Издержки профессии

      Макс вместе с Соней и сумками с аппаратурой поднимался на отделанном розовым мрамором лифте. Ассистентка рассматривала себя в огромном зеркале:       – Отличное освещение в лифте, очень правильное. Так бы и устроила тут фотосессию себя любимой.       Макс уныло молчал. Эта съёмка стала бы последней, если бы им не нужно было переснимать сюжет с розами, сорвавшийся из-за макияжа и дождя. В тот же самый сад возле церкви они должны были поехать на следующий день. Сегодня же предстояла ещё одна не очень приятная фотосессия, а он после вчерашней ещё не отошёл. Всё тело ломило, особенно спину.       Вчера они снимали в тренажёрном зале. Макс заранее знал, что это будет нелегко: Воскресенский не начнёт снимать, пока не загоняет его до полусмерти для достижения правдоподобной усталости. Макс теперь был почти благодарен Маргарите Полушиной, которая потребовала, чтобы он ежедневно занимался на тренажёрах. Если бы не месяц подготовки, он вообще вряд ли бы пережил это испытание. Но если подумать, Макс согласился бы ещё на десяток подобных выматывающих съёмок, чем на такие, как в душе, или как та, что предстояла сегодня.       Двери лифта открылись, и они с Соней вышли в маленький холл.       – Вот сюда, – скомандовала ассистентка.       Дверь номера, куда они вошли, была распахнута, так как помощники Воскресенского постоянно сновали туда-сюда. Стас сегодня тоже был здесь – помогал организовывать подготовительный процесс. Он уехал из дома часа на два раньше Макса, в четыре утра. Модели разрешили поспать подольше. Съёмка начиналась так рано, потому что Воскресенский желал поймать какой-то особенный утренний свет.       До этого Стас с Ви и Соней долго катались по всем гостиницам и даже кое-каким частным квартирам города в поисках подходящего помещения и обязательно с окнами, ориентированными особым образом. В итоге остановились на вот этом люксе для новобрачных в одном из самых дорогих отелей. Дядя потом ещё несколько дней обговаривал с руководством гостиницы все детали, так как Воскресенскому требовались существенные переделки. Во-первых, нужно было снять, по выражению фотографа, «пошлый» балдахин из розовато-лиловой органзы, висевший над кроватью; во-вторых, затянуть студийным фоном шоколадного цвета одну из стен, чтобы закрыть пёстрые обои в виньетках и розочках. Были ещё кое-какие мелкие замены и перестановки.       В итоге, когда Макс вошёл в спальню люкса, один его угол существенно отличался от прочей пышной и несколько игривой обстановки. От неё осталась лишь прикрывающая часть окна штора холодного лилового оттенка (ею заодно замаскировали край натянутого фона), само окно, начинавшееся от самого пола, и кровать с высоким изголовьем из серебристого дуба, украшенным скромной резьбой. Кровать была застелена однотонным бельём жемчужно-серого оттенка.       Весь этот угол словно попал сюда из совершенно иного номера – стильного, строгого, аскетично-прекрасного.       Воскресенский сидел в противоположном конце комнаты и с раздражённым видом созерцал получившуюся декорацию. Как пояснила по дороге Соня, он не привык работать в таких условиях, «сочиняя» интерьеры из подручных средств.       Для съёмок Максу опять пришлось раздеться догола, но на этот раз ниже пояса он был прикрыт тонким одеялом. Слева от него, ближе к окну, из подушек сложили нечто, напоминающее очертания второй человеческой фигуры. У Сони был даже припасён каштановый парик, который можно было положить на подушку так, чтобы было похоже, что рядом на самом деле кто-то лежит.       – Я и сама могла бы тут полежать для большей правдоподобности, – хихикнула она, подавая Максу чашку с чаем: он должен был сидеть на постели и держать её в руках.       Макса ничуть бы не удивило, если бы Воскресенский для «вживания в образ» уложил в постель по соседству с моделью обнажённую барышню. Но по какой-то причине маньяк-фотограф от этого воздержался.       Ви выгнал из спальни всех, кроме Макса, Сони и Игоря – в том числе и Стаса, который вдруг пожелал присутствовать на съёмках. Дядя в итоге уехал в офис.       Ви выглянул в окно:       – Рано, свет ещё не тот. Будем пока делать пробные кадры, чтобы определиться с позой и потом не терять на неё время.       Сюжет был простой: глоток освежающего и бодрящего чая после ночи любви. Правда, Макс не совсем представлял, какое у него должно быть выражение лица. Начать с того, что этих ночей в его жизни было не так уж много и кончались они отнюдь не расслабленным распиванием чая в постели, а торопливыми сборами, пока не пришли родители девчонки, или ещё чем-нибудь в этом роде. Но он фильмы смотрел, книги читал, поэтому старался придать лицу умиротворённое, слегка мечтательное выражение.       Естественно, Воскресенский не был доволен.       – Не пойдёт! Совершенно идиотская ухмылка – как будто тебе первый раз дали! Немного спокойнее, сдержаннее… Теперь как будто вообще не дали. И плечи! За плечами следи, опять напряглись!       Фотограф поглядел на часы.       – Так, времени у нас мало. Скоро будет нужный свет, а он мне тут рожи корчит – одна страшнее другой! Что будем делать с этим недоумком? Вот бестолочь!       – Макс, – протянула Соня, – ну что ты, правда, как буратинка деревянный сидишь? Разве такое лицо должно быть?! Оно у тебя как каменное, помягче надо…       Ви стоял рядом с ней и задумчиво тёр переносицу.       Макс дослушал Соню и уже хотел ответить, что расслабленное лицо Воскресенский только что называл дебильным, но не успел…       – Иди вон туда, в ванную, – указал пальцем на дверь фотограф.       – Зачем? – спросил Макс.       – Сам знаешь зачем! Не пять лет. Или тебе, как умственно отсталому, всё объяснять надо?       – Вы что, издеваетесь? – не веря своим ушам воскликнул Макс, до которого дошло наконец предложение Воскресенского.       – Это ты надо мной уже месяц издеваешься! – рявкнул фотограф. – Иди и займись делом! Хоть на это-то ты способен? Бездарь!       В комнате повисла тишина. Макс тяжело дышал, силясь взять себя в руки. Он с минуту сидел и тупо смотрел на Воскресенского, который отвернулся в сторону и как ни в чём не бывало щёлкал какими-то кнопками на фотоаппарате, словно не сомневаясь в том, что его приказ будет выполнен. Это было настолько унизительно, что Макс даже не нашёлся что и ответить. Ему на эту тему даже заговаривать было стыдно… Потом он заметил, как Соня, ожесточённо гримасничая, кивает в сторону двери в ванную, мол, иди, не тяни.       Он ещё несколько секунд посидел, сомневаясь, но потом откинул одеяло, подцепил лежавшие неподалёку джинсы, быстро натянул их (интересно зачем? кто его здесь ещё не видел?) и ушёл в ванную. Разумеется, он не собирался следовать совету Воскресенского… Не будет же фотограф его лично контролировать! Можно просто постоять тут минут пять-шесть, а потом объяснить, что ничего не получается, мол, члену не прикажешь…       После нескольких недель съёмок Макс уже свыкся с приёмами Ви и понимал, почему тот требовал полной реалистичности – ради потрясающе живых снимков. И да, он согласен, что после секса на лице появляется особое выражение. Но это уже переходило всякие границы! Он не эксгибиционист какой-нибудь, чтобы почти прилюдно заниматься мастурбацией! Воскресенский просто сумасшедший… И страшно подумать – всё это ради рекламы чая. Чая! Кому какая разница, что за лицо у него будет? Никто не будет всматриваться в такие детали!       Если подумать, даже если бы он честно послушался Ви, у него всё равно бы ничего не получилось: так что он даже не соврёт. От одной мысли о том, что за дверью три человека знают, зачем он закрылся в ванной, и ждут его, у любого нормального человека пропадёт желание.       Выждав положенное время, Макс выглянул в спальню. Три пары глаз испытующе посмотрели на него. Он вообще редко краснел – такой тип кожи, или кровеносной системы, или ещё чего-то, – но от этого молчаливого вопроса кровь так и бросилась ему в лицо. Хорошо, что на нём был слой тонального крема, хотя, возможно, всё было видно даже сквозь него. Макс был готов сквозь землю от стыда провалиться. Он отрицательно покачал головой.       Соня и Игорь с трудом скрывали смех, Воскресенский же смотрел на него так, словно готов был расстрелять на месте.       Потом, расслышав сдавленное фырканье за спиной, он гневно обернулся к ассистентам:       – Брысь отсюда! Оба! – Он снова взглянул на Макса и ткнул в его сторону пальцем: – А ты – снимай штаны и марш в кровать! Свет сейчас будет. Придётся снимать, что есть. Ну что за недоделанный, сил моих больше нет!       Ассистенты скрылись в соседней комнате. Макс, помня совет Сони в таких ситуациях молчать, разделся, сел в кровати, как нужно по сюжету, и поднял глаза на Воскресенского. Тот, оказывается, всё это время смотрел на него. Ви покачал головой:       – Откуда только тебя выкопали?.. У меня худшей модели в жизни не было. Даже подрочить сам не может!       Макс опустил глаза:       – Вы бы сами-то смогли? Когда три человека под дверью подслушивают?       – Что?! Подслушивают? – возмутился Воскресенский. – Делать нам больше нечего, как только подслушивать твои жалкие… как их… потуги!       Макс с ненавистью посмотрел на него:       – Ну так и фотографируйте давайте! Вы же у нас гениальный фотограф! Это мы вокруг все жалкие людишки, и потуги у нас жалкие.       Хотя Макс не надеялся ни на какой эффект, его слова, судя по всему, немного осадили Воскресенского. Тот немного постоял посреди комнаты, а потом подошёл к кровати и сел в изножье.       – Я знаю, что ты стараешься, – уже более спокойно заговорил он, – но одного старания недостаточно. «Я старался», «я пытался», «я потратил кучу времени» – всё это не имеет значения. Значение имеет только результат. Заказчик не принимает оправданий. Я тоже.       – Я правда не знаю, какое вам выражение лица нужно. Вам всё неладно…       – Я тоже не знаю, – признался Ви. – Но когда я его увижу, то пойму, что это оно.       Он откинул одеяло в сторону.       – Эй, вы чего? – Макс попытался натянуть его обратно себе на ноги и живот.       Ви задержал его руку:       – Тихо, тихо… – В его голосе, в силе его рук было что-то такое, чему Макс не мог противиться. Он замер, напряжённо глядя в светлые глаза Воскресенского.       Фотограф пересел ближе к нему. Его пальцы скользнули по животу Макса. Тот заметил, что на ладони тоже были следы от ожогов, две тонкие параллельные полоски. Он смотрел на эту руку, словно заколдованный, почти не чувствуя прикосновений, словно и не его вовсе трогали сейчас эти пальцы, спускаясь вниз. Макс в буквальном смысле забыл, что надо дышать.       Он понимал, что так нельзя, и всё-таки позволял… Как тогда, в гостинице, позволял целовать себя, потому что это было и сладко, и стыдно, и остро до дрожи и потому, что в глубине души он хотел этого: хотел, чтобы именно этот человек – нет, даже не касался его, не целовал, – относился к нему с настоящим вниманием, а не как к вещи.       Воскресенский обошёлся без каких бы то ни было прелюдий: его ладонь бесцеремонно легла на член и начала поглаживать его с нежным, но сильным нажимом. Макс рванулся в сторону:       – Не надо… пожалуйста…       Голубые глаза посмотрели на него искушающе, с насмешливым вызовом:       – Всё-таки решил, что справишься сам?       Макс сглотнул и закрыл глаза. Он не мог пошевелиться. Он просто продолжал прислушиваться к своим ощущениям, и они были удивительными, словно погружение в тёплые объятия. В следующую секунду он почувствовал, что от прикосновений Ви его член начинает твердеть. Где-то в фоновом режиме проносились мысли о том, что это отвратительно, это невозможно: стояк от того, что его трогает мужчина, тем более – сволочь Воскресенский… Но ему было всё равно, потому что возбуждение было сильнее, в сотни раз сильнее, чем какие-то там мысли.       Он осмелился посмотреть на Ви из-под полуопущенных ресниц: тот не сводил с лица Макса пристального взгляда, словно хотел разглядеть и запомнить каждую его чёрточку, каждый оттенок чувства. Ви крепко обхватил его член и быстро, ритмично двигал ладонью, уже слегка влажной от выступивших капель смазки. В его движениях было что-то не то чтобы торопливое, но очевидно нацеленное на результат – он делал то, что даст потом хорошие кадры. В отсутствии чувств было что-то унизительное, и эта отравленная смесь восторга и унижения лишь подстёгивала эмоции.       Он непроизвольно склонился вперёд, чтобы быть ближе к Воскресенскому, и с его губ сорвался тихий вскрик.       – Не так громко, – прошептал Воскресенский. – Всё слышно…       Макс прижал зубами нижнюю губу. Господи, до чего же хорошо!.. Он не думал, что это будет так: просто от прикосновений чужой руки на него нахлынут столь невероятные по силе ощущения. Ви делал всё именно так, как Макс хотел, словно читая его мысли, сжимая именно в том месте, именно с той силой, изредка проводя большим пальцем по головке, отчего по позвоночнику пробегало наслаждение резкое и болезненное, как электрический ток.       – Да, отлично, – произнёс Воскресенский, свободной рукой проводя по щеке Макса. – Кусай себе губы, кусай…       Тот тяжело и часто дышал, подходя всё ближе к разрядке. Воскресенский положил ладонь ему на шею и притянул к себе – его голова опустилась Ви на плечо. Макс уткнулся влажным лбом в ткань водолазки, почувствовав горький запах одеколона, знакомый ещё с того вечера в гостинице. Он вспомнил поцелуи Ви на своих губах, шее, животе. Эти яркие, жгущие образы вызвали прилив удовольствия, который медленно нарастал, накалялся, охватывал всё тело, концентрируясь внизу живота, пока наконец не завершился ослепительным по силе оргазмом.       Макс, не издавший при этом ни звука, ловил пересохшими губами воздух. Голова его всё так же упиралась в плечо Воскресенского, а тело часто вздрагивало. Едва он пришёл в себя, как поднял голову и отодвинулся от Ви.       Тот убрал руку с его члена, обмахнул её пару раз о простыни, встал и скрылся в ванной, сказав лишь:       – Ну, вот и всё.       Когда он через минуту вернулся, Макс уже находился в нужной позе, целомудренно прикрытый одеялом. Ви подошёл к нему, подправил растрепавшиеся волосы, дал в руки чашку с чаем и отошёл к камере, прищурившись у видоискателя. Оба делали вид, что ничего не произошло.       Утреннее солнце вышло из-за соседнего дома, затопив комнату тёплым розоватым светом. Наверное, это произошло уже несколько минут назад, но Макс не мог вспомнить, когда именно, – настолько захватили его ощущения. И даже сейчас, хотя он и пытался держать позу и нужное выражение лица, мысли были полностью там, в том странном, несуществующем месте и времени, где они с Воскресенским не были фотографом и моделью, а были просто двумя людьми, разделявшими близость, чувства и желание…       Только он не был уверен, что Ви разделял тогда его чувства. Он не понимал этого человека до конца: вполне возможно, что для него всё это было лишь работой, такими же необходимыми манипуляциями, как установка светотехники или подбор нужного объектива. А он сам… Он сам и тогда, и даже сейчас сделал бы всё, что бы Воскресенский ни попросил, он позволил бы ему всё, абсолютно всё… Только вот Ви ничего не было нужно от него. Кроме, быть может, хороших кадров.       От понимания этого стало так обидно, стыдно и горько, что чашка задрожала в руках.       – Что опять такое? – прикрикнул Ви. – Сиди спокойно, руки расслабь. Попробуй лицо немного к свету развернуть. Да, вот так. Очень хорошо!       Макс едва понимал, что происходит. Блаженство и опустошение… Больше он ничего не чувствовал, и не хотел чувствовать, и не хотел знать. Из полузабытья его вырвал голос Ви:       – Рот чуть-чуть приоткрой, можешь даже немного улыбнуться… Хм, нет, не надо. Губы просто потрясающие…       Воскресенский просил что-то ещё, и Макс автоматически выполнял указания, даже не до конца осознавая, что делает.       Потом Ви снял камеру со штатива и высунул голову в соседнюю комнату:       – Соня, ты плёночный взяла? Умница. Поставь полтинник и плёнку на сто шестьдесят. – Он повернулся к Максу: – Ты только не шевелись! Вот так и сиди!       Воскресенский, так и не приглашая ассистентов в комнату, несколько минут поснимал его на другую камеру, а потом отпустил:       – На сегодня всё. Хорошо поработали.       Макс только кивнул и, забрав одежду со стула, ушёл в ванную отмываться и одеваться. Когда он через пять минут вышел в спальню, там уже вовсю носились ассистенты, складывая осветители и штативы, снимая со стены фон и занимаясь ещё десятком нужных и полезных дел. Воскресенский задумчиво сидел в углу и зачем-то чистил линзу объектива специальным карандашом.       Макс не смел посмотреть в глаза ни ему, ни кому-либо другому на съёмочной площадке. Он вышел из спальни, а потом и из номера, ни с кем не обменявшись и словом. В дверях его поймала Соня и тут же всучила ему длинный чёрный чехол с какими-то железяками:       – Помоги вниз спустить.       Макс послушно понёс. В лифте они опять ехали вместе. Макс прислонил свой гремящий и грохочущий груз к стене, Соня любовалась на себя в зеркало.       – Что вы там делали? – неожиданно поинтересовалась она.       – Фотографировались.       – Спасибо, кэп, – Соня наморщила нос. – А как?       Макс пожал плечами:       – Обыкновенно. Немного поговорили сначала, он мне с позой помог, и всё – стали фотографироваться.       – А, понятно. Поговорили, значит. – Ассистентка оторвалась от своего отражения. – Мне просто интересно, что это он опять за плёнкой побежал: тогда под дождём и сейчас.       – Не знаю, мне он не докладывался.       – Он после Данилы, ну, после пожара то есть, никого на плёнку не снимал. Таскаем только с собой повсюду. А то мне барахла мало…       – Он только его снимал? – полюбопытствовал Макс, когда они с Соней выходили из лифта.       – Нет, не обязательно. Но вообще редко, больше для себя. С цифрой гораздо удобнее – сразу на ноут всё выводится, видно, что подправить. С плёнки ещё и сканировать потом, а проявлять-то её… бррр… Хотя иногда шикарно получается. Чем-то ты Ви зацепил, раз у него ручонки опять к плёнке потянулись.       – Да уж, зацепил. Минуты, наверное, считает до окончания проекта…       – Может быть… Я вот точно дни считаю. Мы потом в Москву на недельку, а оттуда обратно в Майами. Конечно, будешь считать, как бы поскорее отсюда свалить. – Соня указала на пятачок возле выхода из фойе. – Сюда клади. Я тут буду остальных ждать, охранять наше добро. Пусть мужики таскают, а то не царское это дело…       Слова Сони про Москву и Майами подействовали на Макса, как холодный душ. О чём он только думал? У Воскресенского была совсем другая жизнь – яркая, увлекательная, красивая. Фотографа случайно забросило в их унылый городишко на полтора месяца, и срок его «заключения» здесь истекал. Скоро он вернётся в свой блестящий и солнечный мир. Конец истории.       – А может, я ему этого Данилу напомнил? – спросил вдруг Макс.       Соня посмотрела на него с лёгким удивлением:       – Не, ты не похож. Тип лица разве что – скулы да разрез глаз. Но это всё ерунда. Данилка же манекенщик был, тебя сантиметров на двадцать выше. И волосы у него совсем светлые были. И вообще… Он, знаешь, какой был! Одевался – просто обалдеть, и вёл себя очень уверенно, раскованно. На него всегда внимание обращали. В общем, не как ты…       – Я понял, – опустил глаза Макс. – Пока, Сонь.       – Ага, давай, до завтра. Надеюсь, розы там не завяли ещё, а то наслушаемся мы от Ви.