— Напоишь ее вот этим, — глухим эхом слышится речь издалека — уж не в пещере ли разговаривают?
Возвращаться к жизни дьявольски неприятно: в ушах будто вода, голова кружится, а шевелиться тяжело настолько, что даже веки приподнять кажется задачкой не из легких. Не представляю, какая воля к жизни должна была быть у Волдеморта, раз он так настырно воскресал. Мне же возвращаться в мир проблем и головных болей уже не кажется потрясающей идеей. Но тело лучше меня знает, как ему функционировать, поэтому голоса, доносящиеся до сознания гулким эхом, приобретают четкость, а я начинаю чувствовать конечности. Медленно открываю глаза и, проморгавшись вволю, оглядываю свое новое место пребывания. Разумеется, это уже не каморка, где меня закрыл Бета, а совершенно незнакомое помещение — скудная обстановка, темные стены и завешанная грязным покрывалом картина, пристроенная на полу в углу. Не самое располагающее к пробуждению место, но губы невольно растягиваются в улыбке, ведь я узнАю говорившего даже с того света.
— Мистер Дамблдор, — хриплю я, привлекая к себе внимание.
Он почти не изменился, только борода стала еще более неухоженной, а остаточные сходства с братом и вовсе исчезли.
— Я так рада, сэр, — все еще улыбаясь, возвращаю себе голос и пытаюсь сесть, но рука старика откидывает меня обратно на жесткие подушки.
— Кэти, дура набитая, какого докси ты здесь забыла? — раздражается в своей обычной манере он.
— Хотела бы задать вам тот же вопрос, — дерзкая и довольная, отвечаю ему.
Обожаю наши пикировки: именно Аберфорт научил меня острому словцу и избавил от девичьей застенчивости.
— Молодца, Белл, хватку пока держишь, — удовлетворившись моим ответом, разворачивается, чтобы покинуть комнату. — Только контингент выбирай осторожнее.
На выходе мистер Дамблдор кивает в сторону, и я, проследив за ним взглядом, уже не замечаю ухода старика, ведь в углу, привалившись к стене плечом, со скрещенными руками на груди стоит чертовски недовольный Тони с… расцарапанным лицом?
— Привет, — шепчу я, растянув губы еще шире в улыбке: он зол, как гриндилоу, но ощущение тепла и безопасности все равно необоснованно разливается в груди.
Оттолкнувшись от стены, Антонин направляется ко мне неспешной походкой. Вместо того чтобы присесть на край кровати, он невербально призывает стул и, все еще не разрывая зрительный контакт, опускается на жесткий табурет. От скупых действий Тони мне становится совсем не по себе — я терпеть не могу, когда он становится таким замкнутым, прикрываясь холодной маской отчуждения. О чем он думает? Почему после нашего первого выстраданного поцелуя он даже за руку меня не берет? Что с лицом?
— Что с лицом? — мне хватает ума произнести вслух только последний вопрос, потому что разговоры о нежностях с вот таким Долоховым могут закончиться летальным исходом, не иначе.
Он смотрит на меня в упор, и на мгновение мне кажется, что в глазах я замечаю всплеск ярости. Но маска безразличия снова возвращается к нему, так что я могу просто бредить после обморока.
— Кошка бешеная подрала, — невозмутимо отвечает Долохов.
Что же, выходит, кошка — это я. И романтического соития губ и душ так и не случилось. Все еще не могу определиться — хорошо это или плохо.
— Выпей, — холодная сталь его голоса окончательно отбивает все желание целоваться. — Восстанавливающее от сотрясения и обезболивающее.
Не дожидаясь полного объяснения характера моих травм, даже не принюхавшись и не осмотрев сквозь мутное стекло примерный состав, залпом выпиваю одно зелье за другим. Вкус мерзкий, а значит, это точно что-то лечебное. Антонин смотрит на меня с неким осуждением, но что поделать — я, кажется, прониклась безграничной верой к нему. В него? Сама не понимаю почему, но инстинктивно я готова доверять Долохову без всяких дополнительных проверок и условностей, будто он мне родным стал. Я знаю, что влюбилась, и чувствую даже не искру — пожар в груди (раз уж полезла к нему перед тем, как отключиться), но вот такое безграничное доверие уже ощущается немного пугающе. Надеюсь, он не скоро поймет мои мотивы, а просто рассудит, что я идиотка и нажалуется Снейпу, что в зельеварении Белл полный ноль.
— Ты злишься, — даже не вопрос, констатация факта.
Тони не торопится отвечать, а мне больше и сказать нечего, поэтому, не найдя другого занятия, кроме как рассматривать портрет Ариадны, прикрытый грязной тряпкой, поддерживаю это тягостное молчание. Наконец Долохов заговаривает:
— Очень.
— Поэтому говорить не хочешь?
— Не поэтому, — все еще выдавливает из себя слова. — Я успокаиваюсь, зараза. Полежи смирно.
Картина вырисовывается отнюдь не утешительная, раз звучит слово «зараза», что в переводе с долоховского значит «буря еще не улеглась». Скорее бы уже услышать это его «матрешка», чтобы можно было выдохнуть и не опасаться. Злой Тони меня откровенно страшит: все-таки он дуэлянт и убийца, а я лишь на метле неплохо летаю и палочка у меня длиннее. Кстати, где она?
— Где она? — сотрясение дает о себе знать, потому что я даже думаю вслух.
— В безопасности твоя подруга. Помолчи. — Прикрывает глаза.
Пусть изначально вопрос не касался Лаванды, но внезапные новости кардинально меняют приоритеты: черт с ней с палочкой, где Лав?
— Мне надо знать.
— Кэти, blyad'! — Распахнув глаза, он смотрит на меня в упор, прожигает насквозь негодованием. — Я же прибью тебя. Уймись!
Такого Долохова я еще не встречала: только сейчас замечаю, как ходят желваки на его лице, в каком беспорядке волосы, какой хрипотцой отдает голос. Вся вжимаюсь в подушки, не сводя с него глаз. Я в очередной раз мысленно отвешиваю себе затрещину за то, что связалась с Пожирателем Смерти из Ближнего Круга Темного Лорда, а не с балагуром из гриффиндорской гостиной, Джорджем или скромнягой Невиллом. Чувствую, как мое дыхание сбивается. И, видимо, не я одна, потому что Тони все-таки заговаривает немного мягче:
— Я в ярости, Кэти. — Да это и лунному теленку понятно. Скажи уже «матрешка» и помиримся. — Ты обманула меня и приволоклась в Лютный.
— Еще чего! Я не обманывала. Я была дома, когда отправляла тебе Патронус, просто… - звучит, будто я оправдываюсь, и, скорее всего, так и есть.
— Просто решила в одиночку прогуляться в Лютный после того, как подставилась перед Грейбэком. Твое чувство самосохранения отбито напрочь? Меня почему не позвала, если так горит пройтись?
Не знаю, замечает ли он, что повышает голос, но и я уже начинаю закипать:
— Ты поддержал меня там, в лесу! Грейбэк бы тебя тоже не пожалел!
Так и есть — я не хотела подвергать его опасности, ведь вожак оборотней, должно быть, зол на него не меньше, чем на меня. Не могла же я утянуть Тони на дно исключительно из-за дурости Лаванды и ее Плана А? Кажется, такого выпада Антонин не ожидает, потому как смотрит на меня в полном изумлении. Моя самоотверженная забота пробивает его щиты. Неужели Пожиратель Долохов уступает место хулиганистому Тони, и страшиться больше некого? Отлично, но поздно, ведь я уже завелась и закрыть рот просто не в состоянии.
— И если ты не в курсе — я в Ордене Феникса! И сама могу за себя постоять! — гордо выплевываю я.
Все то тепло, что я наблюдала мгновение назад на его лице, исчезает, как мираж в пустыне. Злой Пожиратель снова на арене. С хищной улыбкой Антонин смотрит на меня, а потом демонстративно переводит ледяной взгляд на мою руку. Я тоже смотрю. Действительно, запястье причиняло мне невероятную боль до того, как я потеряла сознание, а сейчас ничего не напоминает мне о травме, кроме куска знакомой ткани цвета хаки, туго обволакивающей кисть. Выходит, Тони вылечил мне руку и наложил бандаж, разорвав свою футболку на необходимый материал. Чувствую, как щеки начинают покрываться горячим румянцем. Но будто мало ему моей неловкости, Долохов парирует на прозвучавшее ранее громкое заявление о самостоятельности:
— Неужели? — Глаза цвета хаки, как зеркальное отражение ткани на моем запястье, беспощадно буравят меня. — Значит, те скудные навыки борьбы, что демонстрируют твои травмы — это и есть хваленая защита члена Ордена Феникса? Тогда у меня плохие новости: в следующий раз тебя точно поимеют.
Я была не готова к этому. Его колючие слова вырезают мне душу, будто отравленным кинжалом, и мне лишь остается задыхаться в своей обиде. Закрываю глаза и не сразу понимаю, что плачу — если бы не влага, неприятно скатывающаяся к ушным раковинам, и дальше оставалась бы в неведении. Все, что я могу чувствовать сейчас — это коктейль из жгучей ярости и бессилия, наполняющий меня до краев. Надо же, так стойко держалась и ни слезинки не проронила, когда эти… оборотни меня домогались, а вот от слов Долохова разревелась, как плакса Миртл в худший день. Но как же горько, видит Мерлин! Глаза щиплет из-за соленой влаги, но я все равно не открываю их: не хочу его видеть. Такой же, как они все, никакой не особенный. Просто очередной солдат, который за свою правду сражается, как грязное животное.
— Матрешка.
Его рука дотрагивается до моего плеча, но я остервенело скидываю ее.
— Не надо, Тони, — Все же открываю глаза, что бы со всей злостью, накопившейся во мне, взглянуть на него. — Не нужно «матрешек», предостережение твое я к сведению приму.
— Кэти, я идиот, — выдыхает он, и маска, что скрывает все его мысли и чувства, спадает. Теперь он выглядит очень несчастным и усталым человеком, но это меня не волнует. Больше нет. О, в ярости теперь я!
— Неа, — мотаю головой из стороны в сторону, а предательские слезы все никак не остановятся: сколько во мне влаги?
— Кэти, — все еще взывает ко мне Антонин, но я не даю ему и шанса, перебив.
— Я не слабая. Я обычная. Просто женщина. Ела, любила, училась, каталась себе на метле и проживала свою жизнь так, как считала нужным. Войну начала ведь не я, Тони, а ты. Они. Лорд этот отбитый. Министерство.
Уже перехожу на крик, однако Тони выжидательно замирает и не перебивает меня, разрешая вылить на него все то возмущение и усталость, что накопились за годы утомительной борьбы. Яростно вытираю слезы и присаживаюсь в кровати.
— Да, я физически слабее, так уж матушкой, блядь, природой задумано. Но и дома не желаю сидеть, что поделать, Антонин. Не вам же, жестоким мужланам, доверить обустраивание мира, в котором я отказываюсь жить! Стыдиться факультета Гриффиндор, убивать магглорожденных, спариваться, словно собаки породистые, ради выводка! Это не для меня, благодарю покорно. И я такая не одна. Знаешь, сколько нас таких несогласных? Да ты же сам чуть не убил школьницу за то, что она дочь магглов!
Тони кривится, а весь вид его говорит о недовольстве. Где-то перешла грань? Ах да, судим только настоящее, разумеется.
— Меня тошнит от унизительных ограничений прав волшебников, что навязывает это шутовское Министерство, — говорю теперь об Амбридж. — Поэтому дерусь, как умею! Ибо если не я, то кто?
Перевожу дух. От такой тирады у меня не остается воздуха в легких, и я задыхаюсь, будто марафон пробежала. Антонин переводит взгляд с моего лица на вздымающуюся грудь, а потом, возвращая взор к глазам, спокойно отвечает:
— Я.
Вопросительно поднимаю бровь — это еще что должно значить?
— Не дерись, как умеешь, потому что умеешь ты неважно. Этим займусь я.
Он что, вообще ничего не понял? Скорее всего, от негодования я вся покрываюсь красными пятнами, иначе как еще объяснить ощутимый жар на кончиках ушей.
— Я. Буду. Сражаться. Сама, — чеканю сквозь зубы, чтобы он понял наконец: мне никто не нужен, чтобы нести свою правду.
Осознание того, что я могла и переборщить с выражением своей принципиальной позиции борца за справедливость, приходит ко мне почти сразу. Долохов, который вообще-то не намеревался сидеть в Лютном в ночи и выслушивать мои капризы, сейчас, скорее всего, уйдет и никогда больше не подарит мне ни своих скупых слов, ни хулиганской улыбки. Пусть в приступе обиды я и сравнила Антонина с теми отбросами, что наподдали мне сегодня в переулке, но сердце сжимается в неприятных спазмах — я не могу его потерять.
Будто мысли мои читает, Тони встает со стула, возвращая беспалочковой магией его на прежнее место. Этот жест подтверждает мои опасения, и я с сожалением закрываю глаза. Он был моим светом в этом грязном страшном дне. Да и в Лютный он примчался, скорее всего, из-за меня. И все же гордость не позволяет остановить его. Совершенно разбитая, я готовлюсь услышать ненавистный звук закрывающейся двери, но вместо этого до меня доносится противный скрип чего-то тяжелого. Повернувшись к источнику шума, я ошарашенно наблюдаю, как вся мебель расползается к стенам, освобождая центральное пространство комнаты. Что за черт?
— Поднимайся, — холодный баритон Антонина не внушает доверия, но сердце все равно пропускает удар — «уходит» мебель, но не он.
— Зачем?
Ощущая, как кровать вместе со мной медленно отъезжает в угол к драгоценной картине мистера Дамблдора, я растерянно смотрю на Тони.
— Ну как же. Раз ты хочешь сражаться сама, мастерица дуэлей, хотя бы будешь делать это достойно, — он говорит это жестко, хлестко, безапеляционно, и я просто не в силах ему перечить, что, конечно, несколько не вяжется с моей позицией женщины-воина. — Поднимайся.
Второе бескомпромиссное приглашение проигнорировать я не решаюсь. Кое-как сползаю с кровати, попутно отмечая положительный эффект зелий — ни спина, ни голова меня больше не беспокоят. А вот рука еще отдает тянущей болью при повороте кисти.
Встаю напротив Долохова, неловко переминаясь с ноги на ногу, так как чувствую себя глупо. Он же будто препарирует меня взглядом.
— Встань прямо, плечи расправь, — обращается ко мне, как к солдату. — Рассказывай, как на тебя напали.
— Ну… — совсем теряюсь от давящего на меня чувства жуткого стыда, поэтому в очередной раз мысленно повторяю себе, что я ни в чем не виновата.
— Не трать время, скоро приведут твою подругу, — от его слов на душе становится легче, потому что сама мысль о живой Браун подтверждает, что все пережитое сегодня того стоило.
Опустив глаза в пол — не могу я рассказывать такой стыд и смотреть на него — неловко веду повествование. Долохову нужны все детали — куда аппарировала, как держали, куда били, куда откатилась палочка, когда выпала из руки. Меня немного приободрила его похвала о сломанном носе ублюдка, но, когда я несколько раз повторяю, что отпускаю ситуацию и не держу зла, Антонин подходит ко мне и уже вынуждает посмотреть на него, приподняв мозолистыми пальцами мой подбородок вверх. От такого жеста мурашки бегут по коже, а прошлая ссора и вовсе кажется незначительной. Он внимательно всматривается в мои глаза, будто пытается что-то для себя понять. Жду, что он возразит мне, так как не питаю особых иллюзий на его счет — Долохов наверняка очень мстительный и все вопросы решает силой (не словами, это уж точно). Однако мое удивление невозможно скрыть, когда после незначительной паузы Тони, не говоря ни слова о возмездии, дарит мне полуулыбку и, выпустив подбородок, легонько задевает большим пальцем мой нос. Этот нежный жест и его молчаливое согласие с моим решением о невмешательстве в судьбу подонков заставляют меня чувствовать неловкость — я думаю о Тони заведомо дурно, а он, оказывается, не стремится проливать кровь понапрасну.
— Держи левой рукой, правая сейчас не в форме, — протягивает мне мою же палочку и отходит на несколько шагов.
— Но я правша.
— И? — вопросительно смотрит, будто не улавливает связи.
— Я не амбидекстр.
— Считай, ты им стала, — по-прежнему говорит, как командир с подчиненным, но, видя мое замешательство, смягчается: — Тебе не надо владеть левой рукой в идеале, чтобы быть способной сотворить несколько несложных заклинаний.
Я держусь из последних сил, чтобы не закатить глаза. Ну конечно, тренировка с Антонином — проходили. Я буду выжата, как лимон, а он поставит мне «Удовлетворительно».
***
— Сильнее ногой. Три атакующих действия, ну!
Вся вымотанная, я пытаюсь отбиваться от Долохова, который и без магии жестко таскает меня по всему пространству комнаты. В очередной раз осатанело пытаюсь выбить ему коленный сустав.
— СлАбо, матрешка. Неэффективная самооборона хуже, чем ее отсутствие, — ему удается уйти от удара.
Решаю сменить стратегию и целюсь в ямку под кадыком. Антонин перехватывает мою здоровую руку и аккуратно ведет в сторону. Думай, Кэти, что там дальше? Он что-то говорил про отвлечение. Точно! Молниеносно бью по гениталиям и почти достигаю цели, но мой наставник ставит блок (за что я ему благодарна — вдруг эти самые гениталии мне еще пригодятся?), тем самым открывая основание шеи, куда я и наношу удар.
— Удовлетворительно, — улыбается мне Тони.
Пытаясь восстановить сбитое дыхание, упираюсь руками в колени. Так и знала! Я теперь могу бесшумно достать палочку левой рукой, наколдовать ей же приличный Ступефай и сносно надрать задницу обидчику в рукопашном бою, но все равно получаю заниженную, как мне кажется, оценку. Я, конечно, не Грейнджер и не гонюсь за баллами, но, вот же дьявол, хоть бы раз услышать похвалу от Долохова.
— Что с лицом? — заметив мое негодование, с иронией спрашивает мой предвзятый тренер.
Вспомнив, как он ответил мне на точно такой же вопрос часом ранее, я решаюсь на дерзость:
— Кошка бешеная подрала.
То ли мой вздернутый нос его так забавляет, то ли сама наша пикировка — ума не приложу — только Антонин начинает смеяться, и смех его, такой низкий и бархатистый, раскатами отдается в груди. Залюбовавшись им, я пропускаю внезапно начавшуюся атаку и через мгновение оказываюсь зафиксированной его захватом. Оба моих запястья надежно перехвачены левой рукой противника за лопатками — чуть дернусь, и вывиха не избежать — а шея охвачена пятерней его правой руки. Тяжело дышу — я очень устала и, очевидно, проиграла. Но упрямо смотрю в глаза победителю. Сдуваю прядь волос, упавшую мне на лицо. Ничего, вот сейчас он меня отпустит, и я тоже внезапно нападу — тогда и поглядим, кто здесь главный.
Только вот Тони не спешит отпускать меня, лишь переводит взгляд с глаз на губы и обратно. Сглатывая, еще отчетливее чувствую его руку на горле под челюстью. Вся эта ситуация меня заводит, но я сегодня билась головой, так что с меня спросу нет — я точно не в себе. Внезапно он тянет меня за шею на себя, и я впечатываюсь в него, совершенно ошарашенная от такого порывистого маневра. Не успеваю выставить освободившиеся руки вперед, чтобы оттолкнуть, или наоборот прижаться еще сильнее, но этого и не требуется. Долохов зарывается свободной рукой мне в волосы и, настойчиво надавливая на многострадальный затылок, накрывает мои губы своими. Я моментально отвечаю на призыв и, кажется, даже издаю неприличный стон, когда чувствую, наконец, его обжигающее дыхание. Он такой же целеустремленный и бескомпромиссный, как в бою: целует меня властно, окончательно выбивая почву из-под ног. Влажный язык проходит по моим деснам и без колебаний проникает глубже в рот, к моему стыду, не встречая никакого сопротивления. Антонин не сбавляет хватки, и я просто плавлюсь от страсти, которая заставляет меня отдаваться его настойчивому порыву. Это нокаут, Кэти, ведь отныне, помимо полетов на метле, к списку крышесносных моментов добавляются сумасшедшие поцелуи с Пожирателем Смерти. Надеюсь, профессор Дамблдор не перевернулся сейчас в могиле.
***
POV Лаванда.
В глазах уже начинает темнеть, и я из последних сил пытаюсь отодрать его лапу, перекрывающую кислород, от своей шеи. Мои действия не приносят никаких результатов, потому что стальная хватка Грейбэка не ослабла ни на йоту, а я переломала уже все ногти.
— Отпусти, — пытаюсь хрипеть, чтобы хоть словами достучаться до него, но из горла вырывается лишь жалкое сипение.
Я уже не надеюсь на спасение и в ужасе понимаю, что сейчас расстанусь с жизнью, но внезапно ублюдок отпускает руку, и я наконец спешу сделать долгожданный вдох, мгновенно прожигающий пылающие легкие. От головокружения и зашкаливающего адреналина падаю прямо на грязную брусчатку, отчаянно заглатывая воздух и оглаживая место удушения.
Грейбэк не шевелится. И я замираю. Понимаю, что он возвышается надо мной, и от этого хочется слиться с камнем, испариться, сгореть от стыда — чувство собственной ничтожности обидно царапает душу. Будто желая еще больше подразнить свою жертву, сумасшедший волчара присаживается на корточки, и его лицо оказывается в опасной близости от моего. Я совершенно некстати замечаю, какие у него ледяные, почти прозрачные радужки глаз, а еще пушистые длинные ресницы. Странно это: вроде чудовище и такие ресницы. Покачиваю головой, прогоняя эту блажь прочь из мыслей (вероятно, сказывается недостаток кислорода) и опускаю глаза на шнурок, опутавший крупную мужскую шею. Как же все это унизительно, но правило номер два гласит не смотреть психопату подолгу в глаза.
— Ты, поди, кукла, блаженно чаешь, будто мы тут все грязь и твоего вздернутого носа не стоим, а? — утробным голосом говорит он и приподнимает мой подбородок когтистой рукой, небрежно отбивая какой-то ритм указательным пальцем по щеке.
— Нет, — выдыхаю я, ведь гребаное правило номер один и желание выжить вынуждают меня.
— Врешь, — растягивает слово, нагло разглядывая мое лицо. — Но мне-то похеру, ведь мы оба знаем правду, так?
Что мне на это отвечать? О какой еще правде речь? В голове ни одной мысли, кроме того, что он слетел с катушек! Я кое-как пытаюсь сосредоточиться, чтобы вести уравновешенный диалог с оборотнем, но у меня ничего не выходит. Еще его чрезмерно близкое дыхание, опаляющее губы, отвлекает от сути разговора.
— Я не понимаю, — надеюсь, это сойдет за ответ.
— Да ну, — издевательски цокает языком и как бы невзначай демонстрирует острые белые клыки. — А правда в том, кукла, что ты и мизинца ни одной местной бляди не стоишь, потому что ты вся напрочь лживая и трусливая.
От такого внезапного перехода на грубости я замираю, а где-то на уровне сердца обрывается натянутая струна: он никогда меня прежде не оскорблял. Я примерно представляю, какого мнения обо мне окружающие — глупая доступная Браун, да-да — но от того, что Грейбэк тоже разделяет взгляды большинства, становится дьявольски обидно. Смаргиваю мгновенно появившиеся слезы и хочу возразить, но он продолжает:
— Они живут по кайфу, а ты — по зову толпы. Тебе не понять.
— Не понять, каково это - быть блядью?
— Хм, — усмехается он моей встречной грубости. — Тебе не грозит. Кому ты упала? Твоей целкой на весь переулок несет: думаешь, распечатывать закомплексованную девку кому-то охота?
Сердце пропускает удар, когда до меня доходит смысл его слов. Во-первых, меня еще никогда не оскорбляли настолько жестоко, чтобы я ощущала себя ниже продажных девиц. Во-вторых, оборотень каким-то образом чувствует мою… невинность, и от такого стыда мне хочется удавиться его же шнурком. Слава Мерлину, Грейбэк наконец замолкает, потому как не уверена, что вынесла бы еще что-то столь унизительное.
Я пустое место. Он только что указал мне на это, приправив свои слова издевательствами и запугиваниями. Лучше бы еще раз ухо порвал, честное слово! Обида и отчаяние сходят на нет довольно быстро, и меня полностью поглощает чувство полнейшего опустошения. Если Грейбэк все это время был такого ничтожного мнения обо мне, то почему я узнаю об этом лишь сейчас? Отчего-то горький привкус безразличия придает мне сил, чтобы перестать сжиматься тут у него в ногах и обрести, наконец, способность двигаться. Плевать я хотела на его правила. На него. На Вейн. На Лютный. Отбросив все сомнения, я поднимаюсь, расправляю юбку от невидимых складок и разворачиваюсь прочь. Куда иду — понятия не имею, но в одночасье это все становится неважным. Наконец, усталость этой ночи, войны и жизни в целом наваливается на меня всей своей грузной тяжестью, и я понимаю, что…
— Заебалась, — зачем-то говорю на выдохе, когда он подскакивает ко мне и разворачивает за локоть.
Грубовато для леди, но вроде как мы уже определились, что дамы тоже нынче не в чести. Я смотрю на оборотня моих кошмаров абсолютно пустым немигающим взглядом. Он же бегает глазами по моему лицу, все еще удерживая за предплечье. Ну что тебе еще надо?
— Че хотела? — явно схожу с ума, ведь чувствую в его словах еле различимую тревогу.
Прислушавшись к себе, ощущаю пустоту — нет ни страха, ни обиды, ни борьбы. Поэтому решаюсь проигнорировать его правила и ничего не отвечаю, лишь покачиваю головой из стороны в сторону. Если он меня загрызет, то уверена, что даже не пискну. Кажется, это называется точкой невозврата.
— Ты же приходила зачем-то, Лаванда.
Имя, прозвучавшее из его уст, немного пробивает мое безразличие — не так часто Грейбэк его произносит. Если не считать кривого знакомства и того случая, который я в принципе вспоминать не хочу, я в основном или кукла, или блаженная девка. Ну теперь еще лживая и трусливая девственница. Снова качаю головой в отрицательном жесте: да забудь ты про меня уже или прикончи — холодно вот так стоять в ночи на продуваемом участке переулка.
Грейбэк, имя которого я и в суе не собираюсь поминать, продолжает меня разглядывать, изредка шумно вдыхая мой запах. Даже это животное извращение не вызывает больше брезгливости. Я что, умерла душой?
— Из-за щенка? — он не унимается, и, кажется, это возымело нужный эффект.
По телу проходит дрожь. Щенка? Тедди! Мысль о маленьком мальчике, страдающем от ликантропии, возвращает атрофированные чувства разом. Боль, обида, страх, стеснение — все обрушивается на меня водопадом. И среди всего этого есть он — малыш, который так нуждается в любви и заботе. Смотрю на оборотня и понимаю, что он дает мне шанс. Что станется, если я расскажу ему цель визита? Грейбэк, как оказалось, знает про ребенка Люпина, а у меня больше не осталось вариантов. Даже если он посмеется надо мной и опять унизит, почувствую ли я себя еще хуже? Вряд ли. Решение принимаю быстро и, как всегда, необдуманно.
— Снейп больше не в Ордене и не варит аконитовое для Тедди. А больше никто и не умеет. Я хотела купить у мистера Пеппина зелье, но он отказал, и тогда я пошла искать тебя, — как на духу выкладываю ему всю историю.
— Он уже обернулся?
— Пеппин?
— Щенок!
— Пока нет.
— Зелье лишь оттягивает неизбежное, кукла, — низким голосом говорит Грейбэк, отпуская мою руку. — Отдай кутенка в стаю, о нем здесь позаботятся.
— Ни за что! — перехожу на крик от нахлынувшего возмущения. — Я не откажусь от него, ясно? Я смогу позаботиться о Теде!
Осознав, что повышаю голос на вожака оборотней, сбавляю обороты. Раздери меня инферналы, я вообще не дорожу жизнью. Но мне отчего-то везет, потому что Грейбэк молчит какое-то время, обдумывая услышанное, а потом, цокнув языком, разворачивается и неспешно уходит.
Я буравлю его спину своим непонимающим взглядом — и это все, больной ты ублюдок? Но волчара будто чует мой ступор и, остановившись, кидает через плечо:
— Че встала? Шевелись. Получишь свое зелье.
Внезапный выброс эндорфинов от невероятной удачи бьет мне в голову, и я срываюсь за Грейбэком.
— Погоди радоваться, тебе оно не просто так достанется, — хмыкает он, когда мы сравниваемся.
Улыбка моментально сползает с лица, уступая место гримасе ужаса. Он что, вынудит меня, как Ромильду?
— Хм, да не. Целку побереги, — своеобразно успокаивает Грейбэк.
— Что тебе надо? — твердо вопрошаю я.
— Зелье, — обнажает клыки в широкой улыбке.
Смотрю на него и не понимаю, в какой момент все пошло под откос. Какое, к дьяволу, зелье?
— У меня нет зелья!
— Конечно, нет. Ты ж за ним и притащилась, бестолочь, — ржет Грейбэк. — Сваришь его сама, и я, так и быть, позволю тебе взять немного из общака.
Сваришь. Его. Сама. Вспоминая весь мой опыт на уроках зельеварения и уничижительное шипение профессора Снейпа, я внезапно прихожу к одному-единственному выводу: Тедди конец!
Конец POV Лаванда
