Помнить тебя

      Соня была мало того, что потрясена рассказом Долохова. Она была убита.       – Значит, это я виновата в том, что Наташу чуть было не похитили, – еле-еле выговорила она.       – Нет, Софи, – возразил Долохов, – если тут и была чья вина, то только моя и Анатоля. Ну, ещё вашей кузины, которая бросила своего жениха после всего-то двух коротких встреч с другим мужчиной, каждая из которых длилась не больше пары часов. И потом согласилась сбежать с человеком, которого совсем не знала. Она поступила легкомысленно и даже хуже того. Я, признаться, был ошарашен, когда Анатоль рассказал мне, что уже во время второй встречи они с вашей кузиной целовались. Настолько легко нам с Анатолем не сдавались даже актёрки и цыганки, которыми вы попрекнули меня в Лысых Горах. Даже они держались дольше. Так что в своей попытке побега виновата только она и мы с Анатолем. А вы, наоборот, предотвратили страшное несчастье для неё. Вы слишком привыкли отвечать всегда за вашу кузину и её поступки, поэтому сейчас вините себя. Но вы не виноваты.       Соня долго молчала. А потом всё-таки сказала:       – А вы знаете – ваш действительно ненадёжный план мог вполне сработать в то время. Тогда я была в ужасном состоянии из-за ненависти родителей Николая, особенно старой графини. А ещё из-за того, что Николай отказался поступить решительно и жениться на мне, а просто уехал в армию и бросил меня на весьма сомнительную «милость» родителей, особенно его матери, которая в те дни на каждом шагу обвиняла меня в интриганстве. Я тогда уже переставала верить Николаю. Переставала верить, что он когда-то женится на мне. И мне пришлось бы ещё хуже, если бы Наташе удалось сбежать с Курагиным. В её бегстве, как пить дать, обвинили бы меня. Сказали бы, что это я виновата в том, что не усмотрела за ней. Я ведь с самого детства исполняла при ней роль вроде как её няньки, и от меня всегда требовали, чтобы я присматривала за ней. Тем более, что в день побега из всей семьи только я одна была с ней. Графиня была больна и оставалась в деревне, граф поехал продавать подмосковное имение. Мы с Наташей остались вдвоём в доме её крёстной Ахросимовой. Но Марью Дмитриевну, разумеется, никто из Ростовых не стал бы винить. У неё такой характер, что Ростовы с ней побоялись бы связываться. А вот на мне отыгрались бы по полной. Именно на меня обрушилась бы ненависть всей семьи за то, что я не усмотрела за Наташей. Думаю, нет, даже уверена, что и Николай возненавидел бы меня за то, что я не предотвратила позор его любимой сестрёнки, позор всего семейства Ростовых и тем самым испортила его репутацию и карьеру. Наверняка он обвинил бы меня и в том, о чём вы говорили: что, позволив убежать Наташе, я таким образом постаралась повысить свои шансы на замужество с ним, так как богатые невесты действительно могли отвернуть нос от претендента на их руку из семьи, которая так опорочена позором дочери. При таком отношении и такой ненависти всего семейства Ростовых ко мне я вполне могла из отчаяния согласиться на ваше предложение. Даже не потому, что мне так уж хотелось перестать быть изгоем и вновь вернуться в высшее общество – это было бы не главным. Я могла согласиться на ваше предложение просто из отчаяния и обиды на несправедливость семьи Ростовых ко мне. Ведь я всегда старалась делать всё для этой семьи, истово веря в то, что они мои благодетели. А в ответ получила лишь оскорбления и прозвище «интриганки», когда Николай лишь намекнул, что хотел бы на мне жениться. А уж как бы они меня честили, обвиняя в том, что я не усмотрела за Наташей и не уберегла её от побега – это мне вообще страшно представить. И, чего греха таить – при таком отношении, наверное, мне действительно захотелось бы вернуться в общество, перестать быть изгоем с Ростовыми. Мне трудно далась бы многолетняя безвылазная жизнь в деревне – а ведь именно там пришлось бы жить много лет, если бы Ростовы были опозорены побегом Наташи. В деревне хорошо в конце весны и особенно летом, но поздняя осень, зима… это всегда была для меня такая тоска. В Отрадном даже играть мне было бы не на чем. Там был старенький, дребезжащий от старости клавесин с западающими клавишами. Не то что купить новый инструмент, даже починить это старьё – на это уже не было денег. И я скучала бы по музыке, по опере, по музыкальным вечерам. Наверное, я что-то вроде меломанки, не могу жить без музыки. Когда меня лишают возможности играть, я чувствую, словно у меня пальцы отрубили. Так что ваши расчеты на самом деле могли бы сработать…Хотя, действительно, подводных камней в вашем плане было предостаточно. Что бы вы сделали, если бы Наташа вернулась в семью ещё до того, как я из отчаяния согласилась бы на ваше предложение, и рассказала бы мне, что вы организовывали её похищение? Ведь я в этом случае никогда бы вас не простила и уж точно не согласилась стать вашей женой.       – А ваша кузина ничего бы и не узнала о моем участии, – ответил Долохов. – Мы поехали к дому Ахросимовой на трех тройках. Я поехал просто потому, что хотел присмотреть за Анатолем. Я невысокого мнения об его уме, а свидетели фальшивого венчания, которые ехали с нами, были ещё более неумны. Так что я опасался, что в последний момент Анатоль наделает каких-то глупостей и не справится. На улице было темно, ни зги не видать. Если бы ваша кузина сумела сбежать в ту ночь, она не разглядела бы и не узнала меня. Я специально надвинул шапку поглубже и прикрыл нижнюю половину лица воротником. Она села бы в тройку с Анатолем, на второй тройке поехали бы лакей Анатоля и два свидетеля фальшивого венчания – Макарин и ещё один свидетель, некто Хвостиков. Они бы всей этой компанией отправились на фальшивое венчание в деревню Каменку, а я бы спокойно в своём экипаже вернулся бы домой. На спектакль-венчание я ехать не собирался. А Анатоль уж точно не стал бы рассказывать вашей кузине, что я принимал участие в организации похищения, я специально предупредил его об этом.       Соня усмехнулась:       – Как же вы всё предусмотрели, готовы были всё разыграть, как по нотам. Просто удивительная предусмотрительность!       Помолчав немного, девушка снова обратилась к Долохову:       – Скажите, а вас совсем не смущало в вашем плане, что ради небольшой возможности вновь получить меня, вы губили жизнь Наташи? Вы так легко решили играть её жизнью. Вы погубили бы всю её жизнь ради собственной прихоти? Вся жизнь Наташи в обмен на крохотный, призрачный, почти нереальный шанс снова попытаться заполучить меня?       Голос Сони возвышался все больше и больше, последние слова она произнесла с болью и отчаянием, вцепившись руками в подоконник. Долохов подошел и встал рядом.       – Софи, вы для меня не прихоть! Когда вы это поймёте? Я десятый год бьюсь, как головой об стенку, чтобы вы поняли, наконец, что вы значите для меня!       Соня спрятала лицо в ладони.       – Недаром я так боялась этого разговора, – проговорила она глухо, не отнимая ладоней от лица.       Долохов слегка коснулся её плеча.       – Софи, – начал было он.       Но девушка отшатнулась от него и отошла подальше.       – Нет, не трогайте меня, – сказала она и встала у шкафа с книгами, отвернувшись от Долохова. После долгого молчания она снова повернулась к нему.       – Ладно, Наташа. Она действительно поступила легкомысленно, согласившись на побег с человеком, которого не знала. И в чём-то вы правы, она тоже виновата в той ситуации, – начала говорить Соня. – Но вот её семья… Они ведь тоже пострадали бы в случае её побега. Неужели вы об этом не подумали?       – Они заслужили это хотя бы тем, как отнеслись к вам, Софи, – жёстко ответил Долохов. – Если они взяли вас в свою семью в качестве приёмной дочери, то и обязаны были относиться так же, как ко всем остальным членам семейства. А как поступили с вами они? Сначала отняли у вас все надежды выйти за человека, которого вы любили десять лет, а потом превратили, по сути, в прислугу. Скажите, а поступили бы они точно также со своей любимой доченькой Наташей? Стали бы заставлять её отказываться от любимого человека ради благосостояния семьи? Да никогда. Её любили настолько, что согласились бы жить в бедности, лишь бы Наташа была счастлива со своим любимым. А вот вашим чувством к Николаю они просто пренебрегли и вытерли о вас ноги. А потом решили, что безмужняя, бессемейная и бездетная Соня годится в прислужки при их семье. Я не слепой и хорошо заметил всё, что творится в Лысых Горах. Вы там нужны в качестве служанки при старой графине и как замена хозяйке. Я ведь видел, что именно вы ведёте хозяйство, а не благочестивая ханжа графиня Марья. Вы заменили её в воспитании Николеньки Болконского. Это благодаря вам она имеет кучу свободного времени для вышивания, чтения религиозных книжек, да для душеполезных бесед со всяким странническим сбродом, который туда прибивается для того, чтобы развести на деньжата глупую богатую святошу. А появятся у них с Николаем ещё дети – держу пари, что и им вы будете нянькой. Вы для них даже не человек, а просто удобная вещь. Они никогда не считали вас своей, а за последний годы их отношение к вам иначе чем подлым не назовешь. Чтобы вещь под названием «Соня» наполняла удобствами их жизнь, они заперли вас в деревне и не собирались оттуда никуда и никогда выпускать. Превратили вас в оборванку. Если бы не каприз старой графини, которой захотелось съездить в Петербург, вы бы никогда, до самой смерти, не выбрались из Лысых Гор. Про Николая вообще не говорю. Он продал своё чувство к вам за деньги. Да и по поводу брака вашей кузины лично у меня есть кое-какие сомнения. Вышла бы она замуж за Безухова, если бы он не был богат? Она вон трясется над каждым грошом, стала скупердяйкой, это заметно. Так что для Ростовых деньги имеют немалое значение. А вы просто помогаете им экономить на прислуге, ведь вы всё делаете бесплатно. А мне на деньги плевать. Мне нужны вы, Софи, и только вы. Даже в обносках и абсолютно нищая.       Как бы не были резки слова Долохова, на сей раз Соня не нашла, что возразить. Он озвучил и произнёс вслух многое из того, что и ей приходили в голову. Но мысль о том, что он играл жизнями других людей, продолжала терзать её душу.       – То, что вы сейчас рассказали, это так ужасно. Использовать людей для своих целей, играть ими, словно они бесчувственные куклы, – девушка почувствовала, что её губы задрожали и к глазам подступили слёзы. Она не смогла продолжать.       – Всё зависит от целей, Софи, – тихо произнёс Долохов. – Если бы дело было в том, чтобы просто поразвлечься от скуки, то клянусь вам – я бы отговорил Анатоля. И даже не стал бы особо отговаривать, просто бросил дело на полпути. Ведь это я ему всё организовал – я сочинил и продиктовал ему то письмо, которое он написал вашей кузине и которое вы нашли на её столе и прочитали. Я нашёл попа-расстригу, выправил Курагину документы для выезда за границу, обеспечил деньгами. Анатоль совершенно непрактичный человек. Без меня бы он сам не довёл дело до конца. И всё рассыпалось бы, даже не начавшись. Да я уже и начал его отговаривать. Так что ради целей развлечения или мести я бы эту кашу не заварил. Но когда после разговора с Шиншиным мне пришла в голову мысль о вас, я взялся за дело с утроенными усилиями. Потому что появилась цель, ради которой я готов был на всё.       – Да вы хоть понимаете, в чём вы мне сейчас признаетесь! – закричала Соня во весь голос. – Ваша цель, ваши желания, ваши прихоти – это что, такой мировой закон, которому должны все подчиняться и расплачиваться за это счастьем всей жизни? Да это просто ваш чудовищный эгоизм, по-другому это не назвать!       – Да поймите же, наконец, Софи! – тоже закричал Долохов. – Ради вас я готов на всё! Даже на то, что вы называете эгоизмом! Я могу убить и умереть ради вас, не говоря о прочем! Когда это до вас дойдет, наконец!       Они стояли друг против друга и кричали друг другу злые слова, как два врага.       – А когда до вас дойдет, что нельзя использовать других людей для достижения своей цели, какой бы драгоценной она вам не казалась! Что нельзя оплатить возможность своего счастья ценой жизни другого человека? – Соня начинала чувствовать, что криком срывает голос. – Ну-ка, представьте на минутку на месте Наташи вашу покойную сестру! Вы очень любили её, так же, как и вашу мать, я знаю, Николай рассказывал нам об этом. Конечно, я знаю также, что у неё был горб, и она не могла вести такую же жизнь, какую ведут все барышни нашего круга. Но представьте на минуточку, что она здорова, молода и хороша собой. И вот появляется сладкоречивый негодяй, который соблазняет вашу сестру на побег так же, как ваш дружок соблазнил на побег Наташу! А другой помогает ему в этом. И вот побег удался, негодяй потешился с вашей сестрой, потом она ему надоела, и он, как ни в чем не бывало, привёз её к вам домой под дверь и выкинул, как ненужное барахло. Отныне жизнь вашей сестры погублена безвозвратно! Она от позора даже на улицу не может выйти, в неё тыкают пальцем и говорят ей прямо в лицо, что она публичная девка и ей не место среди порядочных людей. Бросают в неё комья словесной грязи и плюют на неё. Называют словами, которые я не могу произнести, но вам они известны лучше меня. Впрочем, одно произнесу, оно вполне литературно: вашу сестру называют шлюхой. Все окрестные мерзавцы, встретив её, пристают к ней с непристойными предложениями. Дескать, дала одному без венчания, теперь должна давать и всем подряд. И вот, после того, как жизнь вашей сестры погрузится в пучину позора, человек, помогавший в её похищении, стоит перед вами и что-то лепечет о том, что имел причины так поступить. Что разменял жизнь вашей сестры на возможность достижения какой-то цели, которая очень драгоценна для него! Что эта цель казалась ему важной и ценной, а по сравнению с ней жизнь вашей сестры не стоила в его глазах ни гроша! Что ваша сестра – просто легкомысленная девчонка, которая сама виновата в своём несчастье и потому не стоит жалости! Что бы вы сказали ему на его оправдания? Как бы вы поступили с ним? Отвечайте, ну!       Долохов замер от её слов. Софи снова ударила по больному и так метко. Нашла способ так все перевернуть, чтобы его поведение в его глазах стало неприемлемым и отвратительным. После долгого молчания он ответил ей, но уже без крика:       – Я бы убил его, невзирая ни на какие его оправдания.       – А, дошло до вас, наконец, пробрало? – снова закричала девушка. – Если бы дело касалось вашей сестры, то всё представляется уже в ином свете, не так ли?       Неизвестно, что случилось бы дальше, но в этот момент скрипнула дверь. Какой-то слуга, видимо, проходивший по коридору, услышал крики и заглянул в комнату. Соня и Долохов вместе обернули на него голову и так глянули, что он поспешил ретироваться. Однако это немного охладило их разгорячённые головы.       – Вы же точно знали, что брак между Курагиным и Наташей будет не настоящим, – уже тише сказала Соня. – И, тем не менее, принимали участие в этом обмане сознательно, зная, что Наташа в этом случае обречена до конца дней её на роль падшей женщины… это так подло, так мерзко с вашей стороны… у меня нет слов. И ничто, слышите, ничто не может в этом случае оправдать вас в моих глазах. Даже то, что вы объяснили своё участие в этой мерзости желанием снова пролезть в мою жизнь. Зачем вы это сделали, зачем?       – Я уже объяснил вам, Софи, – ответил Долохов, выговаривая слова, как будто они давались ему с трудом. – Когда я понял там, в театре, что мне нет спасения от чувства к вам, нет освобождения от вас, я решил, что буду добиваться вас. И все средства мне казались хороши, даже настолько сомнительные. Увидев вас снова, я просто потерял голову и способность соображать. И в этом состоянии помрачения ухватился за план Анатоля. Особенно после разговора с Шиншиным, когда я узнал, каким тяжёлым стало ваше положение в семье Ростовых и насколько мала вероятность того, что Николай когда-то женится на вас. Какие бы мизерные шансы не были на то, что вы, оказавшись с Ростовыми в роли отверженной, согласитесь на моё повторное предложение, я хотел использовать и эту малость. Если бы голова у меня работала спокойно, я бы сразу не стал ввязываться в эту историю. Но сдается мне, что во всём, что касается вас, у меня разума никогда не будет. – Он перевёл дыхание и продолжал. - Софи, я знаю, что виноват. Что не имел права играть жизнью вашей кузины. Но ведь и она повела себя тогда далеко не как невинный ангел. Что у неё было в голове, когда она бросилась на шею Анатолю уже во время их второй встречи, а потом согласилась на побег? Я, например, никак не представляю вас в подобной ситуации. Уж вы точно не сбежали бы с первым встречным, не дав себе труда подумать о том, что представляет из себя этот человек.       Софи гневно глянула на него.       – Не смейте оправдывать собственное поведение поведением Наташи! Я лучше вас знаю её недостатки. И очень хорошо понимаю, насколько слабой и легкомысленной она показала себя тогда. Но это не оправдание для вас и вашего дружка. Она хотела просто выйти замуж за вашего друга, стать его женой. Легкомысленно ли она поступила, не узнав его перед этим хорошенько? Да, легкомысленно. А был ли её поступок подлым? А вот тут ответ – нет. Влюбиться, пусть даже глупо и поспешно, желать стать женой человека, от которого потеряла голову – это не подлость. Другое дело вы с вашим дружком. Наташа хотела стать женой Курагина, а вы оба хотели сделать её девкой Курагина. Хуже бордельной, потому что бесплатно. Хотели сделать игрушкой для недолгой забавы вашего друга. А потом – отверженным изгоем с погубленной навеки жизнью после того, как он, натешившись вдосталь, бросил бы её. А вот это уже – подлость. В той ситуации она была жертвой вашей лжи, а вы – преступниками. Но никакая слабость и легкомыслие жертвы не отменяет того факта, что преступники жестоки и подлы. – Соня перевела дух, а потом продолжила сдавленным голосом. - А вы знаете, что Наташа тогда пыталась отравиться и могла бы умереть, если бы хорошенько рассчитала дозу мышьяка, который она приняла, когда узнала, что ваш приятель Курагин женат и обманывал ее?       Долохов окаменел.       – Нет, этого я не знал, – ответил он, с трудом выталкивая из себя слова.       – Так вот, это было, – сказала Соня. – Хорошо, что доза оказалась слишком мала. И что вовремя послали за доктором, который смог помочь Наташе. А то она была бы сейчас мертва. Вас бы сейчас не мучила совесть за то, что вы с Курагиным практически убили ее, подтолкнув на такой страшный поступок?       – Сейчас, когда я это узнал, я проклинаю себя последними словами, поверьте, Софи, – ответил Долохов. – Признаюсь, что тогда вообще не думал про вашу кузину. Думал только про вас. А она казалась мне лишь средством. Глупой девчонкой, которая сама виновата в своём несчастье и которую не за что жалеть. Но вы действительно сумели сделать так, что меня пробрало. Хороший привели пример с моей сестрой. Когда я представляю свою сестру на месте вашей кузины, то кажусь себе последним мерзавцем. И ещё большим мерзавцем я кажусь себе, когда думаю, что мог стать причиной смерти вашей кузины.       – И что же мне прикажете сейчас делать? – с болью выкрикнула Соня. – Я должна вас сейчас прогнать, вышвырнуть вон из моей жизни и сказать вам напоследок, что я не желаю больше вас видеть. Что ненавижу и презираю вас за ту прошлую вашу подлость. За ту лёгкость, с которой вы взялись играть чужими жизнями. Но где мне взять силы, чтоб всё это сделать? Сейчас, после того, как мы с вами так сблизились. Выгнав вас, я не только вам причиню боль, я и себе причиню боль. Зачем вы снова появились в моей жизни, имея на душе такой грех? Вы рассчитывали, что я ничего никогда не узнаю о вашем участии в подготовке побега, ведь так?       – Да, я был уверен, что это будет вечной тайной для вас, – ответил Долохов.       – И вы начали обхаживать меня, как терпеливый охотник, – продолжала девушка. – Влезли в душу, заставили меня верить вам, заставили надеяться на то, что мы с вами… ну, неважно… Вы стали частью меня. И теперь, чтобы вас прогнать, я должна и себя разодрать на части и истечь кровью. Мне сейчас так больно, так больно… Проклятая моя жизнь, нет в ней для меня счастья. Я хочу умереть прямо сейчас.       Соня села на диван и стала покачиваться, обхватив себя руками.       – Лучше бы мне всего этого не знать. Лучше бы не было этого разговора. Лучше бы не было нашей новой встречи. Лучше бы не было ничего, – с горечью повторяла она, как заклинание. – Зачем вы нашли меня во второй раз? Зачем приехали в Лысые Горы прошлым летом? Зачем стали снова ухаживать за мной? Я бы жила сейчас спокойно. Скучно и с горечью на душе при мысли о моей пропащей жизни. Но все-таки спокойно. У меня бы не разрывалась сейчас душа от горя и желания умереть. Лучше бы нам никогда снова не встречаться.       Долохов сделал шаг к Соне, но увидел, как она оцепенела и напряглась при его приближении. Тогда он остановился, как будто боясь спугнуть её слишком порывистыми движениями.       – Я сожалею о том, что ввязался в эту историю с побегом пять лет назад. Но о том, что мы встретились снова, сожалеть не буду никогда, – сказал он, подойдя к ней. Слова с трудом срывались с его губ. – И не буду сожалеть даже о том, что состоялся этот несчастный разговор. И уж конечно, не сожалею, что снова встретился с вами и снова попытался завоевать ваше сердце. Любая, даже самая крохотная надежда для меня была лучше полной безнадёги, с которой я прожил последние десять лет, не имея возможности даже видеть вас. Софи, есть ещё кое-что, что вы должны понять. Какое бы решение вы сейчас не приняли, я всегда буду вспоминать эти последние месяцы как лучшее время в моей жизни. Время, когда вы обращались и разговаривали со мной как с человеком, а не как с диким зверем, от которого надо шарахаться и бежать без оглядки. В этот раз вы постарались хоть что-то разглядеть во мне хорошее, а не выкинули запросто из своей жизни, как десять лет назад, когда мы встретились в первый раз.       – Да, я действительно разглядела в вас хорошее, – горько сказала Соня. – Мне так нравилось быть рядом с вами, танцевать, разговаривать… Особенно разговаривать. Вы первый за долгие-долгие годы, кто выслушивал меня и интересовался моим мнением. Понимал меня. Даже тогда, когда я говорила на темы, которые вас прежде не волновали, о положении женщин в этом мире. Я ведь вообще ни с кем никогда эти вопросы не обсуждала. Знала, что меня никто не поймет. Попробовала однажды с Наташей, но она даже не поняла, о чем я веду речь. С вами впервые за долгие годы я не мучилась чувством одиночества. Чувствовала себя человеком, чьи мысли и интересы важны для другого человека. А не какой-то вещью для обслуги, с которой можно даже не разговаривать и не спрашивать, что у неё на душе. Так что и для меня эти месяцы были лучшим временем моей жизни, по крайней мере, со времён моей юности. Но сейчас… боюсь, что все испорчено.       – Софи, я понимаю сейчас, как низко пал в ваших глазах. Скажите мне одно слово – и я уйду из вашей жизни, – тихо сказал Долохов.       Девушка вскочила с дивана и воскликнула:       – Как я хочу произнести это слово! Но не могу. У меня душа рвётся на части. Я знаю, что должна прогнать вас. Но у меня нет сил это сделать. В тот миг, когда вы навсегда уйдете из моей жизни, она закончится, сколько бы лет потом я ещё не прожила!       Она снова опустилась на диван, закрыла лицо руками и отчаянно зарыдала. Сердце Долохова перевернулось. Он никогда не хотел стать причиной горя для этой женщины, единственной в его жизни… и вот стал. Сам не понимая, что делает, он захотел утешить её, хотя понимал, что в её глазах он теперь – её враг. Но он все же сел рядом и обнял её, раз за разом повторяя: «Простите меня, Софи, не плачьте, умоляю вас!» К его удивлению, Соня не отстранилась, а позволила себя обнять, даже положила голову на его плечо. Вот только продолжала плакать, плакать и плакать – в три ручья.       Она оплакивала не только возможную разлуку с ним, но и слабость своего собственного сердца. Рассудок её твердил, что этот человек не стоит её привязанности и уважения. Ведь он когда-то чуть не разрушил самым жестоким образом жизнь другого, до сих пор дорогого ей человека. Но её душа и сердце умирали от мысли потерять его навеки, они стремились к нему и хотели быть с ним. И сознание, что она должна прогнать его, но не может и не имеет сил это сделать, вносили дополнительную сумятицу в её и без того истерзанную этим горьким разговором душу.       Долохов обхватил руками её голову, оторвал от своего плеча, желая сказать Соне какие-то слова утешения. Но когда он заглянул в это милое, бесконечно любимое им прекрасное лицо, залитое слезами – то изумился. Он слышал, что есть на свете женщины, красоту которых слёзы не портили, а подчёркивали. Но относился к этим слухам недоверчиво. Все женщины, которых он знал, от слёз покрывались некрасивыми пятнами, нос их распухал, глаза краснели. Но вот он впервые увидел лицо женщины, которое от слёз стало ещё прекраснее. Промытые слезами глаза Сони стали огромнее и чище, сияли, как звезды, разве что ресницы слиплись, но это ничуть её не портило; тон лица оставался ровным, лишь на щеках играл розовый румянец. И только её прелестные губы слегка вспухли, но от этого выглядели ещё более зовущими. У него чуть сердце не разорвалось при мысли, что из-за той давней проклятой истории он навсегда потеряет такое чудо, такое совершенство, как она. Не помня себя, он обнял её, прижался своими губами к её губам – и поцеловал. В первый и, наверное, последний раз.       Соня не стала вырываться и отталкивать его. Она ответила на поцелуй со всей страстью, и сама обняла его. В этот сладкий миг, о котором она мечтала давно, она сама ещё не знала, какое решение примет. Прикажет ли ему уйти или простит и скажет остаться. Но она хотела хоть раз побыть в его объятиях, хоть раз отведать сладость его поцелуев. Даже если она решит расстаться с ним и прикажет уйти, ей хотелось хоть такое воспоминание унести в свою долгую, горькую, одинокую жизнь без него. За одним поцелуем последовал другой, третий… Они целовались, как будто после долгой изнурительной жажды в жаркий летний день наконец начали пить прохладную и чистую родниковую воду.       Поцелуи всё продолжались, затягивая их обоих в тёмную бездну. Теперь он покрывал поцелуями её подбородок, шею, грудь, видную в декольте, а она, запрокинув голову, выгибалась назад и без малейшего сопротивления позволяла ему целовать своё тело везде, куда его горячие губы могли добраться. Наконец Соня почувствовала, ещё немного – и она утратит всякий контроль за собой. Поэтому она с немалым усилием откинула голову назад и сказала:       – Довольно. Нам пора остановиться.       Долохов перевел тяжёлое дыхание и согласно кивнул:       – Вы правы.       И отпустил её, хотя было видно, что разжать руки ему доставило немало труда. Соня тоже переводила дыхание и пыталась успокоиться, борясь с совершенно неуместным чувством потери. Ей хотелось, чтобы это продолжалось и продолжалось, но она понимала, что позволить себе этого не может. Слишком много неразрешённого стояло между ними.       Соня отодвинулась от Долохова и снова закрыла лицо ладонями. Но, по крайней мере, хотя бы плакать перестала, только всхлипывала временами. Потом вытащила из-за обшлага рукава платок и начала утирать слёзы.       – Мне бы надо сейчас топнуть ногой и сказать вам: «Убирайтесь!» – начала говорить она. – А я вот сижу тут и целуюсь с вами… стыд-позор. Сама не знаю, что творю.       – Простите меня за тот давний грех, Софи, – тихо вымолвил Долохов. – Или произнесите свой приговор. Если вы скажете мне: «Убирайтесь!», я приму моё наказание. И вы больше никогда не увидите меня и не услышите обо мне, клянусь! Я найду способ сам наказать себя за то, что причинил вам горе.       Девушка настороженно посмотрела на него:       – Что-то мне не нравятся эти ваши слова. Ну-ка, рассказывайте, чем вы там собрались себя наказывать?       – Брошу всё, свяжусь со старыми знакомцами из Экспедиции секретных дел [1], – сказал Долохов. – Им понравилось, как я действовал в Персии и как обманывал французов во времена моего партизанства. И один человечек уже приходил ко мне год назад с предложением повторить мой персидский опыт, но уже в другой стране. Тогда я отказался, потому что услышал, что Николай женился, а вы остались ни с чем. И я захотел снова увидеться с вами и снова попытать счастья. Но если уж вы решительно настроены прогнать меня, я приму их предложение. Пусть будет хоть какая-то польза от моей бесполезной жизни. Стану опять рисковать жизнью и ходить по краю пропасти. Может, предчувствия меня и не обманут, и на этот раз я сверну себе шею очень скоро. Но это для меня лучше, чем жить долгие годы без вас, зная, что сам загубил возможность счастья с вами.       Соня горько усмехнулась:       – Вот спасибо, утешили, так утешили. Мало того, что сейчас я чувствую себя виноватой перед Наташей за то, что стала причиной вашего участия в подготовке побега, так вы и ещё одну вину захотели на меня навесить. Я буду чувствовать себя виноватой ещё и за то, что подтолкнула вас к этой пропасти и загубила вашу жизнь. Нет уж, такого искупления от вас мне не нужно.       – Тогда скажите, что я должен сделать, чтоб вы простили меня? У меня тоже душа разрывается на части при мысли, что моё счастье было так близко, но я все испортил, – спросил Долохов.       Соня легонько постучала пальчиком ему по лбу.       – Да поймите же своей головой. Я хочу не наказать, а вразумить вас. Я хочу, чтобы вы поняли, что так поступать нельзя. Нельзя играть жизнями людей. Просто по-ня-ли, – и Соня раздельно произнесла последнее слово. – И чтобы поняли до такой степени, чтобы закаялись раз и навсегда использовать других людей, как будто они лишь марионетки в ваших умелых руках.       – Видит Бог, я это теперь понимаю, – ответил Долохов. – Вы сумели мне объяснить, когда заставили мысленно поставить на место вашей кузины мою сестру. Меня, как вы сказали, действительно пробрало. Вы правы, когда на место безразличного тебе человека ставишь кого-то родного и любимого, собственное поведение становится в своих же глазах мерзким. Но что вы решите насчёт меня? Вы меня прогоните?       Девушка сжала платок в руке и долго всматривалась в лицо, которое стало ей таким дорогим за последние месяцы. На нём была целая смесь чувств: страх, горечь, ожидание, мучительная тоска. Все его тело напряглось, словно в ожидании удара.       – Нет, не прогоню, – сказала она после долгого молчания. Долохов перевел дух, почувствовав себя словно смертник, приговорённый к страшной казни, которому неожиданно объявили о помиловании. – Может быть, сейчас я совершаю самую страшную ошибку в моей жизни, но я не хочу терять вас. Пока вы не появились в прошлом году в Лысых Горах, я чувствовала себя такой одинокой, такой ненужной в этом мире никому. Несчастным, заброшенным пустоцветом, как правильно обо мне тогда сказали Марья и Наташа. И тут появляетесь вы, и я впервые за долгие годы начинаю чувствовать себя кому-то интересной, важной, нужной, не такой одинокой. Если бы не это проклятое чувство одиночества, от которого вы тогда меня избавили, у меня бы хватило сил сейчас прогнать вас навсегда. Но при одной мысли, что я снова останусь одна, без вас, мне становится так плохо, так плохо, и я не хочу вас отпускать.       – Я ведь тоже был одинок без вас, Софи, – тихо сказал Долохов. – Если я избавил вас от чувства одиночества, заявившись в Лысые Горы, то и вы не меньше избавили меня от этого чувства. Я до этого визита целый год вкалывал, как проклятый, в своём имении, восстанавливал его. Днём подумать было некогда, а вот ночами… ночами всё думалось: для кого, для чего я стараюсь. Ну, отстрою я там всё, приведу в порядок, как при дяде, и что? Жить там одному, в доме, где из каждого угла воет пустота и одиночество? Мне было так тошно от этих мыслей. Поэтому я никогда не пожалею о том, что приехал в Лысые Горы с новой попыткой наладить отношения с вами и хоть несколько месяцев побыл рядом с вами.       – Да, – ответила Соня, – за тот ваш приезд я не могу вас упрекать. Для меня он тоже стал благом, тоже будто вдохнул в меня второе дыхание, дал смысл и радость в жизни. Так что и я имею свои слабости. И даже в чём-то могу понять вас. Могу понять, почему вы из желания получить меня ввязались в ту историю. Мы не всегда властны над своими сильными чувствами. Я это хорошо знаю теперь. Несколько минут назад мой разум кричал выгнать вас и забыть навсегда, но мои чувства к вам не позволили это сделать. Так что я не буду рубить сплеча, как сделала это в юности, и не буду осуждать вас до такой степени, чтоб наказать вечным изгнанием из моей жизни. Потому что так я и себя накажу тоже. Всё-таки ничего страшного с Наташей тогда не случилось. Бог отвел. В конце концов, именно я сумела спасти её. Наверное, это промысел Божий. Из-за меня вы ввязались в ту историю, но именно мне Господь позволил предотвратить беду. Но запомните! Если бы тогда беда с Наташей случилась, я бы никогда не простила вас. Никогда! Помните об этом, если вам ещё раз захочется поиграть чужой жизнью.       – Благодарю вас, Софи, – сказал Долохов. – Я безумно рад, что вы простили меня и решили не выгонять. У меня тоже душа умирала при мысли о разлуке с вами. Больше всего на свете я боялся, что вы никогда не простите меня.       – Я могу вас простить, но только при одном условии – если раскаяние ваше искренне, – тихо произнесла девушка. – Если вы сейчас хитрите, просто чтобы остаться рядом со мной, а на самом деле не раскаиваетесь, то прошу вас – не делайте этого.       – Клянусь вам, что я раскаиваюсь искренне, – так же тихо сказал Долохов. – Больше ничего такого не сделаю, чтобы снова увидеть на вашем лице такую боль, какую увидел сегодня, и знать, что это я причинил вам боль. Мне убить себя захотелось при виде вашей боли.       Соня вздохнула.       – Да, вы причинили мне боль. И немалую. Но вы и только вы можете быть лекарством от этой боли. Если докажете всей жизнью, что это был один лишь эпизод в вашей жизни. Что больше подобного вы не повторите. Но вы должны поклясться мне в этом. Подождите, – сказала она, увидев, что Долохов готов дать клятву. – Я ещё вот что хочу вам сказать. Если вы сейчас неискренни и хотите дать мне клятву только потому, что я хочу её услышать, то рано или поздно я пойму и почувствую эту ложь. И тогда уже не смогу остаться с вами. Не смогу остаться рядом с человеком, который использует людей. Если это не один-единственный эпизод из вашей жизни, не ошибка, а привычка, то я не смогу жить рядом с таким человеком. Не потому, что захочу наказать, а потому, что не смогу с этим смириться. Так что принимайте меня такую как есть и не пытайтесь переделать. Если мои убеждения вас не устраивают, честнее и проще нам расстаться сейчас. Хоть это и разобьёт моё сердце.       Долохов покачал головой.       – Меня всё устраивает в вас. И всё вызывает уважение и восхищение. Я не хочу переделывать вас. Хочу, чтобы вы оставались такой, как есть, со всем вашим ригоризмом и упрямыми нравственными принципами. Хочу сам стать лучше рядом с вами. И я даю вам и себе торжественную клятву, что больше ничего такого не сотворю. Даже ради вас.       Девушка слегка улыбнулась.       – Тогда у нас снова появляется надежда на будущее.       – Только надежда? – спросил Долохов.       Соня перестала улыбаться.       – Да. Потому что сегодня я вам никакого ответа не дам на ваш вопрос, можем ли мы быть вместе или нет. Слишком это было бы легко. Да и мне надо привести мысли в порядок. У меня от сегодняшнего разговора даже голова начала болеть. И вообще, я в полном расстройстве. А в таком состоянии важных решений не принимают. Поэтому я решила подождать с ответом. Буду думать ещё. А вам придётся ждать. Если вы хотели наказать себя, то пусть хоть это ожидание будет вашим наказанием.       – И сколько я должен ждать? – задал вопрос Долохов. – Я не буду торопить вас и принимаю ваше условие в качестве искупления. Но хочу хотя бы знать, когда ожидание закончится.       – Прошу ещё … ну, скажем, месяц или полтора, – слегка улыбнулась в ответ Соня, но потом снова стала серьёзной. – Мы через несколько дней покидаем Петербург и возвращаемся в Лысые Горы. Приезжайте к нам весной. Обещаю, даю вам честное слово, что это последняя отсрочка, что к тому времени я всё обдумаю и дам вам ответ.       – Что ж, этот срок я выдержу, – ответил Долохов. – Что такое ещё полтора месяца по сравнению с десятью годами ожидания.       – Это ещё не всё, – сказала Соня. – Так легко вы не отделаетесь. У меня второе условие – вы должны рассказать Наташе о вашем участии в подготовке её побега с Курагиным, а потом попросить прощения у неё за то, что чуть не загубили её жизнь. Если не хотите, то не надо объяснять, ради чего вы пошли на сговор с Курагиным. Это касается только нас с вами. Но рассказать о своём участии в этом деле и попросить прощения у неё за это вы обязаны.       – А если она меня не простит? – настороженно спросил Долохов.       – Это уже будет её дело. Мне достаточно того, что вы попросите у неё прощения, – ответила девушка.       Долохов сказал:       – Я сделаю это. Приду завтра же, когда она будет дома, и попрошу прощения. Даже встану на колени перед ней, если она этого потребует.       – Надеюсь, этого не придётся делать, – снова слегка улыбнулась Соня. – А теперь вам пора. Скоро все вернутся из гостей.       – Да, я пойду, – произнёс Долохов. Они оба встали. Долохов было направился к двери, но повернул обратно с решительным видом и обратился к Соне. – Софи, окажите милость грешнику, позвольте мне на прощанье поцеловать вас.       Соня замерла в нерешительности. Позволить её поцеловать? Они уже целовались, но тогда она была в расстроенных чувствах и сама не понимала, что делала. Можно было списать этот порыв на расстройство, минутное затмение. Теперь же, когда она взяла себя в руки, разрешение поцеловать означало, что она признаёт возникновение нерасторжимой связи между ними. Признает в уме и твёрдой памяти. Не стоило бы ей с этим спешить, пронеслась в её голове мысль. В конце концов, она пока не приняла решение. Но ей хотелось получить этот поцелуй и самой поцеловать его в ответ. Дать ему и себе надежду. Поэтому она вместо ответа просто положила ему на грудь свою маленькую изящную ладонь.       Поощрённый этим приглашающим жестом, Долохов обнял её за талию и плечи, наклонил голову к её лицу, и их губы вновь слились в поцелуе. Долгом, сладком и нежном. Сначала его губы были неподвижны, потом шевельнулись раз и другой, раскрыли её губы, а язык проник в её рот. Потеряв самообладание, девушка пошатнулась в его объятиях, но он крепче обхватил её и не позволил упасть. Рука Долохова скользнула по её спине вниз, обхватила её попку, и он прижал её бёдра к своим. Соня почувствовала сквозь слои одежды, как в неё упёрлось что-то твёрдое. Но она не испугалась, только обняла и прижалась к нему ещё крепче. От его мужского запаха у неё кружилась голова. Когда поцелуй закончился, она спрятала лицо на его плече, и они просто стояли рядом, крепко обнимая и прижимаясь друг к другу. Долохов обнимал её сильно и упрямо, словно боялся – стоит ему разжать руки, и Соня ускользнет от него навсегда. Соне тоже не хотелось размыкать их объятия. Ей казалось, что она может вот так обнимать его целую вечность. Неизвестно, сколько они бы так простояли, но в это время за прикрытой дверью библиотеки послышались шаги и чьи-то голоса. Оба замерли, прислушиваясь – это слуги шли по коридору. Тогда они разом опустили руки и отодвинулись друг от друга.       – Мне лучше уйти, – едва переводя дыхание, сказал Долохов. – Завтра я приду просить прощения у вашей кузины. И ещё, вот что я хотел добавить, Софи. Знаю, что это прозвучит как попытка моего оправдания того поступка, когда я помогал Анатолю в организации похищения вашей кузины, но я должен это сказать. Вы говорили, что ваша кузина словно сошла с ума, когда встретила Анатоля и согласилась бежать с ним всего лишь после двух-трёх коротких встреч. А я видел нечто подобное в самом Анатоле в те дни. У меня было чувство, что и он потерял голову и сошёл с ума. С ним тогда творилось что-то необычное. Я десятки раз видел его с разными женщинами, у него всегда было много любовниц, но со всеми он обращался как-то снисходительно и даже презрительно. Даже в те дни, когда добивался их. Но, встретив вашу кузину, он как будто обезумел. Я никогда не видел его в подобном состоянии. Для него тоже всё остальное потеряло значение. Я говорил ему об опасности суда за двоежёнство – ведь за это, по меньшей мере, ссылка. Говорил о вечном позоре – его бы выкинули из общества и не принимали бы нигде. Но он не слушал никаких моих резонов. Ему просто было всё равно. Для него тоже всё перестало иметь значение по сравнению с желанием быть с ней. Мне казалось иногда, что он готов сойти с ума. Я не шучу, он действительно производил впечатление безумца. И я тогда подумал: «Да и чёрт с ним! Пусть получит то, что хочет, а то рехнётся, того гляди! А я, возможно, получу то, чего я хочу». Я имею в виду мой дурацкий план выступить вашим спасителем, когда Ростовы окажутся в изоляции после позора дочери, и снова предложить вам руку и сердце.       Соня недоверчиво посмотрела на Долохова.       – Вы что, хотите сказать, что Курагин серьёзно влюбился в Наташу?       Долохов покачал головой.       – Я не могу это утверждать определённо. Может, и нет. Возможно, его чувство оказалось бы недолговечным – полыхнуло до небес, а потом скоро погасло бы. Но я ручаюсь за то, что чувства его к вашей кузине были самыми сильными из тех, которые он когда-либо испытывал к женщине. И когда я впервые в жизни увидел, как он буквально сходит с ума по женщине, тогда я убедил себя в том, что ваша кузина настолько много значит для него, что он никогда её не бросит. Что они будут вместе, несмотря на то, что по-настоящему пожениться не смогут. Что он никогда не возвратит её родным, как ненужное барахло, как вы выразились. Я теперь не знаю, прав был ли я тогда или нет. Возможно, такими рассуждениями просто успокаивал свою совесть. Но то, что я сейчас вам сказал – это правда. Анатоль действительно очень сильно был увлечён, ни одна другая его женщина в нём таких чувств не пробуждала. А я его видел с разными женщинами много лет и много раз. И поверьте, ничего подобного к другим он не испытывал, если сравнивать эти чувства с тем, что он демонстрировал во время увлечения вашей кузиной.       Девушка отрицательно покачала головой.       – Вы меня особо не убедили. Может быть, вы и правы, увлечение Курагина Наташей было сильнее всего, что он испытывал к другим своим подружкам, но, может быть, и нет. А в последнем случае Наташа рано или поздно, но оказалась бы брошенной. Но даже если бы ваш друг не сделал этого, и они остались бы вместе, то всё равно это было бы незаконное сожительство, которое опозорило бы её и сделало изгоем.       – Я теперь хорошо понимаю это, – сказал Долохов. – Просто мне нужно было сказать вам, что не всё однозначно было в том моём поступке. Мои мотивы были очень сложными, и не все мои рассуждения тогда были циничными. Но сейчас я полностью принимаю на себя вину за то, что могло случиться тогда. Поэтому завтра я и приду просить прощения у вашей кузины. Софи, – спросил он, – я увижу вас завтра?       – Нет, я не выйду, – ответила девушка. – Буду в своей комнате. Просить прощения у Наташи – это то, что вы должны сделать сами. Один.       – Хорошо, – кивнул Долохов, – Тогда до встречи в Лысых Горах весной.       – Да, до встречи, – тихо произнесла Соня.       Долохов посмотрел на девушку долгим взором, потом слегка склонил голову и вышел. Соня стояла рядом с дверью, совершенно потерянная, и слышала, как удаляются его шаги по коридору. Когда они затихли, она подошла к дивану и обессиленно опустилась на него, обхватив пылающие щёки руками. [1] Экспедиция секретных дел при военном министерстве – одно из названий службы внешней разведки Российской империи в начале 19 века.