***
В постоянных сумерках и среди странного сочетания песка и камня невозможно было определить ход времени. Александр смутно помнил это место и тех, кто его населял, как будто прошло больше столетий, чем на самом деле. Можно было подумать, что происходящее не более чем дурной сон, ведь даже убранство переменчивого дворца, куда они с Зоей попали, было видно как в тумане. Но Лизавета, Юрис и Григорий были более чем реальны, пускай совсем не казались теми Святыми, о которых сложили легенды. Назяленская даже отметила, что летописцы и церковные историки, видимо, неверно трактовали события минувших дней и Дарклинг не мог с ней не согласиться. Демонстрация Юриса в облике дракона не прошла без последствий для Зои, которая лишилась своего усилителя. Шквальная, конечно, блестяще умела держать себя в руках, но Морозов видел, какой невероятно тихой, напряжённой и растерянной она была сразу после. Мужчина неплохо помнил, как Зоя получила свой усилитель и наверняка знал, что он для неё значит. Даже понимал в некотором роде, пускай, являясь живым усилителем, не мог в полной мере осознать потерю такой вещи для гриша. Ведь сам Александр мог потерять нечто подобное только потеряв собственную жизнь. Юрис рассказывал им обоим про то, что основы Малой науки не имеют смысла, только сдерживают силу и уж очень подозрительно косился на Дарклинга. Генерала это ничуть не смущало, можно сказать, у него были личные счёты с каждым живым Святым, что здесь находился, но нападать никто из них не спешил. То ли выжидая момента, то ли поверив Лизавете, что они скоро станут свободны. Она говорила убедительно, мягко, с обещанием, но Морозов как будто чувствовал подвох. Знал, что нельзя обманываться её невинной красотой и благими намерениями, с чем и Зоя безмолвно согласилась. Былой энтузиазм и колкость проснулись в Назяленской когда Юрис взял её в ученицы. Александр даже не сомневался, что так будет, ведь девушка была невероятно талантливой, сильной, с кого, если не с неё ещё начнётся предначертанная эра Святых, про которую говорили Юрис и Григорий. У генерала Второй армии были и свои мысли на этот счёт, одна конкретная, но вслух он их не озвучивал и его даже никто не спрашивал. В конце концов жители Каньона должны были знать наверняка, что некто уже раздвинул границы орденов гришей, открыл ту самую дверь. Дарклинг старался не думать про это слишком много, планируя, как они с Зоей отсюда выберутся. Набрасывал в голове десятки вариантов, брал в расчет непредвиденные обстоятельства, вспоминал всё, что может в этом пригодиться, но моментами невольно думал про Ос Альту и то, что сотворил совсем недавно. Отчаянно перебирал в памяти отрывки дневников своего деда, рассказы матери, то как когда-то создал Тенистый Каньон и к чему это привело. По этой причине мужчина и проводил бо́льшую часть времени с Григорием, совершенно не смущаясь его внешнего облика. Григорий первый использовал скверну, с него, можно сказать, всё и началось, вплоть до того, что гриши и называются гришами. Он был вполне словоохотлив, делился с Морозовым знаниями, догадками и часто повторял о том, что право созидать дано лишь Первому Творцу, а такие, как он сам и Дарклинг, лишь нарушают естественный порядок вещей и ход времени. Предупреждал снова, что это может кончиться плачевно, как когда-то кончилось для него. В словах Святого был резон и Александр много об этом раздумывал в те часы, когда оставался в одиночестве. В этом месте было достаточно легко спрятаться, поэтому этих часов хватало. Дарклинг думал про время, которое они, вероятно, теряли. В Каньоне оно шло по-другому, насколько он помнил, и было неизвестно, сколько прошло за его пределами. Дни? Месяцы? Вообще годы или ничтожно жалкие часы? Неизвестно. Так же неизвестно как то, что могло произойти в Равке за этот промежуток и это подвешенное состояние совсем не придавало уверенности ни Александру, ни Зое. Карманные часы шквальной остановились ровно в тот момент, когда они пересекли границу. А свои собственные часы Морозов потерял и был уверен, что совсем не в пути сюда, а ещё в Ос Альте. И совсем не потерял. Про Каза зачем-то снова думалось с тенью улыбки, особенно про то, как они прощались. Мужчина размышлял о том, что лёд, вероятно, тронулся, пускай это совсем не значило, что Бреккер не вобьет себе в голову ещё что-нибудь за это время. Самый вероятный исход на самом деле, но Дарклинг всё равно с забытым уже предвкушением ждал того, когда вернётся в Малый дворец. Лизавета часто подлавливала Александра в хитросплетениях коридоров и каждый раз как будто случайно. Туманными и неоднозначными словами подводила свои речи к эфемерному обещанию величия, но никогда не говорила прямо. Мужчина отвечал ей тем же, достаточно сдержано и будто в упор не видел её разочарования и смутную тень досады на красивом лице. Играть и притворяться умели они оба, но в отличие от Святой, у Дарклинга было преимущество в том, что свою вечность он проводит не в заточении одной из версий Тенистого Каньона, а на свободе. Именно там, где полно возможностей для практики и, возможно, поэтому Лизавета верила. В этот раз Морозов прогуливался по странному дворцу перед сном. Собирался подумать, после навестить Зою, поинтересоваться про её успехи и обсудить дальнейшие действия. Они говорили про это шёпотом, буквально друг другу на ухо, чтобы наверняка никто не услышал и оба понимали, что Лизавете нужно подыграть. Назяленскую она недолюбливала, почти не скрывая, поэтому пришли к решению, что притворяться придётся самому генералу. Зою это изрядно тревожило, она сама моментами смотрела на своего наставника недоверчиво, но знала, что решение правильное. А Александр прекрасно её понимал, знал причину сомнений, ведь то, что предлагала Лизавета было слишком заманчиво и вполне логично, что шквальная нервничала. Однако, они всё-таки были на одной стороне и такая простая мысль странным образом успокаивала и девушку и самого мужчину. Лизавету всегда было слышно из-за роя пчёл, пускай шаги у неё достаточно тихие. Как и сейчас, Дарклинг замечает её приближение ещё до того, как она подходит ближе. Становится рядом, почти соприкасаясь плечами и устремляет свой взгляд на песчаный горизонт за оконным проёмом. Некоторое время стоят молча, каждый думая о чём-то своём. - Опять гуляешь перед сном? – Лизавета начинает говорить первая, с ощутимой грустью в голосе и Морозов знает почему. Если ему и Зое, которые находятся здесь совсем недавно, хоть какое-то подобие сна ещё необходимо, то местные жители лишены его уже какое столетие. Наверное, если сам генерал и его командер пробудут дольше в этом месте, то случится то же самое. Александр не хочет знать наверняка и проверять на себе. - Так лучше думается, - уклончиво отвечает Морозов. - И о чём ты думаешь, если не секрет? – Лизавета задаёт ещё вопрос и пытливо вглядывается в его лицо. На самом деле секрет и хорошо, что магия, которой они называют Малую науку, не позволяет читать мысли. Дарклинг думает обо всём на свете, чаще про то, как вернуться назад, про столицу, про войну. Реже про Святых, которые заточены здесь, особенно про неё. Помнит только, что они встречались, давным-давно, когда он создал Тенистый Каньон, потерял дорогого человека и неким образом стёр саму грань между их мирами. Помнит, как Лизавета была буквально очарована тогда ещё совсем мальчишкой, который сотворил невозможную вещь. Наверное она догадывалась ещё тогда, что они встретятся опять, ведь после, годы спустя, Морозов сам отчаянно пытался увидеть её снова, попасть в эту версию Каньона, движимый ослепляющей жадностью и стремлением к могуществу. После чувство притупилось, а с появлением Алины исчезло вовсе и думалось, что вот, Александр нашёл наконец равную себе, спустя бесконечные века ожидания. Но иллюзорная надежда рухнула, когда Старкова сбежала, однако, взамен мужчина обрёл нечто гораздо большее, что мысленно и сам не мог назвать конкретным словом. Поэтому видеть Лизавету сейчас странно. Она абсолютно такая же, как он помнит и вместе они могут быть теми, кем Дарклинг когда-то грезил. Не правителями и даже не живыми Святыми, нет, богами, которым может принадлежать целый мир. Мир, наверняка разрушенный, выжженный скверной, залитый кровью, выстроенный на костях и всепоглощающем страхе. Не так давно такой исход не казался чем-то отвратительным, даже логичным, ведь за вечность границы морали стираются и чужие жизни приобретают ничтожно малое значение. Однако сейчас что-то неуловимо меняется. Что-то, где жизнь и неприкосновенность собственной матери опять стоят намного больше власти. Где народ их проклятой страны не безликая толпа, а вполне конкретные люди, как храбрая Зоя Назяленская, как Женя Сафина с невероятной внутренней силой, как Елизавета Орлова, которая готова на всё ради защиты возлюбленной отказницы. Как Иван, как Давид, как Фёдор, как сам Александр, что едва ли не забыл, что всегда хотел просто защитить и эту страну и этих людей, что подвергаются гонениям просто за то, кто они есть. Вообще, такое мысленное открытие не делало Морозова лучше даже в его собственных глазах, он великолепно знал, что не является тем хорошим человеком, каким мог быть. Однако, куда приятнее делать плохие вещи во имя той цели, которая ощущается правильной. - Чаще всего про тебя, - врёт Дарклинг, поворачивается и становится к ней лицом к лицу, глядя на Лизавету в ответ. Пытливо исследует взглядом прелестные черты, яркий румянец, буйные золотые кудри. Она красива подобно божеству, отрицать это бессмысленно, но… Мужчина смотрит на это великолепие и не находит ничего из того, что желает и ищет. Может, Лизавета ему не совсем верит, но в её глазах вспыхивает удовлетворение, пополам с отголосками томительного желания. Она больше не смотрит на него, как на одарённого мальчишку, смотрит как на равного, как на мужчину и это уже победа. Морозов привык к таким взглядам на самом деле, на многих гришей так действовал, являясь не только привлекательным внешне, но и живым усилителем. Подобное притягивает подобное. - И что ты надумал? – вкрадчиво спрашивает Лизавета, хлопает длинными ресницами и едва заметно тянется к нему ближе. Александр знает, что она хочет услышать и вполне в силах ей это дать. Он тянет к ней руку, заправляя мягкий локон светлых волос за ухо, после скользит подушечками пальцев по щеке. Лизавета не дёргается рефлекторно от прикосновения в первые мгновения, не дрожит, ему даже тени не нужно использовать, она льнёт к ласке слишком охотно. Слишком непривычно и зачем-то неправильно, не так, как хочется самому Александру, но он совершенно не подаёт вида. - Что всё, что ты мне говорила, имеет смысл, только если я получу тебя, - генерал выделяет слова, говорит всё ещё туманно, общими фразами, но она прекрасно его понимает. Кладёт ладони на его плечи и растягивает пухлые чувственные губы в искренней улыбке, но глаза у неё горят лукавством. - Хочешь получить меня, а сам обжимаешься и шепчешься с маленькой грозовой ведьмой. Жадный, - Лизавета говорит игриво, с наигранным укором, но при упоминании Зои в её голосе угадывается намёк на ревность. Дарклинг усмехается в тон ей, перемещает руки на тонкую талию, притягивая к себе властно, коротким рывком. Лизавета даже не вздрагивает, охотно прижимается к широкой груди и обнимает за шею. То, что она верит, Морозов угадывает по реакции чужого тела, пока с нажимом скользит ладонями по плавным изгибам, округлостям, а она поддаётся быстро, млеет и игриво стреляет глазами. Красивая, чуткая, не стесняется того, что желает его, но мужчине отчаянно, едва ли не до боли, не хватает тех самых острых углов, пугливой дрожи от прикосновений, отрицания всего на свете и изящных рук, скрытых под перчатками как нечто сокровенное, вместо контакта кожа к коже. У Александра в руках одна из самых красивых и могущественных женщин в мире, но хочется ему только невоспитанного вздорного мальчишку и желательно на ближайшую вечность. Поразительно. - Очень жадный, - не отрицает Дарклинг, понижает голос до интимного шёпота и склоняется к изящной шее. Оставляет на тонкой коже горячие дразнящие поцелуи, чувствует, как Лизавета откликается всем естеством, но сам даже не ощущает ничего подобного. Целует умело, властно, не только шею, но и её губы, целует так, что сложно усомниться в его искренности. Она отвечает на поцелуй мягко, податливо, не пытается кусаться, перехватывать инициативу, не отталкивает и генерал как никогда понимает то, что всё действительно познаётся в сравнении. И отстраняется Лизавета вовсе не от страха, а лишь для того, чтобы игриво разорвать объятие и шепнуть с обещанием, перед тем, как уйти. - Быть может и получишь, - звонко смеется и исчезает в коридорах, пока Морозов смотрит ей в след и только убеждается, что не нужно, не нужно это могущество вместе и не нужна она. Стоит ещё немного, а потом всё-таки уходит к Зое. Комната, в которой живёт Назяленская, ничем не отличается от его собственной, такой же самый скудный интерьер из песка и камня. Шквальная кажется воодушевленной, только после тренировки с Юрисом, но морщит нос, когда видит своего генерала. - От тебя за километр воняет розами, - беззлобно усмехается она, хлопая по кровати рядом с собой в приглашающем жесте. - Вынужденная мера, - почти шепчет Александр, садится рядом, очень и очень близко и позволяет себе искренне улыбнуться. Зоя даже улыбается в ответ, неуловимо устало, но по-доброму. В этом месте, не смотря на то, что шквальная периодически металась с непривычки и от вспышек недоверия, они действительно стали ближе. И помимо обсуждения дальнейших планов, они зачастую шептались и просто так, обо всём на свете, коротая время перед сном. Дарклинг рассказывал ей про старые времена, а девушка делилась историями из своей жизни, иногда даже личными. Вдвоём им было довольно уютно, спокойно и нашлось много вещей, в которых они сходились во мнениях. - Как у тебя успехи? – спрашивает Александр, почти на ухо, на что Зоя хмыкает. - Прекрасно. Юрис хороший наставник. Как и ты. О твоих успехах спрашивать не буду, они очевидны, - шепчет Назяленская, положив голову ему на плечо. Мужчина мимолётно гладит её по тёмным волосам и некоторое время сидят молча. Со стороны они, должно быть, выглядят весьма красноречиво, но это не имеет значения. Шквальная расслаблено к нему прижимается без каких-либо тайных смыслов, они оба устали и обоим бы урвать толику искреннего ускользающего тепла в таком месте и лицом к лицу с неизвестностью. Дарклинг знает прекрасно, что когда-то Зоя и правда была в него влюблена, как и многие, со всей пылкостью и жаром девичьего сердца, она даже сама этим поделилась. Но то было в её юности и сейчас уже неважно. Назяленская его лучший гриш и командер, одна из его людей, столкнувшаяся с невероятной силой. На неё возлагает надежды Юрис, она сама ещё растеряна и Морозов, как наставник, хорошо это понимает. - Мы скоро выберемся отсюда. Без ритуалов Лизаветы и живые. Оба, - уверенно шепчет обещание, почти касаясь губами её уха, шепчет едва различимо, чтобы никто не слышал. - Я знаю, - так же тихо отвечает Зоя, но как будто сомневается. Задерживает на пару секунд дыхание, напрягаясь и прикрывает глаза, чтобы собраться и этого не показывать. Генерал не придумывает ничего лучше, чем просто крепко её обнять, жестом показывая поддержку. - Знаешь, но не веришь, - говорит он, спокойно и мягко. - Я хочу тебе верить, но… - Назяленская хочет ответить ещё что-то, но быстро смолкает, не заканчивая. Вздыхает глубоко и шумно, расслабляется полностью в объятиях и Дарклинг без слов понимает её ''но''. Соблазн всё ещё слишком велик, он бы сам сомневался. - Этого достаточно, Зоя, - Морозов улыбается, пускай она этого уже и не видит. Действительно достаточно и они действительно скоро будут дома. В конце концов Александр решает, что неплохого бы исполнять не только угрозы, но и обещания. Для своих людей.***
Очевидно, что Багре Николай Ланцов нравился не настолько сильно, как сам принц расписывал. Ведь стоило Казу поднять эту тему, как женщина раздражённо отмахнулась, проворчав о том, что по её душу хватает и одного наглого щенка, про второго она вспоминать не намерена. Морозова была напряжённой, непривычно рассеянной и наверняка знала, что Зоя и Дарклинг остались в Крибирске вовсе не для выяснения обстоятельств. Женщина точно была в курсе, что они вошли в Каньон, но никаких комментариев и ответов не давала. Особенно про скверну, о которой упомянул Бреккер, вспоминая слова Фёдора о том, что Александр нечто сотворил. Было логично, что это может быть, но Багра не отвечала, тема была больная и здесь сдался даже Каз. Единственное, о чём Морозова говорила с уверенностью, так это то, что её сын точно вернётся живой, но сказано было таким тоном, как приговор. Юноша не добился ничего путного за трое суток, а потом перестал спрашивать вовсе. Они продолжали занятия, но к разговору про Александра и намёкам о Фьерде пока не возвращались. Не время. В ворохе почты, которая всё чаще приходила прямо в Малый дворец, без каких-либо посредников, снова оказалось письмо от Инеж и Джеспера. Краткая записка без обратного адреса и строчки радовали тем, что они должны встретиться уже через неделю. Каз одновременно боялся и ждал этой встречи. В письмах они не обсуждали ничего важного, пускай и пользовались шифром. Вороны должны были быть в курсе новостей про его собственную личность, но никто из них не упоминал про это даже мельком и между строк. Бреккер знал, что такой разговор между ними состоится, но совершенно не знал, с чего начать. Особенно, если взять в расчёт насмешливость и способности Джеспера, которые тот сам скрывал, верующую Инеж, которая называла свои кинжалы именами Святых и непробиваемый скепсис самого юного вора на эту тему. Должно быть разговор будет невероятно трудным и долгим. С Женей они так и не поговорили. Каз отмахивался ворохом неотложных дел, дабы избежать этого диалога, да и самой портной хватало обязанностей. Новых обязанностей, ведь Николай, как оказалось, действительно прислушался к словам юноши. Распустил практически весь совет министров, оставив пару-тройку толковых людей. Зачем-то не ограничивал власть Апрата в качестве духовного наставника страны, но этой же властью наделил и Давида, и Женю. Казу вовсе великодушно и с долей игривости наказал делать всё, что его душа пожелает. Бреккер и делал, занимался своими делами в столице, но старался присутствовать на всех советах, собраниях, первым узнавать слухи и новости, просто быть в курсе. В отсутствии Дарклинга и Зои их должности временно передали Ивану с Фёдором и Каз бы определённо соврал, если бы говорил, что его не тревожит то, что иногда нет ничего постояннее временного. Но он упорно молчал, не обсуждая свои затаенные страхи ни с кем. Наверное это и было одной из причин, что сна юноша лишился почти окончательно. Возникало чувство, что и такое делается специально, словно против него, но Каз отчаянно цеплялся за мысль, что это просто стечение обстоятельств. От излишней подозрительности действительно был риск лишиться драгоценного здравого смысла, спал он плохо столько же, сколько себя вообще помнил, это не повод себя накручивать. Поводом накручивать были вести из Кеттердама. Практически полное отсутствие зацепок и новой информации, но Каз всё равно узнал некие любопытные вещи. Благодаря Анике, равкианских шпионов в Керчии Каз знал почти поимённо, хлопот они почти не доставляли, но было несколько человек, которые вели себя относительно странно и лезли туда, куда не следует. Имена этих людей выяснить не удалось, как и то, на кого именно из Равки те шпионили. Из писем ''Отбросов'' Бреккер знал, что один из них часто мелькал на Пятой гавани и интересовался фамилией Хендрикс. Фамилией матери Уайлена, что считалась мёртвой, но копнув глубже, юноша с удивлением узнал, что это не так. Марья Хендрикс годами находилась в психиатрической лечебнице при церкви Святой Хильды в Олендале. Место, куда на одном из закрытых совещаний, на котором присутствовали только Морозов, Женя, Давид и Зоя было решено тайно отправить недееспособных Ланцовых. Сам Каз не присутствовал, Сафина только мельком про это упомянула и никто из них не обратил должного внимания, ведь знали, что вероятнее всего монархов и вывезут в Керчию, ничего необычного. Второй из шпионов был замечен сначала в обществе Яна Ван Эка, а после и Пекки Роллинса, буквально за сутки до его исчезновения из Кеттердама. Можно было предположить, что этого же человека видели с Уайленом, до того, как пропал и он. Пятая гавань, золотая жила, на данный момент перекрыта. Танте Хелен несёт колоссальные потери, по слухам такие, что ''Зверинец'' едва ли не подлежит восстановлению. А очевидцев пожара в Лиже нет, Каз наверняка в курсе, что все соседские фермеры приобрели свои участки в том месте не так давно, живых Ритвельдов никто из них и не помнит. Сплошной тупик, но сомнений, что всё это связано не было. Бреккер думал про это чаще, чем мог бы себе позволить. Стал ещё чаще, когда Николай легкомысленно подпустил его к документам, которые касались Первой и Второй армии, ими юноша не интересовался и мог только предполагать, что письма и сводки могут быть не только военными. Как и оказалось. В бумагах Бреккер нашел несколько зашифрованных записок, переписка с Керчией. В шифрах юный вор разбирался более чем хорошо, но этот перевести не мог, как минимум потому, что перевод, судя по всему, был на одном из старых вариантов равкианского. А Каз и с современным языком всё ещё испытывал трудности время от времени. Среди записок были те, что адресованы Совету Приливов. Которые по глупым слухам и являлись новыми владельцами Пятой гавани и с которым Дарклинг состоял в более чем хороших отношениях. Ещё записки, адресованные куче подставных людей. Некоторое из них Каз уже видел, Морозов не сильно скрывал от него свою корреспонденцию, наоборот, охотно делился и обращался за советом в тех вещах, в которых юноша разбирался лучше. Некоторые, но, как оказалось, не все. Почерк генерала Второй армии Бреккер запомнил слишком хорошо и за пару лет работы со Шпехтом, что подделывал ''Отбросам'' документы, даже научился отличить подделку от оригинала. Сомнений не было, ровный каллиграфический почерк, с характерным наклоном влево и затейливо выведенными хвостиками у букв, принадлежал Александру. И это заставляло что-то неприятно скручиваться внутри, ощутимо ледяным комом, как будто Каз всё ещё на что-то надеялся. Николай несколько раз поинтересовался, что в этих письмах такого полезного и с той же беспечностью отметил, что переписки по финансовым вопросам, которые Каз вёл лично, куда занятнее и интереснее посланий Дарклинга. Бреккер не стал уточнять принцу, что чужие письма касались не только армии, а где-то в глубине души вспыхнула слабая надежда. Морозов, в конце концов, отвратительно разбирается в финансах и махинациях, которые проворачивают в Керчии. Морозов хорош в военных стратегиях и манипуляциях другого рода и масштаба, разве бы он стал делать такое? Факты указывали на обратное, а опасная и безнадежная надежда отравляла глупое сердце сильнее, чем ненависть. Ненависть, которую юноша ощущал только краткими вспышками, от бессильной ярости и невероятной усталости. Николай Ланцов, к слову, только усугублял ситуацию даже одним фактом своего существования. Каз наблюдал за ним пристальнее, чем за кем-либо ещё и отмечал, что не встречал настолько противоречивого и разного человека. С каждым принц вёл себя иначе, заставляя сомневаться, где и когда он вообще настоящий. Строгий и серьёзный на собраниях, бахвалистый и лукавый с равкианскими князьями, как свой с военными из Первой армии. Даже не как, точно свой, в отличие от старшего брата, Николай получил все свои чины и звания не только на документах, он участвовал в военных действиях лично и помнил людей, с которыми сражался. А ещё очень нравился всем, от простого народа до жителей Большого дворца, нравился гришам, наверное правда был симпатичен даже Багре. Да что там, моментами Бреккер ловил себя на том, что и сам испытывает к царевичу не самые негативные эмоции, пускай раздражал тот куда больше. Юноша уже не так злился на Хэршоу, ведь тот хотя бы молчал, а если и нет, то бормотал или напевал что-то обычно только себе под нос, ненавязчиво и на каэльском, сразу смолкал, стоило Казу на него шикнуть. Ланцов же затыкаться не собирался ни в коем случае и, не смотря на вечную занятость государственными делами, откуда-то находил время, которое уделял неуместным шуточкам в адрес юноши. Бреккер отметил, что даже Морозов не одаривал его персону таким вниманием и это опять злило до вспышек непрекращающейся головной боли. Фактически младший Ланцов ещё не занял престол, но можно было предполагать, что именно так оно и будет и коронация только вопрос времени. Любой другой кандидат мерк на фоне Николая, это нельзя отрицать, а доказательства его происхождения были уничтожены. Против принца остались только слухи, но и они уже не столько волновали народ. Угроза со стороны вражеских государств была куда более важной темой для обсуждения. Здесь опять же пригодился Апрат с его проповедями, народ Западной и Восточной Равки правда сплотился. Поездки через Каньон были временно под запретом, а Каз боролся сам с собой, чтобы не провернуть одну такую тайно, может даже лично. Но пока не спешил с этим, ожидая в первую очередь обещанного возвращения Инеж и Джеспера. Ждал, как и все остальные, терпеливо, так как умел, пусть тревога меньше не становилась. На исходе третьего дня Каз сидит в своих покоях в уже привычной компании из Жени, Давида и Хэршоу. Каждый занимается своим делом, изредка обмениваясь фразами и обстановка кажется тягостнее, чем обычно. Причина всем известна, но вслух её не озвучивает никто. Даже сам Бреккер не мог знать, что Зои Назяленской будет не хватать настолько сильно и ощутимо. Зоя лучше их всех разбирается в военных стратегиях, которые сейчас полностью вверены Ивану и Фёдору. Николай в них тоже хорош, но больше никого особо не подпускают, да и не хватает что у Каза, что у Жени с Давидом для этого опыта. Зоя говорит кратко, по делу и её сарказм с ехидством поразительно уместны. Зоя просто член их странной команды, от неё нет новостей и это беспокоит каждого. Каз отрывается от очередного гроссбуха и задумчиво скользит взглядом по чертежам сидящего рядом Давида. Что-то широкое и плоское, отдалённо похожее на механизм или подобие корабля, даже в виде чертежа неуклюжее. Бреккер выразительно выгибает бровь, а фабрикатор, поймав его заинтересованный взгляд, мимолётно улыбается. - Под водой это будет работать лучше. Для твоих планов на Керчию самое то, - говорит Давид. Не то чтобы у Каза далеко идущие планы на островное государство, но изобретения, которые могут двигаться под водой, должны оказаться полезными. - У них есть название? – юноша спрашивает с неподдельным любопытством. - Моросеи. Николаю понравилось, - Костик улыбается бесхитростно и возвращается к работе, оставляя Каза в раздумьях. Принцу, в принципе, нравится всё, что предлагает Давид и всё, что касается изобретений. А ещё он ненавязчиво просил их всех обращаться к нему просто по имени в неформальной обстановке и очаровал даже Женю. Бреккер не мог быть точно уверен, что именно испытывает по этому поводу, но явно что-то не радужное и не светлое. И хмурится свирепее, чем обычно, когда Ланцов, как здесь принято, входит в покои без стука. Его присутствие никого не удивляет, царевич теперь частый гость в этой комнате и компании. Напрягается только сам Каз, по вполне понятным причинам и зачем-то Хэршоу. Инферн в присутствии Николая вообще становится неестественно тихим и серьёзным, не понять даже, дело в какой-то личной неприязни или в странных каэльских повадках. Бреккер не знает наверняка, но переглядывается с Хэршоу, обнаруживая понимающий взгляд и почти сразу отворачивается. Ланцов привычно уже плюхается на свободный стул рядом с Казом, сверкает улыбкой и задаёт повседневные вопросы, на которые Женя и Давид вполне охотно отвечают. Сам Бреккер отстранённо утыкается в свои бумаги, пускай сосредоточиться не особо выходит, даже зрение фокусируется с трудом и строчки пляшут перед глазами. Если Каз правильно помнит, то он провёл без сна порядка тридцати часов и это неудивительно. Концентрация изменилась, ему начинало чудиться что-то краем глаза, уши периодически закладывало и сердце моментами сжималось странными вспышками боли. Отвратительное состояние на самом деле, но не настолько плачевное, сколько могло быть. Пройдёт ещё несколько часов и он просто отключится от усталости, как это бывало раньше, ничего удивительного. Видимо, юноша настолько абстрагируется от реальности, что совсем не слышит, как Николай несколько раз зовёт его по имени. Реагирует лишь тогда, когда принц кладёт руку на его плечо, вызывая дрожь, но Каз старается больше ничем не выдавать своё беспокойство и отголоски привычного ужаса. Открывать свой секрет Ланцову он не собирается. Женя только смотрит слишком тревожно несколько мгновений, но быстро понимает, что вряд ли спасёт положение, поэтому молчит. - Давно придумал? – миролюбиво спрашивает Николай, кивая на бумаги, над которыми сидит Каз. Надо же, Бреккер и сам не заметил, как несколько раз вывел на полях слово ''сахар'' на равкианском. Рассеянно кивает в ответ, не будучи уверенным в том, что царевич вообще поймёт, что это значит, но тот опять оказывается на редкость сообразительным. - Сладкий Риф в Кеттердаме? Ввиду тамошних беспорядков и махинаций Торгового Совета, акции на силосы упали, торговцы готовы продать их за бесценок и повсеместно начали скупать земенскую юрду. Если их выкупить, а потом с силосами что-то случайно произойдет, то цена на сахар взлетит до небес и владелец будет иметь невероятную прибыль, равносильную бюджету города. Умно́, но у тебя есть хоть один план по продвижению равкианской экономики, в котором ты не грабишь свою родину? – со смешком произносит Николай, пристально глядя на Каза. - Нет, - честно и слишком быстро отвечает Бреккер, скорее от неожиданности, чем от желания говорить правду. Он достаточно думал про это, как и про то, зачем керчийцы скупают юрду, большинство под началом Яна Ван Эка. Вероятно что-то связанное с паремом и слухами про гришей в Кеттердаме, что пропадают всё чаще. - Совсем-совсем не патриот? – с наигранной досадой дразнится Ланцов. Он прав, Каз Бреккер не патриот и никогда им не был, им не был даже маленький Каз Ритвельд. Юноша часто повторял о том, что его мать – это Кеттердам, ведь лишь этот город порождает подобных ему ублюдков. Однако, сейчас не смог бы больше с уверенностью назвать этот город своим домом. Пер Хаскель под шумок продал кучу его вещей, комната в Клепке не принадлежит Казу, как не принадлежит больше Пятая гавань. ''Клуб Воронов'' всё ещё успешнее заведений Роллинса, благодаря громким слухам, но удовлетворения это не приносит. Когда-то Бреккер думал, что когда всё кончится, то сожжёт там всё к чертям и ничего не планировал дальше. Сейчас же думается, что кто-то уже сжёг достаточно вместо самого Каза и смысла это имеет в разы меньше, чем когда-то. Только порождает внутри очередную бессильную ярость и горькое убеждение, что Кеттердам больше ему не принадлежит, просто не может принадлежать Святому, которым его нарекли равкианцы. Наверное, действительно больше не дом, которого у Бреккера никогда не будет, думать сейчас не хочется и он кивает принцу с той же растерянностью, слишком вяло и неуверенно. Николаю оказывается присуща чисто равкианская эмпатия. Он становится несколько серьёзней и спрашивает почти мягко, обращаясь к Жене, Давиду и Хэршоу. - Оставите нас? Не смотря на тон Ланцова, все прекрасно понимают, что это далеко не просьба. С ними принц не злоупотребляет привилегиями правителя, но умеет пользоваться в нужный момент. Поэтому гриши молча уходят, оставляя двух парней наедине. Каз молчит, Николай тоже. Чужая рука так и не исчезает с плеча, но Бреккер успевает почти привыкнуть, сидит напряжённый и буравит привычно хмурым взглядом лицо царевича. В ушах до сих пор звенит от недосыпа, а из-за сбитой концентрации кажется, что Каз слышит биение не двух сердец в этой комнате, а нескольких десятков. Сбивает с мысли, заставляет опять сморщиться от вспышки мигрени. - Ты похож на живого мертвеца, - беззлобно фыркает Николай, ненавязчиво поглаживая плечо юноши. Тот кратко дёргается, но не спешит вырваться по-настоящему. - А ты на клоуна из бродячего цирка, - парирует Каз. - Ну, хотя бы на симпатичного клоуна, - задорно усмехается принц, улыбаясь раздражающе широкой улыбкой. - Ты вообще бываешь серьёзным, Ланцов? – недовольно спрашивает Бреккер, на ответ не рассчитывая. - Я принц, Каз. Для таких, как я, недоступная роскошь быть серьезным и настоящим, - отвечает Николай, но, противореча своим же словам, становится немного мрачнее и задумчивее. Ланцов достаёт из внутреннего кармана некий пузырёк, ловко обхватывает ладони Бреккера, в одну из них эту вещь вкладывая. Юноша не дёргается только из-за удивления, смотрит недоверчиво, но принц опять улыбается, уже не так широко, а неуловимо мягко и искренне. Сжимает его руки в перчатках в своих и смотрит со странным выражением, которое даже Каз понять не может. - Откуда мне знать, что там не яд? – спрашивает Бреккер, своим вопросом заставляя Николая рассмеяться. - Хотел бы я тебя прикончить, Каз Бреккер, то подошёл бы к этому с творчеством и размахом, а не травил бы. Каз ему зачем-то верит. Если бы Николай знал, что он сделал с его семьёй, то точно бы прикончил с обещанным размахом. Как оказалось, свою семью принц любил искренне и это даже вызывает у юного вора неуместное и непривычное сожаление. Он не знал младшего Ланцова, когда всё это затевал и личность принца была безликой и размытой. А сейчас, узнав его даже совсем немного, возникает непрошенная мысль, что Бреккер бы поступил по-другому. Так же пытался бы обезопасить в первую очередь Женю, но по-другому. Пока Николай не знает, они все в безопасности, может никогда и не узнает, ведь все подозревают шуханцев и демонов. Но если удача действительно постоянно отворачивается от него в самый неудобный момент, то подставляет Каз не только себя самого. От таких мыслей напряжение становится только сильнее, Николай это чувствует. Гладит его руки, так знакомо и так по-другому одновременно, что юноша даже теряется. Ему не хватает ласкового касания теней перед неминуемым прикосновением, пускай и через перчатки и одежду. Не хватает чёрных как ночь глаз, а не этих, светлых, юных и задорных. Не хватает того, кто вероятнее всего просто его использует, подозрения только подтверждаются и надо быть последним филей, чтобы искать оправдания Чёрному Еретику и зачем-то в нём нуждаться. Каз Бреккер не такой, поэтому сжимает руки Николая в ответ и смотрит на него, всё ещё хмуро, но уже немного мягче. Вообще принц должен ему нравится, правда должен, они правда чем-то немного похожи, пусть ему Каз не доверяет точно так же. Может где-то в глубине души и нравится, пускай не так, как можно было, но какая разница? - Я могу остаться, если ты позволишь, - Николай говорит тихо, тянется немного вперёд и звучит слишком серьёзно, как будто не очередная шутка. - Зачем? – спрашивает Каз, так же понижая голос едва ли не до шёпота. Их руки переплетаются почти интимно и это почти не страшно, но как-то слишком неправильно, не по-настоящему и необратимо. Быть может лучше будет именно так, играть в подобные игры с наследником равкианского престола, а не с кем-то другим. Под протекцией Ланцова он сможет вернуться в Кеттердам когда пожелает, а не когда вернётся Алина Старкова. Но что-то подсказывает, что дело не в этом и он не покинет Равку так скоро, чуть позже, но не сейчас. - Буду сторожить твой сон. Или опять сыграем в карты, я просто обязан отыграться за прошлый раз. Или спою тебе романтическую серенаду, ты наконец растаешь и подаришь мне своё холодное сердце, - Ланцов опять усмехается, но глаза у него серьёзные. Каз бы поспорил, что нет у него сердца, но это бессмысленно. Наверное самая большая ложь в его жизни, ведь сердце у него наоборот, слишком живое и горячее для того, кто он есть. Глупое, давным-давно разбитое и склеенное небрежно, наспех, без должного внимания. Именно здесь Бреккер вспоминает, что это сердце у него вообще есть, потому что в Кеттердаме к нему относились как к бессердечному ублюдку, образ которого юноша годами выстраивал и поддерживал изо всех сил. Относились все, кроме Инеж и Джеспера, может и Уайлен тоже. До сих пор поразительно, что в Равке иначе, настолько иначе, что Казу нужна минимум вечность, чтобы привыкнуть. Те мгновения, что Бреккер молчит, Ланцов, наверное, понимает по-своему. Несвойственно неловко жмёт плечами и хочет отстраниться, разорвав касание рук, к которому уже привыкло глупое тело. Каз не даёт, сжимает крепче и слегка тянет принца на себя. Терпит близость, успокаивает пугливое биение своего сердца, дышит глубоко и незаметно нащупывает пульс Николая. Чтобы убедиться, что он живой, что это не кошмар и мерный стук под своими пальцами немного успокаивает юношу. Он привыкнет, обязательно привыкнет. - Останься, - Каз говорит с той уверенностью, которой не ощущает, но улыбка принца почему-то успокаивает. Почему-то снова безопасно, уже спокойнее и лучше так будет с Николаем. Если царевичу вообще это нужно, но сомнения по этому поводу рассыпаются подобно карточному домику, когда он подносит кисти юноши к губам и мимолётно касается. Касается совсем иначе и Бреккер замирает поражённый, забывая на мгновение, как вообще дышать. - Останусь, - уверенно шепчет Николай в ответ, отпускает его и снова возвращается к привычному беззаботному образу. Снотворное, которое даёт Ланцов правда помогает и сам он остаётся в чужих покоях. Предусмотрительно на другом конце широкой кровати, не пытается приблизиться, рассказывает армейские истории и Каз слишком быстро засыпает под звук его голоса. Засыпает крепко и это, наверное, та редкая ночь в его жизни, когда он спит без кошмаров. Упрямо не вспоминает, с кем ещё так получалось и отчаянно желает не вспоминать вообще. Или, желает вспоминать только о нём и об этом, Бреккер не знает точно.