Альянс непримиримых

— Девочки, надеюсь, не надо напоминать, что лучше нам здесь совсем не колдовать, — строгим голосом обращается к нам Флер, попутно разглядывая, есть ли поблизости магглы. Лицо ее застывает суровой маской, но вряд ли это возымеет хоть какой-то воспитательный эффект: такая ангельская внешность никак не вяжется с образом надсмотрщика, в который она отчаялась вжиться. Видимо, Флер тоже поняла, что создана больше для любования, нежели воспитания, так что, поджав пухлые губы, опускается на плед к нашей странной компании. Но очко засчитано — очевидно же, не хочет подставить мужа, ответственного за нашу безопасность. Сегодня суббота, и мы выбираемся с девочками в парк, чтобы выгулять нашего Тедди. Малыш сидит в прогнившем особняке, который и особняком-то уже сложно назвать, сутки напролет. А ведь детям нужен свежий воздух для роста и еще чего-то там — уже не вспомню дословно, что конкретно причитает миссис Уизли по этому поводу. Впервые мы вот так осмеливаемся выйти в ближайший сквер с тремя деревьями и прудом, гордо именуемый Гриммо-парк, и устраиваем скромный пикник под открытым небом. Опасным для всех нас с некоторых пор открытым небом. Ну а для Падмы и вовсе в новинку выбраться за пределы дома: она затворница на Гриммо 12 с самого нашего первого там дня. Пусть Патил и Хранитель, но это несправедливо постоянно прятать ее от мира — вон как улыбается, будто другой человек вместо вечно мрачной Падмы. Какое-то время я активно пыталась навязать свою позицию мистеру Шеклболту, но он весьма красноречиво дал понять, что опыт с Поттерами его многому научил (что бы это ни значило). Хранитель не покидает дома и точка. Конечно, следовало еще раз поднять этот вопрос, ведь от паранойи нашего лидера, очевидно, страдает Падма, а не он, но мне не следует и рта раскрывать в ближайшее время: я только-только выбралась из болота всеобщего порицания. Как показывает практика, коллектив не способен одинаково сильно ненавидеть двух людей, совершивших разные проступки, одновременно. И так уж вышло, что между нашими с Гермионой провалами ее оказался более серьезным по мнению большинства. Я чуть не погибла и не утащила за собой Кингсли, Невилла и Джорджа. А Грейнджер слила Пожирателям информацию о том, что Риддл по прежнему весьма себе бессмертен, и его в очередной раз можно притащить в мир живых. Этого оказалось более чем достаточно, чтобы статус «смертельно больна» сменился на «о чем ты только думала?!». Вот и сегодня мы усиленно упрашивали Билла разрешить нам взять с собой Падму (Кингсли сопровождает Невилла на какой-то очередной вылазке, слава Мерлину), а про Гермиону даже не заикнулись. Я чувствую себя погано, словно хуже меня нет предателя (не считая Снейпа и Петтигрю, само собой), ведь быть одинокой — наверное, худшее, что можно испытывать на пороге смерти. Да и плевать мне на ее поступок. Точнее, она, разумеется, оплошала знатно, ведь, помимо тирании правительства и самопроизвола оборотней, на горизонте замаячил Волдеморт, кости которого еще даже остыть толком не успели. И все же мой бойкот не имеет ничего общего с ее промахом. Мотивы мои сколь просты, столь и корыстны — я избегаю Гермиону, потому что груз вины, опустившийся свинцовой тяжестью на мои плечи, не позволяет смотреть ей в глаза, все еще светящиеся надеждой. Однако этому должен прийти конец: Гермионе нужно рассказать о проклятии все как есть. Грейнджер точно заслуживает знать, каковы ее истинные шансы на выживание без моих лживых прикрас. Падма продолжает рассматривать хмурое небо, будто живописнее картины не сыскать, а Флер что-то ей щебечет, совершенно не нуждаясь в обратной связи — наверное, за последний год мы все немного сошли с ума. Ищу глазами Лаванду, которая в эту самую минуту запыхавшаяся, с Тедди подмышкой, стремительно приближается к нам. — Доставай уже свое мыло, Кэти, — тяжело дыша, обращается она ко мне. — Мыльные пузыри. — Да плевать. Пузыри так пузыри. Я уже не могу за ним бегать: ему надо залезть во все кусты! А еще Тед все тянет в рот. Чуть стрекозу не сожрал, — укоризненно смотрит на ребенка, но тому, кажется, наплевать. Я достаю баночку с мыльной жидкостью. Мне когда-то подсказала Гермиона купить ему эти мыльные пузыри. Вроде как в детстве родители устраивали ей целое шоу из прозрачных шаров, и она бегала за ними, лопая каждый, до которого могла дотянуться. Звучит, как сомнительное веселье, но Тедди и так не избалован игрушками. Ну что ж, вот и проверим, стоила ли игра свеч: у нас каждый кнат…ой, пенс на счету, так что я вынуждена была совершить первую в своей жизни кражу во благо счастливого детства Тедди. Уверена, профессор Дамблдор точно оценил бы мои мотивы и накинул баллов Гриффиндору. — О чем думаешь? — обращается ко мне Лав, пока я активно дую в колечко: все строго по инструкции. Фонтан из перламутровых пузырей взмывает в воздух, медленно уносимый ветром. Тедди скачет от счастья, даже падает, но тут же вскакивает на ноги, чтобы хлопнуть ладошками очередную жертву-пузырь. Завораживающее зрелище! Мы все улыбаемся, будто вокруг нас творится настоящая магия, и мы купаемся в ней совершенно открыто, не скрываясь от враждебного мира. — О Гермионе, — честно отвечаю Лаванде. Браун хмуро качает головой. Я рассказала ей единственной все, что случилось тогда в лесу. Ничего не утаила, потому как совершенно не соображала, что несу. Джордж накинулся на меня с проклятиями, миссис Уизли и мадам МакГонагалл смотрели так, будто я предала все, во что они верили, а Билл причитал как мантру, что надо было ему идти туда, а не надеяться на мою адекватность. Позже, когда я захлебывалась горючими слезами на чердаке, ко мне пришла Лаванда, разумно заперев нас чарами Приватности, чтобы скрыть мою истерику от посторонних глаз. Не сказать, чтобы Браун была настроена утирать мне сопли, ведь она пребывала в бешенстве не меньше других, но хотя бы подарила столь необходимую возможность выговориться. Поток слов вперемешку с всхлипами сам лился из меня, как из рога изобилия. Я выложила все: и про желание узнать у Долохова, где я допустила ошибку (сейчас думаю, что это одна из самых бредовых моих идей), и про его неподражаемое мастерство (кажется, я назвала его руковитым дьяволом), про Иоанну-любовницу-Каркарова, про озверевшего Грейбэка и даже про чертову горбинку на носу. Мне тогда и вправду стало немного легче — как на исповеди побывала. А вот у Лаванды глаза на лоб полезли, и немудрено — я бы тоже охренела от такого рассказа. — И я о ней часто думаю, — только и может выдавить из себя Браун. — А знаете, что больше всего по’азило лично меня? — внезапно подключается к разговору Флер, видимо уставшая вещать в пустоту. — Снейпу она дове’илась, а нам — ее п’еданным д’узьям, тем, кто бок о бок п’ошел этот путь с О’деном — нет. — Да ну, — встаю на защиту Гермионы (хоть что-то я могу для нее сделать). — Снейп был тем, кто почти круглосуточно находился с ней рядом. Фактически, он единственный вытягивал ее своими зельями: как не привязаться? На мою реплику Падма многозначительно закатывает глаза, а Флер качает головой — мол, есть смысл в этих словах. — Тем более мы не знаем, что именно он ей подмешивал в зелья! — заводится Лаванда. — Что так смотрите? Предатель в нашем стане — это раз. Мадам Помфри Гермионой фактически не занималась, будем откровенны. Так что варево Снейпа сильно никто не проверял — это два. Сама Грейнджер тоже не в лучшей форме и могла попросту не заметить какого-нибудь там зелья Подчинения — это три. Да он всегда был с душком, девочки! Падма отрицательно качает головой, настолько энергично, что даже Тед отвлекается от своего занятия, чтобы убедиться: вдруг у ненавистной няньки заклинило шею? — Ладно тебе. Похоже на какую-то теорию заговора. — Выдув очередную партию пузырей для нетерпеливо притопывающего Тедди, я продолжаю развивать свою мысль: — Он отвечал за ее здоровье — само собой, она ему доверяла. Я собираюсь добавить что-то еще, да и Лаванда начинает жестикулировать в нетерпении продавить свою версию, но тут происходит то, чего мы совсем никак не могли ожидать. — Да спят они, Годриковы яйца! — хриплым от продолжительного молчания шепотом выдает Падма. Мы застываем, словно статуи маггловские. А я так и рот приоткрываю, пялясь на Патил, как на магическое седьмое чудо света. Добрых полминуты никто и пошевелиться не смеет. Вот уж благослови Моргана женские сплетни: немой заговорит, слепой воззрит, а глухой услышит. Неясной остается лишь причина нашей всеобщей заторможенности: это из-за того, что Патил после смерти сестры впервые нарушила обет молчания, или из-за того, что именно она сказала?

***

Я стою под крышей автобусной остановки на плохо освещенной грязной улице и не решаюсь закурить. Вряд ли в этой части города кого-то можно смутить сигаретой, но я все же не рискую: юбка на мне настолько короткая, что с трудом выполняет свое изначальное предназначение — прикрывать зад своей хозяйки. Такой образ лучше не дополнять сигаретой, чтобы не вводить никого в заблуждения: не такая я, просто обстоятельства. Оправдание, конечно, на любителя, но другого, увы, у меня не имеется. Запахнув поплотнее кожаную куртку, что нашла в гардеробе Сириуса Блэка (как с покойника сняла, честное слово), оглядываюсь по сторонам так, как учил Дин — сначала направо, потом налево — и быстрым шагом перехожу дорогу. Впереди меня ждет не самый приятный сквер: там вечно ошивается какой-то маггловский сброд. Еще десяток метров, и я окажусь перед убогим зданием моей первой в жизни официальной работы. Когда-то давно я боялась, что судьба загонит меня на службу в Министерство Магии каким-нибудь вечно брюзжащим клерком. Такая перспектива казалась хуже смерти. Что ж, теперь официальная работа клерка и правда может загнать меня в могилу — две тысячи галлеонов за Кэти Белл, в конце концов. Эта рухлядь, которую я с большой натяжкой называю зданием, напоминает мне наш особняк на Гриммо — вот ведь ирония. У нас дома тоже темно и убого. Но пропитый паб — это единственное место, куда мне удалось устроиться на работу с тем багажом знаний, который у меня есть. То есть с никаким. Как оказалось, я не умею делать совершенно ничего из того, что магглам необходимо для заключения трудового договора. Меня и в это проклятое место, кишащее пропойцами и контрабандистами, взяли только с условием, что я буду подавать пиво и прочую дрянь в короткой юбке. Майк, местный менеджер, так и сказал: «Раз сисек нет, забудь про брюки». Будь неладен этот маггловский недоносок, хотя брюки я все равно бы не надела, потому что в такой дыре продажные девки смотрятся органичнее гриффиндорских спортсменок. Хорошо хоть каблуки не заставил носить: девочки-коротышки балансируют между столиками и алкашами на шпильках, так что к концу смены их ступни по размерам походят на лапы гиппогрифа. — Привет, Крис, — здороваюсь с охранником на входе. — Кэти, — бугай улыбается мне своей добродушной улыбкой. Кажется, с последней нашей встречи он лишился переднего зуба. Стараюсь пересечь зал с уже собравшейся второсортной публикой настолько быстро, насколько позволяет мне неудобная одежда — лишь бы на пару минут скрыться в каморке для персонала, не нарвавшись на какого-нибудь балагура. В маленьком закоулке, огороженном от кухни картонной стеной, уже собрались девчонки. Они шумно что-то обсуждают, даже не отвлекаясь на меня. Подруг я тут не завела, хотя, Моргана свидетель, очень старалась. Браун сразу сказала, что мне надо слиться с массой, потому как авроры прочесывают маггловский мир с целью отыскать террористов из Ордена Феникса. И, чтобы не слиться в поцелуе с Дементором, надо постараться стать «своей». У меня, разумеется, ничего не вышло после случая с принцем, инферналы его задери. В первую мою смену девчонки бурно спорили о чем-то, и я подумала — вот он мой шанс, надо просто гармонично влиться в беседу. Девочки сплетничали о Гарри, беспардонно обсуждая его интимную жизнь и сексуальные предпочтения. Когда до меня дошел смысл отдельных слов, я уже не могла скрыть от собеседниц весь ужас и отчаяние, всколыхнувшие в памяти воспоминания о храбро сражавшемся Поттере с самым большим злом столетия. Наверное, кошмары отразились на лице разом, потому как все глаза в комнате были обращены в мою сторону. Небезосновательно, разумеется, меня трясло, как инфернала: во-первых, Гарри Поттер мертв вот уже год, а во-вторых, откуда магглам известно о Гарри? Пролепетав что-то в стиле Трелони, я поспешила ретироваться. Это потом мне стало известно, что маггловского принца Великобритании тоже зовут Гарри. Все встало на свои места, но момент был упущен. Так я стала местной Луной Лавгуд. С мужским коллективом отношения у меня сложились лучше, что немного облегчает мое внутреннее напряжение быть уличенной в колдовстве. Кажется, им плевать на все мои странности, так как, спасибо шлюховатой одежде, ноги — это единственное, что они во мне видят. Протискиваюсь к зеркалу, чтобы наскоро соорудить высокий хвост. Наивно, и все же я надеюсь, что это спасет многострадальные волосы от специфической вони, пропитавшей эту дыру насквозь. Пора. Каким-то дерганым движением остервенело оттягиваю юбку вниз. Ощущение, что я свечу задом, как Полярная звезда в темном небе, все еще преследует меня — к такому не сразу удается привыкнуть. У бара меня уже ждет Майк — он же администратор, он же бармен, он же засранец — недовольный и вредный, впрочем, как всегда. — Где тебя носит? — орет он так, будто я не на минуту опоздала, а на жизнь. — Тащи пиво тем парням. Они уже бухие, без фисташек обойдутся. Оглядываю стол с «парнями» и невольно хмурюсь: бородатые байкеры, явно поддатые, громко и агрессивно что-то обсуждают. На мгновение прикрываю глаза и мысленно успокаиваю себя: нечего бояться каких-то мужланов. Моя палочка, пусть и бесполезная в сложившихся обстоятельствах, надежно спрятана на спине за поясом юбки. Я всегда могу аппарировать отсюда, пусть и раскроюсь перед магглами, а значит, и перед нарядом стирателей из Министерства. Просто еще один вечер, просто нужны деньги. Распахиваю глаза и очаровательно улыбаюсь противному Майку. Как и подобает хорошей девочке, хватаю четыре здоровых кружки вонючего пива одной рукой, а вторую держу свободной — народу прибавилось, возможно, придется отгораживаться, чтобы протиснуться и не расплескать напитки. Бодрым шагом я направляюсь к обозначенному боссом столику, но внезапно ощущаю позвоночником чей-то прожигающий взгляд. Чувство настолько осязаемое, что я не могу противиться желанию убедиться, будто мне это просто кажется, и я по-прежнему в безопасности. Резко разворачиваюсь, наплевав на немного расплескавшееся пиво, и сердце мое обрывается. Он смотрит на меня этим пронизывающим взглядом, от которого волоски на теле встают, а пальцы рук начинают невольно подрагивать. Долохов. В этом Мерлином проклятом месте на отшибе Лондона сидит очень обособленный и очень злой Долохов, разглядывая меня, как метлу в спорттоварах. Под его тяжелым взглядом мне становится совсем неловко; еле останавливаю себя, чтобы второй рукой не дернуть теперь особенно неуместную юбку вниз. Видит Мерлин, лучше бы брюки! Сам он, конечно, с иголки: пиджак, белая футболка, рука с перстнем подпирает упрямый подбородок. Смотрится Долохов дико и дорого. Облезлый стол, нетронутый мутный стакан с дрянным виски, захмелевшие люди, агрессивно размахивающие руками — это все попросту не идет ему. Мысленно даю себе хорошую затрещину: придумала себе аристократа! Как будто не он просиживал годы в Азкабане. Собираю остатки воли воедино, чтобы как можно спокойнее вновь развернуться к нему спиной, а там уже можно даже всхлипнуть от обиды — он все равно не увидит. Какого дьявола этот проклятый Пожиратель здесь забыл? Внутренний голос подсовывает бредовую идею: пришел поглазеть на девочку из леса. Мерлин, от этих мыслей легче не становится. При прошлой нашей встрече я была в мантии на размер больше положенного и дико комплексовала по этому поводу. Сейчас же та самая безвкусная тряпица была бы очень кстати: лучше уж выглядеть чудаковатой, зато не дешевкой. Но тут еще более коварная мысль одолевает мое сознание: какая, к дракклам, девочка из леса? Он пришел прикончить меня, зачем же еще. Инстинкт самосохранения срабатывает по-животному остро, и я, уже не обремененная ни клиентами, ни мыслями о внешнем виде, мчусь за барную стойку. Куда дальше? Лучше бы мне оказаться талантливым стратегом, иначе рассвет для меня никогда не наступит. Чтобы развеять подступающую к горлу тошноту, делаю два глубоких вдоха и выдоха. Кэти, надо соображать быстро, потому как из преимуществ у тебя лишь пивные кружки вместо оружия. Итак, наверх ведет одна-единственная лестница в комнаты, как Майк говорит, для постояльцев, но, глядя на разукрашенный отряд проституток за баром — для одноразовой любви. Если я поднимусь на второй этаж, возможно, смогу аппарировать из какого-нибудь номера. Хотя есть вероятность, что помещения маленькие, и меня ожидает смертельный расщеп. Да и ключи все у Майка — он же здесь за все отвечает. Но какие еще варианты? Через парадную дверь мне не выйти: Долохов слишком близко, и с его молниеносной скоростью он снесет меня чем-нибудь из своих непревзойденных проклятых запасов, сомневаться не приходится. Есть еще туалеты, в которых, если мне не изменяет память, приближенные к потолку окна. Мобиликорпус, и я вылечу из здания как пробка. Там дам деру до угла с разбитым фонарем и аппарирую домой. Звучит как план. Главное — не запороть исполнение. На разъяренные реплики Майка о том, какого черта я еще не удовлетворила пивные нужды клиентов, я лишь широко улыбаюсь и даже подмигиваю боссу: надо отыгрывать свою роль для Долохова добросовестно, чтобы он не заподозрил меня в скором побеге. Майк же вовсе оторопел и, кажется, за все те пару месяцев работы в первый раз отстал от меня без выговоров и угроз. Пока он удивленно таращится на меня, я незаметно, насколько это вообще возможно в такой стрессовой ситуации, подхватываю винный штопор и прячу в расклешенном рукаве кофты — хоть какая-то одежда оказалась мне сегодня полезной. — Ваше пиво, ребята, — расставляю кружки перед недовольными моей заминкой байкерами, а сама боковым зрением наблюдаю за Долоховым. — Тебя тут целую вечность ждали, кнопка, — раздается недовольный бас одного из мужиков. Я уже отвернулась и от их стола, и от Долохова, намереваясь покружить немного по залу и удалиться в уборную для завершения финальной части плана, но внезапно огромная потная ладонь байкера с силой опускается на мою ягодицу сквозь джинсовую ткань. От неожиданности глаза заволакивает влагой. Что ж, не первое физическое домогательство в этом клопятнике, но такое очевидное и болезненное, и оттого невероятно обидное. Замираю на мгновение, пока ублюдки хохочут, упиваясь своей властью, но беру себя в руки и молча удаляюсь. Рукой даю отмашку Майку, чтобы не беспокоил Криса — пусть охранник остается в неведении, ведь именно сегодня внимание к своей персоне мне получать просто не с руки. Два круга по залу, один заказ и в туалет, два круга по залу, один заказ и в туалет — повторяю, как мантру. Я уже отхожу на приличное расстояние, когда внезапный рев разразился над проклятым столом. Обернувшись, я в ужасе наблюдаю кровавое представление: один из байкеров проткнул ту самую лупившую меня руку своего товарища охотничьим ножом, пригвоздив к столешнице лезвием на добрый десяток сантиметров. — Какого члена, Ленни? — визжит мужик уже скорее сопрано — от баса ничего и не осталось. — Остин, брат, я… — не может подобрать слов нападавший. Сиськи Цирцеи, проклятый стол, похоже, действительно проклятый! На лицо самое очевидное дерзкое Империо. Как под гипнозом, я медленно перевожу взгляд на Долохова. Он смотрит на меня в упор. Никто из нас не моргает, хотя мне бы не помешало — пелена ужаса застилает мои осоловелые глаза. Это Империо. Снова. Блядь. Ящик Пандоры официально открылся, ведь все кошмары, которые я так долго запирала глубоко в подсознании, вырываются на поверхность одним большим липким пятном. Вот я иду мыть руки в «Трех Метлах», переживая очередную нелепую ссору с Вудом. А в следующее мгновение чувство обреченности и подчинения заполняет каждую клетку моего тела, пронизывая все мышцы разом раскаленными иголками — это Розмерта проклинает меня. Нет больше Кэти — дочери, ученицы, подростка. Остается лишь пустая оболочка, полностью подчиненная воле мастера. Не человек, но раб. Бороться бесполезно; как в ледяном океане, я захлебываюсь водами абсолютной безнадежности. А еще через какое-то время — под Империо сложно сказать, прошел год или минута — страшная Темная Магия, к которой хорошая девочка Кэти никогда не тяготела, сжигает дотла, подвесив на всеобщее обозрение, как герб над замком. Когда холодным февральским утром невероятными усилиями мадам Помфри я пришла в себя, то дала слово — Пивз стал тому свидетелем — что больше никогда не сдамся во власть сил, о которых даже не имею представления. Уже было прозрачно: грядет война. Но в этой схватке я больше не стану разменной монетой, безропотно соглашаясь на все и уповая на одну лишь защиту директора Дамблдора. На следующий день я беззастенчиво переворачивала библиотеку под укоризненным взглядом мадам Пинс, чтобы знать все про ликвидаторов проклятий. Не покорилась тогда — не сдамся и сейчас, черта с два! Резко разворачиваюсь на пятках и, отбросив все доводы в пользу плавного отхода в уборную, мчусь к заветной двери, расталкивая локтями зевак, столпившихся над проклятым столом. И пусть ассасин будет в курсе, что я уношу ноги с поля предполагаемого боя, но к чему эти прелюдии: дракклов Долохов уже перешел к действиям. Он, вообще, в курсе последних новостей про Табу на Обливиэйт? Мерлин, да колдовать на глазах у магглов теперь сравни самоубийству! Толкаю легко поддающуюся дверь, кажется, мужского туалета — у стены ровным рядом расположились треснувшие писсуары — и кидаюсь к окну. Не до этикета, что уж. Даже не проверив, есть ли кто из посетителей в кабинках, я сразу прикидываю, как бы вскарабкаться по широкой трубе-вытяжке. Ни черта у меня не выходит — руки скользят и трясутся. Вытерев ладони о заднюю часть юбки, собираюсь приступить ко второй попытке, но замираю, вслушиваясь в приближающиеся шаги. Вся жизнь, как ни странно, не проносится перед глазами, но вот умирать жуть как не хочется. Не знаю, откуда у меня берется эта прыть, но я кидаюсь к входной двери на опережение, предварительно сжав заранее заготовленный штопор в ставшей вдруг твердой руке. Долохов входит в помещение и сразу получает предупреждающий укол моего импровизированного оружия прямо в грудную клетку. Тут или он меня, или я его — другого не дано. Мы недолго смотрим друг другу в глаза, и я опять поражаюсь, насколько высок этот мужчина — непривычно запрокидывать голову. Так мы и замираем, разглядывая друг друга. Вдруг, не прерывая наш гипнотизирующий зрительный контакт, Долохов плавно накрывает мою руку у своей груди и двигает вместе с оружием чуть ниже грудной клетки. А потом и вовсе отпускает, видимо, удовлетворившись результатами одного ему известного перемещения холодного оружия. В немом вопросе поднимаю бровь. Какого тролля он творит? — Это штопор? — абсолютно спокойный баритон оппонента действует умиротворяюще, что некстати. — Как видите, — вскидываю подбородок. Согласна, оружие не самое устрашающее, но на войне и Флетчер солдат. — Штопор ты мне в солнечное сплетение полчаса будешь вкручивать. Эффект неожиданности весь растеряется, согласись. Вот здесь, — плавно продавливает штопор с моей рукой в районе своего живота, — сможешь, как нож в масло, вогнать по самую рукоять. — Ясно, — в мою пустую голову ничего более умного не лезет. Сглатываю. Диалог получается безумным и неконтролируемым, как полтергейст Пивз. Ох, не мое это — импровизировать. — А если перенести вес тела на атакующую руку и резко надавить вниз, то можно вспороть корпус, что, вероятнее всего, приведет к моментальному летальному исходу, — зачем-то продолжает свои лекции убийца прямиком из Азкабана. — Мистер Долохов, — начинаю я, но тут он перебивает меня, чему я несказанно рада: мужик рассказывает мне, как раскроить тело штопором, что на такое отвечают? — Антонин. Антонин. Пазл будто сложился. Антонин Долохов — Долохов Антонин. Ему подходит идеально. Теперь, когда мне известно его имя, я сомневаюсь, могло ли быть иначе? Кажется, его невозможно назвать ни Регулусом, ни Сэмюэлем, ни Дорианом. — Кэти. — Я помню тебя, Кэти. — Лукавая усмешка озаряет его грубоватое лицо. — Мы недавно в лесу виделись. Я тебе фокусы показывал. Я продолжаю держать Антонина на мушке, точнее на штопоре, совершенно не представляя, что же мне теперь делать. Еще минуту назад я была убеждена, что смогу одолеть его каким-то непостижимым чудом, но вот я уже сомневаюсь, что в принципе могу нанести ему хоть сколь минимальный вред. Да и запястье у меня жутко затекло, честно говоря. Но не могу же я поменять руку как ни в чем не бывало? Хотя… — Рука затекла? — Немного, — нехотя сознаюсь я, стараясь не растерять остатки достоинства, насколько это только возможно, стоя в маггловском мужском туалете со штопором в трясущейся руке. Видимо, это сражение я заранее проиграла, потому что Долохов совершенно бесстрашно, но аккуратно, не прекращая смотреть в мои глаза, вынимает оружие из моей скользкой ладони, складывает его и протягивает мне в безобидном виде. — Что вам нужно? — Уместнее на «ты», разве нет? — Не помню, чтобы наше знакомство было настолько близким, — хочу еще добавить «сэр», но не решаюсь. — Да брось. Лес с оборотнями. Мужской туалет. Куда уж ближе. — Что тебе надо? — перефразирую вопрос на его излюбленное «ты». — Передать контрзаклятие от Острой Смерти. Ну теперь еще забрать тебя из этих ebenej. Острая Смерть? Это то, что сразило Гермиону? Его последняя фраза совсем не усваивается в моей голове, ведь он переходит еще и на свой, вероятно, родной язык. Понятия не имею, зачем Антонин это делает, видимо, так очаровывает дам, но мне это кажется совершеннейшей безвкусицей. А вот контрзаклятие для Гермионы целиком захватывает мое внимание: нет-нет, мне просто не может так повезти! Каким-то нутром почувствовав мое смятение — а может, я очень колоритно бледнею и краснею — он передает мне кусок сложенного пополам пергамента. Я же и бумагу взять не решаюсь: не может это быть правдой. Перевожу взгляд с пергамента на его лицо, чтобы убедиться — это все шутка, и он просто глумится надо мной. Долохов же, как доказательство, разворачивает бумагу и сам вкладывает в мои руки. А потом и вовсе аккуратно отходит, давая тем самым больше свободного пространства нам обоим. Одного лишь взгляда на написанное убористым почерком заклинание хватает, чтобы увериться — это оно. Конечно, простому обывателю эти четыре скромных латинских слова покажутся совершенно неопределимым наброском заклятия. Но не мне, рехнувшейся на болезни Гермионы ликвидаторше, ведь я только и делала, что полгода кромсала всевозможные варианты самого проклятия. Контрзаклятие Острой Смерти (над названием ему стоило поработать подольше — безвкусица какая-то) выглядит как настоящее произведение магического искусства — компактное, мощное по смысловой нагрузке и поразительно нелогичное. Какая же я умница, раз изначально рассудила, что не стоит и пытаться воспроизвести само контрзаклятие в оригинале — такого уровня мастерства мне, как ликвидатору, наверное, не достичь еще лет двадцать точно. И если, в моем понимании, имя Антонину подходит идеально, то такой высококлассный талант, напротив, совершенно никак не вяжется с образом самого мага. Долохов создает впечатление очень простого человека. Или мне он таким представляется? Будто нет в нем хитрости человеческой, изворотливости, которая органически присутствует в каждом нормальном существе, будь то маг или оборотень. «Карты на стол — чего мудрить» — вот он какой. Первобытный. Понятия не имею, зачем мне вдруг так необходимо определиться с достоверной характеристикой Долохова, но я уже не могу остановить себя в необузданном желании познать — кто он вообще такой? А посему перехожу в контрнаступление топорно, чисто по-женски. — Какие у вас, — запинаюсь, потому что Антонин награждает меня раздраженным взглядом — хочется же ему «тыкать», прости Мерлин. — Тебя. Какие у тебя причины, чтобы мне помогать? Я вообще-то в Ордене. — Говоришь, как будто гордишься этим, — усмехается, но осознав, что переборщил, миролюбиво добавляет:— Шучу. — Зачем я тебе? — спрашиваю в лоб, однако он не спешит баловать меня прямыми ответами. Долохов немного проходится вперед-назад, как бы примеряясь к пространству. Даже хочет облокотиться плечом о стену, но в последний момент брезгливо отдергивает себя. Согласна, это место не для чванливой аристократии. Что же ты здесь забыл, мой разлюбезный Пожиратель? — Сама как думаешь? — кажется, наш разговор его не радует. У меня есть два варианта ответа на этот вопрос, и я решаюсь первой открыть все козыри. Вдруг он проникнется и последует моему примеру? — Первый — ты пришел убить меня, потому что показал слишком много в лесу. Делаю театральную паузу. Хочется верить, что выгляжу я достаточно драматично, но, судя по удивленному взгляду Долохова, скорее комично. И правда, какой смысл ему убивать меня за то, что сам показал пасы Острой Смерти? Вряд ли я создаю впечатление волшебницы, которая сможет повторить увиденное, тем более с первого раза. Молли, вон, отчаялась показывать мне движения простых бытовых чар, а тут — смертельное проклятие. Да и пергамент в моих руках кричит о том, что Долохов ни капли не сожалеет о содеянном. — Второй, — продолжаю я: — решил еще раз посмотреть на девочку из леса. Мысленно отвешиваю себе хорошую затрещину. Неужели нельзя было перефразировать, чтобы не звучать настолько жалко? — Второй, — как я и предполагала, бесхитростно отвечает Долохов. — Понравилась? — Очень. Что, вот так просто? Мерлин и Моргана, это вообще законно быть таким прямолинейным? Хотя этому экземпляру закон, как показывает практика, не писан. — Не смущайся, — видимо, я расцвела цветами флага Гриффиндора, раз он, наконец-то, начинает говорить сам. — И не бойся. — А нет причин? — перед глазами вдруг встает его кровавое шоу с байкерами, и я тотчас зверею. Вероятно, не я одна выхожу из себя, потому что взгляд Антонина моментально становится таким острым и холодным, что уже понятно — извиняться за выходку он тоже не намерен. — Маггловское отродье позволило себе столько, что его паршивой жизни не хватит, чтобы расплатиться. — Даже маггловское отродье не заслуживает Империус! — стою на своем. — Никто не заслуживает. — Не самое страшное из Непростительных. — Самое, и не пытайся меня переубедить. Антонин как-то весь подбирается и, очень внимательно на меня посмотрев, уже спокойным безапелляционным тоном добавляет: — Договоримся без Империусов. Но ты так всех магов отчитывать будешь? Или просто научишься ему противостоять? Рекомендую второе. — Не в этом дело, — даю заднюю. — Все же палочкой при магглах. — Без палочки. До сегодняшнего дня я не могла и представить, что хоть кто-то способен провернуть беспалочковый Империус в здравом уме, но вот ему — верю. Ведь своими глазами видела, на что способен. Мне так о многом хочется спросить, да и просто беззастенчиво его поразглядывать. Но все желания обрываются вмиг, когда в туалет врывается Майк, злой как дьявол. — Ты работать будешь, или пивас сам разлетится по столам? — орет Майк, но, встретившись взглядом с Долоховым, замолкает. — Она будет через пять минут, — от такого количества льда в голосе Антонина можно и простуду заработать. — Лады, — только и отвечает босс, скрываясь за дверью. Чаевых мне сегодня точно не видать. — Можешь уйти отсюда? — ко мне он обращается вполне дружелюбно, даже с какой-то надеждой. — Нет, — обреченно отвечаю ему и, как доказательство твердости своих намерений, отрицательно качаю головой. Тед только на мою зарплату и существует. — Во сколько ты заканчиваешь? Еще надо движения палочкой показать. Вот же черт! Как я могла забыть, что одной распевкой здоров не будешь? И если Долохов разработчик схемы — а кто, собственно говоря, еще — то плохи мои дела. — Там легче, чем с самим проклятием, — будто мысли мои читает. — Часа за полтора обучишься. Полтора часа вывихов запястья, и Гермиона снова заживет свою лучшую жизнь, оставив боль и страх позади. — В два часа, — становится боязно, дождется ли он. Сейчас всего одиннадцать. — Там комнаты сдают сверху, я сниму одну и оставлю тебе ключ у бармена. Посплю пока. — Это для… - язык не поворачивается продолжить, я и так краснее алого заката. — Проституток, — помогает подобрать нужное слово. — Я не пойду. — А аппарируешь со мной? — намеренно ставит меня в тупик. Действительно, если я аппарирую с Долоховым, то случиться может все, что угодно: он меня проклянет, отдаст Грейбэку (этого я боюсь не меньше Волдеморта), да мы, в конце концов, можем попасться магглам, а от тех — прямиком в Азкабан за поцелуями. Ну а в этом притоне Орден меня хотя бы сможет найти и опознать. Драный Салазар, даже не хочу представлять, что со мной сделает Джордж, если вдруг выяснится, какими судьбами я попала в беду и как в этом опять замешан Долохов. С силой кусаю внутреннюю часть щеки — неужели наверх? На кону жизнь Гермионы и моя самооценка. Хотя о какой самооценке может идти речь после лесной чащи, туалета и дешевой комнаты с грязной душевой? — Хорошо. Но я с вами, — от нервов вдруг снова перехожу на «вы», — спать не буду. — Вы явно переоцениваете власть вагины над мужчинами, мисс Белл, — с хулиганской ухмылкой заявляет развеселившийся Долохов. Когда я понимаю, как искусно он меня отшил, опора уходит из-под ног. И лучше бы ушла: если и существует надлежащее время, чтобы провалиться сквозь землю, то оно совершенно точно настало. Охватившее мою шею и уши пламя жгучего стыда заставляет меня опустить глаза в пол, и все же каким-то седьмым чувством я ощущаю, как мой оппонент направляется к выходу, чтобы оставить этот убогий туалет и меня, слава Мерлину, вместе с ним. — Буду ждать тебя наверху в два часа после полуночи, — повторяет он уже в дверном проеме. Я чувствую, как огонек магии осторожно лизнул мои ноги и спину. Он что, колдовал? Ну точно, только Майк зашел в туалет, а мы тут Мерлин знает сколько времени беседуем. Вряд ли в месте, где пиво льется рекой, больше нет иного рода рек. Вслед за Долоховым я несусь обратно к барной стойке, где Майк спешно разливает напитки. Не устаю поражаться — удивительный день! Падма заговорила, да так, что лучше бы молчала. Долохов появился, чтобы вручить мне контрзаклятие собственноручно, и, кажется, не собирается меня убивать. Сердце, как шальное, галопом скачет в груди, а глупая улыбка и не думает сходить с обнаглевшего от счастья лица. Хватаю стаканы, мысленно пытаясь разогнать время, чтобы поскорее закончить эту душную смену. — Кэти, ну е-мое, — недовольно причитает босс. — Я и так закрываю глаза на то, что ты с мужиками по толчкам прохлаждаешься в рабочее время. Но юбку-то можно покороче? Не в монастыре пивас тягаешь! Да куда еще короче? Совсем озверел этот Майк. Я почти решаюсь открыто нахамить ему, видимо, на чистом адреналине, но ощущение какой-то неправильности одолевает меня. Магия в туалете. Опускаю глаза вниз и задыхаюсь от возмущения: дерзкая некогда юбка теперь прикрывает мои колени. Трансфигурировал, мерзавец!