***
Ругань и крики начинаются чуть ли не сразу, стоит только Чуе переступить порог дома. Он собирается взбежать по лестнице и написать Дазаю, но его останавливает крепкая хватка за руку, пресекая все его попытки побега. Кэнсуке сидит рядом на диване, его глаза, так же, как и у Кое ранее, на лоб лезли от шока и беспокойства. — Чуя, — выдыхает он, вскакивая на ноги. — Сын, ты в порядке? Я слышал, что случилось на… — Не сейчас, Кэнсуке, — рявкает Коё, глядя на отца Чуи, затыкая его, прежде чем снова повернуться и посмотреть на пасынка. — Чуя, нам о многом предстоит поговорить. Я не понимаю, как... как ты можешь его защищать? И, видимо, это риторический вопрос, потому что, как только Чуя открывает рот, чтобы ответить, он сразу оказывается вынужден прикрыть варежку. — Ты ведь знаешь, что сейчас последует? — спрашивает Коё, прежде чем протянуть руку ладонью вверх. — Отдай мне его. Чуя тупо моргает, глядя на нее. — Отдать что? Женщина нетерпеливо вздыхает и протягивает руку ближе. — Телефон, Чуя. Давай его сюда. — Зачем? — С осторожностью спрашивает он. — А как ты думаешь? — огрызается она, подходя ближе. — Я ведь говорила о мерах. Тебе больше не позволено с ним общаться. — Что? — Недоверчиво спрашивает он. — Ты слышал меня, Чуя. Разблокируй телефон и отдай его мне. Немедленно. Чуя глядит на нее, как на прокаженную. Будто она сошла с ума. — Я не дам. — Говорит он, пряча телефон в кармане. Коё сжимает челюсти и подходит еще ближе. — Я не прошу тебя, Чуя, — шепчет она суровым и холодным голосом. — Дай мне его прямо сейчас. Кэнсуке делает шаг вперед и кладет руку на плечо Коё, глядя на Чую тем же взглядом, что и женщина. — Я согласен с ней, Чуя. То, что он сделал, неприемлемо. — Ты согласен со всем, что она говорит! — кричит Чуя, его сердце сжимается от паники и возмущения, глаза широко раскрываются. — Вы не можете этого делать; это нечестно! — Он столкнул тебя со здания, Чуя! — Коё громко кричит. — Но он спас меня! — Накахара заводится пуще прежнего... он не может быть отделен от Дазая. Это последнее, что может случиться. — Ты слишком драматизируешь! — Я твоя мама, мне лучше зн... — Ты мне не мать! — кипит Чуя, отступая назад, отчего-то дышать становится сложнее. Отчего же? — Кеки нет! Смирись с этим и оставь меня в покое. Я никогда не был и не буду твоим сыном, как не пытайся! Глаза Коё расширяются, а лицо мрачнеет. В уголках её глаз начинает копиться слеза, наращивая подступающую вину. Однако, невзирая на это омерзительное чувство, он не сдает позиций. Ведь это, черт бы его побрал, нечестно, нихрена не справедливо. — Так значит...— шепчет женщина убийственным голосом, когда она снова подходит ближе. — Ты послушаешь меня, Чуя. Я хочу, чтобы он исчез из твоей жизни. — Но это моя жизнь! — Отчаянно кричит он, снова отступая назад, вплескивая руками. — И ты, блядь, не имеешь права решать, что мне делать с ней, моей жизнью! Моим телефоном! Моим выбором! Моим -...! Чуя осекается. — Твоим... Кем? — настаивает Коё, и на этот раз Кэнсуке тоже обращает на него внимание, не сводя глаз с сына. В конце концов, это вопрос, на который оба его родителя хотят услышать внятный ответ. — Моим... — начинает Чуя, у него неожиданно перехватывает дыхание. — Он моё всё. Глаза Коё расширяются при этих словах, и она прыгает вперед, хватая Чую за воротник и тряся его. — Перестань, Чуя, — рычит Кое — Ты говоришь, как влюбленная в него девчонка. Выброси это с головы. Ты же мальчик, ради бога! — Я не это имел в виду, — беспомощно защищается Чуя. И он так боится. Так боится разлуки с Дазаем, боится получить пощечину, и боится Кое, которая буквально свирепеет на его глазах, и даже боится своего собственного отца, который никогда его не защищал, никогда; и он ужасно зол, что не способен сдержать слезы во второй раз за день, особенно ввиду того, что раньше он и не плакал вовсе. — Тогда удали его отовсюду, — рявкает Коё, резким толчком отпуская рыжего. — Если ты к нему ничего не испытываешь, удали сейчас же. Я хочу, чтобы его не было. Ты больше никогда не будешь рядом с этим мальчиком. Чуя качает головой, пятясь назад, пока его ноги не упираются в подлокотник дивана. — Я не позволю тебе разлучить нас, — огрызается он. Коё сжимает челюсти. — Если ты вздумал ослушаться… — начинает она тихим, но леденящим кровь голосом, — …я заставлю тебя бросить школу и перейти на домашнее обучение. Ты будешь учиться день и ночь и никогда не сможешь покинуть этот дом. Ужасно. Это был бы почти самый ужасный исход для Чуи. Почти, если бы ему не грозило нечто более ужасное. Чуя выдыхает, обдумывая варианты. У него болит грудь, а голова точно свинцовая. — Отлично, — наконец бормочет он, сжимая руки в кулаки. — Я согласен. Только... не заставляй меня удалять его. Лицо Коё выражает крайнюю степень недоверия. — Чуя, ты всерьез ставишь на кон свою свободу, всё, только ради этого... Этого мальчика?! — Кое не выдерживает. В голове у нее никак не может уложиться то, что её сын, высоко ценящий свою независимость и свободу, во всех её проявлениях, добровольно был готов запереть себя в четырех стенах на всю жизнь. Из-за кого-то, кто подверг эту самую жизнь опасности. Чуя выжидает около пяти секунд, а затем кивает, позволив одной одинокой слезинке скатиться по его щеке. Коё качает головой, потрясенная до неверия. Шумно покидает комнату, оставив Чую, со странным облегчением от этой маленькой победы. Ноги его предательски размякают, вынуждая упасть на подлокотник. Внутри воцаряется нежный трепет и своеобразное спокойствие. К сожалению, недолго ему, однако, посчастливилось быть в расслабленном состоянии. Через некоторое время возвращается Кое с бейсбольной битой наперевес. Глаза Кэнсуке и Чуи расширились при виде данной картины. Рыжий вздрагивает, почему-то готовясь к смачному удару, но... Этого не происходит. Она выходит из парадной двери и идёт в неизвестном направлении. Чуя и Кэнсукэ переглядываются. — Чуя... — начинает мужчина с небритой бородой, протягивая руку, чтобы прикоснуться к нему. Чуя отдергивает от себя его руку и смерит тяжёлым взглядом. — Не разговаривай со мной, — бормочет он и бежит за Коё, потому что у него весьма плохое предчувствие и отчего-то он уверен, что его мачеха явно не в бейсбол отправилась играть. Сначала он просто следует за Коё, потому что от страха его сердце сжимается до такой степени, что он едва может издать звук. А потом Коё поворачивает за угол. И направляется к гаражу... Чуя сначала не знал, что собирается делать. Он ожидает, что она зайдет в сад за домом, но никак не в гараж, что неизменно был исключительно их с Дазаем личным местом. Но вот, сомнений, что она держит путь в сторону гаража не остаётся. Она поднимает бейсбольную биту и бьет ею по ставням, оставляя на них большую вмятину одним лишь мощным ударом. — Стой, — шепчет Чуя, ускоряя темп бега, пока не перейдет на бег. — Подожди! Коё не слушает. Она поднимает биту и снова замахивается, оставляя еще одну вмятину, на этот раз немного меньшего размера. Когда она снова поднимает ее, Чуя останавливается между битой и ставнями, раскинув руки, защищая и подставляясь под удар. — Что, черт возьми, ты делаешь?! — кричит он, его руки сжимаются в кулаки. Коё сжимает челюсти так сильно, что те щёлкают со страшным звуком. — Очевидно, ищу тебе иную управу,— огрызается она. — Если ты меня не послушаешь, я разобью этот Чертов гараж на мелкие кусочки. Клянусь тебе в этом. Она поднимает биту выше, намереваясь разбить ее о часть ставней, которую Чуя не прикрывает, но он снова прыгает вперед, мешая ей. Сердце заходиться в дикой истерике. — Хватит! — кричит он, глубоко нахмурив брови. — Просто прекрати это. Ты ведёшь себя как умалишенная. — Я просто хочу защитить тебя! — Тогда оставь меня, черт возьми, в покое! — Это то, что я и делала на протяжении долго времени! — кричит она, и слезы снова наворачиваются на глаза, кончик её носа краснеет. — Я оставила Кёку одну, и посмотри, где она сейчас. Она мертва. Я так же оставила тебя в покое, и ты чуть не погиб. И если единственный способ защитить тебя — это оборвать отношения с потенциально опасными людьми, я это сделаю! Вопреки твоей ненависти, Чуя! Эти непоколебимость и чистейшая уверенность в её глазах. Боль и горечь. То, что нельзя спутать ни с чем. Страх матери за своё дитя. То, с чем бесполезно бороться. И, честно… Даже если он и Дазай начнут существовать порознь друг от друга, он уверен, что в конце концов, это ненадолго. Они просто неразлучны. Они просто не смогут быть в разлуке. То, что превосходит всякое понятие о дружбе. Отношения, чью природу людям не понять, людям не разрушить. Но если гараж развалится… Все их маленькие секреты будут раскрыты. И, конечно, среди них нет ничего компрометирующего, смущающего или чего-то, о чем они не станут никому говорить. И тем не менее, это всё их. Их маленький мир. Что-то невообразимо личное, коснуться чего нельзя посторонним. Если это произойдет, то всё разрушится. Разрушиться то самое незримое и ценное. Исчезнет безвозвратно. Ничего бы не было. Ни кресла-мешков, ни фальшивых красных камелий в горшке в углу, ни тысяч фотографий на стенах и в коробке, ни телевизора, ни круглого стола, на котором они хранят голубые кнопки для полароидов, ни их бесчисленное множество старых настольных игр или игрушек, которыми они делились, когда учились в начальной школе. Ни-че-го. И если всё канет в лету... Это разобьёт сердце не только Чуе... но и Дазаю. — Ладно, хорошо, — отвечает Чуя. — Я удалю его отовсюду. Коё напрягается, ее глаза чуть-чуть расширяются. Через несколько напряженных секунд она роняет биту, и она падает на пол, откатываясь. Затем она делает шаг вперед и крепко обнимает Чую, но… Чуя ощущает себя хуже некуда. Отвратительно. Словно он только что подписал себе смертный приговор. — Я знала, что ты придешь в себя, — шепчет она, ее губы расплываются в улыбке. — Я знала, ты образумешься. Спасибо, Чуя. Я люблю тебя, детка, ты знаешь это? Чуя устало вздыхает. — Ага, — шепчет он. Коё кивает и отстраняется. — Хорошо, — говорит она, ухмыляясь. —Тогда, я хочу посмотреть и убедиться, что ты блокируешь его везде. Чуя понимающе кивает. Он вытаскивает свой телефон, вводит пароль и заходит в Snapchat. Когда он открывает чат с Дазаем, он быстро печатает: «Подойди ко мне через час» А потом блокирует его. И показывает Коё, который одобрительно кивает и наблюдает, как рыжий делает то же самое во всех остальных социальных сетях и в контактах тоже. Когда все закончилось, Чуя ощущает внутри глубокое опустошение. Дазай больше не первый в его списке лучших друзей. Теперь на этом месте красуется имя Акутагавы. Это кажется таким неестественным. — Я так горжусь тобой, — ободряюще бормочет Коё. Когда она поднимает руку, Чуя подозрительно щурит глаза, и женщина замолкает, немного обиженная, прежде чем позволить своей руке расслабиться и снова опуститься на бок. — Я знаю, что это сложно, но всё это на благо. Прости, что напугала тебя, правда, но я тоже испугалась. Но я бы никогда не причинила тебе вреда, Чуя. Чуя усмехается про себя. «Да, верно. — Думает он про себя, — а пощечину ты мне дала, любовь проявляя.» — Я пойду скажу Кэнсуке, чтобы он нам что-нибудь приготовил, а? — предлагает она, мягко улыбаясь. — О, и мне придется попросить тебя оставлять телефон внизу на ночь. И мне нужно знать пароль от твоего телефона, чтобы проверить, всегда ли Дазай заблокирован. Чуя чувствует, как его желудок резко падает в десятый раз за день, и он раскрывает рот, готовый разорвать мир на части. — Ты ведь не серьезно , — огрызается он. — Я полностью серьёзна, — говорит Коё, все еще улыбаясь. — Пароль, пожалуйста. И не пытайся его сменить. Чуя в шоке отступает назад. «Ну что за сумасшедшая...» — Пароль, — нетерпеливо настаивает Коё. — Один... — начинает Чуя, внезапно нуждаясь в глубоком вдохе, чтобы совладать с бушующим гневом. — Один-девять-шесть. Коё кивает. — Это две единицы или одна в начале? — Одна, — бормочет Чуя. Женщина снова кивает, а затем усмехается, и Накахара замечает, какой красивой она была бы, если бы не была таким психом. — Спасибо, Чуя. Теперь иди внутрь. Мы поможем твоему отцу с ужином, а? — Вообще-то… — начинает Чуя, вспоминая текст, который отправил Дазаю. — Я… я хотел бы сперва сходить в ванну. Коё кивает. — Конечно. Просто оставь свой телефон внизу, хорошо? — Да.***
Чуя заканчивает принимать ванну через пятьдесят минут. Это намного дольше, чем обычно, но если он закончит раньше, то Коё может позвать его помочь с ужином, когда поймет, что он слишком долго переодевается и, вероятно, слоняется по своей спальне. Итак, если ему требуется пятьдесят минут, то десять минут - разумное количество времени, чтобы переодеться. И тогда, возможно, он сможет увидеть Дазая до того, как Коё начнет на него кричать. Когда рыжий добирается до своей комнаты, он задергивает шторы на случай, если Дазай решит прийти пораньше, а затем роняет полотенце, быстро переодеваясь в одну из толстовок Дазая — серую, которая намного светлее остальных, так что её можно даже назвать летней, и даже несмотря на то, что сейчас она утеряла своего запаха, в ней всё ещё комфортно — и простые баскетбольные шорты. Он тоже сушит волосы полотенцем, но не слишком сильно, потому что от этого они всегда взъерошиваются. Как только его волосы достаточно высохнут, чтобы перестать течь, рыжеволосый вздыхает и подходит к окну, отдергивая шторы… А потом сталкивается лицом к лицу с карими глазами. И эта дурацкая копна каштановых волос. Чуя тут же идет шарить в оконном замке, отпирая его руками, а затем с чрезмерной силой поднимает его вверх, чтобы убрать преграду между собой и шатеном. Буквально единственный человек, которого он хочет видеть прямо сейчас. — Дазай, — выдыхает Чуя, высовываясь из окна. — Ты пришел. Дазай кажется немного ошеломленным на секунду, а затем кивает, отодвигаясь назад, чтобы создать пространство, чтобы Чуя тоже мог выйти на крышу. — Я видел твое сообщение, — говорит он, помогая рыжему, хватая его за локоть, когда он изо всех сил пытается вылезти. — Хотел спросить зачем, но вот сообщение не дошло. Не трудно было догадаться, что ты меня заблокировал. Решил, что случилось что-то плохое, поэтому пришел. Чуя немного энергично кивает и, прежде чем он успевает сдержаться, сжимает в горсти рубашку Дазая правой рукой, притягивая его вниз. — Произошло и вправду кое что плохое, — говорит он. И шатен никогда не видел его таким — таким отчаянным, с широко открытыми глазами, таким потрясенным… травмированным. — Она… она запретила мне видеться с тобой. Она заставила меня заблокировать тебя везде, где только можно, и вынудила сказать ей свой пароль от телефона, чтобы она могла полностью меня контролировать и избавить от личной жизни. Я чувствую себя хуевым заключенным, Дазай. Она угрожала снести гараж, поэтому мне пришлось послушаться. Она сошла с ума. А папа ей во всем потыкает. Он был моим отцом, ещё до того, как стал её мужем. А теперь... — Чуя, — выдыхает Дазай, нежно кладя руки поверх Чуиных, смотря на его сморщенное от негодования лицо. — Успокойся. Рыжий качает головой, притягивая Дазая еще ближе, ему просто нужно, чтоб тот был рядом . — Ты не понимаешь, — шамкает он с горечью. — Мне запретили видеться с тобой, а с этим гиперконтролем... Лицо Дазая смягчается, карие глаза такие нежные и теплые, что так и хочется в них утонуть. — Я понимаю, — бормочет он, осторожно убирая руку Чуи со своей рубашки. — Тц... Само спокойствие. Как ты можешь так легко на это реагировать? — Потому что я… — говорит Дазай. Он не отпускает руку Чуи, просто сжимает ее крепче, опуская себе на колени. — Я согласен с Кое-сан. Чуя замирает. Ему не послышалось? У него явно какие-то глюки... — Ты что? — восклицает он. Дазай опускает глаза, смотрит на их сложенные руки, и Чуя никогда не видел такого отчаянного выражения на его лице. Даже когда умер его брат, он не был настолько подавлен. — Это я виноват в произошедшем, — шепчет Дазай, крепко закрывая глаза. — Я... Я ужасный человек, Чуя. Не то, чтобы я в этом когда либо сомневался, но... То, что я сделал по отношению к тебе... Это отвратительно. — Дазай, ты… — Чуя, просто послушай меня. Рыжий делает паузу, немного раздраженный, но затем смиряет свое эго и кивает. — Что бы ты ни говорил, спас я тебя или нет… Я тот, кто подверг тебя опасности. Я сделал минимум, Чуя, я не какой-то долбанный герой. И мне плевать на собственную жизнь. Ты знаешь это. Единственное мне оправдание, что я постарался спасти тебя... Но это то, что сделал бы любой. Не воздвигать же памятник в мою честь по этому поводу. Чуя усмехается. — Ты бредишь. — Вовсе нет, — бормочет Дазай с легким вздохом. Через секунду он снова поднимает голову и встречается взглядом с Чуей. — А теперь ты потерял свою личную жизнь. По моей вине. — Ничего страшного, Дазай, я могу жить без… — Чуя, перестань. — С нажимом продолжает Дазай, — Перестань цепляться за эти иллюзии, — шепчет Дазай, а затем отпускает руку Чуи, которая вдруг кажется такой чужой и холодной. — То, что происходит между нами — это не дружба. Мы не милы друг с другом. Я такой придурок, и я просто нужен тебе, потому что я всегда был рядом. Я — твоя вредная привычка, Накахара. Привычка, что сведёт тебя в могилу. — Это не- — Такая же привычка, как и ты для меня. Время словно замерло. В какой момент ему перестало хватать воздуха? В какой момент он почувствовал, что проваливается в пропасть, из которой ему не выбраться. В какой момент в его голове звенело лишь одна мысль: «Больно. Это очень больно.» — Это рутинное дерьмо, снова и снова, — продолжает Дазай, пользуясь мучительной безмолвностью Чуи, чтобы вставить больше обидных слов. — Ты будишь меня, мы спорим по дороге в школу, сидим вместе на переменах и обеде, встречаемся в гараже через несколько дней после школы и, по крайней мере, один раз на выходных, и мы ссоримся большую часть времени, когда находимся рядом друг с другом. Мы воруем, а затем выигрываем призы друг у друга. Это не здорово. Мы действительно плохо влияем друг на друга. Чуя пытается переварить услышанное, но вдруг он чувствует... Рыжий убирает руку с колен Дазая и придвигает пальцы к переносице. Чуть запрокидывая голову назад, и зажмуривая глаза, дабы скрыть подступающую влагу. Боль пронзила виски, а в голове сплошь звенящая тишина. — Это самый дерьмовый день в моей жизни, — шепчет он никому конкретно, и его начинает слегка потряхивать. Молчание, которое длится между ними, чрезвычайно долгое и гнетущее. Кажется, это длится несколько минут, и Чуя слышит отдаленный шум на заднем плане, вероятно, тарелок, которые начинают ставить на обеденный стол. Его могут позвать в любую минуту. Чуя облизывает пересохшие губы и скрадывает руки на коленях. — Значит… — начинает Чуя, стараясь не выслать эмоций. — Ты просто собираешься… уйти? Дазай больше не может смотреть ему в лицо. — Я думаю, так будет лучше для тебя. — Вы заебали все говорит одно и то же! — Срывается Чуя, повышая голос. — Если уж тебе настолько поебать и ты сыт мной по горло, то имей храбрости сказать мне это прямо, а не прикрываться этим долбанным: «Это всё ради тебя». Признай, что тебе откровенно насрать! Дазай ощутимо вздрагивает, но Чуя не замечает этого в своей слепой ярости. — Чуя, мне кажется, ты не понимаешь, — говорит брюнет медленным голосом, произнося каждое слово по слогам, как будто он разговаривает с малым ребенком. — Я. Почти. Убил. Тебя. — Вау! Серьезно! Но вот он я, живой и целехонький! — Я чуть не убил тебя! — Но я не умер! Дазай фыркнул, а затем схватился за окно и захлопнул его, вероятно, чтобы заглушить их голоса и не быть услышанным. Затем он хватает рыжеволосого за воротник своей толстовки и притягивает ближе — не так болезненно, как это делает Коё, но назвать это более приятным нельзя. — Послушай меня, Чуя, — шепчет он. — Я чуть не убил тебя. Ты один этого не понимаешь. Если бы я, боже упаси, не схватил тебя вовремя, ты бы буквально сейчас был в чертовом морге, а меня бы посадили за непредумышленное убийство. Мы говорим о твоей жизни, как ты не понимаешь?! Чуя вдыхает сквозь зубы, нахмурив брови от ярости, и моргает, глядя на брюнета. — В миллионный раз, Дазай… — ворчит он, — в конце концов, я не умер. Я в полном порядке. Ты спас меня. Ты не такой уж мудак. И ты рискнул своей жизнью ради спасения моей! Дазай смотрит на него сверху вниз, прямо в глаза, и хотя его карие омуты, кажется, горят, слезятся, рыжеволосый не отводит от них взгляд ни на секунду. Даже когда он очень этого хочет. И затем, в конце концов, Дазай отводит взгляд, с насмешкой отпуская воротник Чуи. — Ты такой глупый, — бормочет себе под нос шатен. Чуя не обращает внимания на это оскорбление, потому что… Дазай, вероятно, прав. Наверное, это нормально ненавидеть кого-то, кто чуть не убил тебя. Но это был неудавшийся розыгрыш, в котором еще достаточно оснований для ненависти, но… Чуя не может ненавидеть Дазая. Не таким образом. Он ненавидит его по-другому. Но не в том смысле, что «я больше никогда не хочу видеть твое лицо.» Чуя наблюдает, как Дазай подходит к краю крыши, садится, вероятно, готовясь спрыгнуть на землю. Рыжий быстро наклоняется вперед и хватает Дазая за руку, дергая. — Что ты делаешь? — Ухожу, очевидно. — Он даже не оборачивается в его сторону. Чуя внезапно чувствует себя невероятно подавленным. — Уходишь… навсегда? — осторожно спрашивает он. Дазай выжидает мгновение, а затем кивает. Чуя просто ненавидит это. Всё это. Просто... Дайте кто-нибудь ему машину времени и он сможет всё исправить. Исправить весь этот кавардак, всю эту пародию на его жизнь. — Я прошу тебя, — шепчет Чуя. — Не уходи. Дазай не отвечает. Он просто сидит и ждёт чего-то, обдумывает. Но потом он поворачивается. В это же мгновение он берет его руку и по какой-то причине подносит ее к губам, и глаза Чуи дергаются, его сердце замирает, а по телу волной проходиться тепло. Он просто касается губами ладони. Это даже поцелуем назвать тяжело. Лишь касание. Нежное, мягкое... До дрожи трепетное. А после отпускает. — Мне правда очень жаль, — говорит он, поднимая глаза и встречаясь с Чуей взглядом. — За всё. А потом Чуя просто сидит там, И наблюдает, как Дазай сходит с подъездной дорожки и исчезает на улице. И где-то на заднем плане он слышит, как Коё зовет его вниз… Но следующие пять минут Чуя проводит, прижимаясь губами к тому месту, к которому некогда касались чужие губы. И изо всех сил старается сдержать слезы.