•••
Лето в этом году выдалось дождливым и достаточно прохладным, что не могло не радовать Осаму, не переносящего жару. Договорившись с дежурящей медсестрой, в одну из ночей Дазай тихо пробирается в Чуину палату и встречает там свой девятнадцатый День рождения: сидя у кровати, аккуратно пристроив голову на животе Накахары, одной рукой обвивая его талию, а второй с осторожностью накрыв ладошку. Дазай обещал покинуть больницу до рассвета, чтобы остаться незамеченным и не вызвать недовольства, но когда он просыпается, то обнаруживает себя в той же позе, в которой заснул, а в глаза уже во всю светит солнце. На прикроватной тумбочке стоит небольшой прозрачный контейнер с кексом внутри, украшенным разноцветной посыпкой и шоколадными цифрами. Рядом с ним лежит маленькая открытка. Осаму приподнимается, чтобы лучше её разглядеть. «Пусть у тебя будет все, что делает тебя счастливым. С праздником!Юкичи Фукудзава»
Дазай невольно переводит взгляд с открытки на Чую. На Чую, который остается безмолвным, не зная о мире вокруг себя. На Чую, который не с ним. В этот день он получает несколько звонков, в том числе от Анго и Кое, сообщения с поздравлениями от Джеймса, Хироцу и Акико. Под вечер тишину квартиры нарушает звонок в дверь. Открыв её, Осаму встречает курьера, который передает ему бутылку дорогого виски. Маленькая бирка на горлышке с надписью «С Днем рождения, Дазай-сан» дает понят, что подарок, скорее всего, от Акутагавы. Пить не хочется. Не хочется ничего, поэтому бутылка отправляется на верхнюю полку кухонного стеллажа с алкоголем. Он почти до верха заставлен разносортными винами, так горячо любимыми Чуей, но несколько бутылок коньяка, купленного рыжим специально для Осаму, все же присутствуют. В конце концов, он просто ложится в постель, где долгое время не может уснуть, ворочаясь с боку на бок. Оставив надежду на сон, оставшуюся часть ночи он просто разглядывает тусклый свет луны, пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы, как всегда утопая в собственных мыслях.•••
Подходит семь месяцев, и Дазай вступает в Детективное агентство. Конечно, капитал, который у него сохранился со времен Мафии, позволяет не думать о работе до конца жизни, учитывая то, что те деньги он почти никогда не использовал, поэтому присоединение к агентству для него что-то вроде способа немного отвлечься. Один в Чуиной квартире он сходит с ума. Несмотря на это, мысли вернуться в свою ни разу не возникало. Дазай каждую неделю наводит уборку, поливает (стабильно редко, как он вычитал в интернете), три кактуса, стоящих на подоконнике, следит за порядком и докупает необходимую бытовую химию, когда та заканчивается. Потому что последний раз, уходя из дома, Чуя строго наказал ему «не разнести квартиру в его отсутствие». В конце концов, в любой день они могут вернуться сюда уже вдвоем, а Осаму не хочет получить по голове за беспорядок. Он переодически приводит в больницу Джеймса, каждый раз получая один и тот же ответ: «Мы сделали все, что могли, остальное зависит от Чуи» Джеймс ни разу не обещал, что Чуя выживет, и был честен с самого начала — он сказал, что вероятность смерти гораздо больше, чем жизни. Он сказал, что у Чуи будет шанс выжить, а не то, что он выживет. — Он сражался изо всех сил. Его тело и его душа были истерзаны. Сейчас мы можем только ждать, — спокойным голосом говорит мужчина, рассматривая кружащиеся за окном больничной палаты хлопья снега. — Вы видите что-нибудь? — спрашивает Осаму, переводя взгляд с расслабленного лица Чуи на Джеймса. — Обычно я вижу, — отвечает он. — Но после того, как мы отделили ту часть Арахабаки, что проникла в его сознание — ничего. Пустота. Ни темная и не светлая. — Ему… больно? — Дазай спрашивает о многих вещах, и большинство из них не имеют четкого объяснения из-за сложности сложившийся ситуации, но, задавая этот вопрос, в глубине души он надеется, что на него также не дадут однозначного ответа, потому что… — Да, это больно. Процесс исцеления всегда болезненный. — кивает Джеймс, тяжело вздыхая. Потому что Чуе больно, а Осаму не может ему помочь. Никто не может.•••
Следующий раз, когда Дазай проводит целую ночь в Чуиной палате, происходит в канун Нового года. В это время в больнице Порта людей меньше, чем обычно, и Осаму без труда проходит на её территорию, в том числе благодаря тому, что оставшийся на дежурстве охранник знает Дазая с его малых лет — с того момента, как он начал совершать попытки самоубийства и появлялся в больнице чаще, чем где-либо ещё. Знакомый коридор непривычно пустой, лишь изредка доносятся разговоры немногочисленного персонала и шум каких-то приборов. В воздухе витает запах антисептика и дезинфицирующих средств. Дазай осторожно открывает дверь в палату и заходит внутрь. Он планирует пробыть тут до самого утра, поэтому делает небольшую перестановку: перетаскивает кресло, стоящее в углу комнаты, ближе к кровати, чтобы уместиться на нем, а напротив ставит стул, чтобы положить ноги. В завершении Осаму устанавливает на прикроватной тумбочке небольшое кадомацу для поддержания новогодней атмосферы, и располагается в кресле, полубоком развернувшись к Чуе и зарывшись пятерней в отросшие рыжие волосы. Когда на улице взрывается первый салют, он наклоняется ближе и целует макушку: — С Новым годом, чиби. В то время как Дазай выходит из больницы, на улице уже начинает светать. Город, утомленный празднествами, ещё спит, и Осаму глубоко вдыхает морозный воздух, наслаждаясь утренней тишиной. Говорят, наступление Нового года всегда сопровождается надеждой на лучшее. Дазай никогда не загадывал желания, но сейчас, смотря на небо, он впервые в жизни просит об одном. Просит о Чуе.•••
Эта неделя в агентстве была очень напряженной: сначала их вызвали на другой конец города, где было обнаружено несколько трупов, затем они расследовали серию убийств, а потом ловили преступника. Дазай (не по своей воле, конечно) активно участвовал в этом деле и в итоге по окончании чувствовал себя как выжатый лимон. Домой он попал только под вечер воскресенья и, приняв душ, переоделся в пижаму, абсолютно без сил завалившись на кровать. Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть: как тяжелым свинцом, грудь сдавливало каким-то мрачным предчувствием. В голове крутились тысячи мыслей, из-за которых в висках неприятно пульсировало, усиливая скопившееся напряжение. Осаму встал с кровати и поплелся на кухню. Все пачки снотворного оказались пустыми, и Дазай, который раз ругая собственную непредусмотрительность, сгреб их в кучу, отправив в мусорное ведро. Оперевшись поясницей о столешницу, Осаму устало откинул голову, понимая, что поспать сегодня опять не получится. От скопившегося напряжения тело ощущалось как что-то чужеродное, а бесконечный поток мыслей порождал гнетущее чувство того, что он медленно сходит с ума. Впервые за долгое время Дазай ощутил острую потребность хотя бы ненадолго забыться, и в этот момент его взгляд зацепился за бутылку виски, подаренную Акутагавой. С трудом приподнявшись, он тяжело протянул к ней руку. Пальцы окутали стекло, что приятной прохладой легло в ладонь. Отыскав штопор, он открыл пробку, позволяя древесному аромату раствориться в воздухе. В полутемной комнате напиток переливался коричнево-бордовыми оттенками. Не тратя время на поиски бокала, Осаму прильнул к горлышку, сделав большой глоток. Терпкий вкус алкоголя растекается по горлу, а беспокойство продолжает шуметь в голове, не желая утихать. Потершись лбом об основание ладони, Осаму сделал последнюю затяжку и потушил сигарету, так и не докурив ее даже до половины. В блюдце с окурками было уже больше половины пачки, и от такого количества никотина в сочетании с почти выпитой бутылкой крепкого алкоголя ужасно тошнило. Пальцы неконтролируемо тряслись, мысли путались, вокруг все плыло. Дазай потянулся к бутылке, гипнотизируя оставшуюся на дне жидкость, как вдруг перед глазами появился образ Чуи. Он улыбался и куда-то звал его, тянул свои руки. Осаму залюбовался им: его счастливыми голубыми глазами, огненными волосами, его самой красивой улыбкой… и он потянулся навстречу, почти дотронулся, как вдруг мир резко перевернулся. К реальности вернула режущая боль. Проморгавшись, Осаму обнаружил себя сидящим на полу. Рядом лежало горлышко от разбитой бутылки, а ладонь, которая прежде её держала, была залита кровью от впившегося в нее стекла. Он тупо огляделся, пытаясь понять, что произошло. Вокруг была только кровь и осколки, а Чуи… Чуи не было. И Дазай вдруг сжался на полу, ощущая, что глаза будто кислотой разъедает, а в сердце словно проворачивается многогранный нож, разрывая мясо все сильнее и сильнее. Затрясшись, он закрыл рот руками и крепко зажмурился, покачиваясь. Ему критически стало не хватать воздуха. Сдавленность в груди усиливала разрывающую боль. Он схватился за горло, царапая его ногтями. Испуганный взгляд судорожно метался из стороны в сторону, не до конца понимая, что происходит. Эмоции, над которыми он потерял всякое подобие контроля, прорвались, вырвавшись наружу безостановочными слезами, беззвучными, потому что горло будто удавкой перехватило. Он давился собственной слюной, не в силах издать хоть какой-то звук, даже носом не шмыгал, в то время как израненная рука искала хоть что-то, что поможет остановить это. От нехватки воздуха и давящей боли сознание начало мутнеть, и, схватившись за что-то холодное, он без раздумий полоснул себя по предплечью, уже не пытаясь сдержать льющиеся слезы. Боль отрезвляла, приводила в чувства. С каждым новым порезом, с каждой каплей крови удушье отступало, уступая новым ощущениям, и Дазай не останавливался до тех пор, пока обе руки не онемели, и он, наконец, не смог сделать полноценный вдох. По спине пробежалась дрожь, и впервые за долгое время он почувствовал, что хочет спать. Стоило Дазаю попытаться открыть глаза, как он сразу поморщился: из окна прямо ему в лицо светили лучи заходящего солнца. Горло настолько пересохло, что сглотнуть накопившуюся слюну получилось не сразу. Конечности затекли, и, пошевелившись, все тело сотрясла крупная дрожь. Помимо пульсирующей боли в предплечье, пылала израненная осколками ладонь, а голова ощущалась так, словно в нее вонзили сотни иголок. Сознание возвращалось медленно, неохотно. Дазай посмотрел на бордовый пол и нахмурился. Откуда тут столько крови? Горлышко разбитой бутылки, лежащее рядом, услужливо подкинуло воспоминания минувшего вечера. Дазай перевел взгляд чуть в сторону, на само запястье. То, как оно выглядело, больше напоминало жуткое месиво, чем руку. В комнате стоял запах ржавчины — кровь всегда пахнет ей.•••
Сколько бы Дазай не просыпался ночью в холодном поту, сколько бы алкоголя он не выпил и сколько бы сигарет не выкурил — болезненная тяжесть в груди никогда не уходила и не отпускала. Поэтому он медленно привыкает жить с этим чувством. Каждый вечер, когда Осаму целует Чую в лоб, желая хороших сновидений, он говорит себе, что это последняя ночь, которую он проводит в пустой квартире. Что как только наступит новый день, Чуя проснется. Затем, на следующий вечер, он делает тоже самое. И снова.. И снова.… Пока Дазай ждет, когда Чуя проснется, проходят четыре долгих года молчания.