Город потерянных

В падающем из окна солнечном свете Женины волосы вспыхивали золотом. Длинные кучерявые, пышным облаком разметавшиеся по подушке. К ним безумно хотелось прикоснуться. Намотать себе на пальцы, потянуть, заставив запрокинуть голову и открыть гладкую светлую шею с черным росчерком руны. Прикоснуться губами к этой темной линии, заставив Женю вздрогнуть и пока еще тихо, почти беззвучно, застонать. К нему всему хотелось прикоснуться. Обманчиво-тонкому и изящному, как маленькая верткая змейка. С нажимом огладить вздрагивающую от тяжелого дыхания грудь, зацепив яркие острые бусины сосков, пересчитать губами руны, пройтись языком вдоль длинного бледного шрама на боку. Спуститься поцелуями ниже по напряженному, с проступившим рисунком мышц животу, старательно обходя жаждущий внимания, потемневший от прилива крови член. Стиснуть в ладонях узкие запястья, прижимая руки над головой. Полюбоваться, как играют под светлой, нетронутой солнцем кожей крепкие мышцы. Женя весь – светлая кожа, плотные тугие мышцы и солнечный свет, запутавшийся в волосах, отражающийся в глазах, притаившийся в улыбке. Как безумно приятно наблюдать за этими губами, теряющими очертания, кривящимися в мучительной гримасе, измученными поцелуями и собственными острыми зубами в попытке сдержать стон. Как сладко эти губы выговаривают: −Кир… − отчаянно, обреченно, на выдохе, почти готовом превратиться в полноценный стон. Как бесконечно приятно изучать это крепкое и вместе с тем отчаянно хрупкое тело, выискивая точки, прикосновение к которым заставляет выгибаться дугой на смятой постели. Место, где шея переходит в плечо. Соски. Чуть ниже пупка, все еще старательно обходя напряженный, истекающий смазкой член. Давай, Женечка. Кричи. От твоего голоса самому можно закончиться прямо здесь и сейчас. Горячее, чем отдавать ласки, только брать. Сжимать одной рукой оба хрупких запястья над мечущейся по подушке кудрявой головой. Поддерживать свободной рукой ногу под коленом, постепенно поднимая выше, благо растяжка позволяет. Прижиматься горячей обнаженной грудью к его, влажной от пота, судорожно вздрагивающей. Задевать зажатый между ними член, пачкаясь в смазке, и даже таким случайным прикосновением выбивать новый несдержанный стон. Пожалуй, еще приятнее опустить голову, смыкая зубы на горячей вкусной шее, втягивать мягкую кожу в рот, оставляя яркий пульсирующий засос. Чтобы проходил еще пару дней, то и дело напоминая о том, что происходит здесь и сейчас. Разиэль, как же хорошо больше не сдерживаться. Двигаться так, как хочется, втрахивая в покорно поскрипывающую кровать, сходить с ума от того, как крепко и туго обхватывают нежные упругие стенки. Какими стонами, почти криками отзывается на каждое движение этот солнечный лучик в облике нефилима. −Жень… Же-ня. Имя, такое же солнечно-золотистое, как и он сам, вырывается так безумно легко. Словно всегда жило на кончике языка. Словно и не было никакого другого. Еще немного, совсем чуть-чуть… И окончательно станет хорошо. Навсегда. Кирилл поднимает голову, разглядывая раскрасневшееся, искаженное сладкой мукой лицо под собой. Вслушивается в бессвязный шепот опухших ярких губ. Сцеловывает с них собственное имя. До боли напрягается всем телом сам. И открывает глаза. В комнате прохладно и сумрачно. Только под одеялом безумно жарко, а перед глазами все еще выгибается навстречу гибкое тонкое тело. Распахиваются в немом крике зацелованные пухлые губы. Гордеев швырнул на пол мокрое от пота одеяло. Пошатываясь, поднялся на ноги и побрел в крохотный, но свой собственный душ. Единственное отличие комнаты главы Института от всех остальных жилых комнатушек охотников. Ледяная вода хлынула на голову и плечи и все равно оказалась недостаточно холодной. Кирилл, все еще тяжело дыша, уткнулся лбом в стеклянную стенку, прижался к ней ладонями, подставляя холодному душу спину, и напрягся всем телом, сдерживаясь, чтобы не потянуться к себе ладонью. Перед глазами плавали цветные круги, а стояло почти до боли. Гордеев глубоко вдохнул. Медленно выдохнул, вспоминая старую, как сам Институт, технику. Сердце послушно забилось ровнее. Безумное напряжение постепенно уходило. В стекле отражалась непрозрачная дверца кабинки. Краем глаза в ней почудился чужой силуэт. Насмешливый голос в голове вдруг проговорил с отвратительно знакомыми интонациями Леденевой: −Надо же… Наш каменный атлант влюбился. Мои поздравления, Кир. Оказывается, сердце у тебя все-таки не каменное. А вот кое-что другое очень даже. Кирилл стиснул зубы, усилием воли прогоняя морок. Асса временами очень любила вспоминать, что когда-то давно была уличной шпаной без капли манер. Институт воспитания ей не прибавил. Только научил неплохо притворяться и держать себя в обществе. Когда она забывалась или ей все надоедало, пристойность слетала с Леденевой, как развязавшийся плащ. А после появления Немоляева и их с Ассой побратимства… Воспоминания понемногу спугнули возбуждение. Кирилл устало развернулся, прислоняясь к стене уже спиной и подставляя ледяной воде грудь с толстым рубцом шрама и живот. Асса выросла так же быстро, как и любой нефилим. Легко, будто играючи, выдержала Вознесение. Но навсегда осталась похожей на мальчишку, так и не приобретя ни женской плавности, ни женской же мягкости и сдержанности. Может быть, это в ней ему и нравилось. А в Жене что?.. Кирилл провел ладонью по лицу, отбрасывая назад мокрые волосы. Не думать. Не думать, демон побери его глупые-глупые совершенно бестолковые мысли. Женька. Ребенок. Сын Егоровых, которых Кирилл знал еще детьми. Будущий Голос, теперь это совершенно ясно. Сегодня из Минска прибудет Петр. Пусть обучит всему, что знает сам. И Петербург наконец-то обретет новый Голос, чистый и звонкий, сильный и чарующий. Голос, которому подчинится сама ткань бытия. Через столько лет после гибели Макса город больше не будет беззащитен. Смутная тень на границе сознания усмехнулась тонкими губами, сощурив темные внимательные глаза. −Дурак. – насмешливо выговорило воспоминание. – Ты сам не знаешь, на что себя обрекаешь. Кирилл тряхнул головой, прогоняя этого демона памяти прочь и невольно усмехаясь уголком губ. Сто с лишним лет тому назад он с жадностью ловил любые слухи о той, кого звали теперь десятком разных имен. Товарищ Демон. Товарищ Мара. Товарищ Асса. Только настоящего среди них не было. Как у любого демона. Что же это за наваждение такое? Почему каждый раз чувство, призванное быть самым светлым и чистым в жизни, превращается в морок и муку? У Кирилла не было ответа.