Смотрите позитивное кино, потому что жизнь и так страшная штука. А страшная она потому, что у тебя всего лишь одна попытка её не просрать. И не всем это удаётся.
Виктор Комаров
— Я ему и говорю, если будет продолжать бухать, то я от него уйду. — А он? Тома включает поворотник, выкручивает руль, направляя свою старую BMW во двор, продолжает: — А он мне, представляешь? Говорит: «Ну и вали». Весь день думаю: или судьба от беды отводит, или я так мало для него делаю, что он и секунды не подумал, отправил на все четыре стороны? Сокровище моё, скажи, неужели, я не заслужила того, чтобы мужики меня потерять боялись, чтобы на колени падали и просили остататься? — Глаза на мокром месте, смотрят в лобовое так потерянно круглыми блюдцами с серой каемкой. Машина останавливается. На фоне тихо включается песня про Романа . Рома, Рома, Рома… Лучше бы ведущие продолжали наркоманские размышления о пауках и богомолах, чем включали песни под настроение (и сос мыслом , ведь в этой истории появляется уже второй Рома). Как для крольчихи из мультика про говорящих животных . — ты лох, лузер и никто вообще. Здесь совпадение, как дротик в центре доски для дартса — в яблочко. А у пауков и богомолов хотя бы есть эта херня с откусыванием бошек. Но тут нате: «…Мужчина всей моей жи-изни-и!..» — Просто он мудак, — выносит вердикт Алмаз и делает музыку тише. — Где там твой пассажир? Тома игнорит последний вопрос напрочь и уже с предвсхлипом говорит: — …Я ведь всё терпела, Мазик. Кто ещё будет его такого терпеть? Никто-о… «Мазик» даже глаза закатывает изящно, если интересно, но, кроме этого, он ещё очень любит свою подругу. И поворот глаз на все сто восемьдесят — не признак безразличия. Просто он всегда теряется, когда рядом с ним воют на луну . А ещё его всё-таки бесит это жирно-съедобное прозвище. И мужик Томы бесит тоже. Рома, который, но не мужчина всей её жизни. Алмаз не выглядит как супергерой, способный набить морду, хотя лосины и носит иногда. Но даже его этот хмырь заебал конкретно, что хочется получить несколько уроков бокса и идти вершить кровавое возмездие. Солистка на фоне с помехами продолжает утверждать, что мужчина на «Р» — мужчина всей её жизни, и на этих словах задняя дверь открывается. В салон садится пассажир, наполняя пространство шлейфом дорогу-ущего парфюма. Алмаз знает, потому что однажды таскался по магазину с косметикой и брызгал на картонку пробники только самых luxury флаконов (ценник — закачаешься) — на всякий случай. Вдруг пригодится. Тома даже выть прекращает, как тумблер внутри дёрнули, переключили. Они вместе оглядываются назад, будто это не их машина, и человек сзади пришёл им об этом напомнить. — О, куколка, я машиной ошибся? — изрекает звучным басом. Алмаз сглатывает, Тома вторит ему, шмыгая носом. — Сорян, сейчас выйду! — Вам до вокзала? — сипит водитель. На последнем слоге у неё срывается голос и улетает в стратосферу. — Ага. Куколка с нами поедет? И до Алмаза доходит, что «куколка» — это про него. Смешно получилось. Подруга у него по мужику страдает, а тут ему фортит с мужиком. Непорядок. И он уже собирается всё отрицать (зовите адвоката!), а Тома вдруг хмыкает (настолько хитро, насколько может с красными глазами и сопливым носом) и кивает. — Ей в ту же сторону. — И это какое-то, блять , мракобесие!***
С утра у Алмаза не заладилось с координацией. Любимая разбитая кружка добила его порезами на пальцах. Пришлось закрывать дорогущий маникюр пластырями. И всё бы ничего, но после кружки ком неприятностей только рос: намоталось скисшее молоко в кофе, плесень на любимом творожном сыре для бутерброда с авокадо. Авокадо вот тоже сгнил. — Блять, — срывалось с губ без конца, стоило открыть глаза. Алмаз начинал верить стёбному гороскопу, который прочитал в ленте ещё вчера. «Берегите нервы, они вас беречь не будут» — гласил ржущий конь, похожий на мультяшного Юлия из богатырских мультиков. Единственным успокоением должны были стать документалки про серийников, но и тут случился облом в лице мамы с её желанием сиюминутно поговорить по видеосвязи. — Да, мам, — обречённо вздыхает Алмаз, нажимая кнопку принятия вызова. С экрана iPhone на него смотрит молодая женщина. Когда они появлялись где-то вместе, то их часто принимали за пару молодого мальчика и привлекательной MILF — мечты любого малолетнего извращенца. Мама родила Алмаза в пятнадцать, когда передачи «Беременна в шестнадцать» ещё не было на экранах, но точно была в планах режиссёров. Поэтому она не стала звездой экрана, не собирала тысячи подписок в Instagram, зато выглядела младше своих лет. — Куда-то собираешься? — вместо приветствия спросила с интересом Женя. Алмаз бросил на неё взгляд, поймав за тем, что не он один сейчас занимался выравниванием тона своего лица. — А ты? — Я первая спросила. Да, между ними небольшая разница, но иногда Алмазу кажется, что он старше матери лет на сто. Она показывает ему язык, а потом подмигивает. Выпученные лягушачьи глаза — повязка для волос. Детский сад. Но в этом слишком много родного, чтобы быть недовольным. — Антон позвал в гости, — сдаётся первым. Женя ухмыляется. — Зачастил ты в уральскую столицу. Совсем скоро туда переберёшься. А у нас тут деревни зато. И нефтегаз. — Мама. Кушон плешивит. Придется включить новый в список покупок. Они нынче в моде, особенно южнокорейские. И дорогие, чтоб их. Коробочка с золотой каемочкой летит в мусорку к осколкам любимой чашки. «Берегите нервы». Да, да… — Что? Переживаю, не возьмёшь с собой. Оставишь тут. А дальше? Москва или заграница. А я тут совсем одна. — У тебя есть Лёша, — не соглашается Алмаз. — То есть, я права? — Нет, просто не хочу с тобой спорить. Мне нет нужды переезжать, потому что работа всегда под рукой. А тут у меня квартира. Екб — на потусить. В Москву я не хочу, говорят, что она не резиновая. Я же даже в Тюмени смахиваю на тех типов, которые «понаехали». Скороговорка складывается неровной стрелкой и расплывается чёрным пятном на нижнем веке. Нервы Алмаза не жалеют, он их тоже. Зато берёт бутылочку успокоительного — десятиградусного, со вкусом винограда. Говорят, что стрелки получаются самыми ровными, если рисовать их под вино. — Не говори так про себя. Ты у меня очень красивый, — говорит Женя нежно. — Мама, зачем ты позвонила? — Соскучилась. Алмаз смотрит на неё нахмурив брови. Но он не из тех, кто будет допрашивать человека, играя в плохого-хорошего полицейского. Тем более, что догадывается о причине её звонка. Каждый год это повторяется по весне. И текущий год — не исключение. — Если что-то случится, я скажу. Хорошо, мам? Та вздыхает тяжело. Кивает и прощается. Алмаз включает свою документалку снова, и ему никто не мешает целый час. Он успевает накрасить лицо, подобрать одежду, собрать всё необходимое в дорогу в рюкзак и заказать еды, чтобы не ехать четыре часа с бурчащим животом прилипшим к позвоночнику. Волосы как-то сами справляются с укладкой, завиваясь колечками. Их только гелем прихватить — укладка готова. Алмаз улыбается своему отражению. Мамины слова отдаются в ушах эхом, и он, правда, сейчас видит себя красивым. Собираясь на прогулку по Тюмени, Алмаз бы много раз подумал выходить в таком виде из дома. Но в Екб с этим всем как-то проще. Главное, не заблудиться и не зайти в мир Уралмаша, если жизнь дорога. В остальном Алмазу нравится город на Исети. Там есть место каждому. А ещё там живёт Антон. IPhone тренькает стандартной мелодией сообщения несколько раз, и Алмаз отвлекается от созерцания себя. Ему пишет Тома — одна из тех людей, на сообщения от которых у Алмаза не выключены уведомления в Telegram. Но не успевает приложение открыться, как на весь экран высвечивается окно вызова того же контакта. — Слушаю, — привычка не говорить «да» — от лукавого и тех, кому не стыдно пиздить деньги с чужих банковских карт. — Ты готов? — спрашивает Тома. — Почти. Жду доставщика с моими роллами. — Справишься за минут двадцать? — У меня до ласточки ещё три часа… — Всё, давай. Буду через полчаса. Пип-пип-пип. Алмаз запивает их остатками своего успокоительного. Тома ещё вчера вечером предупредила о том, что хочет встретиться с ним раньше — нечего злиться. Но Алмаза потряхивает без особых на то причин и это — не есть хорошо. Он делает фото себя в зеркале и, перед отправкой Антону, смотрит, оценивая степень возможного избиения — если ему не повезёт быть определённым по мужскому признаку местными гопниками. Пушистый свитер нежно-голубым кашемиром скрывает чёрный топ до пупка. Узкие светлые джинсы на средней посадке не скрывают чёрный камушек в пупке. На ногах — лоферы на высокой подошве с золотой цепью на ремешке подчёркивают тонкие щиколотки. Антон пишет: «Зачёт». И Алмаз ему верит. Курьер опаздывает, рассыпается в извинениях, пихая в руки остывшие контейнеры еды и убегает, забыв напомнить о звёздочках на сайте — для повышения рейтинга. Алмаз берёт пакеты с собой, и Тома в своей машине, заприметившая его издалека, довольно улыбается во весь рот. Она чмокает Алмаза в обе щёки, когда он залезает в салон, и забирает из рук еду. Рация у руля пшикает сообщениями оператора такси, но Тома не берёт заказы, пока они в два голодных рта не съедают всё до последней рисинки.***
Дальше флирта с зашкварным прозвищем никто не заходит. Деловой пассажир смотрит в свой iPhone и хмурится. Алмаз наблюдает за ним через зеркало заднего вида. Тома косится взглядом на друга, тянет улыбку упругих гиалуроновых губ. От печали не осталось и следа, когда в крови проснулась Ларисочка Гузеева. Так и ехали в коробчонке — петлями объездных дорог. — Ген, я говорю на каком-то непонятном языке? Руки-ноги в зубы и поехал. Ты совсем в субординации не шаришь? Я тебя услышал. Да. Ой, да хоть тысячу заявлений напиши — без моей визы они не действуют. Всё! Давай мне не строй из себя сироту казанскую. Знаю я твои финты. Всё. До встречи. Если голос и повышался, то не переходил границы крика. Пассажир говорил ладно и громко, но будто бы с ленцой, потому собеседник на той стороне находил силы спорить. Ему это позволяли, лишь играя в серьёзного начальника. — Ну и работники пошли, да? — Тома радостно включила режим говорливого таксиста. Появился повод попиздеть. Да и редко она прям всю дорогу молчала за рулём, умея найти язык с любым человеком, даже если тот не желал его находить. Ответный взгляд карих с зеленью глаз в зеркале прошил Алмаза насквозь — через кожу и кости — электрическим разрядом. Он не стал испуганно отворачиваться, хоть сердце и застучало сильнее, сделав вид отчасти безразличный. Проигрывать в гляделки не хотелось. А противник вдруг широко улыбнулся, хвастаясь ямочками на щеках, и это хуже fatality в Mortal Kombat. — Ага, ужас просто. У нас первые заказы в новом городе, а этот Гена тянет одеяло на себя. Будто одному ему приходится и там, и здесь, и везде работать за всех подряд. — Едете что-то открывать? — Уже открыл, еду домой. Слышали про «МирМарт» ? Мы к вам из Екб приехали. На вопрос про «слышали» — можно не отвечать. Стаканчик в подстаканнике с яркой зелёно-жёлтой этикеткой говорит сам за себя. Мужчина тоже это заметил и хмыкнул. Алмаз всё-таки сдался и перевёл взгляд на мелькающий за окнами машины городской пейзаж. Сдался, и теперь гляделки продолжались без него. — Меня Мироном звать. Почти как Роман, но Мирон, — отсылочки к его феерическому появлению под песню «Винтаж». Запомнил и напомнил, будто это так важно. «…Мужчина всей моей жи-изни-и!..» — А! — Тома картинно округлила глаза и задёргала Алмаза за предплечье. — Ты прикинь! Везём Мирона Мироновича, а я так и не узнала сразу!.. — Автографы не раздаю, — хмыкнул Мирон, которого Алмаз тоже не узнал сначала. Всё-таки фотографии под фильтрами делали людей кукольными, искусственными, а тут и ямочки, и глаза живые, и разворот плеч богатырский под широкой футболкой с длинным рукавом. — Но куколка могла бы попробовать. Да что же он заладил с этим прозвищем. Прицепился клещём. Добивается ответа, но если Алмаз откроет рот, то вся его маска «куколки» разобьётся легче фарфора. Голос у него точно не игрушечный и даже до Чи-Ли далеко. — Она немая, — Тома не долго думает над ответом, а Алмаз давится собственной слюной от неожиданности. Но подобную чушь стоило обронить, чтобы видеть сползающее с чужого лица мужицкое самодовольство. Мирон не может найти слов, и теперь его очередь смотреть в окно — в поисках собственного ответа. Но серые сталинки молчат, а зелёные деревья только дёргают своими ветками на ветрах. Мирон из Instagram точно не выглядит тем, кто испытывал бы вину за обиду «инвалида». А вот Мирон, сидящий в такси, оказывается полной его противоположностью. Первое впечатление жестоко. Сначала ты из тех, кто фоткается с одного и того же ракурса, трахая глазами через экран, и всё, что меняется на фотографиях — цвет галстука или пиджака. А потом ты отводишь взгляд смущения и вины, теряя браваду бабника и альфа-самца. Или улыбаешься так ярко, что впору надевать солнцезащитные очки… Но Мирон цепляет, без спора, даже тот, который из Instagram. Потому что можно за деньги попросить кого-то быть оригинальным в ленте за тебя, а вот трахать глазами через экран — это навык, которому не каждый сможет научиться. Сейчас он смотрит в зеркало заднего вида и размашисто бьёт своей виноватой искренностью. Алмаз готов всё ему простить и признаться во всех грехах его подруги, но продолжает молчать. И в этой гнетущей тишине они сидят вплоть до вокзала. Алмаз успевает залезть во все соцсети. И к Мирону он тоже стучится, но стать одним из нескольких тысяч подписчиков отказывается — не в первый раз. Из Telegram приходит несколько сообщений от тех, кому не хочется отвечать. Думать долго не приходится, Алмаз нажимает «Заблокировать», возвращаясь к созерцанию вида за окном. Даже Тома не говорит ничего. Она своего добилась и теперь ухмыляется. С Томой приходится прощаться кивком, а выйдя из машины, обнаружить внушительную разницу в росте. Алмаз не был низким, за ним числилось почти сто восемьдесят, но не в холке. Зато Мирон дотягивал или перетягивал сто девяносто, возвышаясь своей крупной и подтянутой фигурой, будто памятником Ленина на центральной площади любого города России. Сравнение так себе, но лезет в голову, потому что за сыном хозяина сети «МирМарт» не только породистая властность, но и осанка с широкой грудью, а ещё лицо скульптуры со школьных уроков ИЗО, которое никогда не получалось нарисовать похожим на оригинал. — Пойдём, куколка. Тебе же на ласточку ? Тома разворачивает машину и стремительно пропадает из виду. А потом пишет: «Круто я?» Добивает: «Я же знаю, что ты с таких течёшь мартовскими ручьями!» Алмаз нервно набирает в ответ: «Он думает, что я девка. Очень круто». Подруга отправляет несколько смеющихся до слёз смайликов и выходит из сети. Во лжи её не обвинить (возможно, мы умалчивали, но лжи не было…), как и в сопереживании чужому месячному недотраху. Но в чём здесь может помочь подслеповатый гетеро-альфа-самец? Только предстоит узнать… — Второй раз на этом вокзале. Чёрт ногу сломит здесь, и пожрать нечего, кроме того, что ещё утром мяукало. Не знаешь, где можно перехватить чего, куколка? — Не поток слов, а пулемётная очередь. Вместо пантомимы языка жестов, который Алмаз, конечно, не знает, он просто пожимает плечами. И чувствует себя тем самым дядей, который обманом забирает у детей леденцы. Хотя всё как раз наоборот, и, если сравнивать с метафорической «куколкой», у Алмаза есть, что предложить из леденцов. Но проблема-то не в этом! И хочется дальше играть спектакль одного актёра, наплевав на совесть. Даже если зритель любит балет, а не цирковые этюды — иными словами, смотрит в сторону другой ориентации (Алмаз так решил). Всё равно. Звезда сериала с жанром «Гендерная интрига» закидывает на плечо рюкзак и молча идёт рядом с тем, на кого ещё утром мог только облизываться. Смех да и только, но Алмаз строит из себя Снежную Королеву, ничем не выдавая настоящие эмоции. Хотя внутри творится какой-то бал бесовщины, и рыжая Маргарита с голой грудью летает на метле… У них совпадают вагоны, а места оказываются напротив через проход. Мирон с улыбкой подмигивает, вытягивая длинные ноги под сидение напротив. И смотрит. Алмазу кажется, что тот над ним шутит, что сейчас тётка сидящая рядом и косящая на него недобрым глазом, соскочит с места и закричит: «Это была передача не голые, но смешные, не спасибо за участие!» Вот только никто не смеётся. И Алмаз отводит взгляд к окну, затылком чувствуя чужое к себе внимание. Зато рядом с ним свободно, можно положить рюкзак на соседнее кресло… — Пустишь, куколка? Эта дорога до Екатеринбурга начинает складываться из впечатлений на всю оставшуюся жизнь.***
Первый час проходит в спокойном молчании. Проверка документов пугает немного, но Алмаз так отворачивает паспорт, что Мирон даже не успевает бросить на ламинированные странички взгляд. Зато сам Алмаз глазеет на чужую фотографию, цепляя год рождения, место получения и даже серию с номером, но последнее, конечно, не запоминает. Они почти одного возраста с разницей в неполный год, и Алмаз старше. Алмаз пытается удобно устроиться в кресле и случайно задевает коленом чужое бедро. Мирон раскинул ноги в стороны, будто между ног у него не умещался, по меньшей мере, чемодан размера XXL, который не разрешили положить на верхнюю полку из-за размера и веса. От толчка сосед встрепенулся, зыркая в сторону Алмаза, но сразу вернул внимание экрану своего iPhone. Этот же экран скоро возник перед глазами Алмаза с вопросом в заметках: «Познакомимся, куколка?» Алмаз неловко принимает из чужих рук нагретый iPhone и отвечает: «Давай». Они успевают обсудить ассортимент «МирМарта», планы Алмаза в Екатеринбурге: на сколько он планирует остаться, у кого и что хочет увидеть (конечно, это всё неправда). Мирон настойчиво спрашивает имя и телефон, и если на второй вопрос Алмаз отвечает, вбивая верные цифры в телефонной книге, то первый игнорирует с той же настойчивостью. А вместо имени пишет: «Куколка». Мирон хитро улыбается и добавляет в конце розовое сердечко, пробитое стрелой. Алмазу свой номер Мирон вбивает тоже, называя себя просто: «Мирон». «А как так получилось, что ты не можешь говорить?» Алмаз прикусывает губу, стараясь не выдать своей задумчивости и играть скорее нежелание делиться личным, чем незнание ответа в принципе. В голову не лезет что-то, кроме сериала «Ранетки» и Наташи, которая в трауре молчала много серий. И Алмаз отвечает: «Это психологическое». «Что-то случилось?» — спрашивает Мирон. «Да», — коротко пишет Алмаз и возвращает iPhone хозяину. Мирон больше не набирает текст. Продолжительное молчание вынуждает Алмаза посмотреть на собеседника. У того между бровей хмуро пролегла неглубокая складка. Интересно, как скоро, в случае раскрытия правды, Мирон нахмурился ещё сильнее, чем сейчас? А как скоро сделает от злости что-то ещё? Алмаз будет готовым к смене чужого к нему отношения? Но вопросы будущего ничего не значат в настоящем. И Алмаз позволяет себе смотреть в чужое лицо, столь ему симпатичное: высокий лоб, яркие глаза, острые скулы, волевой подбородок. Генри Кавилл из Екатеринбурга — не хватает только синего трико. На третьем часу Алмаз начинает воевать с закрывающимися от скуки глазами и наступающей на него многотонной дрёмой. Уж что-что, а спать он может сутками. Вот и сейчас привычки против их хозяина. Отказавшись от предложенного проводницей кофе, Алмаз откинулся на кресло, неудобно устроив голову. Проснулся от объявления остановки «Богданович», зарывшись носом в чужую широкую шею, всё ещё благоухающую тем же дорогу-ущим мужским парфюмом. Никакой интриги. Сосед от начала пути и до конца всё один. И тоже спит, судя по мерному дыханию. Сказать честно, Алмаза заебало собственное молчание. Но ему не хочется терять эту странную, хрупкую связь. Пусть потом за неё придётся платить даже разбитым лицом или ударом «в солнышко». Алмаз потерпит, будучи геем без комплекса серой мышки, он успел за четверть века огрести по самое не хочу. Смысла останавливаться нет, или Алмаз не хочет его знать и видеть. Но из всех знакомств, рождённых в Tinder, Мирон становится исключением из правил, потому что он, наверное, если и сидит там же, то точно не в разделе поиска мужчин. (Да почему?!) Что очень, на самом деле, печально. Жизнь несправедлива. Но к геям как-то особенно. Или это — продукт massmedia, делающих однополую любовь обязательно несчастной? — Куколка, пора вставать. Горячее бедро, обтянутое до хруста ткани костюмных брюк на упругих мышцах, вновь упирается Алмазу в его острую коленку.***
— Бля, реально? — Антон запрыгивает на водительское кресло так, что его новенькая Kia Rio пружинит под его весом. Алмаз закидывает рюкзак назад и садится на пассажирское. — Типа, он реально тебя за девку принял и так ничего и не вкурил, пока вы рядом тёрлись всю дорогу? Во-от потеха. — Реально, — отвечает Алмаз и добропорядочно пристёгивается, вспоминая последний случай оказаться с Антоном в одной машине. Спойлер: Kia Rio не просто так новенькая. — Могу сказать, что он, пока смотрел тебе вслед, уже несколько раз достал член из штанов и представил где и как тебя разложит. Кстати, что ты ему про меня сказал? — Сказал, что ты таксист. После Томы он, наверное, думает, что у меня в такси знакомые в каждом городе. Антон хохочет, задирая голову. Эта привычка за ним ещё со школы — никогда не стеснялся быть искренним. Зато Алмаз рядом с ним казался тихим и скромным, хотя черти в тихом омуте — это как раз про Алмаза. И даже не всегда в тихом, если на то пошло. Снаружи мимо глаз проносится любимый вопреки Екатеринбург. Именно — вопреки. Алмазу этот город напоминает самые смелые картины Дали: текущие часы — высоченная заброшка недалеко от вокзала, и ещё мешанина сюрреализма из старых зданий разных, далёких друг от друга исторических эпох. Где-то уже затрагивалась тема жестокого первого впечатления… К жильцам города эту разноликость тоже можно отнести. Хотя бы к одному — точно. Под вечер улицы закономерно полнятся людьми, дороги — машинами. Алмаз даже не подумал, что ехать обратно в пятницу — не самая лучшая идея. И стоять в пробке — не комильфо. Samsung в одной руке и руль в другой — не лучшее сочетание, но Антону нравится. Он залипает на светофорах и дожидается громких гудков в спину, чтобы потом открыть окно и показать недовольным длинный и костлявый средний палец. Однажды за это он нарвался на преследование по всему Академу, но лежачего могила исправит — это уже про Антона. Его тогда не догнали, кстати. — А он ничего. Дрочибельный. Смотри как подмигивает. — Во весь огромный экран южнокорейской лопаты на повторе крутится видео, где Мирон в одних джинсах и с голым торсом облокачивается о стену и с улыбкой смотрит в камеру. Алмаз видел только фотки и думал, что у Мирона нет оригинального контента… — Не отвлекайся от дороги. — Да не куксись, Маз. Ориентация — это очень размытые рамки. — Научно доказано, что ориентацию нельзя выбрать. Можно только с ней родиться. — А ещё говорят, что любовь не имеет преград. Да и у нас куча народу в стране — латентные пидорасы. О чём разговор?! Вот потеха. Допустим, у него с глазами что-то, но он же не совсем слепой. А если ему нравятся девки, которые на тебя похожи, то я даже не знаю большего аргумента в пользу теории о его скрытом гействе. — Поговори мне про любовь, Тох. Даже слушать смешно. — А мне нет. Мне хорошо с Игорем. Иногда думаю, что это даже очень похоже на любовь. Поэтому не порти мне тут светлые мысли и чувства. Я знаю о чём говорю. Игорь — тоже бывший одноклассник, который ушёл из школы в девятом классе едва ли не со справкой. Но, как оказалось, уже тогда он зарабатывал деньги, просиживая жирную жопу в компьютерном кресле. А с Антоном они случайно сошлись, встретились в какой-то кальянной, когда друг только переехал в новый город. Там же и потрахались в туалете. Алмаз до сих пор не может понять, как выбритый во всех местах кукольный Антон, посещающий салоны красоты ежемесячно, со своими повадками городской фифы дал себя коснуться Игорю, у которого прыщей и жира больше, чем у Алмаза самомнения. Но любовь зла? Чёрт бы их побрал эти поговорки. — Игорь же?.. — Уехал помогать родственникам в деревню. О-ой, Маз, это такой пиздец, так они заебали эти родственники. Сначала ему говорили, что все его затеи — хуйня, потому что счастливое будущее невозможно без красного аттестата, а теперь как пиявки из него сосут бабло. Вот же потеха. — А ты не сосёшь? — усмехается Алмаз. — Как раз ко мне — по этому пункту — никаких вопросов!***
Башня «Исеть» отражает собой пожар заката, становясь настоящим факелом. Алмаз смотрит на этот факел с балкона, сбрасывая пепел с сигареты. Антон и Игорь снимают огромную квартиру в доме на противоположном от башни берегу. — Он прям купил там апартаменты? — Прям купил, — хохочет Антон. — Уже согласовал дизайн, скоро начнут работы. Так прикольно по вечерам думать, что скоро я смогу на весь город смотреть свысока. Не хочется говорить о плохом, когда глаза друга горят ярче закатного солнца. Поэтому Алмаз не говорит. Сигареты врезается в пепельницу, друзья перемещаются обратно в квартиру. А квартира встречает своими кукольными стенами и мебелью, будто жильё для Барби, а не двух мужиков, хоть и геев. — Хочу напиться, — заявляет Антон внезапно. — Я за любой движ, — поддерживает его Алмаз. На Плотинке они появляются уже к полуночи, потратив целое состояние за алкоголь и еду в ресторане, который «что-то там… рога и копыта» — со слов Антона, имеющего там связи и скидку в счёт прошлых рабочих заслуг рядового официанта. С собой им дают две полулитровые бутылки с крафтовым пивом, а уже через десять минут встречают с просьбой «пустите поссать?» Алмаз давно не занимался такими глупостями, предпочитая либо просто отключать голову алкоголем, либо первое и бонусом к нему искать компанию и хату на ночь. Антон называл все подобные истории Алмаза «блядки» — и был абсолютно прав. — Я сегодня кошелёк, — обрывает Антон попытку Алмаза узнать сумму потраченных за вечер денег. — Игорь платит. За мой отсос он должен мне на жизнь вперёд. Алмаз морщится, наблюдая за тем, как друг болтает ногами в грязной воде Исети. Найдя свободное место, они сели, потираясь друг о друга плечами. Вода неприятно беспокоила нос запахом гнилой тины. Антон беспокоил своей развязностью. Алмаз знает его до кончиков дорогих ногтей, поэтому спрашивает: — Что-то случилось? Антон залипает в телефоне, где светится контакт «Котик», и молчит. Возмущённый женский возглас со спины заставляет парней отвлечься от зачатка беседы по душам — хоть и пьяной. — Ребят, мы лесби, не знакомимся, — повторяет одна из двух девушек на ступеньках выше на два яруса. Вокруг неё с подругой столпились трое, очевидно, нетрезвых парней с недобрым блеском в прищуренных глазах. Один из них, завалившись назад, чуть не задел ногой Алмаза. — Да ладно тебе пиздеть, — смеётся другой и хватает говорившую девушку за запястье. Алмаз считает в голове: один, два… Антон громко говорит, чтобы его точно услышали: — Вам же сказали, что девушки не знакомятся. — Оп. Бля. Посмотрите, кто зачирикал. А тебе какое дело, дырявый? — Ради такого дела самый наглый из этой тройки, схвативший девушку за руку, отпустил её. — Я-то, может и дырявый, но хотя бы не глухой, как вы. — Антон встаёт во весь рост, даже не пошатнувшись. Одно что босой. Алмаз готовится не только считать до трёх, но и бить за друга рожи — сколько успеет, пока его не вырубят первым же ударом. Антон любит влезать в подобные неприятности. Язык без костей — сущее проклятье. Тройка пацанов, тем временем, в бой не рвётся. Ого, гей не побоялся сам себя назвать геем! Алмаз присмотрелся к неудавшимся ученикам местного pick up клуба уже без флёра предстоящей драки — насколько позволяла хоть и не зимняя, но всё-таки ночная темень, разбавленная световым загрязнением большого города. В итоге не нашёл он в них агрессии — повезло. Недобрый блеск в глазах тоже померещился. Воспоминание о страхе быть избитым на Уралмаше (да, таковы стереотипы) можно было отпускать в небо воздушным шариком и не бояться всемирного потепления, как его боялся Дружок из мультика «Барбоскины». Потому что Уралмаш немного дальше. Так и разошлись. Хоть тот, который про дырки говорил, продолжал что-то бурчать, пока друзья его под руки уводили. — Спасибо, ребят, — искренне благодарят Алмаза и Антона две «дамы в беде». — Меня Антоном звать, а его Алмаз. — Друг расплывается в широченной хмельной улыбке. — Мы геи, но не вместе, просто дружим, а вы? Хочется хлопнуть себя по лбу, зарыться головой в песок, провалиться под землю, потому что даже под градусом Алмаз испытывает жуткий испанский стыд за собственного друга. А девушки, вдруг, не смеются, снова спрашивая в один голос: — Мы с моим другом дружим по большой дружной дружбе? — вспоминает какой-то давний мем рыженькая подружка. А тёмненькая выдаёт меткое: — Как бриллиант, только Алмаз? Заче-от. — Как Алладин, — хохочет Антон над шуткой, которую придумал ещё в школе. Алмаз запрокидывает голову, чтобы допить остатки своего вишнёвого пива.***
Саша и Оксана признаются, что из нетрадиционного в них только интерес к отношениям между мужчинами. Антон подхватывается этой темой, и Алмаз узнаёт о друге больше. Галочка с пунктом «на поговорить» делается в воображаемом блокноте сама собой — только бы вспомнить про неё позднее. Девочки удивлённо охают: «Ты гей, и никогда не читал фанфики?» Антон пьяно смеётся. Алмаз не считает нужным отвечать. Тем не менее, девочки не раздражают, они смеются по доброму, а потом предлагают вместе отправиться в клуб. Конечно же, в гей-клуб. Эта идея на пьяную голову кажется отличной. Вечерняя прохлада сменяется пьяным и душным воздухом места, в котором человеческие тела двигаются без усталости и границ. Свето-музыка взрывает мозг, а удивительно серьёзный бармен не жалеет чужих денег и печени, наливая в стакан мозговыносящую бурду цвета морской волны. На сцене с микрофоном скачет travestire с ярким макияжем, который видно даже с противоположного угла. Алмаз подпевает, чувствуя со спины Антона, прижимающегося слишком тесно, но не интимно. Они же друзья. А вот Оксана с Сашей не стесняются друг друга целовать, хватаясь за руки и разливая свои коктейли в стороны сладким фонтаном. По небольшому помещению растекается туман кальяна, дурманя голову сладостью. Алмазу же мерещится лицо Мирона, что-то забывшее на теле высокого качка в обтягивающей чёрной майке. Как только мираж пропадает, Алмаз морщится — качок вовсе не такой красивый как Мирон, и это ещё больше расстраивает. Впечатление утра врывается в хмельную голову, вышибая дверь сознания с ноги. Тома знала, когда выдумывала ему проблему, что Алмаз был только рад этой почти двухметровой «проблеме», хоть и воротил нос для вида. Он же не прост, не пять копеек! Мирон слишком в его вкусе, чтобы просто так закончить, даже не начав, если ему уже дали крючок и удочку. Научиться бы рыбачить и сидеть без дела, в тишине часами. Теперь у Алмаза есть номер телефона… Но звонить — не лучшая идея. Алмаз же — немая девочка, а писать сообщения — как-то не по пацански. Это замкнутый круг. Кто-то должен забирать телефон из рук, когда градусы решают говорить искренностью. Чтобы люди протрезвев не страдали, наблюдая сообщения от бывших. У Алмаза с Мироном, конечно, другая история, но она потому и не должна продолжиться пьяными звонками. Или должна? Алмаз смотрит на контакт под именем «Мирон» и держит палец над иконкой зелёной трубки… — Пойдём, покурим со мной? — Оксана обнимает Алмаза за руку, стягивая его с высокого дивана, пока Антон с Сашей танцуют, лапая друг друга так, будто они вполне себе парочка. — Пожалуйста. Чтобы покурить, приходится блокировать телефон и спускаться по узкой винтовой лестнице, бороться с вертолётами-истребителями в голове. — Будешь? Внизу пространство затянуто дымом как туманом. И этот дым стелется от стены до стены, закручиваясь под потолком, его завитки красочно подсвечиваются неоном. Алмаз берёт предложенную сигарету, сразу же хрустит кнопкой во рту, а Оксана подносит к кончику зажигалку. Горечь оседает во рту, Алмаз морщится от неё, выдыхает, но делает новый вдох. В тему на фоне врубается отчаянное: «…мою душу наружу, ей тесно, в твоих лёгких так мало места-а…» — Оксана, — Алмаз берёт девушку за свободную руку, забирая её внимание себе. — Я хочу позвонить одному парню, но он думает, что я немой, — слова застревают в горле, растягиваются, ударение падает там, где его быть не должно. Если Оксана поймёт его — это уже будет подвиг с её стороны. — И что я девушка. Как мне… быть? — А он, — она опускает голову Алмазу на плечо и затягивается, — по мальчикам? — Не-ет. Мне бы так не повезло, — фырчит Алмаз, стряхивая пепел. — Он самый настоящий альфа-самец. Гетеро. Как в ваших этих… Ты поняла. А меня он, пф-ф… за девку принял. Без обид. Всю дорогу, знаешь: «Куколка, эй, куколка». И всё такое. А я ведь в таких пиздец какой влюбчивый. — Красивый? — Очень. — Давай, я позвоню? Скажу, чтобы он тебя забрал. А я… подруга твоя. — А дальше? Ты поедешь вместо меня? — Ты ему понравился. Не я. Сбоку прибилась парочка парней, один сел в кресло, другой, без стеснения, оседлал его бёдра. Звуки безумно мокрых поцелуев перебивали даже музыкальные биты. Алмаз посмотрел на них с завистью, а потом положил голову на макушку Оксаны и тяжело вздохнул. — Ему понравилась куколка. — Мне раньше нравились фильмы, где, знаешь, девочка мальчиком прикидывается. Попадает в общество мужское, а один из этого общества в неё обязательно влюбляется. И мне было тогда интересно… Ну! Он же влюбляется в парня, наверное, обидно, когда узнаешь, что вместо члена оказывается вагина? Смех срывается с губ вперемешку с дымом. Алмаз закашливается. Оксана поднимает голову и тоже смеётся. — У него плохое зрение, а не латентное гейство, — всё-таки отвечает через силу. — Да и у нас ситуация совсем другая. Тут он ждёт вагину. — А получит член! — Кого-то это может не воодушевить, — прозвучало искренне и грустно. Оксана заламывает брови, смотря на Алмаза с сочувствием. Скоро они возвращаются. Антон с Сашей занимают добрую половину барной стойки — сокращают количество кислых шотов limoncello. Недобрую половину занимают недовольные размахом чужого пира — другие отдыхающие. Серьёзный бармен наблюдает за происходящим, картинно выгнув бровь. Алмаз и Оксана присоединяются к Антону с Сашей, прибавляя количество довольных в два раза. Люди вокруг кричат: «…шаг в океан, упадём мы в обман… не надо, не надо больнее!» Антон обнимает Алмаза за плечи, затягивая в центр, в толпу, в безумие человеческих страстей. И этот миг оказывается последним воспоминанием Алмаза, который он сможет вытащить из себя утром следующего дня.***
Песок в глазах мешает отлепить верхние веки от нижних. Во рту, по ощущениям, сгнившая несколько лет назад помойка, а в животе — ураган, цунами, землетрясение. Всё очень плохо. Любое движение — ошибка в уравнении, Алмаз в школе плохо понимал весь этот бред с переменными буквами. У него сейчас проблема серьёзнее — пытаться вернуться в мир живых из мира фантастических тварей с похмельем. И он всё-таки двигается, перекатываясь в горизонтальной плоскости, в ней же скатываясь с живота на бок и в комочек — ногами к груди. С губ срывается ругательство и стон без сексуального подтекста. Какое-то там… Алмаз сейчас в сексуальном плане хуже той девчонки из «Подслушано», которая наевшись роллов, решила отблагодарить своего парня аналом, да так на его члене и обдристалась. Чтобы, наконец-то, обратить взор на бренный мир, Алмаз торгуется с собой ещё какое-то время. Странно, что его не поднял Антон, которого не брали попойки любого масштаба, будто у него есть сменные внутренности, и внутренний таймер, мешающий спать до обеда. Вот только, открыв глаза, Алмаз, кроме самого Антона, не видит и знакомой спальни с кукольной мебелью. Угол обзора позволяет разглядеть белую стену и кусочек картины с серой абстракцией на ней. В душе теплится надежда, что новая обстановка принадлежит Саше или Оксане. Алмаз слишком порывисто вскинул голову, заставив мир вокруг вращаться быстрее любой модели карусели «Орбита». Когда механизмы скрипнули, но по инерции продолжали крутиться, замедляясь, Алмаз сфокусировал взгляд на одном лице, что сидит совсем рядом и имеет тело не левого «качка», а своё собственное. …Как и свою собственную квартиру — надо сказать, в которой Алмазу повезло оказаться — по очень жестокой шутке судьбы или пьяного рока, или всего вместе взятого. А он ведь боялся позвонить! Мирон, прежде увлечённый экраном своего тонкого MacBook, поднял взгляд на несчастного соседа по постели и усмехнулся. Слишком добро усмехнулся, чтобы это было правдой. Губы в обрамлении светлой утренней щетины дрогнули, но Алмаз обогнал чужой голос — скорость звука — сорвался с места, каким-то чудом устояв на ногах. В несколько шагов он настиг приветливо открытую дверь совмещённого санузла и ей же хлопнул, провернув замок. Чужого приближения к двери с обратной стороны уже не слышал, прилипнув пятой точкой к белому фаянсовому, чудом успел сбросить с себя трусы — единственную деталь оставшегося после бурной ночи гардероба. Когда девятый вал миновал, живот перестал скручиваться тряпкой, а Алмаз, повиснув на раковине, умывался и хлебал воду, будто из святого источника, в дверь негромко постучали. Алмаз наблюдал за своим опухшим выражением лица, отражающемся в зеркале напротив. Зато он смыл косметику перед сном — вот настоящее чудо привычки. Сегодня он не «даже умывается изящно». Сегодня он просто — не. И звучно сморкается и откашливается в слив. — Куколка, а ты почему не предупредил, что ты не девочка и вполне себе говорящая? — Потому что ты бы меня отпиздил, — честно признаёт собственный страх Алмаз. Голос почти не подводит, но хрипит и опускается до самых низких нот. Воду приходится выключить, чтобы расслышать ответ на своё откровение. — Я бы не стал. — А я не умею читать мысли. За дверью молчат. Алмаз понимает, что ему рано или поздно придётся выйти, но думать об этом совсем не хочется. Он закрывает крышку унитаза и садится поверх, морщась от холода пластика. Хочется превратиться точкой, а потом стать ничем. Совсем ничем. А ещё хочется увидеть: хмурится Мирон или нет? И как глубоко режет кожу та складочка между бровей? Режет ли? — Если хочешь, можешь принять душ, освежиться. В шкафчике над раковиной есть полотенце и запасная щётка. Но только пообещай, что сразу после этого ты выйдешь, и мы поговорим. Алмазу ничего не остаётся. Вслух он не обещает, но послушно моется, проливая воды за целый взвод солдат, забывших про правило горящей спички. Гель пахнет мятой, шампунь с эффектом свежести холодит кожу головы, а зубная паста, судя по этикетке, знакомит со вкусом японского красного чая и оставляет на языке горько-сладкий привкус. Всё бы хорошо, но воспоминания вместе с перерождением пьяного тела не возвращаются, будто остаются на прошлом завитке сансары и не хотят мучить и без того измученное существо. Алмаз сдаётся. Он делает вывод, что Мирону мог позвонить он сам или Оксана, или Антон… С них, точнее, с их рассказа о прошедшей ночи, наверное, стоило бы начать этот день. Только вот телефон во время скорого побега из кровати никто не кинул Алмазу вслед. Значит придётся начинать день, во всех смыслах, с того, чей дом невольно стал на одну ночь вытрезвителем. За Мирон Миронычем только глухие слова: «Я бы не стал». А за Алмазом трясущиеся руки из-за похмелья или страха — он и сам понять не может. Алмаз заворачивается в большое пушистое белое полотенце как в кокон, забывает брошенные в угол трусы и щёлкает замком на двери, чтобы выйти.***
— Похмелиться или поесть? Может быть, тебе дать одежду? Не холодно? — Вопросы из Мирона льются святым Граалем с запахом поноса (это уже личные издержки организма Алмаза и его алкогольной ночи, так то от Мирона снова пахнет его дорогу-ущими духами). Алмаз из-за них хочет исчезнуть ещё сильнее, но ему приходится согласиться, что без одежды зябко и стыдно, а без воды и еды в животе теперь дико урчит. Стрёмно — мало сказано. — Да ладно тебе стесняться. Прикольный камушек, кстати, — говорит про проколотый пупок, показывая пальцем в район уже натурально рычащего живота. Алмаз тяжело вздыхает, отворачивается, натягивает чужие трусы (спасибо, что новые) под полотенцем и залезает в огромную белую футболку, мгновенно спадающую с острого плеча, и только тогда снова оборачивается. — Спасибо, — говорит переодевшись. — Спасибо, — повторяет за столом до еды. — Спасибо, — вторит после, отодвигая посуду от себя. — Не за что, — пожимает плечами Мирон только на последнюю благодарность. И молчит. Смотрит пытливо-игриво, склонив голову вбок. Не хмурится. Слова не хотят складываться осмысленными предложениями. Алмаз спрашивает про свой телефон, а Мирон снова (блять) пожимает плечами и продолжает молчать. — Это всё очень круто, но я ничего не понимаю, — вытягивает сам из себя горячими щипцами, сам же и обжигается, морщится, опускает взгляд, пальцы перебирают друг друга и хрустят, но спокойствие не призывают. Где-то в голове Алмаза ржёт Антон: «Вот, потеха!» Мир так и продолжает крутиться, лошадки на этой карусели абсурда никак не могут друг друга обогнать, и никто не хочет помочь Алмазу облегчить его участь. — Вчера я был немного удивлён, что недотрога куколка соизволила первой набрать мой номер, — Мирон сжалился первым, он же сын хозяина «МирМарт». Торгует мировыми? Или просто делает поблажки? — На той стороне, однако, говорили голосом мужским — просили тебя забрать, именуя куколкой. — Алмаз хочет прокомментировать чужой говор и перебор официоза, но успевает себя сдержать. Значит, звонил Антон, чтоб ему тоже сто раз просраться (автоисправление: проснуться) в чужом доме. — А я и поехал. Вчера как-то сложилось под конец дня, что дел было немного… Зачем он оправдывается, улыбается, говорит спокойно и мягко?! Негодование написано перманентным чёрным маркером — у Алмаза на лице (как рисунок члена после вписки), и Мирон прерывается, чтобы спросить: — Что? Хуй через плечо. Но вслух Алмаз говорит: — Очень долгое предисловие. — А ты чего ждёшь? Кстати! Как тебя зовут? Могу продолжать куколкой называть, но мне просто интересно. — Алмаз. — Реально? — Алмаза всю жизнь преследуют эти удивлённые глаза. Будто никто не знает, что бриллианты круче алмазов. — Падлой буду. Век воли не видать. Мирон смеётся. Алмаз залипает. Теперь между ними нет зеркала заднего вида, и всё кажется ужасно интимным. — Тебе бы лучше не лезть в тюремные шутки, — по доброму замечает Мирон Мироныч (Миронович). — Это из фильма «Джентльмены удачи». Ну почти. — Так вот! Приезжаю я по адресу, а там ты под ручку с каким-то парнем. Он тебя мне вручает, по плечу хлопает, удачи желает и уходит. Так ты и оказался тут. Я уже в дороге всё понял. Ну что ты куколка без «ка». Куколд что ли? Вслух другое спрашивает: — И не выкинул? — Куда бы я тебя выкинул? Знаешь, у меня мама такую историю однажды рассказала… Мирон говорит много-много, Алмаз продолжает залипать. Тома вчера жаловалась, что ей Рома пожелал на все четыре стороны валить. Алмазу почти Роман говорит: «Как я бы тебя бросил?» Будто у него в голове не укладывается, что можно было реально высадить алкаша из машины и укрыть газеткой на лавочке любой автобусной остановки по дороге. «…Мужчина всей моей жи-изни-и!..» Но в поиске подвоха Алмаз не сдаётся, он уверен, что надо просто подождать и подноготная вылезет, воняя всеми мирскими неудачами вместе взятыми. — И всё? — Алмаз перебивает Мирона. Он его не слушал, забив голову собственными загонами под самый чердак, с которого за сегодняшнее утро почти уехала крыша. И даже не зашуршала на прощание. — Что «и всё»? — Мирон, я не верю, что ты делаешь это по доброте душевной. — А почему тогда, если не по ней? — Пошутить, выместить злость на педика, выебать? Вариантов много. Я же совсем тебя не знаю. Мирон посмотрел с любопытством, сменив негодование на новую милость. — Много вариантов, которые не для меня. Я тебя тоже не знаю. Совсем. И часто с тобой такое случалось? — В том-то и дело, что не случалось! Я в ужасе! — В ещё большем ужасе Алмаз находит себя после этого признания. Но воробьи-слова назад не возвращаются. А если сарай горит, то и хата пусть сгорает тоже. — В ахуе, если ещё честнее. Не понимаю, почему ты поступаешь так, как поступаешь! Скажи лучше сразу, а не мучай этими улыбочками, мальчик-красавчик из песни. — Более преданного фаната Ёлки ещё надо поискать, — хмыкает Мирон. — Я вчера?.. — О-о, я пожалел, что у меня нет караоке! Алмаз уронил голову на сложенные на столе руки и застонал. Уж лучше бы проснулся на лавочке от пинка недовольной бабки, спешащей по делам в шестичасовую срань, чем краснел сейчас перед, без одного дня, незнакомцем. Красивым незнакомцем. Но сути это не меняет. — Ладно. Ты прав, — говорит Мирон. — Мне нужна помощь. Я немного корыстный перец. Вскинувшись и зажмурившись до пляшущих перед глазами цветастых точек, Алмаз с трудом смог сфокусироваться на лице Мирона. — Помощь? — Служба спасения. — Если только нетрадиционная. Перцовая? Молчание растянулось не патокой, а соплями того безымянного алкаша-соседа с лавочки на остановке — не по канону. Сегодня с самого утра всё противно. И неожиданно… — Она мне и нужна.***
Футболку дополнили трениками, затянутыми на талии так, что завязки болтались почти у колен, а штанины закрывали блестящие лоферы. Свою одежду Алмаз засунул в пакет и завязал ручки, чтобы не вспоминать вчерашнюю ночь по запахам. Мирон наблюдал за этими сборами со стороны, стараясь не тревожить лишний раз. Куда уж больше. Но и на том Алмаз был благодарен. От куколки ничего не осталось, но Мирон, всё-таки обратившись к очкам в пыльном футляре, смотрел на него без отвращения, забавно заламывая брови под влиянием непонятных для Алмаза эмоций. Улица встретила их майским пеклом, которое вчера не наблюдалось. Солнце жарило макушку и ноги под тёмными штанами с тройными белыми полосками по бокам. Алмаз одевался так у мамы на даче. А сейчас сверкал очарованием посреди моднючего и нового Clever park. Мирон даже вызвался проводить без страха опозориться. Но Алмаз попросил оставить его, когда они выбрались из хитровыебанного лабиринта новостройки. — Точно сам доберёшься? — уточнил Мирон. Алмаз кивнул. Прощание скомкалось. Путь до квартиры Антона напоминал что-то очень давнее, ещё школьное, когда после ночёвки у друга возвращаешься домой в жару с дошираком на башке и весь потный, вонючий, хотя уходил чистым и свежим, одетым по погоде. IPhone Алмаза так и не нашли, а на вызов от Мирона Антон не отвечал — ебаная привычка не брать незнакомые номера. Зато Алмаз сейчас не выглядит как тот, кому могут дать в табло на Уралмаше. Он даже вписался бы в тусовку, если бы состриг свои доширачные кудри. Не слишком ли сильно Алмаз на этой теме зациклился? Немного, наверное, есть. Просто Антон рассказывал про собственный опыт — у него есть вставной передний зуб, помимо новой машины… Умные учатся на чужих ошибках. Вот и Алмаз себя умным считает. А ещё не хочет тратить деньги на стоматолога — у него идеальные ровные и здоровые зубы. Потому праведно боится и всячески избегает неприятностей — вооружённый предупреждением. Антон открыл дверь с третьей попытки вызова в домофон. — Пиздец, — друг был краток, рассматривая Алмаза на своём пороге. — Тебе — пиздец, ясно? Друг, блять, лучший. Никаких возражений. Пропустив Алмаза в квартиру, Антон босиком пошлёпал на кухню, сел за стол и продолжил то, чем, по всей видимости, занимался прежде — похмелялся. Взъерошенные светлые волосы торчат во все стороны, лицо опухшее, глаза красные. Алмаз даже считает, что на фоне Антона выглядит лучше намного. — Ты меня и девчонок заебал вчера с этим Мироном. А позвонил ему бармен, кстати. Когда ты ему телефон пихал в лицо. — Антон отпивает из бутылки, морщится. — Бля, мы же даже не надеялись, что он приедет. Вышли на улицу, чтобы тебя проветрить, а он на своём чёрном и уродливом G-Wagen подъезжает и выходит. Мы решили, что так даже лучше. Сами же были пьяные! — А если бы он оказался ебанатом или маньяком? Ты даже телефон мой забрал! — Ради сохранности. Будешь? — предлагает бутылку пива, но Алмаз отказывается. Даже от мысли об алкоголе начинает мутить. — Зато ты его не проебал. — Зато сам проебался! — И нашёлся. — Не поспоришь. Алмаз раздражённо закатывает глаза. — Колись, Маз. Потрахались? — Антон строит из себя хитрую лисичку, а на деле получается чучело из мема или героиня клипа «What Does The Fox Say». — Не вижу засосов, только чужие шмотки, но это тоже нихуяшеньки потеха! — Терпеть не могу засосы. — А Мироша? — Алмаз отрицательно качает головой, что можно понять по разному. Антон отрывается от своей бутылки и снова навязывает заботу: — Чая с молоком? — Иди нахер, — беззлобно отвечает. От татарских корней у Алмаза только имя да изюминка внешности . Но Антон не забывает каждый раз подъебать за изжившие себя стереотипы. — Не было у нас ничего. А если и было, то он не рассказывает. Я не помню. Да и не хочу помнить. — Ты мне главное скажи, Маз, — Антон отставляет бутылку и наклоняется ближе, — шансы есть? Он из каких войск? — Диванных, — фыркает Алмаз. — Бизнесменных? Я не уверен, что понял его правильно. — Ты о чём? Алмаз достаточно картинно закусил губу и выдержал паузу, загадочно ответив: — Он попросил меня помочь определиться. — С цветом галстука, в который он будет на следующем открытии «МирМарт»? Давай без потешных загадок! — Если упростить, то он признался, что у него встал на меня вчера. И он сказал, что на парней у него никогда не было такой реакции. А потом показал своих девушек, фотки. И… — Алмаз закрыл лицо руками, растерев глаза пальцами и снова посмотрел на Антона: — Они все похожи на меня. Тощие и высокие брюнетки. — И? — Мы вчера с тобой и Оксаной обсуждали латентное гейство. Вот он про себя так сказал. Сказал, что были спорные моменты в жизни, но он это в себе всегда держал… — А тебе решил признаться? Ебать у него бесстрашие. Повезло, что ты не безмозглая пиздаболка. Ему бы к мозгоправу, если так подумать. Поставив iPhone на зарядку, Алмаз ещё долго думает об их с Мироном разговоре. Экран загорается приветствием, но Алмаз смотрит сквозь него и даже не слушает Антона, рассказывающего о продолжении вчерашней ночи, пришедшей на его плечи в виде пьяных подружек с Плотинки и их доставки по домам. Уведомления превратили iPhone Алмаза в вибратор на некоторое время, начав приходить одно за другим. Последним значилось сообщение из Instagram: «На вас подписался (ась) MironDobrynin90». «Сон в летнюю ночь» по Шекспиру стал «Сон в майскую ночь» — по Мирон Миронычу. Алмаз улыбнулся, подписываясь в ответ — Екб стал нравится ему ещё больше. Интересно, что рыбам обещал на сегодня ржущий конь Юлий? Роман с богатырём?