***
*** Отчужденное бытие холодного интеллектуала также не пришлось Барти по вкусу. При виде, как другие беззаботно позволяют себе всякие интересные вещи, которых Барти сторонился ввиду боязни подмочить высоконравственную репутацию, его начинало точить чувство упущенного времени и возможностей. Именно поэтому он решил, что быть простым парнем, вежливым и открытым, будет правильнее всего. Даже если придется делать это через силу. Хочешь друзей — ломай границы своего комфорта. Будь хорошим. Хороших любят больше, чем плохих. Ох уж это лицемерное общество, думал он. Быть хорошим оказалось сложнее, чем две предыдущие модели поведения. Никакой язвительности. Улыбку перед зеркалом нужно тренировать каждое утро. Он и не замечал до этого, какой же у него заносчивый вид: неудивительно, что к нему никто не хотел подходить. Новооткрывшийся круглосуточный театр эмоций высасывал последние остатки сил, и в коцне дня Барти засыпал, как только касался головой подушки, но просыпался таким же разбитым, как и накануне. Посветлевшая на много тонов жизнь того стоила — будто перед ним распахнулась дверь в параллельный, яркий мир. — Приветик, — сказал Барти Пандоре одним пятничным вечером. Ее брови странным образом не отрастали: Барти подозревал, что она подбривала их каждый день. Запрета на косметику это не отменяло, но по каким-то причинам Пандора продолжала это делать. Он только что вернулся из совятни, где отправлял в издательство готовую научную работу, бережно завернутую в сто слоев бумаги. В гостиной было яблоку негде упасть, а Пандора в одиночку занимала очень уж большое кресло, куда помимо нее мог бы втиснуться кто-то еще, что Барти и сделал. — Подвинься, красотка, — он попихал ее острым плечом и влез в щель между ногами и мягким подлокотником. — Шестибалльные уроды сидят на полу, — Пандора перелистнула страницу книги, которую читала — ту, что Барти порекомендовал ей как «самую гениальную на Земле». Он понял это по имени одного из героев, Декслер Бертен. — Ты же говорила, я девять с половиной, — костяшками Барти потер ее макушку, растрепывая короткие перья волос. Пандора зашипела и прикрылась руками, книга проскользнула между ее ног и захлопнулась без закладки. — Это если без прыщей, — напомнила она, ударяя его по кулаку. — Кстати, я тут кое-что… За время увлечения Пандорой магическими экспериментами Барти прочно уяснил одну вещь: фраза «кстати, я тут кое-что…» не может закончиться чем-то безопасным. Поэтому, когда Пандора перегнулась через подлокотник и полезла в сумку, он попытался вытолкаться из кресла обратно. — Стоять, — рявкнула Пандора, выкидывая руку поперек его груди. — Я старалась, между прочим. — А в другие разы не старалась? — парировал Барти. — Не слишком. Сейчас я была прямо нацелена на результат. Барти прижали коленом, и он окончательно застрял, хоть и не оставлял попыток подергаться и выбраться на свободу. Пандора выпрямилась. На ее лице сияла психопатическая улыбка, а в руке она держала узкую пробирку с каким-то зельем, по цвету напоминавшим грязь или что похуже. — Что это? — страдальчески улыбнулся Барти, уже воображая, как это пахнет. — Сильнодействующее концентрированное средство от угрей, — колбу потрясли, и со дна поднялся черный осадок. — Наносишь на прыщ, и эта бурда втягивает его за минуту. Я сама придумала, без Белби, представляешь! Пандора светилась от гордости. Барти, которому бы не помешало обмазать этой дрянью все лицо, припомнил, что недавно они изучали зелья для очистки особо въедшейся грязи, и в них входил порошок из магических пресноводных губок, который всасывал в себя любую биологическую жидкость. Это был редкий ингридиент. — Ты обокрала Слизнорта? — в шоке спросил Барти. — Тебе нужно раскрывать преступления, — засмеялась Пандора. — Семейные таланты, — Барти взял склянку и поднес к глазам. — Но разве это не опасно? Я про зелье. С мицеллярным порошком ведь только в перчатках можно работать. — Да, надо поосторожнее. Только точечно, на самые худшие, так сказать, бугры. — А ты его тестировала? — он вернул зелье, хотя что-то подсказывало, что делать этого не стоит. Барти попробовал встать, и вдруг нога прижала его сильнее. — Один раз, вот здесь, — Пандора показала на темный рубец на подбородке. — Но у тебя такого не будет, я уже доработала! — Ну нет уж, спасибо, — Барти сдвинул ногу обратно и почти встал, когда Пандора вцепилась в его плечо и притянула обратно. — Я лучше так похожу, шестью из десяти. Оно же мне лицо сожрет! — Да давай на одном попробуем! — уговаривала Пандора. — Мне же не сожрало! Все нормально будет! Завязалась борьба, в ходе которой Пандора защищала свое детище, а Барти пытался отобрать, не разбив — никто не знал, как поведет себя опасная жижа при контакте с одеждой. Пандора беззастенчиво использовала любые методы, чтобы одержать победу, но Барти мог целиться только в руки и живот, притом одной рукой… А, нет, уже двумя, пробирку отобрали. Одно моргание, а Пандора уже откупорила ее и залезла ему на колени, зажимая своими его руки. В нос ударил едкий запах химикатов, от которого потемнело в глазах, и Барти заорал не своим голосом, не то умоляя о пощаде, не то прося людей о помощи. Пандора заглушила звук ладонью. — Никто тебе не поможет, красавчик, — она извлекла из кармана ватную палочку, почерневшую с одной стороны, и обмакнула чистой в зелье. — Я вот сюда ткну, над бровью… Прыщ зажгло так, будто к коже приложили раскаленый кончик проволоки. Барти стиснул зубы и зажмурился. Уголок одного глаза предательски повлажнел, и Пандора промокнула его подушечкой пальца. Через минуту боль утихла. — Ну вот, даже рубца нет. Только совсем чуть-чуть, но оно само заживет, — обнадежила его Пандора. — Ну как тебе? — Выдавливать приятнее, — буркнул он. — Эй, слезай с меня! — Могу повыдавливать, если хочешь, — Пандора, спрятав зелье, выставила два указательных пальца, и Барти передернуло. — Ладно, я шучу. Кстати… За очередным «кстати» скрывалось заклинание, которое удаляло невыводимые пятна с одежды (то, о котором Барти попросил после встречи с Забини), но необычным и крайне неудобным способом: пятно трансфигурировалось в цветочные лепестки похожего цвета. Загвоздка заключалась в том, что делало оно это вместе с тканью, что и делало чары полностью бесполезными. «Замечательно нахрен» — подумал Барти, глядя на узкие лепестки календулы в своей ладони, в которые превратилось пятно от соуса. — «Дырявые трусы — то, что нужно. Может, лучше капать на пятна этой черной бурдой? Больше толку». Он предложил свою идею, но диалог прервали на самом интересном месте. Женевьева неловко подошла к ним, остановилась со стороны Пандоры и сцепила пальцы рук за своей спиной, не решаясь начать. — Мы можем чем-то помочь? — широко улыбнулась ей Пандора. Барти подумал, что лучше бы она этого не делала: в порыве творческого вдохновения ее мимика делалась совершенно пугающей. Женевьева, ломано приулыбнувшись ей, что-то пробормотала. — Что? — громко переспросила Пандора, и Барти толкнул ее в плечо. «Ей бы поучиться такту». — Я спросила, — боязливо повторила Женевьева, — Спросила, не могли бы вы показать мне, как правильно проводится межвидовая трансфигурация? Если вам несложно, пожалуйста. Вы ведь одни из лучших на курсе, а меня все еще не получается. — О, да, — с жаром ответила Пандора. — Да, сейчас я… — Я покажу, сиди, — Барти встал первее и пихнул Пандору обратно в кресло. Следуя за Женевьевой, такой непривычно низкой, Барти достиг одиночного стола у окна. В квадратной клетке сидела сонная морская свинка, одолженная в кабинете трансфигурации. Барти подтащил второй стул и сел со смежной с Женевьевой стороны. Она держала палочку в ее правой руке, и его тоже перелегла из левой в правую. — Покажи, как ты колдуешь, — сказал он. Она взмахнула палочкой и произнесла заклинание, которое ровным счетом ничего не изменило. «Ну естественно» — мысленно подкатил глаза Барти. — «Еще бы у тебя что-то получилось». — Во-первых. — мысленный удар по губам. — То есть… — он смягчился, — нужно медленнее, и чтобы формула соответствовала движению поворота кисти. А ты вращаешь само предплечье… Он показал, как правильно создавать заклинание, и морская свинка обратилась в цесарку. Дрожащей, будто бы скованной рукой Женевьева попробовала превратить ее обратно. — Спираль должна быть шире, — кисло поправлял Барти. — Да, еще шире, относительно руки кончик палочки должен откланоться почти на шестьдесят градусов. Блин, ну еще немного сдвинь! Бездумно Барти взял ее за запястье и поставил одеревеневшую кисть в правильное положение. — Вот так. Несколько секунд ничего не происходило, будто человека на стуле подменили каменным изваянием. Рука застыла в воздухе, перестав даже дрожать. — Эй, — встревожился Барти. Он нагнулся к столу и посмотрел в округлившиеся глаза, полные слез. — Эй, ты чего… Женевьева четко произнесла длинное заклинание, повернув руку, как надо, и цесарке вернулся облик морской свинки. После прерывистого вдоха палочка выпала из руки, и о темную столешницу разбилась маленькая искристая слеза. — Мне нужно вернуть это профессору МакГонагалл, — прошептала Женевьева и ушла вместе с клеткой. Прозрачная капля на столе заставляла Барти пялиться на себя целую минуту. Прошедшие пять прокручивались в его голове как пленка, снова и снова, и он внимательно выискавал в кадрах то, что привело к негативному исходу. Неужели он был слишком груб? Он ведь старался не показывать это, даже проявил участие. С Джинкс это помогло тогда, давным давно. «А может» — похолодел Барти. — «А может, я настолько страшный, что ей стало противно, когда я до нее дотронулся? Надо было утром помыть голову, моя челка просто ужасна» — он посмотрел на свое отражение в темном окне и коснулся засалившейся челки. — «Нет, этого не может быть. Я точно не меньше шести, Забини бы не стала целоваться абы с кем, и Пандора сказала, что нос ничего. Наверное, раньше я вел себя настолько ублюдочно, что она просто испугалась. Блять.» Он взялся за виски и сжал волосы до боли в корнях. «Сколько можно лажать?» — злился он на себя. — Что у вас там произошло? — спросила Пандора, когда он вернулся к ней в кресло. — Ничего, — покривил душой Барти. — Заклинание получилось, она пошла сдавать клетку обратно. — А что ты так долго там сидел тогда? — Задумался. — Ну да, — хмыкнула Пандора. — Забываю, что ты так умеешь. — Барти пригрозил ей костяшками пальцев. — Я про то, что ты, бывает, смотришь в одну точку и ничего вокруг не замечаешь. Насчет зелья… Обсуждение лилось рекой до ночи. Гостиная опустела, и сидеть в одном кресле больше не было нужды, но им было слишком лень рассаживаться. Вдвоем было так тепло, и затекшие тела так привыкли к кривости, что вставать не хотелось ни-ко-гда. — Пандора, — зевнул Барти, почти заснувший, но держащий на краю сознания пункт о том, что еще нужно помыть голову. — Что, — Пандора пристроилась ухом между его грудью и подмышкой и тоже почти спала. — А почему ты никогда не рассказываешь о своих родителях? Время для вопроса казалось ему подходящим: вокруг ни души, только камин трещит, они достаточно разговорились, чтобы перейти к вопросу чуть более личному, чем предыдущие, и Пандора в нормальном настроении. А это интересовало Барти уже давно — ей он жаловался на своих родителей, это было неотъемлимой частью их болтовни, и он каждый раз надеялся, что Пандора тоже что-нибудь расскажет, поделится бедой. Но она молчала и молчала. А раз гора не идет... — Да я их не помню.Монолог Пандоры
Я родилась в Перу. Не знаю, где точно, да и неважно. Мои мама и папа — ликвидаторы проклятий, они переехали в Перу на рабочий сезон, в течение которого мама забеременела и не смогла вернуться обратно. Трансгрессия и Летучий порох очень опасны для беременных, если вы не знали. Ну, а потом я появилась на свет, и через год меня рискнули протащить через Сеть в Лондон. Они вдвоем вернулись, а я попада туда впервые. Мой папа из семьи Олливандеров. Гаррик Олливандер, мастер волшебных палочек — его дядя. А моя мама из приюта, куда попадают дети волшебников. Она не рассказывала папиным родственникам, куда подевались ее родители и остальная семья, поэтому я тоже этого не знаю. Они не очень-то хорошо к ней относятся, говорят одни гадости. Мама познакомилась с папой в школе. По словам тети, это она заманила папу заниматься таким опасным делом, ликвидацией проклятий, хотя мне кажется, он сам не глупый. Как можно не понять, что проклятия опасны? В общем, они пробыли со мной в Лондоне меньше месяца и вернулись обратно в Перу, а я осталась с тетей. Потом с другой тетей. Потом с бабушкой и дедушкой. Потом опять с тетей, со второй. Потом меня отдали еще каким-то дальним родственникам, у них в доме пахло кабачками. А мама с папой что-то не возвращались. Такое и раньше было, что их подолгу не было. Они могли не приезжать по полтора года, а то и больше, ну, мне так рассказывали, но тогда они писали письма, если останавливались отдохнуть в городе. Папа писал об их страшных приключениях и присылал движущиеся фотографии, где он стоял один (наверное, мама фотографировала) и махал рукой на фоне джунглей. Мама оставляла несколько строчек в конце, где спрашивала обо мне. Так и было вначале этого их отъезда, но через девять месяцев почта перестала приходить. Последнее письмо ничем не отличалось от предыдущих, я читала его, когда выросла. Папа говорил там, что исследования завершены на пятьдесят один процент. Меня перебрасывали из дома в дом, как горячий уголек, и постоянно припоминали, какие мои родители безответственные. Что моя мама хитрая авантюристка, а папа — рогатая голова, нашедшая пастушку. Меня обзывали редко, только те, у кого пахло кабачками и самая первая тетя, к которой меня редко сбагривали. «Пандора», олицетворение бед. Они считают, мама меня нагуляла и наврала папе, чтобы он от нее никогда не ушел. Говорят, сдайте ее в тот приют, откуда пришла та шаболда. Обидно, вообще-то. Читать и писать меня особо не учили, только бабушка немного пыталась. У нее дома осталось много детских книжек с большими буквами и картинками, я очень любила их рассматривать. Меня притягивала информация, которую можно извлечь из какой-то обычной на вид плоской картонки, на улицу меня одну почти не отпускали, а гулять со мной никто не хотел. Играть одной тоже скучно, кузины и кузены по наставлению старших меня избегали. Поэтому я изучучала окружающий мир единственным доступным мне способом — через книги. Тихо и спокойно, лишь бы не приставали. Детские сказочки быстро надоели, лет в семь я стащила учебник истории магии и успела прочитать четыре главы, прежде чем его с руганью забрали. Боялись, что испорчу своими грязными беспризорными ручками. Зато в день рождения бабушка подарила мне экземпляр истории магии для детей, и я прочла его за несколько дней. Это был мой первый подарок на день рождения, до этого я и не знала, что их празднуют. Празниками я считала только Рождество и Пасху, это слово значило для меня не веселье, а то, что я еду к дедушке Гаррику. Дедушка Гаррик никогда не был женат и детей у него нет. Сидит в своем Косом Переулке, создает видимость идеальной мишени на переброс лишнего рта подальше от праздничного стола. Я бывала у него дважды в год, потому что он ведь очень занятой человек, и мастерская у него очень хрупкая. Но в Рождество и Пасху он соглашался на маленькое исключение. Лишь бы не приставали. Помню, как каждый раз выходила из камина вся в золе, а он говорил, что можно отряхиваться на пол, все равно он весь в стружке. Везде пахло этой стружкой, не только в мастерской, хотя там запах пропитывает с ног до головы, будто ты уже тоже дерево. Все это было на втором этаже, на первом — магазин, украшеный венками к Рождеству, и штабеля волшебных палочек. Туда спускаться нельзя, но мне и второго этажа хватало: там целый шкаф всяких учебников, и на каминной полке еловая лапа в вазе, остаток от елки, из которой сделали несколько палочек. Иногда на ней висел бантик, синий. Дедушка Гаррик, как и мой папа, учился на Рейвенкло. Мама была на Гриффиндоре, он сказал. Днем он работал, я читала его книжки. Вечером мы ходили в кафе Флориана Фортескью, это был своего рода мне подарок. Дедушка бы провел за работой и выходные, но раз соглашался присматривать за мной, считал, что совсем без праздника я оставаться не должна. Всем положено. Мороженое у Фортескью очень вкусное, если вы не знали, самая лучшая еда, которую когда-либо можете попробовать. На Пасху дом не украшался и в кафе мы не ходили, но я от этого стльно не грустила. Хотя от мороженого бы не отказалась. Но клянчить стыдно, я ведь и так навязаная гостья. Когда мне исполнилось десять лет, мои умственные способности сочли достаточными, чтобы не разгромить магазин и мастерскую, поэтому тети, бабушки и все остальные «многодетные» собрали вещи, которые с натяжкой можно отнести к категории «вещи этой», и отправили в простаивающий дом Косого переулка. В этот раз навсегда. А мне и лучше без них. Места на втором этаже было даже не разбежаться. Мастерская, кухня на полтора квадратных ярда без учета тумбочек, ванная с туалетом и «комната», то есть гостиная, кабинет, библиотека и спальня дедушки. Спать я там не могла, понятное дело, и мне обустроили мансарду. Целый этаж под личное пользование! Настоящая роскошь! У меня появилось все, о чем только можно мечтать. Кровать. Деревянная, а не на пружинах! И рядом с ней тумбочка, в ней открывается дверца и там внутри две полки. Складывать туда поначалу было нечего, поэтому я представляла, что это дом для фей или гномов с высшим образованием, что вот я закрою дверцу, а они начнут бродить по двум этажам, обставленным лучшей фейской или гномовской мебелью, едят мороженое и читают почту. Почта для меня была больной темой: я ждала каждую сову с распростертыми объятиями, а потом жутко обижалась на нее, потому что она не от родителей. Еще в комнате есть шкаф с двойными скрипучими дверцами, куда я могу залезть целиком и представить, что я сама фея или гном. Во время ливней и грозы я прячусь там, потому что на мансарде буря в сто раз слышнее, чем внизу, а это, если вы не знали, страшновато. Еще унесет меня вместе с моей комнатой в небеса, и поминай, как звали. Хотя, наверное, такое лихо поминать бы не стали, чтобы не вернулось. Пол в моей комнате деревянный, темный, каждую неделю я мыла его до блеска. В своей комнате, в ванной, кухне, чуть-чуть в «комнате», не залезая в места, где нельзя ничего переставлять. На первом этаже дедушка мыл сам с помощью волшебства. Он бы и наверху это делал, но ему было слишком некогда, а мне надо «учиться труду». Будто я и так не знаю! У этих кабачковых мыла до тех пор, пока отражение не появлялось, и даже так там попахивало. Как вы поняли, у дедушки мне понравилось больше всего, но в каждой бочке меда обязательно найдется ложка дегтя. Дедушка Гаррик, как престарелый человек, придерживается престарелых нравов и моралей. Ему моя мама тоже не шибко нравится, и он очень не хочет, чтобы я стала такой же «распущенной» и «бесшабашной». Никаких брюк и волосы нельзя стричь, всегда «большое спасибо» и «рада стараться», поменьше жалоб и недовольных лиц. Раз у Пандоры плохое имя, она должна компенсировать это хорошим поведением. И умом. За год до первого курса я прочитала столько книг, что сбилась со счета. Я знала все: как колдовать, как варить, даже как летать. Без практики, конечно, это пустые слова, но в школе я схватывала все куда быстрее остальных. У меня даже появились завистники, и я страшно этим гордилась. Вот, посмотрите! Ничейная Пандора что-то да может, она не просто так сидела на вашей шее! Посмотрите же! Но никто не смотрел. Я все ждала совы. Или даже попугая, вряд ли ведь в Перу есть совы. Сейчас уже не сильно жду, хотя сердце слабо екает, когда мне что-то приходит. Думаю, мои родители застряли в таком месте, откуда нельзя отправить письмо. В какой-нибудь инковской гробнице, где остановилось время и нужно решить тысячу сто сложных головоломок, чтобы оно снова пошло. Надеюсь, они это сделают до того, как я стану старухой. Смотреть на молодых маму и папу, когда ты сама при смерти, наверное, странновато. Хотя они и я втроем странные изначально, так что какая разница? Уж лучше увидеть их так, чем вообще не увидеть. В Хогвартсе было непривычно настолько, насколько это можно вообразить. Столько людей вокруг, и все моего возраста или немного старше. Многие смотрели на мои длинные волосы, просили потрогать, а я что? Я «большое спасибо» и «рада стараться», что же еще? Я хорошая девочка. Очень пыталась ей быть. Иногда из меня все-таки вырывалось чудовище, от которого дедушку хватил бы сердечный приступ. Меня не пугало все происходящее: высокие потолки, двигающиеся лестницы, количество людей и голосов. Да, я привыкла к своей тихой жизни на чердаке в маленьком доме, но здесь пилить меня некому, так что грех не исследовать все. Быстрее всего я подружилась с Джинджер. В нашей спальне две двухъярусные кровати: одна на два места, а за ширмой другая, на три места. Я заняла ту, что на три, там внизу как бы две кровати стоят, а третья поперек них сверху. Рядом со мной поселилась Джинджер. Она из довольно обеспеченной семьи, то есть, нужды в лишнем мороженом не испытывает, но, как говорится, у всех свои проблемы. У Джинджер, вот, нет одной голени. Дело в ее брате-близнеце, он на Гриффиндоре. Когда они родились, у них было три голени на двоих, а бедра — четыре. Почему-то целители решили отдать дефицитную голень Биллу, а Джинджер в три года поставить протез. Такая металлическая палка, она постукивает во время ходьбы даже через туфлю и сильно натирает ей колено. Да уж, не хотела бы я поменяться с ней своей проблемой. Мои-то родители вернутся, а ее нога навсегда у брата. Джинджер никогда не надевает юбки, понятно почему. Меня это повергло в приятный шок: наконец-то я увидела своими глазами, что штаны не только мальчики могут носить! У меня своих брюк тогда не было, но Джинджер давала мне поносить свои. Очень мне с ней нравится дружить. Она хоть и немного колючая, и иногда вредная, но если с ней близко общаеться, она втягивает свои колючки и дает себя погладить. В детстве я почти никого не трогала и никого не обнимала, а меня и подавно, поэтому я прилепилась к ней банным листом и держалась, пока у нее не сдавали нервы. Здорово трогать других людей, если вы не знали, от этого становишься очень счастливым. Я трогала ее и немного Виолетту, щипалась, тыкалась, обнималась, лезла в кровать чтобы пошептаться перед сном, просила себя расчесать и заплести, хоть и прекрасно сама с этим управлялась. Все на свете. И когда мне не отказывали, не было человека на земле счастливее. Со временем влияние дедушки (и тем более остальных Олливандеров) снижалось, и я пробовала делать то, что хотелось мне, а не то, что мне сказали делать. Ведь они сказали и забыли, а я тут, вообще-то, все еще существую. Им ведь все равно, чем я буду заниматься, и если им будет казаться, что я в рамках олливандеровского контроля, ничего не случится. Ну, я и начала. Общалась с одноклассниками-мальчиками, хотя мне строго наказали держаться от них подальше, и потешалась над ними, подражая Джинджер. Делала всякие забавные вещи, жила, но делала это тихо и почти что незаметно. Лишь бы не приставали. В мальчиках не оказалось ничего такого кошмарного, некоторые из них были даже не слишком противными, и я допускала их в список тех, кого можно потыкать и обнять, о, Мерлин. Тем, кто открывается мне, приятно открыться тоже. И Винни с Джоном, две скромные скорлупки, несмотря на свои доброту и дружелюбие, уступили в открытости Барти. Барти не заткнуть. Он сам считает себя неразговорчивым, но на деле он такой болтун, каких еще поискать. Когда я появляюсь в поле его зрения, его рот раскрывается и не закрывается до тех пор, пока я не уйду, или не начнется обед или урок. Поесть и поучиться он тоже любит. Так было не всегда, сначала мы не очень общались, только по учебе — нужно ведь поддерживать соперника на своем уровне, чтобы было интереснее с ним соревноваться. Но с Барти оказалось интересно не только соревноваться, он сам по себе оказался очень интересный. Хоть и не без своих проблем. Самое лучшее в нем это то, что он не пристает с расспросами, которые я не люблю, а говорит только о том, что интересно мне или нам обоим (ну или жалуется, но я уже привыкла его выслушивать). Он знает, что нравится мне, а я — что нравится ему, мы идеально друг друга дополняем. Как ключ и замок из разных серий, которые по таинственной причине подходят друг другу. На все мои причуды он кивает, будто так и надо, а потом перенимает их и делает наш ключево-замочный канал еще более глубоким и извилистым. Таким, что ключ когда-нибудь может застрять и не выйти. Оно и хорошо. С ним я чувтствую себя, как с настоящим братом. Барти так тонко чувствует меня, что может догадаться, что я хочу сказать или где нахожусь, о чем думаю, о чем мечтаю. Он подарил мне книгу, на первый взгляд бесполезную, но которай, как оказалось, мне так не хватало. Будто бы подарил мне последний кусочек паззла от меня самой, вдохнул в Пандорин ящик смысл существовать, да такой, с которым время до решения тысяча сотой загадки пролетит незаметно. Конечно, Барти не тот, с кем я бы хотела прождать это время. Я бы сошла с ума, если бы нам, таким похожим, пришлось пожениться! Я просматриваю старые письма папы и его фотографии, чудного и с косичками с бусинами, покрашенными инковскими пигментами, и мечтаю, что такой же не от мира сего человек встретится на моем пути, и мы вместе отправимся исследовать какой нибудь край света. Куда-нибудь подальше от душного Косого переулка, кабачкового дома и моей прошлой жизни.