Город потерянных

Наблюдать за Юриными экспериментами было всегда бесконечно интересно. Вернее, даже не столько за экспериментами, сколько за самим Юрой. Очень серьезным и сосредоточенным, ловким и собранным, как, наверно, сам Женя на охоте. Юра на Женину манеру совать нос в лабораторию сначала шипел, а потом притащил в дальний угол стол с креслами, обвел этот пятачок защитным куполом и разрешил присутствовать. Правда, в этот раз прозрачная защитная стена делила лабораторию на две неравных части. В той, что поменьше, бесновался демон. В Институте этих тварей с двумя парами челюстей и длинной вытянутой башкой звали не самым приличным словом. Приличное наименование, как ни странно, позаимствовали у людского кинорежиссера, так впечатленного встречей с этим монстром, что снявшего про нее фильм. Чужой то норовил влезть на потолок, то бросался на защитную стену. Длинные, как змея, вторые челюсти то и дело выдвигались и клацали зубами. Веревками стекала вязкая мутная слюна. Женя удобно устроился в кресле, подогнув под себя ноги, и вдумчиво уписывал тарелку каких-то мелких макарон, густо залитых соусом. Название этого блюда он, разумеется, не запомнил, но было вкусно. Юра колдовал над самым обыкновенным проигрывателем. Щелкнул кнопкой, и Женя вздрогнул, едва не подавившись. Негромкий мужской голос запел: −Я Всадник из льда, Надо мной мерцает звезда, Но весной лёд тает всегда, Только я - никогда. Только я - никогда. Слова Песни совершенно точно были Юриными. А голос… Женя задумчиво отставил полупустую тарелку и закрыл глаза, вслушиваясь. Чем-то напоминал его собственный, разве что немногим ниже. Но было ведь в нем что-то… Абсолютно точно было. Чужому это что-то категорически не понравилось. Тварь пронзительно заверещала, раздирая себе башку когтистыми лапами. Припала на пол, содрогаясь в конвульсиях. Юра выключил Песню и принялся что-то торопливо записывать в потрепанную толстую тетрадь. −Кто это был? – шепотом осведомился Женя. Юра, стоявший к нему боком, раздраженно заправил за ухо прядь длинных темных волос, выбившуюся из низкого, перехваченного темной лентой, хвоста, и, не поворачиваясь, ответил: −Самосват. Женя кивнул, принимая ответ, и прекрасно зная, что Юра следит за ним краем глаза, ловит выражение его лица. Выходит, так звучал прошлый Голос Петербурга. Тот единственный, кто был способен латать дыры в ткани бытия. Юра бегло водил перьевой ручкой по темной странице тетради, и Жене отчетливо казалось, что Мелисов ждет чего-то. Какого-то ответа, слова, жеста. Хоть чего-нибудь. −Так получается, Песнь даже в записи действует на демонов? Юра все-таки поднял глаза, и Женя, мысленно улыбаясь, подметил, что явно спросил совсем не то, чего Юра от него ожидал. И не то, чего Верховный Маг, кажется, подспудно опасался. −Действует, но не любая. – Мелисов улыбнулся уголком рта и отвернулся к прозрачной стенке. Чужой забился в дальний угол, сгорбился, подтянув к себе все четыре конечности, и, судя по всему, пытался слиться со стеной. −Песни обычных охотников совсем теряют силу. – проговорил Юра, не сводя глаз с перепуганной твари. – А Голоса звучат куда слабее. Однако, как видишь, чтобы припугнуть не самого хлипкого демона, их хватает. Женя повозился, устраиваясь в кресле поудобнее, пристроил на колене тарелку с недоеденными макаронами и приготовился наблюдать дальше. Тем более, Юра снял отрез черного бархата с красивого старинного патефона и вытащил из большого квадратного конверта пластинку. С затаенным восхищением Женя следил, как ловкие чуткие пальцы бережно укладывают пластинку на диафрагму, возятся с иглой. Пластинка зашипела, но все-таки согласилась играть. По лаборатории звонкой дробью рассыпались быстрые нежные звуки фортепиано. Отчаянно-пронзительные и ломкие, как подтаявшие льдинки. Женский голос пел: −Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка, Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы? Вашу детскую шейку едва прикрывает горжеточка. Облысевшая, мокрая вся и смешная, как вы… Голос женщины дробился так же звонко и отчаянно, как быстрая игра пианиста. Становился то выше и нежнее, то ниже и вкрадчивее. Слова Песни были чудовищны. Но голос, спаси Разиэль, голос… В голосе слышался затаенный смех. Словно женщина страшно торопилась допеть песню и расхохотаться, наконец над этой глупой деточкой в горжеточке, над собой, над демонами, над целым миром. Визг демона доносился приглушенно – барьер плохо пропускал звуки с той стороны – но тварь отчаянно металась по своему загону, налетая на стены, вцепляясь когтями себе в морду. Темно-зеленый ихор разлетался брызгами. Хвост отчаянно мотался. Женщина пела: −Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная, И я знаю, что крикнув, вы можете спрыгнуть с ума. И когда вы умрете на этой скамейке, кошмарная, Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма… Последнюю строку женщина не пропела, а выговорила с непередаваемой нежностью, словно в любви признавалась. Чужой завопил еще пронзительнее, рухнул на пол, перекатился и застыл в неестественной скрюченной позе. Юра поднял патефонную иголку и вновь принялся записывать в свою тетрадку. −Кто это пел? – пораженно выговорил Женя, напрочь позабыв про остывающие макароны. −Асса Леденева. – отрешенно выговорил Юра, бегая глазами между рассыпающимся пеплом трупом демона и своей тетрадкой. – Гордеев должен был вам рассказывать. А может, и не рассказывал. В Петербурге после мятежа Сторожевых вспоминать ее не принято. −Нам рассказывали о ней. – все-таки вспомнил Женя, окончательно отставляя утратившую всякую прелесть еду и спуская на пол ноги в теплых носках. – Но не говорили, что она была Голосом. −Она не была, она и есть. – пожал плечами Юра. −А эта Песнь? – Женя поморщился, вспомнив кошмарные слова. – Кто ее написал? −Кирилл Немоляев. – Юра с шелестом перевернул страницу и прикусил кончик ручки. – Ее парабатай. Леденева – она как ты. И как Самосват. Сама писать Песни не умеет. Кое-что для нее писал я, но потом все больше Немоляев. И надо сказать, довольно действенно. −Ага, только как-то… − подкравшийся сзади Женя обнял Юру поперек груди и прижался щекой к спине в неизменной синей хламиде. – Не знаю. Твои Песни – они особенные. Светлые. Всегда с надеждой. А эта… У меня от нее волосы дыбом. Спина Юры дрогнула от смеха. −Они у тебя всегда дыбом. И тут же осекся, вспомнив. В тот день Женя молнией вылетел из портала и опрометью метнулся в ванную, даже не сняв в прихожей куртку и ботинки, а ведь страшно ненавидел следить грязью и ихором по чистым полам. Юра, мимо которого пронесся бледный, как смерть, нефилим с перекошенным лицом, сам чуть в ящик не сыграл. Сердце замерло под ребрами, кажется, впервые после гибели Алисы. Мелисов торопливо рванулся следом за Женей. И все равно опоздал. Как сквозь мутное стекло увидел Женю, стоящего перед зеркалом. Из глаз текли слезы, оставляя светлые дорожки на перепачканном какой-то дрянью лице. Юра так растерялся, что даже не успел ничего сделать. Одним движением Женька выхватил из ножен на бедре кинжал, с остервенением рванул собственные длинные, заплетенные в косу волосы, и наискось полоснул по ним лезвием. Зачарованная сталь легко отсекла косу почти у самого затылка. Волосы рассыпались вокруг головы и встали дыбом. Женя повернул к Юре мертвенно-бледное лицо. −Гордеев был прав. – сиплым шепотом выговорил он. – Прав… Кинжал выпал из задрожавшей руки. Женя вздрогнул всем телом так крупно, что Юра бросился его ловить. Нефилим с готовностью уткнулся носом ему в шею, прижался ближе и лихорадочно зашептал: −Он говорил, что волосы меня однажды подведут. И был прав. Прав. −Да что случилось-то? – с трудом удержав ровный голос, спросил Юра и положил ладонь на варварски обкромсанный затылок. Женя помолчал, явно выравнивая дыхание. Потом, уже спокойнее, ответил: −Мы с Ростиком оборотня-ренегата ловили. Сильный, гад, оказался. Я от него увернуться вроде успел, а он меня за косу поймал, на руку себе намотал и чуть горло не перегрыз. Спасибо, Ростик вовремя серебряный нож метнул. −Насмерть? – поинтересовался Юра. −Насмерть-насмерть. – пробормотал Женя и принялся выкручиваться из его рук. Юра с неохотой разжал объятья. Женя мельком глянул на себя в зеркало, скривился, подобрал кинжал и примерился к следующей пряди. Юра молча перехватил его руку, выразительно постучал себя пальцем по лбу и пошел за ножницами. Косу себе Женька умудрился обкромсать криво, и с одной стороны волосы теперь были длиннее. И вообще напоминал он ошалевший одуванчик. Что-то с этим надо было делать. Может даже, заклинание изобрести. Женя вдруг коротко пропел, вырвав Юру из воспоминаний. Его голос птицей ударился в своды лаборатории. −Настало время говорить о красных башмаках, О модных башмаках, Удобных башмаках, О рыжих колтунах, О глупых колдунах, О том, какая глупость - смерть и страх. Юра засмеялся, окончательно стряхивая с себя воспоминание. −Надо твой голос тоже будет записать. Попробуем потом на каком-нибудь демоне. А пока пойдем лучше ужинать. Или ты там уже все макароны умял? −Не, что-то еще оставалось. – Женя с явной неохотой разжал руки и бросил взгляд в сторону стола. – Ну да, их там еще полкастрюли. И этот дурацкий сыр, который на вкус, как старый сарай. −Это камамбер, Жень. – со смехом поправил нефилима Верховный Маг. – Слышала бы тебя королева Джоконда, живо в мышь бы превратила. −Да лучше мышей есть, чем плесень. – упрямо парировал Женя, устраиваясь в своем кресле и старательно отворачиваясь от деревянной дощечки с предметом спора. −Что ты понимаешь в колбасных обрезках. – фыркнул Юра, наклоняясь и касаясь губами непослушной пушистой пряди у перечеркнутого шрамом виска. Женя запрокинул голову, перехватывая губы мага и выпрашивая настоящий поцелуй. Подумав, обхватил Юру за шею, заставив наклониться еще сильнее. Напористо скользнул языком в рот, целуя глубоко и жадно. А потом так же быстро отстранился, подтянул к груди колени и сверкнул глазами. −На этом все. – решительно заявил он. – Целоваться с тобой и этим кукумбером я не желаю. Лучше вон чужого поцелую. −Какие из его челюстей тебя интересуют? – светски поинтересовался Юра, усаживаясь в соседнее кресло и, не дождавшись ответа, придвинул к себе дощечку с сыром. – Ладно, привереда, мне больше достанется. Женя показал магу язык, налил себе чаю и плеснул туда молока, заставив уже Юру страдальчески поморщиться. Впрочем, спорить о вкусах на голодный желудок – совершенно гиблое дело.