To Crouch [К Краучу/Пресмыкаться]

Воодушевлению и радости Барти не было предела. Приближались пасхальные каникулы, и от его матери пришло письмо, в котором ему позволяли остаться в Хогвартсе до лета. Отец погряз в работе — министерство готовило большой законопроект, а его мать собиралась отправиться в Глазго к бабушке Барти, заболевшей драконьей оспой, и ему там точно будет нечего делать. — Эй, старина! — подскочил Барти к Уолту в гостиной. — Хорошие новости: я наконец-то остаюсь на каникулы в замке! — Да? — Уолт, игравший с Винни в шахматы (безбожно ему проигрывая), поник. — А я вот уезжаю. — Ты серьезно? Барти потеснил его в кресле. На душе заскребли кошки. Ну какие могут быть школьные каникулы без Уолта? Он ведь столько всего успел придумать! Да и Уолт, проводивший многие каникулы здесь, был мастером развлечений. — Серьезнее некуда, — Уолт все пытался спасти своего короля от града ударов. — Моя кузина выходит замуж за какого-то Фойерверкуса, всем скопом едем к ней на свадьбу. — С такой фамилией грех не основать фейерверковый бизнес, — заметил Винни, ставя Уолту шах. — Я тоже, кстати говоря, уезжаю. — Обязательно подам ей идею, — скрипя зубами, Уолт отодвинулся на одну клетку. — Там даже Кортни будет, моя сестра-маггла. Смогу здорово перетереть с ней за всякое, она ведь очень умная. Он выразительно посмотрел на Барти, но тот уже искал глазами Пандору. Пандора почти сразу нашлась у статуи Ровены Рейвенкло, она разговаривала с какой-то младшекурсницей. Барти бросился к ней, по пути сворачивая стулья и распихивая людей. Вблизи от цели он взбудораженно махнул руками: — Я наконец-то остаюсь на каникулы в Хогвартсе, представляешь? — О, — Пандора скорчила рожицу и отправила девочку восвояси, положив руку ей на голову и развернув на сто восемьдесят градусов. — А я, как назло, уезжаю. Дедушка на Пасху собирается за материалами для палочек, я буду должна присмотреть за закрытой лавкой и отдать несколько палочек, заказанных заранее. У Барти опустились руки. — Вы издеваетесь надо мной? — и тут же поднялись, вцепляясь в волосы. Он крутанулся на пятках. — Прости, — развела своими руками Пандора. В течение двух недель до старта каникул Барти выяснил, что остаются только Дэвид и Виолетта, с которыми толком не повеселишься — они ведь почти не общаются. Слизеринцы тоже поразъедутся. Краем уха Барти слышал, что будет Ашхен, потому что в ее семье не празднуют Пасху, однако хоть она и здоровалась с ним, он стеснялся подходить и заговаривать с ней из-за ссоры с Джоном. Джон был единственным, чьему отъезду Барти втайне радовался, ведь повторная попытка примирения в нем так и не созрела. «Ну ничего» — успокаивал он себя. — «Побуду один, так даже лучше. Я ведь никогда не видел замок пустым, наверняка завораживающее зрелище. Будет время многое обдумать». Он уже представлял, как займет всю территорию спальни, оккупирует лучшие столы в библиотеке или вынесет книги на берег озера, зазеленевший от травы. Смотреть, как все собирают вещи, и при этом самому ничего не делать, было очень непривычно. В последние дни коридоры наводнились толпами школьников, разыскивающих потерянные предметы, и Барти старался почаще выходить из башни, чтобы позже контраст с опустевшим замком чувствовался сильнее. В день всеобщего отъезда Барти проводил друзей до станции Хогсмида. По дороге он слушал их «очень скучные планы» на каникулы и планировал дела на остаток вечера. Обняв Пандору и зверски похлопав по спине Уолта, Барти в восторге ушел с пустого перрона и заглянул в такое же пустое «Сладкое королество», чтобы обновить запасы сладостей. Погода стояла теплая и чудесная, по возвращении в школу в кармане не звенело ни кната — потрачено все, что выделялось до конца года. Но жизнь все равно казалась ему прекрасной. В полной тишине он разгреб вещи под своей кроватью и сложил их заново, уже аккуратнее и согласно интуитивному порядку. Не верилось, что этот подарок судьбы продлится целых две недели. Теперь в комнате можно делать абсолютно все, хоть стоять на голове, и никто ничего ему не скажет. Выпрямившись, Барти заметил свое отражение в зеркале, висевшем на внутренней стороне шкафа, и подошел ближе. В поцарапанном квадрате отражалась его голова и половина торса. Он пристально вгляделся в свою кожу и потрогал несколько болезненных шишек. К его неудовлетворению на подбородке опять взошла светло-рыжеватая поросль: он брился вчера вечером, но волоски уже успели подвыползти наружу. «Если они так быстро растут, понятно, почему мой отец носит усы. Бритье отнимает столько времени!» — негодовал он. Пмедлив, Барти расстегнул рубашку и осмотрел свою грудь. Вокруг сосков заворачивались уже длинные волоски, но поле между ними пока что было голым. Барти вспомнил Винни, медленно обраставшего настоящим мехом, и еще представил, что скрывал под одеждой Регулус Блэк — не хотел бы он иметь такого богатства. Но, судя по лицу, его скоро ждала похожая участь. Слава богу, не черного цвета. Сзади громко и протяжно мяукнули, Барти подскочил на месте. На кровати Винни животом вверх разлеглась длинношерстная белая кошка, смотревшая на него во все глаза — словно это он вломился в ее комнату. — Что ты здесь делаешь, маленькая задница? — Барти играючи спикировал на нее. Когти немедленно напали на руку и расцарапали почти до крови. — Твоя хозяйка тоже осталась, или тебя забыли? Кошка урчала и била его задними лапами. — Ладно, иди отсюда , — Барти выставил ее за дверь и протер руку растопырником, оставшимся после лечения ожога Уолта. После этого он взялся за чтение книги об основах капитализма. Уолт обещал проработать свою сложную схему на каникулах и представить ее по приезде, но Барти тоже готовился, хотя большая часть его подготовки состояла в том, чтобы осознать, к чему именно он готовится. Переманить темных магов на свою сторону не получится, поэтому их нужно возглавить насильно — к этой старой мысли они приходили в самом начале. Возглавить и заставить действовать в своих интересах — звучало одновременно серьезно и недосягаемо: со своей армией они могли сделать, что угодно, но для того, чтобы заполучить ее, нужно обладать силой больше, чем у того, кто возглавляет их сейчас. Силой, умом и хитростью. Об этом было страшно думать. Поэтому он просто читал книги, заглушая мысли. С началом каникул время замедлилось так, что один день казался неделей. Как и планировал, Барти бродил по пустому замку, тихо напевая под нос, сидел допоздна в библиотеке или в лучшем кресле гостиной, поднимался с телескопом на крышу и спускался с едой к озеру. Ива, под которой он и его друзья любили сидеть раньше, повалилась от тяжелого снега, и из ее подгнившего ствола проросли новые ивинки. Между чтением и выполнением домашних заданий Барти рисовал в своем заканчивающемся блокноте каракули, сочинял кривые строчки и оставлял разного рода записи. 12.04.1976 Все так странно. Я потерялся в днях недели. Пасха скоро: ощущения праздника нет, но эти дни в сотни раз лучше, чем Рождество. Меня немного корежит, когда я вспоминаю о размолвке с мамой, но ничего она из-за мне не сделает. Сама виновата. Еще придет мириться летом. В Хогвартсе почти никого нет, но я не чувствую одиночества. Мне бы хотелось, чтобы это время не кончалось как можно дольше. Гул и пустота коридоров наполняют меня неведомой силой, от которой хочется бегать и кричать. То, что пришло тепло и птицы запели, выросла трава и появились эти мелкие белые цветы тоже улучшает настроение. Склон у Каменного круга весь в них. Я очень люблю весну. Хотел бы, чтобы весь год состоял только из нее. Когда она наступает, кажется, что скоро мир станет лучше и светлее, что впереди нас ждет что-то хорошее. Было бы здорово отразить это чем-то кроме этих глупых предложений, но я не умею ни рисовать, ни сочинять музыку, и другие мои наброски можно только сжечь. Я не создан для творчества, наверное. У меня иное предназначение. Кем я стану после выпуска? Вопрос остался без ответа.

***

Кошку не забыли — Женевьева и правда осталась в школе на каникулы. Барти игнорировал этот незначительный факт. Он уже извинился перед одноклассницей, и большего от него не требовалось, однако реакция на его извинение до сих пор мучила стыдом, который дарил только одно желание: провалиться сквозь землю. Попытки держаться от Женевьевы подальше не венчались успехом, они так или иначе сталкивались в башне. Или Барти подсознательно делал так, чтобы они столкнулись. На следующий день он снова решил отправиться к озеру. Находили тучи, предрекающие сырость и пару дней дождя, поэтому упускать возможность побыть на улице еще немного было бы кощунством. Хоть Барти и нравилась морось, и он мог посидеть где-нибудь под карнизом, неяркое небо и ветер, дующий в лицо, никогда не равнялись с дождем. Воображая себя героем романа, он спускался из комнаты с набитой всякой всячиной сумкой. Свет казался густым, молочным — возможно, дело в белых полупрозрачных занавесках их башне, колышущихся от сквозняка. Плечо отягощали книги, блокнот, три пера и чернильница — все, что нужно для хорошего времяпрепровождения. В гостиной он задержался, чтобы поправить съехавшую лямку, и неосознанно зафиксировал образ, сидящий у окна с какой-то книгой в руках. На ее коленях Женевьевы лежала белая кошка. Барти замер. Со стороны его поза могла показаться довольно пугающей: суровый взгляд исподлобья, сжатые кулаки и по-хищнечиски полусогнутая спина, но на самом деле он просто задумался, вернее, провалился в мысленную дырку, из которой всегда тяжеловато выбираться. Он стоял, сливаясь с гобеленом, и думал, думал, думал о том, почему у Женевьевы столько кошек, почему она поссорилась с Ванессой и почему у нее всегда такой изнеможденный вид. Почему она так застенчива и молчалива, что она читает, с кем она живет и общается? Пишет ли она кому-то письма? Он ничего не знал о ней, хотя они проучились вместе почти четыре года. Известно только то, что Геспер Старки, приходившаяся ей родственницей, умерла, когда они заканчивали первый курс — на всех коллекционных карточках изменилась дата жизни. Он посмотрел на Женевьеву внимательнее, будто от силы взгляда могло что-то проясниться. Прозреть не удалось, но отметилось, что ее лицо немного плоское, хотя его бока всегда скрыты волосами и неясно, какой оно ширины и формы. Ее нос тоже невыдающийся и маленький; Барти неосознанно потрогал свой, а потом губы. Губы Женевьевы были обычными, только немного бледными. Еще у них была отчетливая сердцеобразная галочка. Ее глаза были опущены, так как она читала книгу, но Барти помнил, что они немного закругленные и смотрят внешними уголками вниз, только ее веки четкие и не нависают, как у него. На ее щеках несколько веснушек, но на расстоянии Барти этого не видел. Зато он видел, что его восприятие ее внешности заметно отличается от того, каким было на первом курсе. Женевьева почувствовала на себе взгляд и подняла голову. Заметив Барти, она густо покраснела и спрятала лицо за книгой. Барти тоже покраснел. Мимикрируя под одного из рыцарей на гобелене, он стоял, неловко наблюдая, как она собирает вещи и покидает башню. Дверь скрипуче притворилась, но Барти не сдвинулся с места. Женевьева могла подумать, что он преследует ее, поэтому он немного поизмерял шагами пол рядом с гобеленом, дожидаясь, когда она отдалится на приличное расстояние. Его сердце почему-то оглушительно билось, ему это совершенно не нравилось. Он похлопал себя по горячей щеке и шикнул на рыцарей, потешавшихся над этим. У холодного озера все успокоится, и непонятное наваждение пройдет. Сквозь окно уже виделось, как там прохладно, и верхушки деревьев гнулись по ветру. Ступни покалывало, будто ковер в гостиной покрылся гвоздями. Барти не мог больше ждать, он вышел в коридор, но спустя пару поворотов впереди замаячила черная мантия впереди идущей Женевьевы. Барти подавил вздох. Она шла очень, очень медленно. Ему тоже пришлось замедлиться, чтобы его не заметили. Шаркали шаги, тянулись коридоры и спускались лестницы, а надежда на то, что Женевьева свернет с Бартиного пути, неумолимо таяла. Кажется, она тоже намеревалась выйти на улицу. Барти прикинул, куда ему идти, если она тоже пойдет к озеру — в запасе не так много мест, но два или три точно должны быть свободными. Касаясь пальцами стены, Женевьева свернула за угол, ведущий прочь от Главной лестницы. Барти, плетущийся не менее, чем в десяти ярдах от нее, умиротворенно кивнул чему-то своему, но его умиротворение исчезло вместе с громким хлопком, раздавшимся впереди. Барти сорвался на бег. У поворота он затормозил и выглянул из-за стены — на первый взгляд там не ждало ничего опасного. Из коридора никто не убегал. Женевьева лежала на полу, немного изогнувшись и ненормально выбросив руки, ее лицо полностью скрыли волосы. Она не шевелилась, и Барти, испугавшись, присел рядом с ней на корточки. — Эй, — дрожащая рука остановилась рядом ее плечом, не решаясь коснуться. — Ты меня слышишь? Ему не ответили. Горло сдавила паника, он оглянулся по сторонам. Нелюдимость замка обратилась против него — никто не мог прийти им на помощь. — Эй… — повторял Барти и в промежутке между окликами пытался услышать ее дыхание. Он был растерян, дезориентирован и на грани того, чтобы с криками убежать. — Что же делать… Рисковать и приводить Женевьеву в чувство заклинаниями было опасно. Если что-то сработает не так, вся вина ляжет на него. «Был бы тут Винни с его ручищами» — думал Барти, ватной рукой переворачивая одноклассницу на спину, — «он бы отнес ее в Больничное крыло, а там уже с ней разберутся». Лицо Женевьевы было мертвенно-бледным, и ребра Барти заныли от страха еще сильнее. Она умирает? В его руках чужая жизнь, ему нельзя медлить! Волна адреналина придала ему сил, и он попытался поднять ее за плечи. Они были на пятом этаже — до лазарета не так далеко, и если обхватить ее руками, как-нибудь дотащится… Вес был небольшим, но ощутимым для Барти. Передвигаясь мелкими шажками, он протащил Женевьеву до ближайшей лестницы и остановился, лихорадочно соображая, как поступить здесь. Внизу промелькнула чья-то мантия, и Барти, уложив бесчувственное тело у стены, побежал вниз. — Люпин! — узнал он бритую голову. — Люпин, остановись! Староста Гриффиндора неспешно оглянулся. Если честно, выглядел он ненамного лучше Женевьевы, и Барти посетило ироничное подозрение: похоже, Хогвартс посетила какая-то неизвестная эпидемия, высасывающая из людей жизненные силы. — Крауч? — Люпин нахмурился. — Что тебе нужно? — Моя одноклассница упала в обморок, мне нужна чья-то помощь, — с каждым произнесенным словом Барти все четче понимал, что Люпин ни капли ему не верит. Дурная репутация, что поделать. — Я здесь ни при чем: она со второго или третьего курса чем-то болеет… В медовых глазах Люпина отразилось нечто вроде понимания, и в следующую секунду он выразил готовность действовать: — И где она? — Может, лучше позовешь профессора? — засомневался Барти. — Она наверху этой лестницы. Я могу подождать там. — Больничное крыло совсем рядом, будет быстрее отнести ее самим, — Люпин скорым шагом обогнул Барти, его серая потертая мантия всколыхивалась от резкого движения. На ходу он несколько раз покрутил левым плечом, будто его сводило. — Откуда ты знаешь, что оно рядом? — не унимался Барти. Наверху лестницы Люпин трансфигурировал чей-то бюст в носилки, и вдвоем они аккуратно переложили туда Женевьева. — Я же староста, оттуда и знаю, — осуждающе посмотрел на него Люпин. — На счет три вместе левитируем, ни в коем случае не опускай палочку. — Я не идиот, — огрызнулся Барти, подбирая вельветовую сумку Женевьевы. — Откуда я знаю, что нет? — оскалился Люпин. Не будь между ними носилок с беспомощным телом, Барти бы ему врезал. Больничное крыло оказалось в пяти минутах ходьбы от них. Пяткой Люпин открыл створку двойной двери и спиной вошел внутрь. В глаза Барти ударил яркий свет, заливавший палату, он прищурился. — Мадам Помфри! — позвал Люпин через плечо. От значка старосты отбликовал луч, и Барти зажмурился насовсем. — Да, дорогой? — отозвалась целительница из своего кабинета. — Ты рановато, что-то случилось? Люпин скорчил гримасу и проорал ей: — Здесь девочка в обмороке! — Великий Мерлин… Мадам Помфри быстро выскочила из своего кабинета и просеменила к ним, с ее помощью Женевьеву переложили на больничную кровать. Пока над ней причитали и проделывали какие-то махинации волшебной палочкой, Люпин прошмыгнул в целительский кабинет и взял склянку с каким-то перламутровым зельем. — До свидания, — улыбчиво попрощался он с целительницей и показал Барти, не спускающему с него глаз, средний палец. — До свидания, дорогой… — не отвлекаясь, пробормотала мадам Помфри, и Барти вернулся к созерцанию ее работы. — А вы, полагаю, были свидетелем случившегося? Барти пересказал все, как было, вставляя также свои прошлые заметки о состоянии Женевьевы. Целительница пасмурнела, как и небо за окном, ахала и бормотала что-то вроде: — Я же говорила ей… Это же не шутки… — А в чем, собственно, дело? — спросил Барти, развязав язык посвободнее. — А вас это не касается, — осадила его она. — Ваши проблемы я ведь не обсуждала с другими учениками, так что тоже войдите в положение. Идите. Барти сконфузился так, что язык связался в морской узел и даже не дал попрощаться. Когда он возвращался в башню, в оконные стекла били косые капли дождя. Кресло, где сидела Женевьева, теперь занимала ее кошка. Он поднял ее и положил себе на колени, погружаясь в синюю кресленную мякоть, но кошка не стала терпеть такой наглости и протрусила из башни с каким-то вышедшим семикурсником. Где-то в углу тихо играло радио, последний сингл Ангеллы Д’Амико. Барти пялился в пустой камин, думая о всяких глупостях, навроде того, сохранило ли это кресло память о сидевшей там Женевьеве. Почему она сидела именно здесь? Он выдумывал причины, по которым она могла размолвиться с Винни и Ванессой, украшал ее личность всякими деталями, которые ему нравились. Может, она и не вампир, но что-то интересное должно в ней присутствовать. Нос втянул воздух, и показалось, что здесь пахнет чем-то сладким и знакомым; по животу разлилось тепло. Принюхавшись лучше, Барти понял, что это пахнет от него — в последний раз в душе он вылил на себя все остатки из банки женского шампуня, который пришел ему осенью. Барти открыл одну из своих книг, но глаза бесплотно бегали по строчкам одной и той же страницы. В голове крутили представление о том, как он будет сидеть рядом с белой кроватью, когда Женевьева проснется, будто сказочная принцесса, и он расскажет ей о своем подвиге, к которому Люпин совсем не причастен. И она опять засмущается, а он скажет, что это пустяки и что он может сделать и не такое. А потом, когда ее выпишут, они пойдут к озеру, и ему, наконец, обо всем-всем расскажут. Впервые часы бессоницы радовали Барти, а не досаждали. Половину ночи он пролежал на боку, по-дурацки улыбаясь и стискивая подушку обеими руками. Непонятно, откуда на него это свалилось, но и разбираться в этом не хотелось. Размалевав мир розовыми красками, он намеренно закрывал глаза на несопоставляемые с его критериями черты, такие как плохая успеваемость и все остальное, не совпадающее с идеальной картинкой. Может, оно и совпадет, зачем загадывать заранее? На следующий день он достал лучшую плитку шоколада, которую собирался смолоть в одиночку, и взял курс на Больничное крыло. Навещать Женевьеву было некому — Виолетта и Дэвид, которым Барти рассказал о произошедшем, после завтрака отправились на квиддичное поле, чем Барти немедленно воспользовался. Его скулы болели от улыбки, не сходящей до самых дверей в лазарет, а ведь он так редко улыбался не через силу. Палата была пустой за исключением одной кровати, к которой он и подошел. Женевьева все еще спала, либо притворялась спящей. На ее груди обложкой вверх лежала раскрытая книга. Укладывая подарок на прикроватную тумбочку, Барти склонился и прочитал название: «Сердце дракона». Он читал его в десять лет — это был немного наивный приключенческий роман о сбежавшей из замка принцессе, которая угодила в лапы доброго, но язвительного дракона. «Да» — ни с того ни с сего щеки у Барти запылали, — «Да, она идеальна. Полная противоположность Пандоры. И очень мило спит.» Он ушел, не дождавшись ее пробуждения — было бы прекраснее, если бы она обнаружила подношение, начала гадать, от кого оно, и подумала о нем. Барти так замечтался, что не замечал ничего перед собой и несколько раз прошел через привидений. — Смотри вперед, — посоветовала Серая Дама на седьмом этаже. — И вам хорошего дня, — улыбнулся ей Барти. Двадцать восемь часов до следующего похода в Больничное крыло он повторно в деталях продумывал предстоящую встречу, свои слова и дальнейший ход событий. Во всех красках и мельчайших движениях виделось, как он будет показывать ей заклинания, помогать в учебе и спасать от обмороков: как ни посмотри — большой сильный дракон, спустившийся с небес. И раз они оба — герои наивного детского романа, конец у них тоже обязательно будет хорошим. Не как у Мириам и всех ее почивших ухажеров. Повторение случая, идентичного с Джинкс, было недопустимо. Барти пришел в Больничное крыло следующим вечером. Что бы ни случилось с Женевьевой, ее уже должны были вылечить и выписать, поэтому его посетило легкое беспокойство. За окнами было темно, в палате горел белый свет. Занято две кровати, одну закрывала ширма и за ней негромко переговаривались. Когда Барти подошел к кровати Женевьевы, подростки за ширмой взорвались смехом. Барти подкатил глаза: в отличие от некоторых, кое-кому здесь реально плохо! Женевьева снова лежала с закрытыми глазами, при ней лежала та же книга. Ее веки слегка подрагивали. Барти крепко вцепился пальцами в свое предплечье и посмотрел на тумбочку. Подношение осталось нетронутым. «Понятно» — кровь отхлынула от его лица. — «Понятно, она меня ненавидит». В безмолвном страдании Барти исходил замок вдоль и поперек, пока все-таки не вернулся в комнату и не хлопнул дверцей шкафа так, что она снова с грохотом отлетела. Ну вот, как всегда! Стоило о чем-то подумать, как все мечты сразу разбивают! Почему она так к нему относится? «Я ведь теперь не такой» — Барти яростно желал вернуться в прошлое и вправить себе мозги. — «Теперь я покажу, какой я на самом деле!» Душ, который он принял тем вечером, мог равняться по температуре с драконовым дыханием. С Джинкс он мог смириться, но мечты о трансфигурации и спасении от обмороков были слишком сладкими, чтобы так скоро с ними прощаться. Полный решимости стоять на своем до конца, в четвертый и последний раз Барти пошел в лазарет утром, как только проснулся. Он не сильно задержался около кровати, точно такой же, как и вчера и позавчера, и не заметил полупустую тарелку овсянки на тумбочке, где лежала и немного надкусанная шоколадка. Он сразу пошел в кабинет мадам Помфри. — Здравствуйте, — заглянула его голова. — Доброе утро, — целительница посмотрела на него поверх очков. За этот год на ее лице появилось несколько пигментных пятен. — Вас что-то беспокоит? — Нет, — он кисло кивнул и вошел в кабинет с низким потолком, до которого почти касался макушкой. — Но мою подругу, по-видимому, да. Каждый раз, когда я прихожу, она почему-то спит. Мадам Помфри еле заметно приулыбнулась. — Необычное стечение обстоятельств — при мне мисс Старки всегда читает. — Почему ее до сих пор не выписали? Барти сел на стул, приставленный к столу боком и твердо воззрился на женщину, сложившую подморщинившиеся руки на столе. — Я переживаю, — продолжал он, и его рука активно помогала ему говорить. — Это какая-то неизлечимая болезнь?.. — Мистер Крауч, — лакончино остановила его мадам Помфри и пододвинула вазочку с мятными леденцами. — Успокойтесь пожалуйста. — Не нужны мне ваши леденцы, —отодвинул он вазочку обратно. — Скажите, что происходит! Он вдруг почувствовал себя очень взрослым и важным. Как его отец. Мадам Помфри молчала, и Барти точно видел, как ей едва удается справиться с раздражением. Но явно ощущалось — еще немного, и ему наконец-то откроют загадочную тайну, мучившую его уже несколько лет. Стоит только чуть-чуть поднажать… — Мистер Крауч, — издалека начала мадам Помфри. — Вы, возможно, не замечали, но девочкам приходится прикладывать очень много усилий, чтобы соответствовать вашим представлениям о красоте. — И что? — сморозил Барти, и мадам Помфри посмотрела на него хуже, чем василиск. — Некоторые из них прикладывают чересчур много усилий, — с нажимом намекала она. — Мисс Старки не впервые здесь. — Почему? — Потому что она ничего не ест, — сдалась целительница. — С ней невозможно разговаривать, это какое-то сумасшествие. Я не хочу выпускать ее, пока она не наберет несколько фунтов, но она все равно находит способы их терять. Раз уж вы так о ней печетесь, может, поговорите с ней об этом? — Э-э-э… — протянул Барти и взял леденец. — Я не знаю, что и говорить… — Я не сомневалась, — мадам Помфри все-таки подкатила глаза и встала из-за стола. — Но спасибо вам за шоколад. Может, я смогу уговорить ее его съесть… Она начала копаться в каких-то ящиках с карточками, и Барти покинул кабинет. Кровать за сдвинутой ширмой пустовала. Женевьева полулежала, спрятавшись за каким-то журналом, и Барти не смог заставить себя подойти к ней. Обрушившаяся на него правда сломала все представления о мире. «Как ей такая хрень в голову пришла?» — думал он, спускаясь во двор. От дождя остались только лужи и озоновая свежесть. «Конечно, она ничего не понимает в трансфигурации — понятно почему!» — он перебирал все свои походы в Большой зал и не мог вспомнить, чтобы видел ее за полноценным поглощением пищи. «Я бы уже умер» — он с наслаждением вгрызся в бутерброд, захваченный во время завтрака. — «Это невозможно, не есть. Даже если кто-то считает кого-то недостойным еды, его лучше заколдовать, чем к нему прислушиваться. Так-то.» Прогулка Написал тебе я ночью, Потом, как мог, бежал, Прокрался по подворью, У двери твеой встал. Вокруг озера пошли мы, Очутились под дождем, И все перевернулось В тяжелом сне моем. Визитное время вышло И мы ушли назад, Притворились мертвецами, Чтобы закричать. Я поцелую тебя в воде, И запоют твои сухие губы, Вспомню я в момент, Как слиты наши судьбы. Пойдем со мной гулять.