Народ стал невероятно серьёзный. На юмористическом мероприятии в любой момент можно услышать: «Это неправда!» Ясен хрен, это неправда, это юмористическое мероприятие. Орать на юмористическом мероприятии: «Это неправда» — это как прийти в стрип-бар и кричать: «Она меня не любит!»
Стас Старовойтов
От вибрации телефона Алмаз дёрнулся как от разряда током. Спасибо, что не тронулся умом, хотя оказался к этому запредельно близок. Песня на фоне уверенно обещает: «…всё будет хорошо!» Верить в это хотелось, но верилось с трудом. Контакт под именем «Мирон» отправил подмигивающий смайлик в Telegram, а следом сообщил: «У меня в эти выходные есть свободное время. Не хочешь повторить недавние приключения?» Мало сказано — «недавние», ведь прошло два месяца, а сладкий май сменился дождливым июлем. Но от возможности увидеться вновь одновременно застучало сердце, и всё перевернулось в животе, будто напоминая о неприятности похмелья и его последствий в квартире малознакомого, но привлекательного и потому небезразличного человека. — Сидит Алмаз — ни дать ни взять. Только написать, — с наигранным расстройством в голосе говорит бармен, натирая уже сверкающий от чистоты бокал для вина. — Что такое? — спросил уже без издёвки, рассмотрев чужое лицо и выражение мировой скорби на нём. А потом включил себя любимого: — Мирон Мироныч снова отправил не dick pic? — Мимо. Позвал к себе на выходные. Бармен звонко засмеялся, отставил бокал и взял в руки новый: — А в чём проблема? Вновь и вновь Алмаз приходит к мысли, что ему больше нравится, когда этот человек занят настолько, что не успевает уделять ему внимание. Не лезет в душу! Что поделать, когда больше нравится меланхолично пялиться в стену и молчать, поедая себя изнутри. Но приходится признать, что Алмаз быстро сдаётся. Как не сдаться тому, кто заинтересован в том, чтобы тебе помочь — без корыстных побуждений? Тут и на психологе можно сэкономить, когда в близком круге друзей у тебя затесался один высокий и симпатичный бармен с сорокалетней выдержкой. Бармена и — по совместительству хозяина бара «Пи’рам» — по старому свидетельству о рождении зовут Артём, а в паспорте и на золотом с тиснением бейджике на груди у него написано «Артемий». С недавнего времени он просит всех называть себя именно новым именем, даже если те с ясельного горшка знают его Тёмой. Алмаз Артемия с ясельного горшка не знает, ведь у них разница в возрасте в пятнадцать лет (совсем как с Женей), но ему тоже непривычно, и он постоянно поправляется, вызывая в собеседнике приступы праведного гнева. Чтобы быстрее прекратить чужие обиды, Тома предложила альтернативное, запоминающиеся и краткое «Арт» — как «art» — «искусство». И Артемий согласился. Ему подобные предложения однозначно льстили. — Арт, я у него дома чуть на луну не улетел вместе с унитазом. Мне теперь просто ужасно перед ним стыдно. — Фу, зачем с такими подробностями? — В больших и умелых руках появился высокий стакан для коктейлей. — Я тебя не спрашивал про говно. Но вы же переписываетесь? — А как шутить про говно в бокале — то ничего, да? — напоминает об их недавней дискуссии на тему нечистоплотности общепита. — Да переписываемся. — Ну послушай, у меня такого не бывает. Зато я читал много исследований, где напитки и еду из местных баров-ресторанов проверяли на содержание… Очередь Алмаза морщиться. И он делает это без театрального преувеличения. — Только не говори мне, в бокалах чьего бара нашли следы дерьма, я и так хожу только к тебе. Если не считать малину. Артемий снова смеётся. Его смех подходит под клише с колокольчиками, а глаза — под температуру Северного Ледовитого океана — голубые и холодные. Снег в океане . Контрастный душ и американские горки — Артемий. Спасибо, что в искреннем желании бармена — вопреки всему — поддержать друзей сомневаться не приходилось никогда. — Это просто одна из проблем, за которую стыдно. Он очень странный, Арт. Я бы и рад с головой в омут. Да страшно, что ошибусь в человеке и в своей уверенности в нём. — А ты с голым в омут не прыгай. Подумой . И не строй в голове чужие идеальные образы — они никогда себя не оправдывают. — Артемий отвлекается на клиента, а когда возвращается, добивает: — Я бы попробовал. Что тебе терять? На свиданки ты регулярно шляешься, а там тоже кот в мешке каждый раз. Повезло на маньяка не нарваться. — Тут уже не в мешке кот, а кот Шрёдингера какой-то, — бурчит Алмаз, запивая тревожность сладким «Секс на пляже». И ещё до четверга тянет с ответом. Тома, оправдывая себя той самой Тамарой, с которой все ходят парой, несколько раз, пока они бродят по бутикам «Кристалл», почти отвечает вместо Алмаза — виновато нетерпение. Она не понимает причины, по которой друг морозится, боится перешагнуть черту переписки, когда они с Мироном уже и кресла в ласточке делили, и на толчке одном сидели — благо, что timing не совпал. Все её советы сводятся к одному — упрощай. А как упрощать, когда жизнь, сука сложная? И проблема не в постановке запятых. — Как без гондона трахаться с мужиком из клуба, так мы смелые, а как согласиться на свиданку с богатым мачо на G-Wagen, так жопой в кусты! Мазик, ты чего?! — Не ори, — пытается спасти свою репутацию Алмаз, оглядывая людей проходящих мимо. Дарвин дал им занятное определение — прямоходящие. А прямодумающие — это уже сложно. (В уме, как счёт столбиком, эта шутка звучала лучше…) — Я сам знаю. Ларисочка Гузеева в лице Тамары прекрасна. Сваха с мировым именем, даром, что сама сто раз брошенка (сейчас уже нет, но то, обычно, дело времени). — Знаешь? Сокровище моё, да ты ничего не знаешь. Ок? Может быть, тебе проще пойти на свои блядки, а не согласиться на вариант выгоднее и перспективнее. Но обо мне ты подумай! Хоть разочек. — Тома… — Тридцатый год меня так зовут, а всё не те! Давай, сворачивай трагикомедию и спрашивай, сможет ли он тебя встретить на вокзале. Вечером того же дня, Алмаз звонит Антону. Последний бастион, который надо пройти перед согласием. И неважно, что Мирон из-за игнора мог давно раздумать своё предложение. И неважно, что исход уже ясен — как с монеткой подброшенной вверх. Орёл или решка ничего не решают. А Антон? Просто Алмазу надо уверовать в правильность собственного… увлечения. — Потеха, Маз! А ты ко мне заедешь? — спрашивает друг, игнорируя просьбу подсказать верное решение дилеммы. Виновато не безразличие друга. Антон просто тоже знает и об орле, и о решке, и о том как пьяный Алмаз стенал о желании отсосать Генри Кавилу из Екб. — Ночевать будешь у него? Алмаз отвечает: — Не знаю, — и сдаётся. У него закончились аргументы против. Нажимая «отбой» он делает сразу две вещи: открывает приложение РЖД и набирает ответ Мирону. Тот отвечает ровно через пять минут: «Конечно, встречу, куколка». Алмазу кажется, что смайлик с одним сощуренным глазом ему не подмигивает, а отражает, как зеркало, его собственный нервный тик.***
Перед выходом из электрички Алмаза потряхивало. Он давно вырос, и пусть работа у него, для прошлых поколений, не шибко серьезная (что спорно, ведь дизайнеры сайтов могут прилично зарабатывать, даже если сравнивать с сыном хозяина сети общепита), мандраж перед встречей казался глупым, как если бы в этом же возрасте пришлось переживать первый в жизни поцелуй. Хотя тут уж как посмотреть. Кто-то же хранит себя и до старости, о чём только посочувствовать и поругаться на судьбу, которая не смогла столкнуть на дороге жизни — две родственные души. …Алмаз покачал головой, хотелось и по щекам похлопать. Мысли завели не туда. И он вспомнил, что его потряхивает всё сильнее — чем ближе станция «Екатеринбург-Пассажирский», тем активнее дрожат и холодеют кончики длинных и тонких пальцев. Сегодня статус имиджа: «нищенка». Наряжаться нет настроения как и краситься, а погода диктует свои биполярные настроения, сменяясь жарой и холодом, засухой и дождём. От повышенной влажности волосы на голове научились вести самостоятельную жизнь. В выборе одежды Алмаз остановился на любимой чёрной толстовке без рисунка, спортивных чёрных шортах с галочкой Nike на бедре и сандалиях — в тон. Тощие ноги торчат из-под одежды бледными палками, кожа не скрывает ни синие аристократичные вены, ни такие же синяки под глазами — жаль, что их аристократы признавать своим атрибутом отказывались. На плече болтается рюкзак звенящий от переизбытка значков, а руку оттягивает крафтовый пакет с чужой одеждой, которую благородно одолжили ему ещё в мае. «Ласточка» пересекает начало двенадцатого пути и замедляет ход. Алмаз крепче сжимает в руке пакет и лямку рюкзака. Ну что такое? А губу до боли зачем закусывать? В окне мелькают счастливые лица встречающих — ранним утром субботы им было не сложно встать и ползти до хмурого вокзала образца советского времени. Интересно, а Мирон? Остался в машине или пришёл сюда и ждал с другими? Сердце сбилось с ритма снова, когда ответ на вопрос показался перед глазами, выделенный из толпы солнечным светом и прижавший к уху iPhone. Картинка для Pinterest. Светлые джинсы и… чёрная безразмерная толстовка без рисунка. Если они встанут рядом то, конечно, двумя братьями-акробатьями не станут, зато точно будут косить со спины (как для страны, где геев не существует) под влюблённых, готовых забыть про индивидуальность ради того, чтобы походить на людях в парной одежде. Мирон, если судить по весёлому взгляду, тоже оценил чужой прикид. Алмаз нерешительно подошёл ближе и прислушался, ведь iPhone всё ещё не покинул чужой руки. Мирон жестом попросил подождать, и пока толпа пассажиров и встречающих удалялась, он пытался втолковать что-то кому-то на другом конце телефонного провода. — …Ген, — с этим персонажем мы, вроде как, заочно уже знакомы, — ты не нашёл другого времени для скандала? Я всё сказал. Да. Ой, блять, иди и жалуйся отцу. Да. Нет. Иди нахуй. — Здесь разговор прекратился, и Мирон вернул внимание Алмазу. Широко улыбнулся. Солнце осветило его лицо и редкие веснушки. — Привет. — Привет. Мне уже интересно, что там за Гена. — Придурок он. Ничего интересного. Пошли? Сентиментальный порыв обняться при встрече пришлось жестоко убивать в себе, пуская метафорическую кровь. Алмаз чувствовал мучительный недостаток редкой для него тактильности. Мирон в простой одежде казался мягче, чем на своих фотках в Instagram, где мелькали футболки поло, костюмы и рубашки. И привлекал сильнее — чем-то домашним, личным. Как тем самым утром — спортивки, растянутая футболка, взъерошенные короткие волосы, мягкая улыбка, разговоры о личном, запах порошка и геля для душа. Странный набор для фетишиста, но именно в нём сейчас так нуждается Алмаз. И он так хочет дотронуться хотя бы пальцем, но боится переломать кости, как в той сопливой цитате — переломать их о молчание и безответность. G-Wagen возвышается посреди парковки перед вокзалом и смотрится дороже, чем вывеска гостиницы «Marins Park Hotel» позади него. Сколько там накапает за ожидание? Мирон, конечно, не таксист с пунктиком на «время-деньги», но многих давит жаба платить за парковку. Алмаз улыбается, пошутив голосом Антона про комплексы мужиков на больших тачках — у себя в голове. Вслух же отвечает на вопросы Мирона без умысла и смысла: «Как доехал? Было ли удобно? Не открыли ли на вокзале Тюмени McDonald's?» — о наболевшем. — Ты же останешься у меня? — спрашивает Мирон, когда машина начинает урчать как дикая кошка и трогается с места. — Если можно. — Ну что за внезапное включение скромницы? — Обещаю не пить как в последний раз. — Не-ет, такое обещать не надо. Я сам хочу. Одному как-то стрёмно. — Тебе не с кем пить? — звучит грубо. Пока они только выезжают с вокзала стоит всё-таки определиться с местом ночлега. Ответ нахмурившегося Мирона ожидается решением этого вопроса. — Я думал, что мы с тобой всё прояснили тогда. А ты, как я понимаю, всё думаешь, что я стебусь над тобой. Неужели, от меня исходит именно такое впечатление? Мирон смотрит в лобовое, крутит руль, выставляя напоказ выпуклые дорожки вен, выглядывающие из-под широких рукавов толстовки. Алмаз смотрит на него в профиль, отмечая, что и тут природа Мирона не обделила: ровный нос, высокие скулы, резкая линия челюсти, выступающий острой вершиной кадык — мечта модельного бизнеса. Очки безнаказанно сползающие с переносицы никак не портят общий вид. Так какое может быть впечатление от этого человека? Красивых людей всегда стоит бояться, ведь за красотой редко скрывается хорошее. Алмаз поджимает губы. Не хватало ещё обидеть человека, к которому уже едет гости! — Я не знаю. Мне очень странно. — Мне тоже. — В голосе Мирона слышится понимание. Он перестал хмуриться и кратко посмотрел на Алмаза в ответ. — Я определил в самом себе некоторые изменения, и, знаешь, это чертовски странно. — Это называется кризисом ориентации. — У тебя было такое, куколка? — Сложно сказать. Мне кажется, что я даже не пытался думать на этот счёт. Просто всегда знал и знаю. Проезжая просыпающийся центр, они молчат. Сейчас это даётся проще, ведь молчание не тяжёлое. Алмаз даёт Мирону время набраться сил для продолжения диалога, ведь именно об этом его просили — о помощи. Наверное, со стороны это было похоже на предложение протянуть утопающему соломинку. Ну и пусть? Не всем везёт с надёжным оранжевым кругом. — Знал и знаешь, что член — лучше сисек? — Фу, как прямолинейно. Они засмеялись. Внутри салона приятно пахнет освежителем, и можно удобно вытянуть ноги. Так и выходить не захочется по приезде. Алмаз устраивается в кресле, переводит взгляд вбок и смотрит за мелькающими зданиями снаружи. Не замечает как засыпает. Мирон только осторожно касается колена, когда останавливает машину, заехав в подземный паркинг своего дома. — Предлагаю отоспаться, а потом строить планы на досуг? Алмаз не говорит Мирону, что тот озвучил сонную мечту человека, вставшего в срань субботы, чтобы сесть на электричку и ещё четыре с небольшим часа трястись в почти пустом вагоне. Не говорит и: «Было бы славно», — в духе Тоби Магуайра. Просто кивает и выходит из машины, прихватив с заднего сиденья рюкзак. Пакет с одеждой забирает Мирон. Алмаз не может поверить, что он оказался там, где оказался. Тайком щипает себя за руку. Но всё остаётся на своих местах.***
В прошлый раз Алмаз не успел оценить, что квартира Мирона выглядит слишком пустой, даже если брать в расчет моду на минимализм. Мебели — по пальцам пересчитать, и все вещи спрятаны во встроенные шкафы. Практично, но как-то холодно что ли. Будто показательно — чтобы меня узнать, надо получить ключи от всех замков. А если не получишь, то радуйся улыбке, в которой искренности столько же, сколько калорий в дырке бублика. Про улыбку Алмаз кстати не сразу понял. Но постепенно до него дошло. Или начинало доходить? Вот именно сейчас, когда разглядел квартиру — чужой внутренний мир. С психологией в студенчестве не ладилось. Флёр утренней влюблённости истаял первым снегом неблизкого сентября. И наружу полезли черти, которые всё не хотели верить происходящему на глазах. И за глазами… Вместо кровати в просторной евродвушке лежит матрас на невысоком подиуме посреди изолированной комнаты. В гостиной стоит диван, и Алмаз рассчитывает упасть на него и вырубиться до вечера. Даже разбирать его не надо. Хватит и того, что есть. — В душ пойдёшь? — просто взял и перебил мысли Мирон. Алмаз замер посреди комнаты, обернулся. Глаза — две полноценные тарелки, а не блюдца. — Да я не про это. С дороги же. От душа Алмаз не отказался, пошёл туда с рюкзаком и заперся на час. А когда вышел в домашней пижаме, обнаружил Мирона уснувшим на диване. Он немного завалился вбок, запрокинул голову на спинку и негромко сопел. Кому-то здесь тоже пришлось рано встать, да? Алмаз позволил себе преступление — засмотрелся спящим человеком. Ситуация походит на абсурд. Они знакомы от силы несколько дней, если суммировать время непосредственного общения, а ему уже доверяют настолько, чтобы пускать домой и засыпать, подобно зверю подставляя уязвимый живот. Мирон не вписывался в устоявшуюся систему координат. Алмаз не мог вместить его образ в голове — вечно что-то торчало то с одного края, то с другого — то в одной плоскости, то в другой. И в чём был смысл? А он есть в математике? Жизни? Алмаз стянул покрывало с матраса и вернулся в гостиную. На улице не было холодно, но желание озаботиться чужим удобством оказалось сильнее здравого смысла. Мирон никак на эту заботу не отреагировал, а Алмаз вернулся в спальню, без лишних раздумий упал в мягкие объятия того, что в этом доме являлось кроватью. Он старался не вспоминать о чёрном завитке, случайно выглянувшем из-за ворота чужой футболки, но именно этот завиток стал последней его мыслью прежде, чем он провалился в сон. Город бесов с его тягой к граффити на каждом углу снискал отражение в одном из своих жителей. И Алмаз не мог отрицать, что ему такое очень даже нравится. Когда матрас прогнулся под чужим весом, в комнате было темно. Алмаз понимал только одно — сейчас он не способен срастить между собой даже две мысли. Одна появлялась и пропадала, стоило появиться другой. Первая — в полутьме у Мирона блестят глаза. Вторая — матрас хорошо справляется с ролью кровати. А потом снова — Мирон слишком близко, рядом. — Хорошая привычка. — Какая? — Просыпаться в моей постели. — Я слышал попытки в флирт и хуже… Мирон тихо засмеялся, оперившись локтями в матрас. Ближе не лез, но и глаз не сводил. (Странный человек с симптомом кризиса ориентации…) Алмаз снова попытался: зажмурился, посчитал до десяти, а потом встретился взглядом с Мироном. Тот не уходит. От него пахнет гелем для душа и уже выученным наизусть парфюмом, короткие волосы торчат мокрыми белёсыми колючками, подсвеченные со спины — лампочками гостиной. — Надо вставать, — сказал Мирон с ноткой сожаления в голосе, но потом исправился: — У нас запланировано вечернее приключение. Через полчаса они спускаются к машине. Алмаз чувствует, что ему закладывает уши от скорости лифта, бегущего вниз на минусовые этажи. Или это от нервов? Он продолжает сомневаться, разглядывая Мирона в отражении зеркальных створок. Мирон же смотрит куда-то в сторону и хмурится. Что такое?.. Приключением значится поздний сеанс в кинотеатре и поездка по ночному Екатеринбургу. Оригинальности Мирону не занимать. Но Алмаз вдруг сам его оправдывает, потому что в кино не был достаточно давно, а на вечерние поездки по Екб в компании Антона соглашался редко, так как тот не зарекомендовал себя надёжным перевозчиком. Одни только плюсы. На них ли он рассчитывал, соглашаясь провести с Мироном выходные? Уже другой вопрос. Marvel никогда не привлекал Алмаза потратить на его просмотр время и деньги. Но с подачи Мирона они уже сидят в приятных креслах «Гринвич Синема», на бедре у Алмаза стоит огромное ведро попкорна, а в подстаканниках — по высокому стакану с Coca-Cola. Экран вспыхивает красками и резкими звуками, рассказывая историю неудачника, которому повезло найти костюм, уменьшающий его до размеров муравья . Алмаз не оценивает уровень юмора данной картины, но косится на хохочущего Мирона и тоже позволяет себе улыбнуться пару раз. Это важно? Людям всегда важна реакция собеседника, спутника — желательно похожая на их собственную. Это как взаимодействие солнца и луны — если один светит, то другой обязан отражать, иначе в знакомстве нет смысла. После сеанса прямой дорогой по Вайнера добрались до следующей точки сбора. Сверкающий «Пассаж» встретил гирляндами и толпами людей у входа. Площадь полнится одиночками и компаниями, разговорами и песнями, запахами еды, брызгами прохладительных напитков. Под вечер распогодилось, духота обнимает второй кожей. Алмаз заскучал за этими чувствами и видами — давно не гулял здесь с Антоном. Звук гитары, жидкие аплодисменты и заевший «Мотылёк» — особая атмосфера. «…Ты посмотри, братан, какой закат всё остальное, брат, такая мелочь…» Действительно. Дело в красивом закате. А в человеке, который идёт рядом? Какое дело в нём? В чайхане, единственной свободной в ТЦ, на стенах пестрят рисунки ковров, смазанные кальянным дымом, пахнет специями и алкоголем. Улыбчивая девушка hostess на входе предлагает на выбор нескольких столиков, и Мирон выбирает тот, у которого стоит пометка «уединённый». Не будет же он светить своим лицом лишний раз — в компании парня понятной многим наружности. Алмаз старается не думать, что ему на пути встречались мужчины и с большей зоной влияния, чем у Мирона, которые при том не стеснялись его компании. Лучше не придираться к подобным выборам спутника, а войти в его положение. Войдёт ли этот спутник в чужое положение в ответ? Вопрос без ответа. Алмаз проснулся подозрительным, но не особо жаждущим рушить собственные воздушные замки. Розовые очки он давно снял и просто устало смотрит на мир без фильтров. Проблема в том, что глаза нарочно не смотрят туда, куда стоило бы посмотреть, чтобы разглядеть смазанные углы и фокусы, заваленные горизонты красивых закатов из песен и книг. — За встречу! — Мирон ярко улыбается, негромко ударяя хрусталём своего стакана о протянутый к нему стакан Алмаза. Сейчас в них снова Coca-Cola, но Мирон пообещал, что они заберут с собой несколько бутылочек виски, чтобы выпить их дома и не брать такси или того хуже — трезвого водителя. Алмаз кивает и улыбается в ответ, а потом переводит взгляд на огромные часы на чужом запястье и теряется в их блеске, будто ослеплённый всем вместе — и чужими улыбками, и хрусталём, и зеркалом наручных часов… Приходится признать, что… Он хочет верить в этот блеск и его правду. Он хочет верить, что стал объектом симпатии этого человека — пусть даже ещё потерявшегося в предпочтениях. Нельзя судить за это того, кто устал быть один — за желание перестать быть одному. Друзья по парам (и это режет взгляд, самооценку не завистью, а чувством собственной неполноценности), пусть даже Артемий отрицает наличие у себя пары — все знают, что он много пиздит и скрывает личное под панцирем будто какой-то экзотический слизень, а Тамара уже ходит на свиданки с новым хахалем, балующим её дорогими ресторанами и подарками. Антон — другой разговор, но ведь он тоже живёт с другим человеком и говорит, что любит того достаточно для смирения с его недостатками. Странный повод для связи — то, что началось внезапно и может стать дороже всего, ожидаемого и запланированного. Да? Так этого хочется — до судорог в кончиках пальцев. Но сейчас они едят, допивают Coca-Cola и говорят на непринуждённые темы, затронутые в их двухмесячной переписке. И о большем, честно, не хочется париться. — …А ты знаешь татарский? — внезапно бросает вопрос в лоб Мирон. — Немного, наверное, знаю. — Ну-ка, скажи что-нибудь. — В глазах — детское любопытство, когда один говорит, что может достать языком до кончика носа, а другой кричит: «Покажи!» — Син миңа беренче караштан ук ошадың . — Алмаз говорит это легко. Ещё бы! Ведь Мирон его не поймёт. — Красиво. А что это значит? — У тебя между зубов салат застрял. — Алмаз пожимает плечами, с усмешкой наблюдая как Мирон, набирая последние глотки Coca-Cola, некультурно полощет рот.***
Широкий салон G-Wagen продувается из открытых окон, Мирон ловко крутит руль, успевает что-то говорить, а потом понимающе молчит, когда Алмаз включает камеру и записывает виды ночного Екатеринбурга на видео под откровенные слова и биты: «…Самый редкий вид, но самый худший браконьер. Спорим, она вместит себе в глотку револьвер?..» Музыка под стать хозяину. Мирон даже не смущается. И спрашивает, когда Алмаз убирает телефон в карман своих широких шорт. — Отметишь на видео? Алмаз хочет спросить: «А с чего ты взял, что я хочу это выкладывать?» Но как-то скованно пожимает плечами. Мирону же палец в рот не клади, и только дай заполнить тишину болтовнёй, поэтому оставленный без ответа вопрос теряется в потоке других вопросов и ответов. Они бы с Артемием и Антоном подружились — на почве желания заебать собой окружающих. Но сейчас Алмаз за это Мирону благодарен. Потому что сам пока не способен формировать осмысленные предложения из слов имеющихся в запасе. — …Твой друг блондинистый прикольный. С виду, конечно, по учебнику смазливенький… — Уже заглядываешься на моих друзей? — хмыкает Алмаз, замечая, что Мирон на мгновение тушуется, но быстро справляется и продолжает: — Уверен, что он бы не смог так очаровательно требовать у меня мицеллярку, когда едва ли что-то соображает. — Мирон смеётся. — Никогда этого не забуду! Ты буквально был не в себе, но так отчаянно требовал ватные диски и эту мицеллярку, что я даже задумался, а не пиздишь ли ты часом, что пьяный в щепки. — Снять штукатурку с лица — святой ритуал. И не поспоришь. Потом Мирон спрашивает про «красивого мужика», который часто мелькает в ленте фотографий Алмаза. Из возможных подозреваемых под описание подходит только Артемий. Да, этот кадр поставит под сомнение гетеросексуальность любого представителя мужского пола (про него любому не стыдно говорить в разрезе явления красоты). И дело не в смазливости, ведь он, без преувеличения, красив будто модель с обложки журналов с мировыми именами. Он сам по себе — нарушение мирового и правового равновесия. Кем он приходится Алмазу, учитывая их разницу в возрасте? Не было бы преувеличением сказать, что Артемий для Алмаза и близкий друг, и тот, кто по воле случая практически заменил ему отца… Но копаться в этом сейчас не хочется. — Это долгая история, — всё-таки заканчивает Алмаз и отворачивается к окну со своей стороны. Фонари мелькают, разрезая темень салона. Мирон какое-то время молчит, а потом начинает говорить про работу и наконец-то рассказывает про вездесущего Гену, которому не лень набирать номер своего начальника по поводу и без него. Тихими смешками Алмаз выражает свою благодарность за понимание. Мирон снова учтиво освобождает его от неловкости. От этого на душе только хуже. Ведь «хочется верить» — это не равносильно немедленному исполнению «хочу». Алмаз всё вязнет в своих заёбах, никто не спешит лезть ему в голову и помогать из этих заёбов выбраться. Да и просит ли он такой помощи? Тома всегда смеётся, что у Алмаза вечное желание страдать даже тогда, когда всё хорошо. Зато мама советует пойти к психологу. Алмаз делает лучше — находит мужика, по которому страдает с самой первой встречи. А такие начала, как водится, не обещают в продолжении ничего хорошего… Про кризис ориентации они не говорят, потом мимо проносится шестая городская больница и улица под именем Серафимы Дерябиной уводит G-Wagen на Объездную дорогу. А Мирона уводит на спонтанные решения: — Хочешь за руль? Хочет ли Алмаз поводить дорогущую тачку?! Звучит как риторический вопрос. Спасибо Антону, ещё во время школы заставившего Алмаза пойти с ним на обучение вождению картов . Потом они вместе получили права в восемнадцать, когда другим только предстояло ещё заплатить свои кровные тридцать тысяч. С того времени Алмаз машиной не обзавёлся, да и практиковался мало — несколько раз за рулями Антона и Томы. Но желание покрутить дорогую баранку перевешивает страх, поэтому Алмаз от радости даже подпрыгивает, пока они с Мироном обходят машину, чтобы поменяться местами. Про то, что в случае аварии, придётся возмещать непосильный ущерб думать не хочется точно. Алмаз чувствует себя капитаном внеземного корабля — ещё бы, ведь он такой крошечный в огромном водительском кресле (которое, по сути, тех же параметров, что и пассажирское). Со стороны Мирона лицо обжигает внимательным взглядом. Хозяин машины набирает в навигаторе адрес и говорит: — Едем сюда. Алмаз пожимает плечами, и G-Wagen съезжает с гравия, чтобы занять свое место на Ново-Московском тракте. Одно дело быть пассажиром, а другое — сидеть на месте водителя. Алмаз сразу забывает всё, о чём думал раньше. Не отвлекается от дороги и смотрит на огни пролетающих мимо машин как в детстве смотрел на фейерверки. Динамики шепчут философское: «…Вдруг, ты загрустила, но не от печали. Детка, понимаю мне тоже так не хватало…» И Алмаз даже подпевает, постукивая по рулю пальцами обеих рук. Местом назначения становится загородный парк-отель под Первоуральском, в названии которого есть год старта корабля «Аполлон-14» и год много чего ещё, но Алмаз плохо помнит историю конца двадцатого века. Что Мирон там потерял? Путь в другую галактику? Загород — обитель чистого звёздного неба. Тем не менее, Алмаз не спрашивает, прибавляет скорости и позволяет голове отдохнуть. Мирон что-то снова рассказывает негромко, липнет взглядом к линии профиля Алмаза, отвлекается на телефон, потом снова смотрит. Блики фонарей и фар рисуют на его лице неровные геометрические фигуры. Алмаз тоже наблюдает за ним краем глаза. И слишком скоро навигатор уведомляет о прибытии к заданной Мироном метке на карте. Координате умирающей звезды? Всё так странно. — Не хочешь подышать свежим воздухом? — спрашивает Мирон, когда Алмаз аккуратно паркует машину напротив пропускного пункта. — Где мы? — Пойдём, — загадочно уходит от ответа. Алмаз аж вздрогнул, что по его хребту мурашки табуном пробежали. Мирон продолжил скалиться — теперь это можно только так назвать и во всём-всём начать его подозревать. Артемий там про маньяков говорил? Ебаная ворона, которая каркает про всё подряд. В голове только мат (которым, как известно, не ругаются, а разговаривают), пальцы сжались до белых костей, проступающих под кожей. Но Алмаз сильный и смелый, столько пережил, столько раз жизнью шлифован — ему ничего не страшно. Да? Главное — в это верить. — Куколка, — пробует ласково. Но сейчас прозвище не звучит забавно. Алмаз сам открывает дверь и спрыгивает в траву — остановился у самого бордюра. Ноги мгновенно промокли — сандалии же. Мирону вот больше повезло, и его дорогие кроссовки не пострадали. Пусть помнит об этом, пусть не забывает. Они идут молча. На пропускном пункте Мирон переговаривается с охранником, и их пускают на территорию. Алмаз ничего не слышит — он глухой, немой и слепой. Потом скажет обязательно, что ничего не видел, ничего не знает и так-то его можно отпустить, ведь раз не знает ничего, то ничего не скажет. И делайте чего хотите, только верните Алмаза в его Тюмень. Или хотя бы верните палочки сети, чтобы написать Антону, где, в худшем варианте событий, искать алмазный клад… Недалеко от входа обнаруживается «скромная» курилка с несколькими коваными скамейками и фонарями в том же стиле — с пафосными вензелями. В курилке сидит один человек в белом банном халате, Алмаз даже разглядывает в его руках сигару. И чем ближе они подходят к этому человеку, тем сильнее Алмазу не по себе. Мирон ничего не спешит объяснять, а потому Алмаз накручивает себя как ёбнутый ребёнок, решивший, что кататься на качели солнышком — это хорошая идея. Зачем Алмаз идёт за Мироном?! Сам не понимает. Есть же такая херня (в документалке про какого-то маньяка говорили), что некоторые люди в приступе паники превращаются в козочек на привязи и идут туда, куда им скажут, надеясь, что за послушание их не тронут. Дебилизм, думал тогда Алмаз, но сейчас мысленно хлопнул себя по лбу. Довыёбывался, умник. Пришёл непонятно куда, почти за ручку, и теперь вот стоит ссытся. Давно бы уже двинул обратно к хмурому деду на пропускном пункте. Если только тут все не за одно… — Привет, пап, — говорит Мирон. И если раньше казалось, что ситуация — что-то между жанрами «хоррор» и «триллер», то сейчас она стремительно пересекает отметку «криминал». Семья Добрыниных стала известна ещё в девяностые, когда Мирон-старший (тот, который сейчас сидит и курит сигару в банном халате) открыл в Екб (в том году ещё в Свердловске) целую сеть пельменных. Об этом свободно писали в газетах тех лет (Алмаз просто решил навести справки). Мирон-старший (тоже, к слову, Мирон Мироныч) даже участвовал в бандитских разборках, один раз получил пулевое ранение в плечо. Со временем его пельменные стали шаурмичками, а их хозяин пошёл баллотироваться в депутаты, но провалился из-за скандала, связанного с забавами тогда ещё молодого и глупого сына, вляпавшегося в историю с наркотиками. И с того времени фамилия Добрыниных редко упоминалась в газетах и новостях на «Е1». Только последние два года сеть готовой еды «МирМарт» вновь вернула семье старшего Мирон Мироныча статус медийных личностей в Екб, а в этом году о них уже говорили в соседних областях — так как сеть становилась популярной у молодёжи и стремительно расширялась. Надо что-то ответить тоже? Поздороваться? Алмаз хлопает глазами, Мирон старший хлопает на него в ответ, смачно затягиваясь сигарой. В голове Алмаза обезьяна из мема бьёт друг о друга железные тарелки, и гнусавый голос из другого мема шепчет: «…берём сначала укропу, потом кошачью жопу, охапку дров…» Алмаз ни к чему не готов. — Привет, сын. Эт чо? — и машет рукой на Алмаза. А тот в стиле Иккинга из мультка про драконов меняет простое хлопанье глазами на хлопанье с вопросом: «Ты показываешь на всего меня?» «Эт чо» — так его ещё никто не описывал. Тем не менее, Алмаз признаёт, что батя у Мирона хоть куда мужик. Если судить на глаз. Такой прям daddy. Жаль, что они встретились, когда Алмаз похож больше на прыщавого школьника, чем на обольстительную сучку, которую в Малине и «Strass» знают под загадочным прозвищем Татарка. Но сейчас не об этом! — Мой парень, — без раздумий выдаёт Мирон. — Вот, хочу познакомить. Его Алмаз зовут. — А он немой? «Она немая. Не твоя? Не-ма-я. Если она не твоя и не моя, то чья же?..» — голосом Реввы. Ничья! История про немую девочку уже в прошлом. В такой стрессовой ситуации Алмаз может думать только мемами и каламбурами с телека. Потому что лучше даже про себя шутить, чем про себя плакать. — Просто удивлён. Будто вдвоём обсуждают третьего, которого с ними нет. Два Мирона похожи как две капли только с пометкой на разбег в возрасте. Но похожи до страшного. Природа на них однозначно не парилась и решила сделать «ctrl+c», «ctrl+v». Что рожей, что языком… — Докажи. За-е-бись! Алмаз не нанимался быть острым или тупым углом, который надо в задачке по геометрии доказать. Что это… Мысль не заканчивается. Крепкие руки хватают за всё подряд, тянут к себе, обжигают сквозь одежду. И это — выход в космос без скафандра. И это — космический вакуум в голове. Взрыв башки. Губы к губам. Поцелуй — по грани школьного чмока на дискотеке. Алмаз сцепляет зубы, сжимает кулак и вкладывает в удар всю свою силу, надеясь наглядно показать собственное отношение к происходящему. «Докажи»?! Стоило сразу после упоминания скандала с наркотиками обо всём догадаться. Но пока только ощущать пустоту там, где были руки; ощущать слюну — там, где были губы. И смотреть в чужие глаза, в которых — неожиданно — нет злости. Там плещется понимание, а из разбитой губы сочится кровь. Но Алмаз делает вид, что ему показалось и всё-таки уходит, не обращая внимания на боль в сбитых о чужое лицо костяшках правой руки.***
— Алма-аз, я тебе сегодня ничего не налью. Задрал приходить каждый день и напиваться, — Артемий ворчит, трясёт шейкером, не сводит взгляда. — Это ты сказал, что надо пробовать, теперь отвечай за свои слова. — Ёбушки-воробушки! Теперь я виноват в том, что Мирон Мироныч оказался Гондон Гондонычем? Давай-ка стрелки не переводи. Я по доброте душевной тебе обещал наливать бесплатно, но ты при этом обещал, что не будешь в одного половину моего бара в себя пихать. Бесплатно! Что я Жене скажу? Не-ет, спаивать детей моих друзей — я не подписывался. — А спаивать друзей? — Нет. — Серьёзно. Этот снег в океане в глазах… Шутки кончились, и Арт стал из друга бывшим опекуном. Алмаз от него в школе таких затрещин натерпелся, что теперь невольно ёжится и плечами пожимает, мол, как скажешь. Не больно-то и хотелось. Надо быть благодарным, что в итоге не выгнали за порог. А вместо коктейлей наливают в стакан любимый Frustyle с кактусом и лаймом. Артемий быстро остыл и принялся болтать. Рядом с Алмазом сел кто-то из постоянных посетителей, поддерживая беседу. Тома пришла уже после десяти вечера, обняла со спины Алмаза, сидящего на высоком барном стуле, чмокнула Артемия в щёку. Ей, вот, Голубую лагуну налили даже без заказа и просьбы. Мирская несправедливость… — Мазик, прикинь, съехала на новую хату, а там так удачно! Второй этаж, а внизу доставка еды. Подключаю сегодня роутер, чтобы был инет, а мне в дверь стучат. Думаю, ну кому уже что-то не так? А это оказывается хозяин доставки. Говорит, что с прошлым жильцом у них был договор. Жилец им даёт пароль от интернета, а они ему еду бесплатно. Прикинь! — А тараканов не боишься? — спрашивает хмуро Алмаз. — Или глистов? — интересуется Артемий. Говно в стакане, глисты в тарелке. Арт не первый год в движухе общепита, об этом нельзя забывать. — Как там доставка называется? — Предпочту не знать, что я съела сегодня на обед. — Тома кривляется, Арт кривляется в ответ. Оба смеются. Алмаз закатывает глаза. Наличие разницы в возрасте — отсутствует. «Пи’рам» — гарантия понимания и уюта. (Профилактики депрессии на фоне встречи с одном долбоебом из Екб?..) Здесь редко можно встретить новые лица (что очень радует), со многими посетителями Алмаз пересекается постоянно и даже общается близко. Но только при наличии Томы и Артемия ему здесь гарантированно хорошо. Что-то на семейном. Ещё не хватает Жени, которая одно время замещала Артемия за барной стойкой. Но у той теперь есть жених и загородный дом с хозяйством и приёмными детьми Лёши от первого брака. Им не до вечерних посиделок в барах под градусами. И хорошо. Хоть кого-то не раздражать унылой рожей брошенки. Тома рассказывает о вечере за баранкой. Сегодня у неё было достаточно мотивации для такси. Она там подрабатывает для удовольствия, просто потому что нравится искать новые знакомства и людей (как нашла одного долбоеба из Екб). После таких дней она приносит в «Пи’рам» ворох чужих историй, и Артемий с другими заинтересованными в теме ждут этих историй, как поклонники книги ждут фильм по ней в кино. — Вот была одна парочка. Ссорятся прямо перед моей машиной. Потом садятся. Друг от друга отвернулись. Он её всю дорогу за руку пытался взять, а она отдёргивалась. Потом попросила сделать остановку по пути, вышла. Он попросил ехать дальше. Вот таких грустных глаз, как у него я давно не видела. — Да ну, брось. Помирятся, — отмахнулся Артемий. — Судя по тому, что он ехал в аэропорт, перемирие может затянуться. Сказать нечего. Наверное обидно, когда близкий человек, пусть даже после ссоры, не хочет держаться с тобой за руки и провожать до аэропорта, воруя у времени мгновения слова «вместе». Артемий как-то нервно отвлёкся на смешивание нового коктейля. Тома отмолчалась и продолжила рассказ с новым сюжетом. В этот раз получился жанр «комедия». Но Алмаз не смеялся. — Мирон Мироныч больше не писал? — спросила подруга спустя какое-то время. Алмаз уже привык за много лет знакомства, что она скачет от темы к теме как сорока от одной цацки к другой. — Как бы он написал? Я его везде заблокировал. — Была у меня тут одна дама, так ей ухажёр сообщения с переводами денег по сберу отправлял. Сначала рублей по сто, а потом тысячами пошёл. Сейчас женаты. — Артемий закинул на плечо полотенце, которым вытирал стакан. — Главное — желание, а способ найдётся. Точно вам говорю. — Значит, не так уж сильно он хочет получить прощение. — Алмаз делает логичный вывод. Правда, логичный — не значит приятный. Но сейчас не хочется лирики. И в голову снова лезет самый неприятный вечер в жизни. Или один из таких — точно близкий к первому месту по неприятности. Темнота, загород, трасса. Никакая не обитель звёзд… Алмаз на тот момент забыл, когда последний раз плакал, но быстро вспомнил. Вспомнил, что значит рыдать, смазывая огни проезжающих мимо машин в своих глазах, а между волнами истерик пытаться набрать номер единственного друга, живущего в относительной близости. Антон ответил хрипло, сонно, но подорвался с места и говорил по телефону всю дорогу, мягко успокаивая. На фоне мельтешил Мирон, и Алмаз подарил ему ещё один удар — подошвой сандалии по коленке, жаль, что не попал между ног. А потом приехал Антон, усадил в свою машину, взял на себя роль парламентёра. Алмаз не слышал, о чём они с Мироном говорили, но вскоре Антон сел на водительское кресло, закинул назад рюкзак Алмаза, оставленный прежде у Мирона, и они тронулись с места без оглядки. Смотрел ли Мирон им вслед? Какая… разница?.. — Прости, Мазик. Я не знала, когда первый раз его видела, что он окажется таким мудаком. А теперь вот почитала на «Е1», что про него пишут, волосы дыбом. Хорошо, что судьба отвела. Такие люди не ценят окружающих. Им бы играться в песочнице, но они лезут к другим, играют сердцами… — Тише, девочка, — грустно усмехается Артемий. — Тебе на сегодня хватит голубого. — И убирает стакан с остатками коктейля в сторону. Уже с Антоном, запивая обиду крепкими напитками, Алмаз составил полную картину событий. Они тоже тогда читали целую колонку в разделе городских сплетен об известной золотой молодёжи Екб. И вот про Мирона писали даже чаще, чем про ебанутого ресторатора с фамилией из мультиков для детсадовцев. Рассказывали о его постоянных любовных похождениях, о нарушениях ПДД, о наркотиках, алкоголе и хамоватых высказываниях в сторону всех подряд, случайно или нет попавших под руку — даже в сторону своего отца. Таких статей было много за последние полгода. И всё это было похоже на протест перезрелого избалованного ребёнка. Причина протеста нашлась в статье про планы Мирона-старшего женить сына на дочери другого бизнесмена и владельца нескольких сетей ресторанов и кофеен в Екб и Челябинске. Бизнес, только бизнес. Будто на дворе всё ещё какие-то средние века, и браки заключаются по расчёту, чтобы объединить одно королевство с другим… Скорее всего, свободолюбивый Мирон-младший дошёл до крайности и решил испоганить отцу репутацию своей фейковой принадлежностью к радужной братии — только бы не вступать в законный брак. Это шантаж или детская вредность. Он даже сфоткался несколько раз с хозяином «Strass» — того самого гей-клуба, из которого в первый день знакомства с Алмазом приехал забирать свою куколку, которой, на самом деле, никогда не было. И Мирон прекрасно об этом знал. Как говорится, если хочется разочаровать родителей, то подавайтесь либо в искусство, либо в гомосексуализм. — Это не значит, что все мужики такие, Мазик. — Тома опускает голову на плечо Алмаза и трётся носом о его шею. — Где-то там обязательно бродит идеальный принц… — Хорошие мужики или заняты, или не геи, Томочка. Идеальных тоже не бывает. Есть просто те, с минусами которых ты готова смириться, — глубокомысленно поправляет пьяный лепет Артемий. Он трезвый, ему на работе пить не положено, хоть он и сам себе здесь хозяин. — Тьфу — на тебя. Глупый взрослый дядька. Много ты понимаешь в любви? — Достаточно. — Артемий пожимает плечами и отворачивается. Задело? За дело. Алмаз закрывает лицо руками. Проблемы друзей его именно сейчас волнуют меньше собственных. Ему так-то сердце разбили! Имейте уважение! Королева драмы должна стать переходящей должностью. И сейчас корона на голове Алмаза. Он грустно лезет в Instagram под второй учётной записью. Завёл её недавно, чтобы случайно не вытащить Мирона из чёрного списка и не лайкнуть новые фото — на первой учётке. Но новых фото не было и нет. Алмаз переключает фотографии вспоминая их живыми: с запахом, звуком, тёплой улыбкой, лукавым взглядом. Сложнее всего поверить, что абсолютно всё хорошее, что было, даже если было мало — ненастоящее. Алмаз и сам находил людей, бросал их, но никогда не обманывал и в моменты близости был честен. А Мирон позвал к себе, но не трахнул, сделал хуже. Он был ласков и заботлив, искал мицеллярку, помогал не заблевать самого себя, позволял выспаться в кровати, водил в кино, вкусно накормил в чайхане, подставлял плечо в ласточке, встречал на вокзале… Знакомство вышло кратким, но, блять, таким, сука, въедливым в память. …Лучше всё-таки убрать телефон с глаз долой. Хотелось не быть одному. Получи гранату в виде разбитого сердца. Какое же смешное словосочетание, ведь сердце можно только вырвать из груди и раздавить, как делали вампиры в сериалах. Вот Мирон с сердцем Алмаза что-то похожее сделал, и теперь в груди одни ошмётки, которые болят. Влюбиться — вручить себя в чужие руки. И если эти руки толкают в пропасть, то ты летишь туда, потому что успел разучиться собой управлять. На возможность вновь управлять собой нужно копить силы, умения, а прежде — выжить после падения. Костяшки на руке зажили. В этом своя ирония, где тело справилось, а его хозяин — нет. Связка сердце-мозг сломалась, не работает, пока одна составляющая вырвана. Как же смешно! Алмазу бы думать о произошедшем в красках любимых документалок про маньяков (чтобы из мести обидчика разобрали по частям и закопали в разных мешках и в разных районах города), а он романтизирует расчленёнку, как каннибализм романтизирует сериал «Ганнибал». Надо же было всё испортить! На что Мирон рассчитывал? Мог хотя бы заранее сказать: «Эй, геюга, помоги мне наебать отца. А я за это не буду ебало тебе бить». Алмаз бы тогда, может быть, согласился. Он бы был готов. И не тешил глупых надежд, что его заметил сам Мирон Добрынин. Но мудак есть мудак. С этим ничего не сделать. Память подкидывает чужой понимающий взгляд, кровь из разбитой губы, но Алмаз запрещает себе это помнить. Но всё равно помнит.***
Тамара убеждает Алмаза, что Артемий не заметит пропажи двух бутылок настойки, которую ему поставляет с дачи отец. Эти бутылки не для посетителей, а в личном пользовании, потому идут без учёта на бумаге. Алмаз с пьяненькой подругой соглашается легко, ведь ему сегодня отказались наливать легально. Пока нет копов — всё законно. И они с Тамарой смываются с чужих глаз, пряча добычу в рюкзак Алмаза. Сверкают пятками, что Артемий не успевает выйти из подсобки, чтобы их проводить. Бутылки весело друг о друга брякают, а небо хмурое и тяжёлое, прибивает дождём к земле. Одежда мокнет, липнет к коже, и пограничное состояние между жаром тела и холодом дождя вызывает в душе детский трепет. Тогда лужи были по колено, а сейчас повезёт, если по щиколотку. Заполночь воняет тишиной и смогом лесных пожаров. Небо плачет, пока земля просит ей помочь. Алмазу вот тоже хочется плакать, но он открывает одну из бутылок и пьёт прямо из горла. Спирт с ягодным привкусом обжигает горло, голова извращает всё это природным круговоротом, где человек — просто маленькая копия своей планеты. Клетка большого организма. Частица в космосе. Атом… говорят, что если думать о себе, как о чём-то мизерном, то жизненные проблемы перестанут мучить, ведь они тоже сожмутся до размеров точки. Но Алмаз понимает, что, даже так, он и его проблемы недостаточно ничтожные, чтобы не продолжить страдать по Мирону и его улыбке. Тамара рядом заливается второй бутылкой, льёт мимо рта, пачкая шею, ключицы, декольте и свою белую майку. Их же так ни один таксист не возмётся до дома везти, побоится испорченного салона, блевоты. Но остановиться — нереально. Завелось, так завелось — пока до конца не прокрутится ключик или не закончится топливо в бутылках, они остановиться не смогут. — Давай, позвоню этому мудаку и скажу ему, что он мудак?! — Тамара крепко обнимает Алмаза за талию и складывает ему голову на плечо. Татуировки на её руках притягивают взгляд и, обводя серовато-чёрные линии пальцами, Алмаз отвечает как в трансе: — Давай. Алмаз тоже хочет татуировку. Всё тело забить, ходить пугать людей, но быть счастливым… — …ты мудак! Да? Где мы? Почему «мы»? Я одна-а. Его нет! С его телефона? Тебе кажется. — Алмаз опускает голову на макушку Томы и видит неоновую вывеску «Пи’рам», а под ней высокую стройную фигуру под навесом и с сигаретой между пальцев. Вот и рухнула конспирация, план ограбления. Артемий достаёт из кармана iPhone, озаряя своё лицо голубоватым светом, что-то печатает. — Ты мудак. Феерический долбоеб. Он мой друг, я ему счастья хотела… И чо? Знаешь эт как в тех фильмах, где баба в мужика переодевается, а в неё влюбляется другой мужик. На месте того мужика ты бы не расстроился, что вместо члена у него опять вагина? М-м. Иди нахер. Алмаз слышит гудки, смотрит как Артемий убирает iPhone в карман, открывает зонт и быстро их настигает, берёт под руку Тому, разрывая двух сиамских близнецов без анестезии и скальпеля. Живодёр… Алмаз не хочет отпускать подругу, но у него нет сил её держать. Руки слабые. Алмаз слабый. И глупый. Артемий что-то говорит ему, но в ушах пробки, в глазах дождь или слёзы — или всё вместе. Алмаз запутался. Он хочет в салон G-Wagen, сесть за руль и целоваться с попутным ветром, слушать приятный голос, чувствовать на себе внимательный взгляд. Жаль, что пьяный Алмаз — это не отдельная личность, которая бы сейчас вспомнила тот вечер в Екб, который стёрся из памяти на утро. Мицеллярка, блевота — это ведь не всё. А Мирон больше не рассказал, скрывая тайну лучше любого партизана. Тогда бы у Алмаза было воспоминание о крепости чужих рук — не только плеча, на которое он опускал голову в ласточке. Но повезло лишь однажды и то — коленке. В той же ласточке. Она помнит. Алмаз не помнит. И всё это хуже обычного пьяного бреда, ведь влюбленность — порок человеческой природы. Что ещё в этом мире, кроме человека, так же беспомощно стремится быть одержимым другим представителем своего вида? Артемий держит Тому за руку и оглядывается по сторонам. Алмаз допивает свою бутылку и ищет, куда её выкинуть. Мир крутится. Он такой, потому что настойка крепкая, или Алмаз балуется самовнушением? Как дети, которые курят жевательные сигареты со вкусом клубники или хлебную соломку с солью. Самообман. Само… Крепкие тёплые руки сжимают плечи и помогают дотянуться до мусорки. Стекло громко стучит о пустое железное дно. Со спины обдаёт жаром. Это что за фокусы? Пахнет знакомо и дорого. Вселенная схлопнулась. Параллельные миры сошлись со словами: — Куколка, ты опять пьяный, да? Обрыв плёнки. Склейка. Холодная вода в лицо. Алмаз отплёвывается, дёргается в чужой хватке. Первое, что видят глаза — белый кафель, полку с шампунями и гелями, любимую мочалку в виде забавной утки. Он у себя дома. И кто-то, очевидно, пытается привести его в чувства. Голосом Артемия говорит: — Вы бы хоть закусывали. Так ведь и до отравления можно допиться. Знаешь, сколько градусов в этой бодяге? У меня только отец её без закуси пережить может. — …от-отпусти, Арт. Голова болит ужасно. От домашнего не должно так болеть? Алмаз вытирает лицо, сплевывая водой в сток. Артемий выключает воду и отряхивается. — Давай, приходи в себя. Ждём тебя на кухне. «Ждём» — предупреждение. «Куколка» — последнее воспоминание перед потерей памяти. Да сколько можно-то? Раньше таких проблем не было, а если и были, то поболело-прошло, живём-поживаем дальше. Что там и здесь делал Мирон? — Бля-я… — Тамара же взяла быка за рога и вызвонила «мудака», чтобы всё ему высказать. Процесс освобождения из чёрного списка остался за кадром. Кажется, Алмаз в тот момент думал о том, что хочет стать тату-фриком, побриться налысо и набить тату даже на черепе. Зачем? — Пиздец, нахуй… Что у пьяного, то у трезвого? Нет, наоборот. Да и вообще — это один и тот же человек, только градус снимает с каких-то дверей замки, поэтому так просто получается забить на трезвую гордость и позвонить бывшему. Приводить себя в порядок нет ни малейшего желания. Только смыть остатки тональника с лица, да нанести крем из жопы улитки, чтобы хоть он помог разобраться в себе. А крем такой: «Ну и чем я могу тебе помочь, идиотка?» Ха-ха… На расправленной кровати посапывает Тамара, а на кухне негромко общаются два незваных гостя. Хотя Артемий здесь бывает часто, сегодня его наличие здесь напрягает и способствует хотеть обсудить тот факт, что он, получается, сдал Алмаза Мирону, бывшему во всех возможных чёрных списках. — Я здесь на случай, если тебе захочется преступить закон. Ок? — Арт спокойно сербает из пузатой кружки растворимый Nescafe без сахара и молока. Взрослый извращенец. На Мирона не хочется смотреть, но приходится. Они же не дети, чтобы все с умилением смотрели, как Алмаз прячет лицо в руках и говорит: «Я в домике» Взрослые должны смотреть страху в глаза и решать свои проблемы, иначе их обзовут инфантильными. Кстати, это касается и пресловутых счетчиков, по которым надо передавать показания, потом за эти же показания платить. Алмаз с ними разобрался, может собой гордиться. Значит и с Мироном разберётся. — Иди нахуй, — выносит вердикт хрипло, пока не успел посмотреть в глаза. Но когда смотрит, то хочется вернуть ебаных воробьев назад. Разве мудаки могут смотреть глазами кота в сапогах из мультфильма «Шрек». Мужик под два метра, конечно, не очень похож на рыжего милаху, но Алмаза умиляет, и этого достаточно. Не так уж и сильна была обида?.. — Я был неправ. — Да мне похуй. — Правильно, Алмаз. Добивайся своего, не сходи с пути. Даже если так хочется поверить в чужое раскаяние. Даже если это Мирон Мироныч, который так и не отправил дурацкий dick pic. — Хотя бы выслушай его, — встревает Артемий, и Алмаз использует это как возможность переключить свою обиду на другой объект. Ах, так? А как же «Гондон Гондоныч»?! — Ты бы молчал, предатель. — А ты меня не затыкай. И не делай выводы раньше времени. Я тебе говорил, что не надо строить песочные замки, а потом расстраиваться, что их волной смыло. Нахера их в принципе строить на берегу моря?.. — Прости меня, — перебивает чужую философию Мирон. Артемий возвращается к своей кружке. — Я поступил подло. И я не надеюсь, что ты после этих слов снова будешь рад меня видеть. Но я хочу попытаться всё исправить. — Зачем? — Куколка, я же говорил. — Да хоть сейчас-то не пизди! Всё, что от меня было нужно — быть раздражителем для твоего отца. Мирон, ты капризный, заигравшийся пиздюк богатых родителей. А я — твой повод побесить отца. Я не тупой. И я разобрался в ситуации. Это было просто. Спасибо, что активно ведёшь светскую жизнь, соревнуясь с теми, кого явно обделили интеллектом при рождении. Мирон спокойно сносит и оскарбления в свой адрес, и повышенные тона, и бесячее швырканье Артемия. Хочется схватить его за грудки и потрясти хорошенько, требуя тоже психануть, тоже заорать, хлопнуть дверью и съебаться нахуй, чтобы не мозолить глаза. Но Алмаз думает, что ему тупо не хватит сил даже сделать шаг в чужую сторону. — Ты прав. И Тамара твоя права. Мудаком я был всегда. И есть. — Тогда, блять, что тебе от меня, нахуй, надо? Забрался ко мне домой, подговорил близкого человека тебе помочь. А он и рад!.. Артемий делает вид, что говорят не про него и отворачивается к окну, за которым спешно разгорается рассвет. На почве общей деятельности общепита они сдружились, что ли? — Ты же был у меня дома два раза. — Я тебе ничего, блять, не должен. — Хочешь, чтобы я ушёл? — Да! Да, блять, хочу! Съебись, пожалуйста! — Алмаз, давай уменьшим количество мата на квадратный метр предложения, — Арт лезет и лезет под руку. И его не хочется обижать, правда, но: — И ты нахуй сходи, Арт. Ты зачем его сюда привёл? Чтобы, что? Говорил со мной о том, какой он мудак, а потом объебался. Спасибо, блять, друг называется! Оба уходите, нахуй. Или я вызываю ментов и пишу заявление за незаконное проникновение на частную собственность. Алмаз ещё долго будет помнить два взгляда: обиженный и понимающий. И он хочет, чтобы их обладатели поменялись местами, но, конечно, редко случается так, как хочется нам. Тамара на кровати ворочается в одеяле, Алмаз берёт в руки почти разряженный iPhone с разбитым накладным экраном (когда успели его разбить?) и убирает Мирона Добрынина из чёрных списков, пишет Артемию краткое: «Прости». Он закрывает глаза, складывая телефон под подушку, и засыпает, чувствуя долгожданную крепость тех самых рук. Запомнил…