"Благословляю аспирин, минералку и того, кто мне все это принесет." - последствия вчерашнего вечера, явно давали о себе знать, и недвусмысленно намекали на то, что пора бросать эту дрянную привычку и учиться жить заново, пускай и без многих воспоминаний.
Даже сквозь прикрытые глаза, я чувствовала на себе пристальный взгляд. Неприятный, прилипший, словно пережеванная безвкусная жвачка, которую никак не снять с подошвы ботинка. Наклонив голову в сторону, приоткрыв веки, я испытала дикую режущую боль в висках и ужас от того, кто находится рядом."Как ты там говорила Питерс? Хуже быть уже не может? Уверяю тебя, может. И это "хуже" происходит со мной прямо сейчас."
Значит, Розалинда ворвалась в мою комнату, сидит на моей кровати, смотрит на мое спящее, пьяное тело и насмехается? Замечательно, обычно после этого люди достают нож и протыкают тебя бесчисленное количество раз. Образ мамы-психопата моего парня прекрасно собрался в голове, прочно закрепился, и я успешно представляла последствия , которые меня ждут. -Что вы делаете в моей комнате? - еле слышно проговариваю я, пытаясь прочистить горло. Она усмехается, откладывает в сторону недочитанную книгу, загибая уголок и продолжает прожигать меня своим ледяным взглядом. -В твоей? У тебя явно проблемы с ориентированием в пространстве, удивительно, как твой нос не встречается со стеной на постоянной основе, - она привстает, подходит к тумбе, наливая воду в стакан."Какого черта я делаю здесь? Если бы высшие силы наделили меня совестью, то сейчас она бы взыграла. Заставляя меня краснеть, чувствуя себя виноватой.
Но совести не было. Было только похмелье."
Стук чайной ложки по краям стакана, отдает в каждом уголке моей пустой головы. Что-то перемешивая, женщина продолжает разговор. Эти звуки, заставляют меня запрокинуть голову и тяжело выдохнуть. - Вчера ты ворвалась, решив, что нам удобно будет спать втроем, - Хейл усмехнулась, она подходит, придерживает стакан, позволяя мне выпить воду, не поднимая головы. Легким, мягким движением пальца, Роз вытирает капли, упавшие на мое лицо. Каждое действие отточено, выверено, четко. Она знает, что делает, чувствует будто на подсознательном уровне, каждую, едва заметную мелочь. Садится рядом, матрас прогибается под женщиной, делая мое положение менее удобным. И смотрит, не отводит глаз, не мнется под абсурдностью происходящего. Мне некомфортно в её компании, а ей -плевать на это хотелось. Непробиваемая, словно бетонная стена, стойкая, как пресловутый оловянный солдатик, а каждый жест пропитан безнадежностью, нежностью, отчаяньем. Розалинда или расстреливает меня в упор, или протягивает спасательный круг, помогая выбраться. Понять, осознать, истолковать ее действия у меня не выходит. -Легче? - она убирает прилипшие пряди от лица, невесомо проводя тыльной стороной ладони по моей коже. Она спокойна, слишком прямолинейна, будто бы зная, что ждет всех нас впереди. На каждое ее прикосновение, внутри что-то окликается, тянется, взвывает. Ненормально, неестественно, несвойственно. Неправильно ощущать буквально материнскую заботу, от постороннего, едва знакомого мне человека. Я киваю. Смотрю исподлобья. Осознаю, что могу безболезненно раскрыть глаза, а свинец будто перестает заполонять мысли."Обещаю себе больше не пить и обязательно уточнить у Хейл, что же она намешала мне в стакан. Ведь в следующий раз, когда я непременно нарушу свою клятву, действенный чудо-порошок будет просто необходим."
-Поговорим? - её не интересует мой ответ, Хейл явно настроена на диалог, - Без лабуды. Честно и по-взрослому. Я приподнимаюсь на локти, перебираю ногтями заусенцы, мне нечего ей сказать. Она смотрит. Прожигающе, всеобъятно, отстраненно, словно сидит перед большим экраном и совсем не наблюдает за сюжет киноленты, по-матерински. -Тебе не с кем делиться фальшью. Ты даже вспомнить не можешь, как было раньше. Ты вся состоишь из лжи, боли, осознания, что потеряла нечто важное и невозвратное. Ты ищешь все доступные способы уничтожения себя: алкоголь, секс, уверена, если поднять рукава свитера, то обнаружу там порезы. Ненастоящая, израненная, врущая, - она считывает меня, словно с листа, говорит не стесняясь. Я слушаю ее, а сама, как будто сижу в самолете с поломкой. В эту секунду , он пролетает над морской синью, и когда же крыло отрывается на лету, среди собственных криков не слышно, как я внемлю всем известным лишь мне Богам. Самолет, как бумажный, предательски ломается пополам и идет ко дну, утягивая меня за собой."Она права. Я не жилец."
-И никто, кроме тебя самой, не вытащит из этого дерьма. Как бы нам этого не хотелось. - она отворачивается, берет книгу, выходит за дверь. Будто бы и не было этого разговора.***
Фара, Блум и Джессика стояли на шатающейся пристани, чайки то и дело подлетали ближе, пытаясь выцепить что-нибудь съедобное у отвлеченных, говорящих женщин. Они смотрят на соленое холодное море, цепляются взглядом за обветренного мужчину-моряка, который несколько минут назад таскал мешки со специями, а сейчас попивал виски, сидя на камнях у берега. Запах водорослей и солоноватый воздух, окутывают женщин ,а кусты можжевельника, растущие недалеко от берега добавляют в картину происходящего хвойно-древесный аромат. -Почему не рассказали? - прерывая молчание между ними, перебивая крики чаек, почти безразлично спрашивает Даулинг. Блум не смотрит в глаза директрисы. Не поднимает взгляда на мать. Молчит, обдумывает, собирается соврать. Что она может рассказать им сейчас? Она наблюдала, как с каждым днем в женщинах гаснет надежда. Видела, слышала, ощущала. Как признаться в том, что просто решили смолчать, наблюдая за мучениями? Питерс и сама не до конца понимала, почему они сделали именно так, чем руководствовались вместе с Ривеном, почему не пришли к кабинету директрис? -Ты не слепая, не глупая, так какого черта, зная, что Эмма сейчас просто картонная упаковка от себя прежней, вы не неслись сломя голову к нам? - Джессика менее избирательна в выражениях. Фара закрывает глаза. Ей даже не хочется слышать оправдания студентки. Она знает, что та не признается. В такие моменты, ей хочется прийти и упасть. Слишком много всего было за прошедшие сутки. Слишком много людей, слишком много кофе, слишком много ненужной информации, слишком мало её дочери. Она думает о том, что когда-то не могла надышаться морским воздухом, а теперь ее тошнит только о мысли выхода из комнаты. Надеясь, что это временно и проходяще , может быть, все поменяется? Завтра, послезавтра, через год? Неприятно,холодно,больно, страшно. Сомневаясь, что это можно назвать вынужденным выходным. Это можно назвать : "дожить дол" . -Мы собирались рассказать, честно, - Питерс врет, безбожно, неумело, неуместно. Все присутствующие знают о том, что эти двое хранили бы свою находку, ровно столько, сколько это представлялось бы возможным. Невзирая на обстоятельства, нервные срывы, полную надломленность других людей. Они нашли её. И позволить потерять себе снова, просто не могли. - В сказках эта дорога казалась проще, принц целует, принцесса просыпается и все счастливы, - ковыряя носком ботинка пропитанную влагой деревянную доску, произносит Блум. -Лучше бы в детстве на ночь тебе читали "Русалочку" Андерсена, вместо "Золушки", чтобы понимать одну-единственную вещь: ты можешь вырвать себе язык, ходить по острым ножам, оставить родной дом, но ты не обретешь покой, пока не примешь себя со всеми изъянами, ранами и то, кем являешься на самом деле, - коротко констатирует Джессика, - Вы усложнили работу во много раз, и теперь, мы даже понятия не имеем, кто, как и зачем сделал это, с твоей подругой, - до мерзкого обрубающе произнесла Сильва.***
Ужин грозился стать очередной катастрофой. Моя мама, абсолютно неумеющая готовить, полный дом гостей, задерживающийся отец и Ривен, который по необъяснимой причине, все еще не отошел от вчерашнего вечера, и до сих пор спал в одной из гостевых спален. Блум, мечется между комнатами, ищет сервиз, накрывая на стол. Джессика и Розалинда, усмехаются над муравейником, внезапно организовавшимся на небольшой кухне. А Даулинг контролирует ситуацию, заглядывая в духовку, убавляя температуру. Мама пытается помочь, но создается впечатление, что та только больше мешает и отвлекает.Я же ловлю себя на мысли, что за эти два дня, я не увидела ничего, что Фара делала бы плохо. Спустя сорок минут усталых, но объясняющих речей Даулинг, о том, как правильно запекать курицу, накрытый стол , благодаря Питерс, десятки усмешек и забавных комментариев от дуэта Хейл-Сильва и моей выкуренной сигареты, в ванной, словно я шестиклассница, которая прячет пачку от мамы в закромах своего шкафа, а та делает вид, что не догадывается о том, что я курю, мы сели за стол. Пахло специями, жареной курицей, душистым маслом. Благоухает вынужденными диалогами, неприкрытой лестью, обязательным враньем. Я смотрю на них, не представляя, как мы смогли собраться за этим столом. Разные, незнакомые, до скрежета в зубах напряженные. Разговоры между ними протекают приторно-дружелюбной волной, словно старые друзья встретились пятнадцать лет спустя. Некогда близкие и дорожащие друг другом, сейчас сидели совершенно чужими и опустошенными, выпитыми до дна. Накалываю сочный кусок курицы, появляется желание выпить. Непокидающее чувство, что мы виделись раньше, их странные вопросы вчера, прокручивая в голове диалоги, хочется закурить, сбежать, попытаться выложить из головы, кем-то удачно подтертый файл и вспомнить. Каждый их многозначительный взгляд, каждое прикосновение, каждое слово, буквально кричит о том, что где-то, когда-то, мы были знакомы, и до искусанных изнутри щек, до свежих полос на моих руках, до каждой мурашки, отзывающейся на их прикосновения , я знаю, что мы, или уже встречались, или мне срочно нужно бежать на прием к психотерапевту, потому как мой разум медленно , но верно начинает меня подводить. В очередной раз. Я делаю несколько глотков. В помещении становится душно, жарко, непроизвольно начинаю отстукивать пальцами секунды, высчитывая, не в силах успокоиться. Каждый из присутствующих, несколько раз покосился на мои пальцы, но никто ничего не сказал, другой рукой я крепко сжимаю вилку, стараясь думать о чем-угодно, кроме как о людях сидящих за столом. Я прокручиваю одно уцелевшее воспоминание за другим.Вот я сижу на уроке, и знаю, что скоро побегу домой,распустив на бегу волосы из тугих кос. В мои распущенные пряди, пальцы запустит ветер. Мне исполнилось семь,сегодня родители обещали подарить коньки. И я чувствую себя самой счастливой на этом свете.
Помню каждую эмоцию, белоснежные коньки, с остро-заточенными лезвиями, запах кожи, железа и предвкушение от первой поездки на каток.
Мой десятый день рождения, я знала, что стану старше, что у ярких цветов, бывают темней оттенки. Что любить- это когда он отдает тебе свои капкейки. А что больно- это когда ты упала и разбила колени.
Мне двенадцать. Резко все стало совсем иначе. Вчера снова зацепились с девчонкой из параллельного класса, дело дошло до драки. Она думала, что я струшу. В то время, мама много кричала и плакала, говоря о том, что я стала слишком грубой и непослушной.
Мне пятнадцать. Первые шрамы на коже. Мы больше не ходим в парки, не играем в прятки. Мама говорила, что плакать взрослым совсем негоже. И поэтому я вру ей, что все в порядке.
Мне семнадцать. И я ничего не жду. В этой гребаной катастрофе, мое место - в первом ряду. Дико психую, бешусь от невыносимой боли в висках. Я курю, когда набираю маме, мне сказать даже нечего кроме : " Пока. Я потом позвоню."
Мне опять не спится среди ночи, да и думается наперед, что меня даже в ад никто не возьмет. Что моя вся изрезанная, рваная душа, даже там никому не нужна.
Меня оставили на семнадцать тоскливых лет, и я слушаю звенящую тишину.
И хочу оказаться дома.
Еле живой. Но живой.
Я не помню ни одного лица. Ни единого человека. Запах, ощущения, чувства эмоции, места - да. Люди - стерты под чистую.
Но я до сумасшествия уверена, что мама из моих воспоминаний и женщина, сидящая напротив меня - два разных человека.
Я схожу с ума, качусь в бездну, но до изрезанных запястий, до нервного тика, до каждодневных выпитых литров алкоголя, я могу поклясться, что Ханна Монтгомери не присутствует ни в одном из воспоминаний.
Но произнеси я это вслух, карета скорой помощи будет поджидать меня во дворе. Поэтому я улыбаюсь, молчу, делаю вид, что все нормально. И отбрасываю в сторону брокколи, которая почему-то оказалась у меня в тарелке. Под их разговоры, я встаю. Диалоги резко стихли. Они уставились на меня. -Мне душно, - до неприличного резко, я выхожу из-за стола. Через задний двор, я буквально несусь к океану. Задыхаясь от обжигающего мои легкие воздуха. Мир резко сузился до нескольких квадратных метров. Слишком много запахов, которые мешают мыслить: шалфей, аромат теплой, соленой воды, едва зашедшего за горизонт палящего солнца. Всё то, чт о должно тебя успокаивать и придавать сил, сейчас душило, обжигало, отнимало возможность сделать вдох. Я просто бежала,окончательно ощущая, что схожу с ума. Не в силах, сделать хоть что-то, я в одежде, забегаю прямо в воду. Прохладную, обволакивающую, безмятежную. Кажется, что в моей голове -только чиркни, и все в огне. Если раньше мне хотелось безумий и перемен, то теперь, чтобы хоть кто-нибудь вытащил тебя из этого пожара. В моей голове - ровно за два выстрела до войны. Только отдать приказ. В голове - беспроглядный, немой туман, заполонивший собой все пространство, сквозь него, не видно ничего, никого. Будто бы жизни до не существовало. Холодно, омерзительно, смертельно. То, что так отчаянно глушишь в один момент, просто вырывается наружу и поглощает тебя с головой. Последние месяцы, все что знакомо - боль. На мне сейчас столько порезов и рваных ран. Не затянутся, здесь ведь по всюду соль. Тишина пульсирует вокруг, перебиваемая шелестом волн. Холодно, омерзительно, выдохнула, выжила. Мокрая, холодная, оставляющая за собой след, состоящий из воды, безнадежности, сумасшествия, я поднимаюсь по скрипящей лестнице. Одиноко, темно, страшно. Я стою около комнаты Хейл и Даулинг, моя ладонь нависает над дверной ручкой, но застывает прямо над ней. Я слышу, как ругаются женщины. Они кричали, так громко, что мне было слышно через стену, так отчетливо, что я с легкостью различала голоса, фразы, до непозволительного слышала каждую интонацию. Я слышала, но самое странное - я слушала. Даулинг плакала и кричала. Хейл просто кричала. А потом резко замолчала, слушая как шепчет Фара, навзрыд, истерично, намного громче оглушающего крика. Словно поломанный диктофон, что транслирует лишь помехи, я стояла около этой белой двери и ощущала, как Даулинг разрывает изнутри, и я не могла по-другому, я не могла заткнуть уши и перестать чувствовать ее. Мне до отчаянного хотелось завопить : "замолчите и обнимайтесь". Это важно, правильно, вовремя. Пока вы обе кричите, вы теряете друг друга. Я отошла от их комнаты и пошла в свою, закрыв дверь изнутри, просто скатилась по стене, слушая , как их голоса набатом отражаются в моем сознании. Они замолчали через тридцать шесть минут. Ровно через тридцать шесть минут , я услышала тишину.***
Они кричали. Не друг на друга. Зная, что этот шум не долетит до собеседника. От отчаяния. Безысходности. Боли, которая разрывает изнутри и ни одна таблетка, ни одно зелье не поможет тебе пережить ее. Вот, их дочь рядом, близко, бери и беги. Не помнит, не знает, мечется, словно птица, прожившая на воле, а сейчас насильно запертая в клетке. И обе ничем не могут помочь. Могущественные, сильные, великие. А толку? Надломленные, истощенные, уставшие. Замолкают. Слов недостаточно. Каждая варится в своем котле, не желая взваливать на другую свои переживания. Это их добьет. К тому времени, как сил и слов на внятный диалог просто не осталось, Розалинда уже скользнула сзади Фары, спокойно обхватив талию рукой и притянув к себе ближе. Она почувствовала, как напряжение мгновенно покидает мышцы Даулинг. Выключив свет, в темноте Роз оставалось лишь впитывать запах Фары: от нее исходит аромат нежности, чувственности, лёгкости, так пахнет чистая кожа. Хейл ощущает движения её тела , при каждом вдохе и выдохе.Никто из них больше не заговорил.
Когда Фара повернула голову, чтобы найти лицо Роз в темноте и нежно поцеловать, она почувствовала улыбку.
Розалинда схватила Фару за бёдра и отключилась от шума в своей голове. Она прохрипела, как только Даулинг поцеловала её, а бёдра автоматически подались вперёд, прижимаясь к животу. Почувствовала, как напряжение покидает тело Хейл, когда их тела соприкоснулись. Руки Роз скользнули ниже, на мгновение сжимая шею возлюбленной, чтобы вторгнуться языком в её рот, а затем, когда Фара застонала и вздрогнула, она отпустила её на кровать и провела руками, медленно расстегивая пуговицы блузки. Розалинда вела рукой по груди феи,медленно, едва прикасаясь поднималась выше, вызывая мурашки и сорвавшийся с губ хрип. Обвила тонкую шею, пока два пальца свободной руки легко протолкнулись в мокрое лоно. Они медленно скользнули внутрь неё, почти с болезненной неторопливостью. — Больше, чем нужда в воздухе? — она осторожно сжала шею Даулинг, начиная движения второй рукой, добавляя третий палец. Женщина была настолько мокрой, что спустя несколько долгих мгновений в ней помещались уже четыре пальца, а вторая рука сильнее сжимала горло, не позволяя крикам удовольствия свободно вырываться наружу. — Ты весь день была такой мокрой? — спросила Розалинда, вытаскивая пальцы и рассматривая блестящую влагу на них, — Здесь нечего стыдиться, — сказала Хейл, зная, что Даулинг одновременно любила и абсолютно ненавидела её дерзость. Даже тогда Фара фыркнула, разрываясь между желанием покачать головой и необходимостью снова насесть на пальцы наставницы, — Ты знаешь, что это чувство взаимно. — Ты собираешься продолжать разговаривать ? — сорвалась Даулинг. Роз ухмыльнулась ей в ответ и резко повернула пальцы, заставив женщину удивленно ахнуть. Фара застонала и выгнула спину, предоставляя более лёгкий доступ для проникновения её пальцев, и позволяя ей вдалбливать себя в край кровати. Роз держала одну руку на изгибе её бедра, другой набирая скорость, жёстко и быстро, сознательно избегая контакта с клитором, чтобы отсрочить оргазм. Она чувствовала отчаяние в напряжённом теле Даулинг и знала, что той не терпелось кончить. Приглушённый стон. Хейл снова сжала её бедро и повернула руку, касаясь кончиком мизинца её клитора. Она могла поклясться, что услышала всхлип Даулинг. Кончила Даулинг быстро, и Роз, отпустив ее шею, подхватила за талию. Грудь блондинки вздымалась, лицо раскраснелось, а сама она была не в силах вымолвить и слова. Женщина жадно глотала воздух, которого так не хватало. С Фарой и Роз,я встретилась на лестнице с утра, спускаясь к завтраку. Солнечно. Ветер, задувает сквозь открытые ставни. Запах кофе, приветливые улыбки, совершенно не напоминающие о их вчерашнем скандале. Уже знакомая мне фигура наслаждается обжигающими утренними лучами. -Доброе утро, пап, - я приветливо взмахиваю рукой, заметив отца, сидящего за кухонным столом. Он оборачивается и улыбается. -Мы с вами должно быть незнакомы, - он приподнимается, подходит ближе к женщинам, стоящим рядом, улыбка слишком наиграна, а взгляд выглядит до несвойственного ему хищно, - Себастьян Валтор, - усмехается, шутливо кланяется. А они смотрят на него, словно истуканы. Удивленно, яростно, готовые к нападению.