Помнить тебя

      На следующее утро разразился скандал.       Слуги, разумеется, насплетничали. Это Соня поняла за завтраком, когда увидела злое лицо Николая, который едва ответил кивком головы на её приветствие, когда она вошла в столовую. Да и другие держали себя с ней холодно. Значит, все уже знают, что она вчера принимала Долохова наедине, поняла она.       После завтрака Николай официальным тоном велел ей пройти вместе с ним в кабинет Пьера. Девушка послушалась и в сопровождении Пьера и Николая отправилась туда, как под конвоем. Как только они вошли в кабинет, Николай притворил дверь и начал жёстким холодным голосом выговаривать Соне за её встречу наедине с Долоховым. Пьер молчал, но, видимо, и у него не нашлось слов, чтобы заступиться за неё. Действительно, по светским правилам, которые в Петербурге соблюдались строго, принимать девушке из общества холостого мужчину и быть с ним наедине в закрытой комнате – это было вопиющим нарушением приличий.       Соня послушала резкие слова Николая некоторое время, потом высоко подняла голову и прервала его:       – Ничего страшного не случилось. Мне нужно было поговорить с господином Долоховым, и я это сделала. Если слуги и дальше не будут сплетничать, то никто об этом даже не узнает, а если и узнают, то мне всё равно – мы через два дня покидаем Петербург, и с нашим отъездом любой скандал затихнет.       – О чём тебе надо было говорить с этим господином? И почему он вообще крутится возле тебя всё то время, которое мы провели здесь? – громовым прокурорским тоном спросил Николай.       – Это моё и только моё дело, – спокойно отвечала Соня. Ей до смерти надоело объясняться и пресмыкаться перед Ростовыми – достаточно она это делала все годы пребывания в их доме. – А теперь извините, я пойду собирать свои вещи для отъезда. И, кроме того, мне надо помочь собрать вещи вашей матушки, Николай.       После этих слов девушка повернулась и вышла из кабинета. Николай ещё что-то пытался ей кричать вслед, но она не стала слушать.       Вечером Соня занималась в своей комнате тем, что потихоньку собирала и складывала вещи для отъезда. Внезапно дверь распахнулась, и к ней ворвалась Наташа в состоянии крайнего волнения.       – Соня, ты представляешь, что случилось! Только что у нас с Пьером был разговор с твоим Долоховым, который нанес нам визит и выразил желание поговорить с нами!.. – начала она, волнуясь и комкая в руках платок.       Оставив своё занятие, Соня подошла к Наташе и сказала ей:       – Успокойся, давай сядем на диван, и ты всё мне расскажешь.       Когда они сели на диван, то Наташа тем же взволнованным голосом продолжала:       – Этот человек признался нам в том, что помогал Курагину готовить моё похищение. Он не объяснил причины, по которым он это сделал, но попросил у меня прощения за то, что тогда чуть не погубил мою жизнь вместе со своим дружком. Представляешь, какой же он негодяй! Недаром я всегда его терпеть не могла! Ты с ним постоянно встречалась все то время, что мы живем в Петербурге. Я не хотела вмешиваться, хотя мне это и не нравилось, но теперь я тебе скажу. После его признания в том, что он участвовал в этой подлости и при этом знал, что Курагин женат, ты должна прогнать этого негодяя от себя.       – Наташа, – спокойно сказала Соня, – я все это знаю. Более того, именно я вчера при встрече с ним в вашем доме всё вызнала и сказала ему, что он должен просить прощения у тебя.       – Ты сказала ему это сделать? – в изумлении произнесла Наташа.       – Да, я, – ответила Соня. – Скажи, что ты ответила ему на его признание и просьбу о прощении. Ты простила его?       Наташа пожала плечами.       – Мне пришлось это сделать. Там был Пьер, и он сказал что-то вроде того, что искренне раскаявшихся грешников надо прощать. Опять его масонская чепуха. Так что я сказала Долохову, что прощаю его, но в глубине души я его не простила и не прощу никогда. Ведь подумай сама, в кого бы они меня превратили, если бы не твое вмешательство? Сделали бы просто любовницей Курагина! Как бы я потом людям в глаза смотрела? Мне бы не отмыться от этого позора всю мою жизнь! Так что я не хочу прощать ни его, ни Курагина! Хоть и сказала, что прощаю. При Пьере пришлось так сказать, а то бы он потом замучил бы меня своими масонскими проповедями.       – Ну что же, это твоё дело, – ответила Соня.       – Мы потом поговорили с Пьером, когда этот господин ушел, – продолжала Наташа, – и Пьер сказал, что всегда подозревал участие Долохова. Во-первых, в последние дни перед побегом Курагин жил у Долохова. А во-вторых, Пьер сказал, что уж больно быстро и чётко все было организовано. Курагина Пьер считал не слишком умным и не слишком практичным. Вот и сказал, что за Курагиным стоял кто-то гораздо более умный и намного более ловкий. Правда, он не стал после попытки побега выведывать это у Курагина, а просто приказал ему уехать из Москвы. Но теперь оказалось, что всё правда. Пьер даже поблагодарил этого негодяя Долохова за честность, так он сказал. Ну, а я всё равно считаю и буду считать его негодяем. Соня, – обратилась к ней Наташа с решительным видом, – ты должна разорвать все отношения с этим господином, какие бы они ни были. Я не знаю, что там между вами происходит, и не хочу вмешиваться, но ты же сама видишь, насколько он подл. Ты должна прогнать его из своей жизни так же, как прогнала десять лет назад.       Соня покачала головой.       – Я бы не сказала, что он такой уж негодяй. Хотя образчиком добродетели тоже не назову. К нему неприменима вообще схема «чёрное-белое». Он намного сложнее. Я за последние месяцы узнала его намного лучше, чем знала десять лет назад. В те годы я просто не подпустила его к себе, не удосужилась узнать его поближе, а сразу поставила на нём клеймо опасного негодяя и запретила себе любую попытку человеческого разговора с ним. И боюсь, что тогда я просто проглядела его. Теперь, когда я его знаю лучше, я не могу вернуться в отношении к нему к своей юной категоричности. Не хочу снова рубить сплеча. Теперь я вижу в нём много хорошего. Хотя, конечно, и его недостатки вижу, – тут Соня улыбнулась.       – Но что вас связывает? – с любопытством спросила Наташа.       – Наташа, я пока не могу тебе ответить на этот вопрос, – со вздохом сказала Соня. – Всё пока-что очень зыбко и неопределённо. Поэтому давай не будем обсуждать эту тему.       Наташа пожала плечами.       – Хорошо, не будем так не будем. Но я хочу сказать тебе только одно: мне кажется, ты попала под опасное влияние этого человека. Я помню, как он очаровывал всех в нашем доме десять лет назад. Маменька, папенька, Николай – все ему буквально в рот глядели и ловили каждое слово. Только мы с тобой не верили ему. И правильно делали. Помнишь, как он обыграл Николая? А теперь вот даже Пьер и ты к нему хорошо относитесь. Я как-то разговаривала с Мари, рассказала ей о моём увлечении Курагиным, и она сказала, что я подпала под влияние этого человека, потому что во мне тогда не было духовности истинного христианства. Она говорила, что истинно духовный христианин с первого взгляда почувствует греховность человеческую. Мне кажется, что в этом что-то есть. Вот она тоже не любит Долохова, и Николай, хоть и принимал его в Лысых горах, тоже не любит. Но Мари – истинная христианка, и она много чего из своей духовности передала Николаю. И мне тоже передала много во время наших бесед. Поэтому мы правильно смотрим на этого господина и видим в нём негодяя, а вы с Пьером ошибаетесь. Пьер отравлен своим масонством, а ты просто как будто ослепла от этого Долохова.       Соня рассмеялась тихонько и покачала головой.       – Наташа, да пойми ты, наконец, что Мари вовсе не какая-то особенная. Ты взяла её за образчик для подражания и наделила какими-то сверхспособностями. Точнее, она убедила тебя, что этими сверхспособностями обладает. А ты знаешь, например, как десять лет назад она без памяти влюбилась в того же Анатоля Курагина и собиралась за него замуж?       Наташа выглядела потрясённой.       – Этого не может быть!       – Но было, – ответила Соня. – Мне об этом рассказала экономка в Лысых Горах. Правда, десять лет назад она была ещё горничной при княжне Марье. Она рассказывала, как в начале зимы 1805 года князь Василий Курагин привёз в Лысые Горы своего беспутного сынка, чтобы женить его на богатой наследнице, которой Марья была всегда. И все в доме видели, что она влюбилась в него с первого взгляда. Прости, что я напоминаю твою печальную историю с этим Курагиным, но Мари влюбилась в него за столь же короткий срок, что и ты. Всего день он прогостил у них, и к вечеру она уже смотрела на него глазами влюблённой коровы. Вот скажи, где тогда была её духовность и христианское чутьё? Почему она с первого взгляда не распознала в нём греховность и даже влюбилась в него? На следующий день после приезда Курагин уже готовился сделать ей предложение, и Марья с радостью согласилась быть его женой, если бы не одна пикантная случайность. Она застала его, когда он тискал в укромном уголке некую смазливую мамзель Бурьен. Ты должна её помнить – она была компаньонкой при Марье, когда та ещё была не замужем. Только эта случайность отвела её от беды – выйти замуж за Курагина. В противном случае она кинулась бы в замужество с ним так же безоглядно, как и ты собиралась. Так что нет у неё никакой особой духовности, которая позволяет ей распознавать греховность с первого взгляда.       Наташа выглядела озадаченной и одновременно заинтересованной.       – Если это действительно правда, то что значат все проповеди Мари? – спросила она у Сони.       Соня улыбнулась.       – Да ничего они не значат. Обыкновенное сотрясение вóздухов. Мари – самый обычный человек. Обычный и подверженный внешним влияниям, как и многие другие люди.       Наташа слегка лукаво улыбнулась – видимо, эти слова Сони пришлись ей по вкусу. Соня поняла, что Наташе уже немного начали надоедать строгие проповеди Марьи, и она не против хоть немного освободиться от её влияния. Наташа, придвинулась к Соне поближе, обняла её за плечи и с хитрой улыбкой, напомнившей Соне времена их детства и юности, заговорщическим тоном произнесла:       – Ну-ка, расскажи мне поподробнее, что там говорила экономка про Мари и Курагина.       Соне показалось, что ещё немного – и вернется их прежняя детская и юношеская дружба, когда они часто так секретничали и болтали о своём, о девичьем, сидя на диване, поджав ноги со скинутыми на пол туфлями, обнимая друг друга, весело шепчась и смеясь. Соня была бы очень рада возобновлению подобной дружбы и не прочь была поболтать, как в прошлые времена. Может быть, даже расскажет Наташе о своём чувстве к Долохову, о том, что их связало в эти последние месяцы. Наташа уже нагнулась, чтобы скинуть туфли с ног и усесться на диван в излюбленной позе, как они сидели в прежние годы. Но тут дверь в комнату Сони отворилась, появилась голова Пьера, который искал и звал жену. Со вздохом сожаления Наташа выпрямилась, встала и пошла к мужу. На полдороге обернулась и подмигнула Соне, снова напомнив те незабвенные времена, когда они вот так делились девичьими секретами и подмигивали друг другу.       – Ничего, мы с тобой ещё поговорим об этом и о многом другом, – с улыбкой сказала Наташа.       Наташа пошла к двери, но вдруг обернулась, как бы спохватившись:       – Да, Соня, совсем забыла тебе сказать. В конце нашего разговора с Долоховым в комнату, где был он и мы с Пьером, вдруг ворвался Николай. Он начал резко говорить с твоим Долоховым. Почти кричал, что Долохов тебя компрометирует, позволяя встречаться с тобой наедине и сидеть в закрытой комнате. Николай потребовал прекратить подобные встречи и заявил, что если повторится что-то подобное, то он разорвёт все отношения с Долоховым. Я уж испугалась, что дело между ними до дуэли дойдет – так Николай разошёлся. Но Долохов просто посмотрел на него, очень спокойно сказал, что больше ничего подобного не повторится, попрощался с нами и ушёл.       Соня пожала плечами.       – Николай слишком уж одержим правилами приличия. Я вообще-то давно не юная неопытная барышня, за каждым шагом которой надо присматривать. Мне двадцать пять лет, и один-единственный раз отступить от строгих условностей и мне должно быть позволено. В любом случае я ему объяснила, что даже если случится скандал, то он быстро затихнет, когда мы уедем из Петербурга.       – Да, я тоже думаю, что всё это просто буря в стакане воды. Не понимаю, из-за чего Николай так взволновался, – широко улыбнулась Наташа и пошла из комнаты.       Соня с такой же улыбкой кивнула ей, а когда Наташа подошла к двери, окликнула ее:       – Наташа, помни, что я тебе сказала про Мари. Относись полегче к её строгим нотациям.       Наташа улыбнулась ещё шире и вышла.       Через день петербуржский дом Безуховых опустел. Ростовы поехали к себе в Лысые Горы, Пьер с Наташей ещё через неделю тоже должны были покинуть Петербург и переехать в своё подмосковное имение.       Возвращение в Лысые Горы принесло радость разве что Николаю и Марье. Николай вновь погрузился в любимые ему дела хозяйства, с облегчением избавившись от необходимости тратить деньги на столичные развлечения и наряды для дам. Все это было для него «мотовством». А Марье было легче среди знакомых ей с детства людей, которые уже давно пригляделись к её невзрачности и не злословили о ней за её спиной, как делали многие представители света, в первый раз увидев некрасивую графиню Ростову. Соне же возвращение к обычной рутине далось нелегко. Она тосковала не только по блеску и развлечениям Петербурга, гораздо больше она тосковала по Долохову, по всему тому, что нового он привнёс в её жизнь за последние месяцы. Она снова влилась в прежнюю размеренную жизнь Лысых Гор, но ещё больше замкнулась в себе и отдалилась от других членов семьи. В ней в это время шла неслышимая и невидимая никому, но интенсивная внутренняя работа.       Она должна была решить, что ответить Долохову весной, когда он приедет за её окончательным ответом.       Сложнее всего было простить ему проступок с Наташей. Соня сказала ему, что прощает, и она не собиралась брать свои слова обратно. И видела искреннее раскаяние на его лице. Но её беспокоило, действительно ли это была пусть злостная, но единичная случайность в его жизни. Она не знала всю его жизнь настолько хорошо, чтобы твёрдо сказать себе, что это был лишь эпизод и больше ничего подобного он себе не позволит. Возможно, привычка играть людьми укоренилась в нём за долгие годы его пребывания в Персии. Она смутно догадывалась, что и там ему приходилось ради дела вертеть людьми и заставлять их служить своим интересам и интересам его дела, не обращая особого внимания на то, чем это может обернуться для них. Но там была опасная работа для своей страны, и Долохов сам ежесекундно рисковал головой. В этих условиях манипуляторство людьми можно понять и простить. Но если он перенес эту привычку и на мирную жизнь, когда ему ничего не угрожало, то простить и принять это Соня не могла. Она постоянно перебирала в уме всё, что он говорил ей в последнем разговоре, решала для себя, искренне ли он клялся ей в том, что ничего подобного не повторится. И ей почему-то казалось, что искренне. На самом ли деле так было, или она просто хотела верить – однозначного ответа на этот вопрос у неё не было. Если действительно она стала для него наваждением, от которого он не смог избавиться десять лет, и он ухватился за крохотную возможность снова завоевать её сердце в состоянии отчаяния, то эту ошибку ему можно простить. В конце концов, все люди не идеальны, все совершают ошибки. Вот и она когда-то в юности ошиблась в нём и жестоко пресекла все его старания хоть как-то раскрыть себя перед ней. Она его просто не слушала, а в его словах слышала что-то своё. И проглядела его, и вышвырнула из своей жизни. Поэтому за одну ошибку можно не судить его строго. Лишь бы она не повторилась. Так что после некоторых сомнений, девушка всё же решила поставить точку в этой истории и принять за истину раскаяние Долохова.       Были и другие мысли, которые одолевали Соню. Долохов сказал ей, что не забывал о ней все десять лет разлуки и всегда мечтал о ней. И эти слова невольно грели её душу. В этом она верила ему без колебаний. Но у столь долгого ожидания и мечтаний могла быть и обратная сторона. Что, если за эти годы Долохов мысленно возложил слишком завышенные ожидания на их союз? И ждёт от этого союза слишком многого? А если Соня не сможет ему это дать, то это вызовет его разочарование после их возможной свадьбы. И тогда она ему быстро надоест. Соня уже была достаточно взрослой и мудрой, чтобы понимать – чувства людей не остаются вечными и неизменными на протяжении всей жизни. Это только в юности ей казалось, что любовь, которую она испытала к Николаю впервые в пятнадцать лет, закончится только с её смертью. И что? От этой наивной убеждённости теперь не осталось и следа. Сейчас Николай возбуждал в ней не любовь и нежность, а в лучшем случае скуку, в худшем – раздражение. И теперь она ничуть не интересуется им, а мечтает о жизни совсем с другим мужчиной. И это она, которая не имела вообще никакого любовного опыта. А ведь Долохов его имеет, и, судя по всему – весьма обширный. Ещё при первом знакомстве она слышала слухи о его многочисленных любовных похождениях. И все его женщины были им забыты, все надоели со временем, после того, как он получал от них то, что ему было нужно. Не случится ли и с ней то же самое, когда он удовлетворит свою страсть к ней? Может быть, сейчас его желание к ней подогревается всего лишь её недоступностью? Невесело усмехаясь про себя, Соня подумала как-то, что мужчины по отношению к женщинам во многом похожи на охотников. А Долохов наверняка из числа самых азартных. Что, если он относится к ней как к охотничьей добыче, которая имела нахальство когда-то ускользнуть от него? И из-за этого прочно застряла в его душе, как заноза? Но как только долгожданная добыча спелым плодом упадет в его руки, весь интерес, подогреваемый её прежней недоступностью, испарится в скором времени. Ответа на этот вопрос она так и не находила.       Но сильнее всего на Соню действовала тоска, которая обрушилась на неё после её расставания с Долоховым. Она так тосковала по нему, что ей самой не верилось, что она способна на настолько сильное чувство. По Николаю, даже в те времена, когда она считала себя влюблённой в него, она так не тосковала. Их отношения во многом были поверхностными. Она никогда не раскрывала перед ним свою душу так, как раскрыла её перед Долоховым. Никогда не обсуждала с Николаем то, что её волнует, как обсуждала это с Долоховым. Какое-то предчувствие говорило ей, что Николай абсолютно её не поймет и отмахнется от разговоров на интересующие её темы, как от «бабьих глупостей». А вот Долохов её понимал. И даже если спорил с нею, то уважая и её точку зрения. С Николаем даже в зените их взаимной влюблённости она все равно чувствовала себя наедине со своими мыслями. С Долоховым одинокой она не была.       И не было у неё к Николаю настолько страстного влечения, какое она испытала только с Долоховым. Она вспоминала, что в шестнадцать лет мечтала о семейной жизни с Николаем, чётко разделяя в душе то, что ей казалось приятным в этой жизни, и то, что казалось неприятным. В число приятного входили взаимная забота, дети, объятия и поцелуи. А вот всё, что должно было бы происходить с ними в супружеской спальне, она мысленно относила к «неприятному». Ей не хотелось этим заниматься ни с каким мужчиной, даже с Николаем. Она просто готовилась терпеть неприятный «супружеский долг» ради любви к нему. Последующие годы мало что изменили в этих её представлениях, когда она думала о семейной жизни с Николаем.       А вот к Долохову она впервые в жизни почувствовала сильнейшее страстное влечение. Ей хотелось испытать с ним всё. Соня вспоминала, как порою в Петербурге ей хотелось во время танца или разговора просто прижаться к его сильному телу, умолять его и мысленно, и вслух: «Обними меня. Поцелуй меня. Возьми меня. Сделай своей навсегда». Она удерживала себя, разумеется, но подобные мечты о нём не оставляли её. Что-то ей подсказывало, что только с ним она способна будет испытать всю полноту физической страсти. И это так отличалось от того, что она чувствовала по отношению к нему в шестнадцать лет. Она была тогда девочкой, которая боялась мужчин, а Долохов всегда был слишком мужчиной. И тогда она воспринимала его как пугающую противоположность её женского начала. Теперь же его ярко выраженная мужественность, которая когда-то так напугала юную Соню своей «чуждостью» её женской природе, уже не отталкивала, а стала для неё бесконечно притягательной, волновала и возбуждала её. Соня постоянно вспоминала выражение его лица, вспоминала, как он двигался, держал голову, его походку. В каждом движении, в каждом повороте головы, в каждом взгляде чувствовался мужчина.       Его мысленный образ постоянно стоял у неё перед глазами, вызывая сердцебиение и приятную тяжесть в низу живота. Она представляла его низкий мужской голос, по-мужски красивое лицо, сильные руки, которые так уверенно держали её во время танцев, льдисто-голубые глаза, которые пронизывали её с обжигающей чувственностью, копну светлых волос, неистовые поцелуи, которыми они обменялись на прощание и которые потрясли её тело мучительным спазмом желания… Она всё чаще и чаще представляла себе, каково это будет – разделить с ним постель, отдать ему себя в полную его власть. Фантазии, особенно ночные, становились для неё мучительными. Он приходил к ней в тревожных, безумных снах, где они оба были обнажены и раскованы… Однажды она даже проснулась от такого сна, где они лежали в постели обнявшись. И он делал с ней что-то настолько немыслимо сладкое, что она была на грани обморока от наслаждения. Сердце Сони безумно билось, всё тело скрутило, словно судорогой. Не выдержав наваждения, она опустила руку вниз, задрала ночную сорочку и начала сама ласкать себя в сокровенном месте. Она и раньше изредка делала это уже несколько лет, но считала греховным и постыдным, поэтому всегда старалась удержать себя, и чаще всего ей это удавалось. Но в этот раз мысли о Долохове сделали её желание непреодолимым. Она возбуждала себя все больше и больше, закусив губу, закрыв глаза, выгибаясь всем телом и отчётливо представляя себе его – что это его руки ласкают её там, что его губы целуют напряжённые до боли соски её грудей… Наслаждение становилось всё острее и острее, пока, наконец, не произошел взрыв, который горячими волнами прокатился по всему её телу. Она не удержала сладостного стона, продолжая ласкать себя и выпивая последние капли удовольствия. Наконец, сотрясающие её тело спазмы стихли, а само тело приятно расслабилось. Только после этого ей удалось, наконец, уснуть.       И дело было не только в страсти, которую Долохов смог в ней пробудить. Она в эти месяцы разглядела под личиной сорвиголовы и буяна непростую и противоречивую личность. Которая была гораздо глубже, чем поверхностная маска, которую он предпочитал показывать миру. К тому же эта личность стала очень интересна ей и притягательна для нее. Соне нравилось просто разговаривать с ним, нравилось его внимание к её мыслям, нравилась его любовь к погибшей семье, о которой он с такой тоской рассказывал. Ей нравились изменения в образе жизни, которые произошли за последние годы. Из буйного, безответственного гуляки десятилетней давности он превратился в человека, которого в настоящее время можно понимать и даже уважать. С гибелью его семьи у него появилось чувство ответственности за его поступки, ведь теперь он даже верил, что смерть близких была наказанием за его прошлые грехи. И он был полон решимости не допускать в будущем никаких проступков, за которые его снова судьба могла бы наказать. Он оказался сложнее и глубже, чем хотел казаться – это она уже поняла. Душевное влечение и физическая страсть к нему переплелись в её душе в неразрывное целое и уже не отпускали её. А что касается сомнений… что ж, тут ей нужно решиться. Долохов прав – никто не сможет дать ей гарантий непременно счастливой жизни с ним, ни он, ни кто другой. Придётся рисковать. Прежде риск пугал её, но теперь она решила идти ему навстречу. Потому что альтернатива была ещё хуже – потерять Долохова навсегда. А этого её сердце не выдержало бы никогда. Она прикипела к нему душой и телом и уже не мыслила жизни без него.       Соня понимала, что решение ею было уже принято. Оставалось только дождаться приезда Долохова.       Долохов тем временем в своём имении не менее нетерпеливо ждал наступления весны. Он решил в конце апреля ехать в Лысые Горы за окончательным ответом Софи. То, как она отдавалась его страстным поцелуям в последний день при прощании, внушало ему немалые надежды. Но при этом он видел, какой страшный удар нанес ей своим участием в попытке похищения её кузины. Какую боль ей причинил. Что, если на расстоянии Софи решит, что его грех непростителен? И что вообще не стоит верить ему, бывшему сорвиголове и буйному гуляке? И тогда она снова может отправить его восвояси ни с чем. Одна мысль об этом приводила его в ужас. После расставания с Софи он вновь почувствовал себя в пустыне одиночества, и его буквально убивала мысль о том, что на это одиночество он будет обречён до конца дней своих, если Софи решит ему отказать.       До гибели его семьи одиночество не тяготило его – родные избавляли его от этого чувства. Поэтому тогда он удовлетворялся чисто поверхностными отношениями как с женщинами, так и с мужчинами, которых считал друзьями. Он специально выбирал женщин, которые интересовались не им самим, а тем, что он мог им дать. Актрис, цыганок, дам полусвета привлекали деньги и подарки, светских дам интересовали его сексуальные услуги. Он недаром имел славу искусного и неутомимого любовника, который умеет доставлять женщинам удовольствие, в отличие от их скучных и пресных мужей. Долохова такое отношение вполне устраивало – его тоже не волновала душа его временных подружек. Он изливал свою душу с матерью и сестрой. Но их уже не было в живых. У него даже не было друзей, которым он мог открыть себя. Сам он сейчас считал своими друзьями только Анатоля Курагина, да ещё Василия Денисова. С Денисовым они сблизились во время войны, но теперь они проживали далеко друг от друга и виделись редко. Что касается Анатоля, то, несмотря на многолетнюю дружбу, их отношения тоже во многом были поверхностны. Блестящий светский баловень Анатоль всегда был слишком самовлюблён, чтобы интересоваться душевным состоянием кого бы то ни было, кроме себя. Случившееся с ним несчастье сильно убавило в нём самовлюбленность, но одновременно замкнуло в себе. Поэтому разговора по душам с предельной искренностью даже с ним Долохов не мог представить. Такой же посторонней ему была его нынешняя любовница Авдотья. С этой простой крестьянкой было совсем не о чем говорить, и Долохов вступил в связь с ней только ради её постельных услуг. Кроме того, он понимал, что и Авдотья к нему абсолютно равнодушна, ей были нужны только подарки и деньги, которыми он расплачивался за эти услуги. Так что после смерти матери и сестры Долохов оказался в пустыне одиночества. Душевной близости не было ни с кем.       Исключением оказалась только Софи. Она теперь была единственным существом в мире, с которым Долохов был предельно искренен. Он чувствовал, что её интересует он сам, а не то, что он может ей дать. И она сама была ему не менее интересна как необычная и глубокая личность, а не просто желанная ему женщина. Надежды на будущее с Софи настолько одолевали его по приезде в имение, что он сразу же начал думать, что ему делать с его бывшей любовницей Авдотьей. Впрочем, в этот его приезд она тоже вела себя как-то странно: держалась в отдалении и не пыталась ничем привлечь его внимание. Для Долохова даже и речи не шло о том, чтобы вновь пользоваться её услугами. Ещё в Петербурге он понял, что никакая другая женщина ему не заменит Софи. Там он встретил одну актриску на вторых ролях, которая много лет назад была его любовницей. Она намекнула ему о возможности возобновления их романа, и он тогда подумал: а почему бы и нет? Вполне можно с помощью этой женщины избавляться от постоянного сексуального напряжения, в котором он неустанно пребывал из-за встреч с Софи. Однажды вечером он даже собрался к ней, но не смог и шагу сделать со двора. Почувствовал такое отвращение, что на душе стало совсем скверно. Он понимал, что ему снова придётся закрывать глаза и представлять на месте чужой бабы желанную ему Софи, как это постоянно случалось во время ставших редкими забав с Авдотьей перед поездкой в Петербург. Даже, наверное, имя Софи будет шептать, лаская другую женщину и борясь с неприятным чувством – будто ему вместо бриллианта чистейшей воды подсунули дешёвую стекляшку. Поэтому он злобно сорвал с себя уже одетый сюртук, зашвырнул его через всю комнату в угол, наорал на ни в чём не повинного слугу, который помогал ему одеваться, выгнал его и лёг спать. А там прибегнул к уже известному ему, хотя и надоевшему способу сексуальной разрядки, мысленно представляя Софи.       Очутившись в своём имении, Долохов уже готов был дать Авдотье деньги и потребовать, чтобы она переехала из господского дома в свою деревенскую семью, как через пару недель после его приезда проблема разрешилась сама собой. Как-то вечером в своём кабинете он проверял счета, накопившиеся за время его отсутствия. Внезапно вошла Авдотья, бухнулась ему в ноги и завопила что-то вроде «не вели казнить, вели миловать, батюшка-барин». Ошарашенный Долохов велел ей немедленно подняться и объяснить, в чём дело. Авдотья поднялась и, роняя слёзы и сморкаясь в фартук, попросила его о милости: позволить её выкупить из числа крепостных некому Михайле Поликарпову. На вопрос Долохова, кто такой Михайло Поликарпов и почему вдруг он решил выкупить её, Авдотья зачастила, что Михайла вдовец с двумя детьми и хочет взять её в жёны. Тут Долохов вспомнил: действительно, в соседнем селе жил зажиточный мужик-пра́сол [1], торговец скотом и мясом, известный на всю округу как единственный поставщик мяса на несколько уездов. Он сам давно откупился у своего бывшего барина, одного из соседей Долохова, и теперь был свободным. Понятное дело, и жену он себе хотел не крепостную. Долохов подумал, что деньги, которые он недавно давал Авдотье за услуги, скорее всего, пойдут на её выкуп, и что такой план обретения свободы был этой ушлой бабёнкой давно обдуман. Но эта мысль не рассердила, а наоборот, позабавила его. Едва сдерживая ухмылку, просившуюся на его лицо, он ответил, что, конечно же, препятствовать будущему семейному счастью Авдотьи не будет и оформит ей вольную. Только с одним непременным условием: никаких денег от неё и её будущего мужа ему не надо. Обрадованная Авдотья снова бухнулась ему в ноги, а когда он опять приказал ей подняться, встала и любезно намекнула, что за такую щедрость барина готова сейчас же ему услужить по-старому. Окончательно развеселившийся Долохов так же любезно отказался, а потом в течение недели оформил вольную на Авдотью. После этого она быстро собрала вещички, погрузила их на телегу, в которой приехал её жених, степенный мужик средних лет, села сама и была такова. Через день Долохов понял из толков дворни, которые он краем уха услышал, что она уже обвенчалась со своим женихом в деревенской церкви села, где жил Михайла. Долохов искренне в душе пожелал им совет да любовь.       Оставалось ждать совсем немного. Чуть больше месяца. Он будет дожидаться ответа Сони, не разменивая своё чувство к ней на других женщин.       Весна в этом году случилась ранняя и дружная. Уже в конце марта сошёл снег, земля начала подсыхать. Была последняя декада апреля, когда Соня получила весточку от Долохова. День тот выдался совершенно чудесный: ярко пригревало солнышко, дул лёгкий теплый ветерок, налетевшие с юга или зимовавшие здесь птицы вовсю распевали. Соня помогала садовнику Ивану Родионовичу высаживать цветочную рассаду в его оранжерее, когда один из дворовых мальчишек прибежал к ней с запиской.       Она была коротка и лаконична.       «Я здесь. Жду вас на вашем любимом пригорке».       Девушка сразу поняла, что речь идёт о том пригорке, где она любила читать и где они несколько раз беседовали с Долоховым во время его прошлогодних визитов в Лысые Горы. Она оставила своё занятие, пробормотала Ивану Родионовичу, что у неё нашлись дела, и быстрым шагом пошла на назначенное место.       Задыхаясь от волнения, она подошла к пригорку, ещё издали заметив стройную фигуру Долохова. Он стоял к ней спиной под дубом, широко расставив ноги, и смотрел на реку. Руки при этом он держал за спиной и казался ей воплощением надежности и спокойствия в этом мире. Услышав шаги Сони, он обернулся.       Когда девушка подошла к нему, они какое-то время молча смотрели друг на друга. Потом Долохов прервал молчание:       – Ну вот, Софи, я приехал.       – Да, – кивнула головой Соня. – Я очень рада вас видеть.       – И я безумно рад снова встретиться с вами. Как вы жили это время? – спросил Долохов.       – Как обычно, то есть очень тоскливо, – отвечала Соня.       – Я тоже жил очень тоскливо. Несмотря на огромное количество дел в имении, постоянно тосковал о вас, – продолжил Долохов, жадно вглядываясь в её лицо, словно желая прочитать, какое она приняла решение. – И больше не хочу ходить вокруг да около. Софи, пришла пора дать ответ. Именно сейчас, в эту минуту дать мне ответ.       Соня перевела дух.       – Сначала… сначала вы должны… – она сделала паузу.       – Что? – напряжённо выдохнул Долохов.       – Сначала вы должны задать мне вопрос, – наконец вымолвила девушка.       – Тогда я сделаю это, – с решительным выражением лица сказал Долохов и продолжил. – Софи, вы согласны быть моей женой?       Соня глубоко вздохнула и произнесла:       – Да, согласна.       И повторила:       – Да, да, да.       На лице Долохова отразились радость и облегчение. Он сгрёб Соню в свои сильные объятия, она обняла его в ответ, и их губы слились в страстном поцелуе. Когда он закончился, оба счастливо рассмеялись. Долохов уселся прямо на пожухлую прошлогоднюю траву на пригорке (благо, там было уже сухо) и потянул девушку за собой. Она тоже села рядом, и они обнялись. Холода от земли оба не чувствовали, сухая трава и многослойная тёплая одежда пока не пропускали холод. Внезапно Долохов стащил шляпку с головы Сони, бросил её на траву, так же снял и небрежно кинул свою дорожную шляпу рядом. Потом несколькими быстрыми движениями вытащил шпильки, с помощью которых держался узел волос на голове девушки, и сунул их себе в карман. Она не пыталась воспротивиться, напротив, когда распущенные волосы пышной волной упали у неё ниже плеч, она со счастливой улыбкой несколько раз тряхнула головой, чтобы ещё больше расправить их. Долохов помог ей, запустив пальцы в её волосы, и словно расчесывал их плавными движениями, жадно глядя на этот струящийся поток.       – Знаешь, я давно гадал, какой длины твои волосы, – он легко перешел с ней на «ты». – Ведь я никогда не видел их распущенными. – Он продолжал гладить её волосы и расправлять их.       Соня улыбнулась:       – Зато теперь вы видите – они до пояса.       Долохов снова привлек её к себе, и они опять поцеловались. Потом девушка, замирая от счастья, спрятала голову на его груди, слушая мерный, ровный и тоже счастливый стук его сердца. Долохов прижал её к себе покрепче и прижался губами к её макушке, чувствуя только бесконечную радость и облегчение: наконец-то мечта всей его жизни – Софи будет принадлежать ему! Какое-то время они так сидели молча, упиваясь ощущением полного блаженства и такого же полного единения. Вдруг Долохов спросил:       – Софи, но ты простила мне окончательно моё участие в той мерзкой истории с похищением твоей кузины?       Девушка подняла голову, улыбнулась своей прекрасной улыбкой и ответила:       – Да, простила. И обещаю больше никогда не упрекать вас за неё. При условии, что вы сдержите свою клятву не повторять больше ничего подобного.       – Я сдержу эту клятву, можешь не сомневаться, – ответил Долохов.       – Тогда больше не будем даже об этом разговаривать. «И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», – с улыбкой процитировала Соня. – Надо ненавидеть грех, но прощать грешников, которые этот грех совершили, если они воистину раскаялись в нём. Все мы совершаем ошибки. Любой человек иногда может быть эгоистичен. Каждый порою забывает о том, как его действия отражаются на других людях. И иногда мы используем людей, что греха таить. Поэтому мы все нуждаемся в том, чтобы нас прощали, и сами должны уметь прощать. Вот и я от всей души простила вас.       – Спасибо тебе, мой милосердный ангел, – с улыбкой сказал Долохов. – Чувствую себя сейчас как грешник, которому внезапно объявили, что вместо назначенного ему ада он может отправиться в рай.       И он поцеловал Соню в лоб. Она приняла этот поцелуй, а потом сама подставила губы. Долохов не замедлил откликнуться на столь великодушное приглашение.       – Что будем делать дальше? – после долгого поцелуя прервал молчание Долохов. – Наверное, мне нужно будет сделать тебе какое-то официальное предложение в кругу твоей семьи?       Соня подумала и сказала:       – Я как-то не думала об этом. Официально у меня нет никакого опекуна, к которому можно обратиться, ведь опекать у меня нечего – я неимущая. Но неофициально каким-то моим опекуном, наверное, является Николай, как глава семьи, в которой я живу с детства, после смерти моих родителей. Думаю, ради соблюдения правил приличия вы должны попросить у него моей руки.       – Наверное, ты права. Тогда давай прямо сейчас поедем в ваш дом, и я там поговорю с Николаем, – сказал Долохов.       – Поедем? – переспросила девушка, поднимая голову от его груди.       – Да. Вон там стоит мой экипаж, на котором я приехал, – Долохов указал на дорогу недалеко от пригорка, где на обочине стояла уже знакомая ей коляска, запряжённая парой лошадей, привязанных к дереву.       – Вы приехали на нём прямо из своего имения? – спросила Соня.       Долохов отрицательно покачал головой:       – Нет. То есть сначала я, конечно, приехал из имения на нём. Но я приехал вчера вечером и остановился в вашем уездном городке К-ве, том самом, где я в прошлом году покупал лошадей на конской ярмарке. Снял там квартиру в доме одного мещанина с каретным сараем. А сегодня утром велел своему кучеру запрячь лошадей снова и поехал сюда уже один, без него. Он остался на постоялом дворе. Дорога сюда не дальняя, всего два часа неспешной езды.       – А почему вы не поехали прямо в Лысые Горы, как в прошлом году? – спросила девушка.       Долохов усмехнулся:       – По причине моей полнейшей неуверенности в твоем ответе, моя милая кошечка с острыми коготками. Если бы я поехал прямо в Лысые Горы, все знали бы причину, по которой я заявился. Мне пришлось бы объяснять Николаю и другим, что я приехал сделать тебе ещё одно предложение. Вот только у меня не было ни малейшего желания снова на их глазах уезжать не солоно хлебавши, с видом побитой собаки, как это уже было один раз. И я решил остановиться не в Лысых Горах, а в соседнем городке и переговорить с тобой с глазу на глаз. Если бы ты во второй раз отказала мне, то я бы просто развернулся и уехал навсегда.       Соня тихо сказала:       – Я понимаю, что вам тяжело дался мой первый отказ. Но поверьте, я не могла тогда ответить иначе.       Долохов рассмеялся и опять крепко поцеловал её, а после поцелуя сказал:       – Я уже перестал мучиться тем отказом. Во второй раз ты искупила все страдания, которые я тогда пережил.       Они оба снова замерли, крепко обнявшись. Через некоторое время Долохов слегка разжал объятия и спросил:       – Ну что, поехали?       Соня кивнула. Долохов помог ей собрать волосы и заколоть снова шпильки, которые вынул из своего кармана и вручил ей. Хотя ему жаль было снова видеть её волосы убранными и запрятанными под старой шляпкой с обвисшими полями, которую она надела на свою красивую головку. Он подумал, что эта картина будет вечно перед его глазами: Софи была так прекрасна, когда он растрепал её благопристойную причёску. Радостно улыбающаяся, раскрасневшаяся и счастливая, она с этими распущенными роскошными волосами напоминала ему лесную нимфу. Не хватало только венка из цветов на её голове.       Когда они поднялись, ещё раз поцеловавшись, Долохов помог девушке отряхнуть её старую шерстяную накидку, которую она обычно носила осенью или весной и к которой пристали прошлогодние травинки.       – Слушай, ты опять в каком-то старье. В Петербурге ты носила приличные платья, да и накидка у тебя была новая и хорошая.       Соня объяснила:       – В Петербурге мне сшили зимнюю накидку. А на весеннюю или осеннюю Николай не захотел тратиться. Всё равно мы возвращались в Лысые Горы.       Долохов мысленно ругнул скупердяя. Он уже давно понял, в каком чёрном теле Ростовы держали Соню все последние годы. И если это было простительно в те времена, когда они разорились, то уж после женитьбы Николая на богачке Марье это выглядело отвратительно.       Помогая Соне сойти с пригорка, Долохов сказал:       – После нашей свадьбы, клянусь, ты больше никогда не будешь носить обносков. Я, конечно, не так богат, как Николай или Пьер, но уж на что на что, а на приличную одежду для моей ослепительной красавицы-жены деньги имеются. И в деревне я тебя никогда не запру на всю жизнь, вот увидишь. Хотя половину осени, весны и лето придётся там жить, потому что надо следить за хозяйством, но зимой в деревне делать особо нечего. Будем с тобой проводить время и в Петербурге, и в Москве, и в нашем губернском городе Энс-ке.       – Вот как? Я очень рада, – сказала Соня. – Летом я, наоборот, просто счастлива жить в деревне. В городе летом и душно, и пыльно бывает. Так что лучше уезжать на это время за город. Но вот зимой в деревне бывает очень тоскливо. Так что я рада, что мы будем уезжать в разные города хоть на время. Вот только денег бы хватило.       Долохов рассмеялся.       – Денег хватит, не беспокойся. Дела в моём поместье идут не просто хорошо, а отлично.       – Расскажите про ваши дела, – попросила девушка. – Вы много говорили о своих планах, когда мы жили в Петербурге. Удалось ли вам закончить всё, что вы намечали?       Во время этого разговора они подошли к коляске Долохова, он помог Соне сесть, потом отвязал лошадей, сам уселся рядом с девушкой, и они поехали к дому Ростовых. По дороге Долохов рассказал, что дела с конным хозяйством идут хорошо, купленные лошади весьма ценные и от них ожидается хороший приплод. Он завершил строительство конюшни, и в настоящее время вместо старой и тесной его лошади стоят в новой и очень просторной. Теперь у него остаётся задача с восстановлением мельницы. Но он не сомневается, что и эта задача будет решена. В его лесных угодьях уже заготовили лес для ремонта старой мельницы, и вскоре мастера могут приступить к делу.       Пока длился этот разговор, они по дороге подъехали к широко распахнутым главным воротам ограды, которая окружала господский дом в Лысых Горах, и покатили по аллее, ведущей к дому. Когда коляска приблизилась к входу, Долохов щегольски затормозил, вышел из коляски сам и помог выйти Соне. При этом не просто подал руку, а обхватил за талию, приподнял, слегка крутанул замершую в его руках девушку и поставил её на землю. Оба засмеялись весёлым смехом, глядя друг на друга, и потом вошли в дом, причём Долохов решительно взял руку Сони в свою. Она и не пыталась её отнять.       У первого же слуги, который попался им навстречу, Соня спросила, где хозяин дома. Получив ответ, что барин сейчас в своём кабинете, она повела туда Долохова. Подошла к двери, решительно постучала и, услышав «Войдите», зашла в кабинет. Там за большим канцелярским столом сидел обложившийся бумагами и счетами Николай. Вслед за девушкой так же решительно вошёл Долохов. Николай при виде его потерял дар речи – очевидно, он никак не ожидал прибытия такого незваного гостя. Он растерянно переводил взгляд с Сони на Долохова, пока она, наконец, не решилась прервать затянувшееся молчание.       – Николай, Фёдор Иванович Долохов приехал ко мне и сейчас имеет необходимость кое-что вам сообщить.       Долохов сделал пару шагов от двери к столу, за которым сидел Николай, и спокойно сказал:       – Совершенно верно. Николай Ильич, я только что сделал предложение вашей кузине Софье Александровне, и она сделала меня счастливейшим человеком в мире, ответив согласием.       У Николая был такой вид, будто в него ударила молния.       – Это правда? – спросил он, обращаясь к Соне.       – Да, – решительно ответила она. – Я приняла предложение Фёдора Ивановича быть его женой.       Долохов продолжил:       – Я знаю, что у Софи нет никакого опекуна, и вообще-то, кроме её согласия, мне больше ничьё не нужно. Но долг вежливости заставил меня прийти сюда к вам как к главе семейства, в котором моя будущая жена проживала долгие годы.       Тут Николай как будто взорвался. Словно очнувшись от гипноза, он вдруг резко вскочил, задев рукой стоящую перед ним чернильницу. Она опрокинулась и залила чернилами несколько бумаг, лежавших перед ним, но он не обратил на это ни малейшего внимания.       – Это невозможно, немыслимо! – почти закричал он.       Соня смотрела на него потрясённым взглядом. Она никак не ожидала такой реакции. В этой семье она давно была явно лишней и была уверена, что её брак с Долоховым и отъезд из Лысых Гор будет воспринят спокойно и даже с облегчением. Уж Николаю-то точно это должно показаться облегчением, так как после её замужества у него больше не будет никаких трат на её содержание.       Долохов держался гораздо спокойнее и, казалось, ожидал подобной реакции.       – Почему немыслимо? – спросил он у Николая. – Софи – взрослая и совершеннолетняя женщина, она вправе располагать собой как угодно, не спрашивая ничьего разрешения. Повторю ещё раз: мы ставим вас в известность о принятом нами решении вступить в брак только из вежливости и уважения к вашей семье, где Софи проживала много лет. А на самом деле она в любой момент может выйти из вашего дома со мной, мы сможем сразу обвенчаться, и ни у кого из вас не будет законных способов противодействовать нам.       Николай хотел что-то возразить на эти слова, но, видимо, понял, что возразить нечего. Он запустил пятерню в свои волосы и провёл рукой по голове, очевидно, что-то соображая. Наконец он выдавил из себя:       – Если таково решение Софи, то я, конечно, действительно не могу ей противодействовать. Но должен сказать со всей ответственностью… Софи, если ты выйдешь замуж за этого… – тут Николай осёкся, у него на языке, видимо, вертелось какое-то не слишком приятное слово. Долохов весь как будто подобрался, словно изготовившийся к броску хищный зверь, глаза его сверкнули ледяным блеском, на лице появилось жёсткое выражение. Николай понял, что если он позволит себе лишнее, то дело кончится для него плохо. Испытывать судьбу, нарываясь на дуэль с человеком, который не зря много лет имел репутацию весьма опасного субъекта, он не хотел. И потому продолжил, выбирая слова. – Если ты выйдешь замуж за этого человека, то двери нашего дома навсегда закроются для тебя.       – Вы выгоняете меня? Прямо сейчас? – потрясённо спросила у Николая Соня.       Тот помолчал какое-то время, словно обдумывая что-то.       – Нет, я не могу так поступить сейчас. Это будет позор для всей нашей семьи, если вы уйдете немедленно. До свадьбы с этим человеком вы можете проживать здесь, но после свадьбы ни вас, ни вашего мужа принимать в этом доме не будут. Запомните это.       – Что ж, очень хорошо, – вмешался в их разговор Долохов. – Я договорюсь насчет венчания в церкви вашего имения. Дату мы сейчас обсудим с Софи. Для меня чем скорее, тем лучше. До венчания Софи будет жить здесь. Что касается меня, то я остановился в соседнем уездном городке и в вашем гостеприимстве не нуждаюсь. Буду наезжать сюда до нашей свадьбы, благо свой экипаж у меня есть, а расстояние не так велико. Надеюсь, что хотя бы для встреч с невестой вы не закроете для меня двери вашего дома, тем более, что обременять вас долгим присутствием я не собираюсь. Как будущий муж и защитник Софи, требую от вас только одного – не обижать её и позволить ей спокойно прожить последние дни в этом доме. Надеюсь, на это вашего благородства хватит.       После сказанных слов Долохов решительно взял Соню за руку и вывел из кабинета. В коридоре он её спросил:       – Где мы можем поговорить?       Соня, до сих пор потрясённая сценой, которую разыграл Николай, какое-то время просто смотрела на него, словно не понимая, что он говорит, но, наконец, сказала:       – Пойдёмте в диванную комнату рядом со столовой.       Когда они уселись в комнате рядом на один из диванов, девушка растерянно сказала:       – Простите, я никак не ожидала такой реакции со стороны Николая. Думала, что им, наоборот, будет приятно избавиться от меня. Я была уверена, что вас пригласят пожить в Лысых Горах до нашей свадьбы. И пока вы будете здесь, мы – вы, я и вся семья Ростовых спокойно обговорим всё насчет венчания и прочего. А теперь… даже не знаю, что делать, я полностью растерялась.       Долохов обнял её за плечи, привлек к себе и поцеловал в лоб.       – Ничего страшного не случилось, Софи. Тебе не стоит извиняться за Николая. Я предвидел, что известие о нашей свадьбе его не обрадует, хотя я и не ожидал, что он вообще запретит тебе хотя бы навещать их после нашей свадьбы. Но, возможно, это к лучшему. Что касается венчания, то давай сейчас назначим день. Я заеду в церковь и договорюсь со священником. Великий пост скоро закончится, значит, можно будет венчаться. Предлагаю через десять дней.       Девушка как-то неопределённо покачала головой.       – Десять дней… Это слишком скоро.       Долохов нетерпеливо сказал:       – Да чем скорее, тем лучше. После скандала, который устроил Николай, тебе житья не дадут в этом доме. Уж лучше тебе поскорее его покинуть. Что тебя держит?       Соня нервно сжимала и разжимала скрещенные пальцы:       – Вы не понимаете… В чём я буду венчаться? У меня ведь даже свадебного платья нет, а чтобы его сшить, нужно время. Да и из чего шить? Никакой материи у меня тоже нет, а её надо выбрать, купить – где? И вуаль на голову – невесте же обязательно нужна вуаль, а у меня нет. Я надеялась, что мы хотя бы с графиней Марьей могли поехать в наш губернский город, выбрать не спеша в лавках то, что подходит, а потом заказать какой-нибудь портнихе платье и вуаль. Но если Николай так решительно настроен против нашей свадьбы, то она точно не будет помогать мне – она ни в чем ему не противоречит. А одна я поехать не могу.       Долохов озадаченно смотрел на девушку. О свадебном платье и вуали он и не подумал. Конечно, венчаться она могла в чём угодно, хоть в одном из своих петербуржских платьев и обычной шляпке на голове. Но традиция требовала, чтобы для венчания невесте шилось особое платье, а на голову одевалась свадебная вуаль. Самому Долохову было на это плевать, он согласился бы, чтоб Соня пошла с ним под венец даже в своих старых обносках. Однако Соня заслуживала хоть такой малости в день своей свадьбы, чтобы стоять под венцом, как настоящая невеста. У неё и так было много отнято судьбой после смерти её родителей. Пусть хоть день свадьбы она проведёт как все невесты, а не как бедная приживалка.       Быстро что-то прикинув и решив, он сказал девушке, взяв её руки в свои:       – Хорошо, давай тогда сделаем так. Свадьба будет через десять дней. Этого времени вполне хватит для пошива платья и вуали. Я сейчас заеду к священнику и назначу с ним день венчания. А потом поеду в городок К-в, где я остановился. Вечер посвящу тому, чтобы вызнать, есть ли там хорошие лавки и хорошие портнихи, способные сшить наряд для невесты. Уверен, что обязательно что-то есть – ведь выходят же местные девушки замуж. И не все настолько богаты, чтоб за приданым ехать в Москву или Петербург. А завтра утром я приеду, заберу тебя, и мы поедем в К-в. Купим то, что надо, зайдем к портнихе, чтоб она сняла с тебя мерки, а потом я отвезу тебя обратно.       Соня смутилась.       – Но это будет не совсем прилично. Хотя мы с вами уже считаемся женихом и невестой, но до свадьбы нам не положено уезжать надолго из дома друг с другом. Все окружающие Бог знает, что будут болтать про нас.       Долохов подумал, что лично ему плевать на то, что будут болтать. Но Софи он не хотел расстраивать и потому сказал:       – Попроси графиню Марью, чтобы на этот день одолжила тебе одну из горничных. Пусть она поедет с нами. Вы сядете рядом в коляске, а я на облучок. Места хватит. Таким образом, все правила приличия будут соблюдены.       Соня подумала… да, это действительно приемлемо. Горничная в качестве женщины, сопровождающей незамужнюю барышню, довольно часто использовалась, если у барышни не было близкой родственницы или компаньонки.       – Что ж, я согласна. Уверена, что графиня не откажет мне в одной из горничных. Вот только срок в десять дней мне кажется слишком коротким. Мало ли какие затруднения появятся. Давайте хотя бы две недели.       Долохов нетерпеливо передёрнул плечами.       – Софи, чего тянуть? Десяти дней вполне достаточно для всяких дел.       Но девушка заупрямилась.       – Нет, я не согласна на этот срок. Две недели.       Долохов подумал, что четыре дополнительных дня ничего не изменят, и решил уступить.       – Хорошо. Пусть будут две недели.       Некоторое время они помолчали, а потом Долохов сказал:       – Не будем тянуть время. Я поеду сейчас. Проводи меня до коляски.       Они встали, по-прежнему держа друг друга за руки. Но прежде чем выйти из комнаты, снова обменялись торопливым, но нежным поцелуем. У коляски целоваться на прощание было нельзя, поэтому они просто пожали друг другу руки.       – Я приеду завтра. Постараюсь выехать пораньше, чтобы всё успеть за следующий день, – сказал на прощанье Долохов. – А ты держись тут.       – Почему я должна держаться? – удивлённо спросила девушка.       Долохов усмехнулся:       – Атаки на тебя будут нешуточные. Предчувствия мне подсказывают, что всё семейство Ростовых будут в один голос отговаривать тебя от брака со мной. А предчувствия меня никогда не обманывают, я уже говорил как-то тебе об этом.       Соня покачала головой и улыбнулась:       – У них ничего не получится.       – Изо всех сил надеюсь на это, – серьёзно и со значением сказал Долохов. И уехал. [1] Пра́сол – так называли оптовых скупщиков скота и разных припасов (обычно мяса, рыбы) для перепродажи.