопрос – что ему делать завтра на съёмке? Последние фотосессии были назначены почти подряд, без долгих перерывов: видимо, лечение у Воскресенского закончилось или же не отнимало теперь много времени. Завтра (чёрт, уже сегодня) должен был сниматься сюжет, который до происшествия в номере его особо не напрягал, но теперь, теперь… Всего через несколько часов ему опять предстояло перед Ви в одних трусах ходить. Как?! С каким лицом?! Ему даже при мысли об этом хотелось сквозь землю провалиться, а что будет, когда он на съёмочную площадку придёт? Ох, и тёплый же приём его там ожидает! Воскресенский и без того измывался над ним как мог, а после сегодняшнего наверняка отыграется по полной.       Утром Стас отругал его за то, что он вчера поздно вернулся домой.       – Смотри, какие синяки под глазами! Как ты сниматься будешь?       – Вот так и буду, – отвечал Макс. Месяц назад Стас бы внимания не обратил, если бы племянник в зелёную крапинку из своей комнаты вышел, а тут, подумайте, синяки под глазами ему не нравятся! Он для дяди теперь «орудие производства», то есть добывания денег, которое нужно содержать в рабочем состоянии.       – Катя на глаза огурцы клала и чайные пакетики, – задумчиво сказал Стас, – только не помню, для чего это… Может, от морщин? Надо в интернете посмотреть. Огурцов я вчера как раз купил.       – Только попробуй подойди ко мне со своими огурцами! – взвился Макс.       Он выскочил из-за стола, оставив недопитую кружку с кофе, и закрылся в своей комнате. Пора было собираться. О том, чтобы не пойти, речи сейчас даже не шло. Спрыгнуть с проекта теперь было ещё более нереально, чем в самом начале. Стас вложился в съёмки по-крупному: одна только аренда бассейна в загородном клубе сколько стоила! Ну почему заказчики именно его выбрали, почему? Угораздило же его встрять в эту комедию! Нет, уже не комедию. Максу было не до смеха.       Фотосессия происходила в президентском люксе одной из гостиниц города, вернее, в его ванной по площади большей, чем комната Макса. Посреди ванной находилась перегородка, на которой крепилась душевая стойка. Никаких стеклянных створок вокруг не было – принимай себе душ посреди комнаты, да ещё и напротив окна. Максу это казалось немного странным: он бы чувствовал себя некомфортно в таких условиях, с другой стороны, этот номер предназначался не для тех, кто, подобно ему, почти всю жизнь прожил в квартире с шестиметровой кухней и трёхметровым совмещённым санузлом.       По сюжету ему предстояло плескаться в душе, будучи освещённым лучами утреннего солнца из окна. Что за идиотизм? При чём здесь чай? Ну, в общем-то, было понятно: если пьёшь чёртов чай, то ты такой совершенный, что утром встаёшь с постели – и, вуаля, уже красивый самым естественным образом. Осталось только зубы почистить и душ принять. Но неужели нельзя как-то иначе эту идею передать?       Макс только на минутку заглянул в ванную комнату, где Соня и ещё один ассистент – Игорь – ставили свет и отражатели под бдительным руководством Воскресенского. Фотограф не обратил на Макса никакого внимания.       Соня сказала ему идти готовиться. Визажистка (уже другая) быстро его подкрасила – основные усилия ушли на то, чтобы скрыть покраснение на щеке, оставшееся после съёмок на треке. Остальное время Макс сидел в одних джинсах перед дверью в ванную, слушая сквозь шум льющейся воды распоряжения Ви и его споры с Соней по поводу выдержки. Ассистентку почти не было слышно, тогда как Воскресенский громко и раздраженно отвечал ей.       – Я что, первый раз воду снимаю?! Кого ты учишь! – неслось из-за двери.       Отлично, Ви будет зол как чёрт ещё до начала съёмок… Спасибо тебе, Соня!       Когда его наконец пригласили, Макс вошёл в ванную, снял джинсы и встал под душ в указанной в описании сюжета позе: голова слегка запрокинута назад, обе руки на затылке. Вода, как ни странно, была комфортной температуры (Макс ожидал, что мстительный Воскресенский заставит его стоять или под ледяной водой, или под кипятком).       – Ты всегда в трусах моешься? – язвительно поинтересовался Ви.       – Сейчас я позирую, – ответил Макс, стараясь, чтобы голос не выдал переполнявшего его возмущения. – И в кадре я до пояса только…       – Всё равно снимай. На съёмке – как в жизни.       Максу показалось, что он сейчас задохнётся от ненависти к Ви: мерзавец делал это специально! Заставить его стоять тут голым после вчерашнего было настоящей подлостью!       – Не буду, – упрямо заявил Макс, добавив: – Я стесняюсь…       – Соня, выйди, пожалуйста, – попросил Воскресенский, разумеется, прекрасно понимая, что вовсе не её стесняются. – Мы с Игорем справимся.       Ассистентка фыркнула, закатила глаза, но удалилась царственной походкой, одарив Макса насмешливым взглядом.       – Хватит время тянуть! – скомандовал фотограф. – Делай что говорят!       Макс пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь унять овладевшую им злость, потом вышел из-под струй воды и стянул с себя мокрое бельё.       – Всё, теперь представь, что ты только-только проснулся, наслаждаешься приятным прохладным душем, свежим воздухом и солнцем, – сказал Воскресенский, возвращаясь к камере.       Макс старался как мог, но даже без едкой и эмоциональной критики фотографа понимал, что у него ничего не получается.       – Нет, так дело не пойдёт, – объявил Воскресенский. – Что ты весь зажался?! Девочка двенадцати лет, честное слово! Юная девственница! Можно подумать, тебя голым в школе к доске вызвали… Что за лицо такое унылое! Совершенно не умеет работать, совершенно…       Макс привычно молчал.       Ви немного походил по ванной туда-сюда, затем сказал:       – Выключай воду! Давай попробуем так…       Макс выключил душ и завернулся в приготовленное кем-то полотенце.       – В идеале тебе нужно абстрагироваться от происходящего – как если бы ты на самом деле находился в одиночестве, – удивительно спокойно начал Воскресенский. – К тому же у тебя глаза полузакрыты – ты же всё равно нас не видишь. Вот тогда и будет нужное выражение лица. Если так не получается, представь, что рядом не фотографы, а какие-то знакомые люди, которых не нужно стесняться. Брат, например, или отец… Ты же отца не стесняешься.       – Я отца, – отрывисто ответил Макс, ещё больше взбешённый лицемерной лекцией Воскресенского, – в жизни два раза видел, и то по телевизору.       – Знаменитость какая-то? – без особой заинтересованности спросил Ви, тогда как Игорь, до этого особо не прислушивавшийся, вытянул в их сторону шею.       – Не особо… Лирический баритон; после консерватории пел в нашем театре два сезона, а потом уехал. Сейчас в Берлине поёт.       – О как! Не думал к папочке податься?       – Нужен я ему! У него от трёх жён четверо детей и внебрачных, как я, трое. А ещё и так, наверное, найдутся, которых он не признал…       Он нисколько не преувеличивал: его отец, сын московской студентки и торгового представителя из Испании, сам выросший без отца, успешно продолжил дело своего неотразимого красавца-родителя и наплодил кучу отпрысков во время многочисленных гастролей.       – Да уж… – насмешливо посмотрел на Макса Воскресенский. – Гроза женских сердец. Понятно теперь, в кого у тебя такая смазливая физиономия… А с пением как дела обстоят?       – Слушайте, вы!.. – не выдержал Макс.       – Ладно-ладно, – поднял руки вверх Воскресенский. – Признаю, не самая удачная шутка. Иди-ка сюда.       Он отвёл Макса в дальний угол ванной к окну, подальше от подслушивающего ассистента. Макс не упирался, но и глаза поднять на Воскресенского не смел: хотя чего бы ему было стыдиться – это Ви должно быть совестно за вчерашнее…       – Вот что, – сказал Воскресенский, заглядывая Максу в лицо так, чтобы их взгляды всё же встретились, – если ты из-за того, что в номере было, то забудь… Я довольно туманно всё помню, но повёл я себя не самым лучшим образом. Признаю, был неправ. Просто подумал, что ты сам… ну, что ты для этого и поднялся в номер. Так что вот… На самом деле я о тебе так не думаю.       Макс выслушал путаное объяснение Воскресенского с каменным лицом, хотя внутри у него от этих слов всё переворачивалось. И смотрел на него Воскресенский сейчас совсем иначе – не похотливо, как вчера, и не пренебрежительно, как обычно, а как-то открыто, по-доброму.       – А Соня говорила, что вы с моделями никогда, – наконец открыл рот Макс.       – Ты модель, что ли? Ты недоразумение какое-то, – тут же последовал ответ.       А вот и старый Ви! С возвращением!       – Ладно, – скомандовал Воскресенский, – мы здесь не для этого собрались. За дело! Даю тебе пять минут на то, чтобы настроиться. Если не начнёшь работать как следует – тебе же хуже.       Макс пристроился на подоконнике, по самую шею замотавшись в полотенце и нахохлившись, как воробей. Ви, вместе с Игорем корректировавший освещение и настройки, изредка поглядывал на него. Парнишка на самом деле мало походил на модель, и чем больше он к нему присматривался, тем заметнее это становилось. Каким-то чудом он мог дать хорошие лицо, позу и настроение, в итоге – хорошие кадры, но даже если оставить в стороне профессиональные качества, у Макса был просто другой характер, другой тип личности. Он был очень замкнутым для модели, типичным интровертом, которого на проявления эмоций могли подвигнуть лишь очень грубые оскорбления или нарушения его личного пространства. И ещё он совершенно не стремился привлекать внимание, к собственной внешности тоже был равнодушен. Нет, он весьма пристойно одевался, аккуратно, чисто и не то чтобы совсем дёшево, но опять же нетипично для того, кто решил стать моделью: неброско, обыкновенно, без единой яркой детали. Заурядная серая или синяя футболка, иногда не менее заурядная рубашка, джинсы и серые замшевые кроссовки – ничего другого на нём Воскресенский никогда не видел. Один раз ещё была куртка – и та какого-то приглушённого, пыльно-синего цвета.       Макс, как посоветовал ему Ви, пытался сосредоточиться на сюжете и выкинуть посторонние мысли из головы. Но сосредоточиться получалось только на словах Воскресенского: они, по сути дела, впервые говорили не на повышенных тонах, а по-человечески. Оказалось, что фотограф может быть совсем другим, не то чтобы добрым… скорее, понимающим.       «Ну вот, размяк, обрадовался, – ругал самого себя Макс. – Погладили один раз по голове, а ты уже хвостом виляешь!»       Он поднялся с подоконника.       – Я готов. Давайте отснимем быстрее…       – Хорошо, – ответил Воскресенский, недоверчиво поглядывая на Макса.       – Если вам Соню нужно, можете позвать…       Ви подошёл к двери в спальню и, приоткрыв её, крикнул:       – Соня, иди сюда! Ты вроде говорила, что хочешь на его задницу посмотреть.       Соня тут же показалась в дверях:       – Что ты врёшь, Ви?! Не было такого! Я говорила, что хочу его за задницу ухватить.       Макс не знал толком, что именно на него подействовало: то ли короткая беседа с Воскресенским, то ли просто смена настроя после передышки, но он смог вернуться в то слегка отрешённое состояние, которое позволяло ему вживаться в образ и которого он научился достигать на последних съёмках. Он подставлял лицо под струи воды (это немного напоминало ту фотосессию под дождём), купался в ярких лучах солнца, льющихся из окна, и думал о том, что впереди ещё целый долгий приятный летний день – и рядом сейчас не было никого. Шум душа отчасти заглушал щёлканье фотоаппарата и короткие команды Ви, которые он отдавал ассистентам.       Но в какой-то момент всё стало меняться. Макс чуть приоткрыл глаза – просто из любопытства, посмотреть, что происходит – и встретился взглядом с Воскресенским. Взгляд фотографа скользил по всему его обнажённому телу от лица до ног, пронизывающий, ищущий, внимательный. В нём не было обычного холодного пренебрежения, он был заинтересованным, мягким, почти ласкающим, словно впервые видящим. И Максу это не было неприятно, скорее наоборот: он хотел, чтобы на него так смотрели, даже если это был гад Воскресенский… Особенно если это был Воскресенский.       Он вспоминал снимки с предыдущих фотосессий: камера Ви умела разглядеть в нём нечто прекрасное, чувственное, необычное, чего не знал о себе даже он сам, и выпустить это наружу, показать всем; но ведь дело не могло быть только в камере, это фотограф видел его так. А их недавний разговор?.. В ушах до сих пор звучал низкий, спокойный, убеждающий голос. А то, что произошло вчера? Сегодня он уже почти не жалел об этом… Ему было только немного стыдно, что он не чувствовал отвращения или ещё чего-то в этом роде, ему было, скорее, просто любопытно. И приятно. Чёрт, ему же на самом деле было приятно, когда Воскресенский целовал его! Эта пьяная скотина лапала его, а ему было приятно.       От этих мыслей можно было сойти с ума. Макс не привык задумываться о таких вещах – о собственных чувствах и ощущениях. Раньше – с девушками – они всегда были просты и однозначны, а эти… Эти сбивали его с толку и пугали.       Он выскочил из-под душа, завернулся в полотенце, схватил свои джинсы и вылетел из ванной.       – Не могу больше! – выпалил он сердито и одновременно виновато, захлопывая за собой дверь.       – Макс, ты чё?! – окрикнула его Соня, бросаясь за ним. – Ну-ка вернись! Совсем сдурел…       – Пусть идёт, – остановил её Воскресенский. – Хорошо поснимали. Там есть рабочие кадры…