Sky in his eyes

У Нормана множество шрамов. Уродливых, зарубцованных, до сих пор больно саднящих. Он наизусть помнил, где находится каждый, помнил, в какой момент они появились, но не мог прикоснуться ни к одному из них. Потому что до души руками не добраться. Самый первый шрам появился, когда он узнал правду об их приюте. Тогда по сердцу будто бы прошлось острое лезвие, и после на нём осталась кровоточащая рана. Со временем она затянулась, но на её месте остался болезненный шрам. С того момента прошло уже много лет, но он всё равно иногда давал о себе знать. Особенно в те редкие мгновенья, когда Норман, сидя один в комнате, вспоминал времена, проведённые в Благодатном доме. Второй он получил в день, когда его отправили на Лямбду. Тогда, видя слёзы Эммы и крепко прижимая её к себе, он чувствовал, как на сердце прорезалась новая рана. Она была больше и глубже предыдущей, и кровоточила намного дольше. Наверное, она не затянулась и по сей день. Потому что периодически он всё равно ощущал, как она раскрывалась, и из неё ручьями вытекала кровь, заполняя внутренности. В такие дни он старался особо не показываться другим на глаза. Просто сидел один в комнате, обхватив плечи руками, и беззвучно рыдал, пока не приходила Эмма и не успокаивала его. Эмма… Наверное, самый главный и самый болезненный шрам, который он когда-либо получал, был связан именно с ней. Потому что он напоминал о себе каждый день. Когда Норман смотрел на Эмму, когда слышал её звонкий заливистый смех, когда перебирал её рыжие кудри. Он видел её, живую и счастливую, и никак не мог отделаться от убивающего его осознания: она ничего не помнит. Взамен на их свободу Эмма отдала собственную память. И Норман не знал, что делало ему больнее: то, что они искали её целых два года, или то, что теперь им приходилось восстанавливать отношения с ней по крупицам. Однако, как ни странно, именно Эмма помогала ему справиться с прошлыми травмами. Именно она приходила к нему, когда он чувствовал себя отвратительно, именно она обнимала его, крепко прижимала к себе и утешала. Она гладила его по голове, совсем как мама в детстве, улыбалась светло и нежно-нежно и говорила, что всё обязательно будет хорошо. И Норман верил ей. Потому что Эмма, его самая любимая и солнечная Эмма, никогда его не обманывала. А ещё в такие моменты он чувствовал, как у него внутри распускались цветы. Сотни, нет, тысячи летних, как она сама, ромашек. И боль ненадолго отступала, отпускала его, позволяя забыться и хотя бы ненадолго расслабиться. У Нормана множество шрамов. Уродливых, зарубцованных и до сих пор больно саднящих. А ещё у него есть Эмма. Яркая, солнечная и исцеляющая все душевные раны. И с ней никакие шрамы были ему не страшны, ведь он знал: она обязательно каждый из них излечит. Даже тот, что оставил ему Король демонов.