"Я — твоя вредная привычка, Накахара"
Чуя протыкает пару горошин, его взгляд прикован к поблекшей на руке гематоме."...Такая же, как и ты для меня."
Отсутствие возникающей боли при небрежном касании ничуть не радует."Я нужен тебе, лишь потому что я всегда был рядом."
Он ощущает себя заключённым. Настоящим пленником этого несправедливого мира. Иначе невозможно объяснить, почему все, кем он хоть как-то дорожит, кто представляет собой какую-либо ценность в его жизни, отворачиваются от него. Смотрят как на пустое место и обращаются соответственно.Идиот...
Чем он мог заслужить всё это? Это не он столкнул себя самого с крыши. Однако же это он, кто сейчас расплачивается своей свободой. Тот, кто был лишён своей личной жизни. Тот, кто не мог сделать и шагу из дома. Тот, кого кинул настоящий виновник всей ситуации, человек, которого он до последнего защищал. — Чуя. Рыжик вздрогнул. Он резко поднимает голову и смотрит на Коё, которая взирает на него с обеспокоенным лицом, опустив губы и нахмурив брови. Когда он смотрит на тарелку, он замечает, что по рассеянности раздавил половину горошины в кашу. — Я уже четвертый раз зову тебя, — заявляет Коё, откладывая вилку. Она не получает никакого ответа, не говоря уже об извинениях. Чуя просто продолжает тереть горох. — Перестань играть с едой, — рявкает женщина. — Слушай, Чуя, это у тебя такой бойкот? Я этого не потерплю. Чуя сжимает челюсти. — Когда я ем — я глух и нем, — горько бормочет он. Коё усмехается, качая головой. — Будто тебя когда-либо волновал этикет, — говорит она, откидываясь на спинку сиденья. — Ты вел себя так всю последнюю неделю. Пора бы уже справится со всем. Чуя моргает, глядя на свою тарелку. У него действительно нет аппетита. Через мгновение рыжий отталкивает от себя тарелку и встает. — Выглядит восхитительно, — бесстрастно говорит он. — Хотя мне сейчас не до еды. — Садись и поешь, Чуя, — приказывает Кэнсуке своим обычным скучающим тоном, сидя недалеко от Коё. Чуе с трудом сдерживается, чтоб не одарить отца презрительным взглядом — в конце концов, он его отец, независимо от того, терпит ли он неудачу в этом уже долгое время, поэтому он заслуживает хотя бы некоторого уважения. — Нет, спасибо, — говорит Чуя, беря тарелку и направляясь на общую кухню. Там он складывает остатки еды в пластиковый контейнер, который, вероятно, отправится в холодильник, чтобы позже съесть как остатки, а затем моет тарелку и посуду, кладя их на сушилку. Проходя мимо обеденного стола по пути наверх, он говорит: «Завтра я иду в парк» — С кем? — спрашивает Коё — Один. — Нет. — Что значит «нет»? — спрашивает Чуя, останавливаясь и повернувшись лицом к женщине. Коё закатывает глаза. — Ты слышал, что я сказала. Ты не покинешь дом один. Чуя усмехается, качая головой. — Я восемнадцатилетний парень. Это мое последнее лето в старшей школе. Дай мне, блять, передышку. Ты ведёшь себя так, будто Дазай собирается появиться в парке в то же время, что и я, и пырнуть меня грёбаным ножом. Коё выжидает немного, а затем поднимает голову и встречается взглядом с рыжим. — Знаешь, Чуя, мне не нравится, как ты спокойно ругаешься при нас, — просто заявляет она. Чуя не может не усмехнуться над этим. — Тебе не нравится все, что я делаю, — злобно скалится он. — Я не стану прогибаться под твои "хотелки", ясно? Я выполняю свою часть сделки, чтобы ты не громила гараж. Ни больше, ни меньше. И знаешь, что? Быть пленником в этом доме не входило в её условия. Так что я ухожу. Не пытайся меня остановить. Я и без того терплю всё это дерьмо из-за тебя и твоего эгоизма. Кое с минуту наблюдает за Чуей, за его расстроенным лицом, за синяком на руке, за тем, как он стал гораздо менее оживленным за последнюю неделю. И он всегда ходит в дурацкой толстовке Дазая, которую она считает такой глупой, потому что он должен попытаться отпустить его, а не пытаться отчаянно цепляться за него. И, ради всего святого, сейчас лето. — Я всегда могу внести коррективы в наш уговор, — говорит она со скучающими глазами. — Например, пригрозить разрушить гараж, если ты уйдешь. И, глядя на морщащееся недоверчивое лицо Чуи, женщина легко продолжает. — Но я не буду. Мне не доставляет удовольствия наказывать тебя, Чуя. Прости меня за всю боль, которую я тебе принесла. Я просто пытаюсь защитить тебя, детка. И если тебе от этого действительно станет немного лучше, то можешь выйти в парк. Если хочешь, ты даже можешь пойти с друзьями. Чуя делает паузу, а затем задает совершенно бесполезный вопрос. — Даже с Дазаем? И, очевидно, она отвечает: — Нет.***
Стоит отметить, что Кое Озаки не всегда была такой. Такой чрезмерной опекающей, навязчивой, да и в целом, больной на голову. Это началось после смерти ее дочери Кёки. Раньше она жила с ними троими — Кое, Чуей и Кэнсуке — с тех пор, как пять лет назад ее мать вышла замуж за отца Чуи. Она была младше Чуи на четыре года и была маленькой девочкой, робкий голос и миловидное личико, а глаза большие и круглые, словно две луны. Она была немногословна, но если кому-то и доводилось услышать от неё что-либо, то это всегда были лишь добрые пожелания и поддержка. Что-то вроде: «О, я надеюсь, с бабочкой все будет в порядке» или «Чуя-нии, ты себя хорошо чувствуешь?» или «Надеюсь, с тобой и Дазаем-саном все в порядке», или «Мама, тебе нужна помощь в работе?» Заботливая. Сладкая. Добродушная. Чуткая. Хрупкая. Смышлёная. Этих шести слов хватало, чтоб описать Кеку. Она была внебрачным ребенком от связи на одну ночь. Возможно, именно отсутствие отца или наличие такой заботливой матери сделали ее такой, какая она была. Кое старалась быть для нее самым лучшим родителем. Конечно, Чуя не ожидал, что Кое полюбит его так же сильно, как она любила свою собственную дочь, которую знала гораздо дольше, но Кое никогда не заставляла Чую чувствовать себя обделённым. Возможно, его любили меньше, чем Кёку, но его ценность не подвергалась сомнению. И он ни разу не обвинил Кое в том, что она любит Кёку больше, потому что он понимал, и у него был собственный отец, который тогда не был таким безучастным и унылым, как сейчас. Чуя полюбил Кёку всего через месяц после того, как она и ее мать переехали к нему и его отцу. Они хорошо ладили. Она была единственной, на кого он не срывался, единственной, на кого он не скалился, не кричал и все время улыбался. Он даже заплетал ей волосы и красил ей ногти. Он любил ее так, как будто она действительно была его сестрой. Он действительно любил ее. Он так чертовски гордился, когда она возвращалась из школы с аттестатом в руках. Ему было невообразимо легко на душе при виде её радостного лица. И так же ужасно больно, слыша её рыдания. Он помнит, как один мальчик дразнил Кёку за ее фирменную прическу с косичками, говоря, что с ней она похожа на ребенка, и она побежала по этому поводу к Чуе. Не к ее матери, не к Кэнсуке, ни к ее подругам. Она пришла к Чуе. И Чуя, конечно, разобрался с ним, потому что кем, черт возьми, этот ребенок себя возомнил? И, возможно, со стороны Чуи было немного незрело подраться с мальчиком на четыре года младше его, но да ладно, если у тебя есть такая сестра, как Кёка, которая заслуживает того, чтобы небеса были положены к ее ногам, ты не можешь просто позволить с ней так обращаться. Кое защищала Кёку, потому что она была ее единственным ребенком и была ранимой девушкой, неспособной защитить себя, если с ней что-то случится. И вместо того, чтобы защищать ее, Кое следовало научить ее тому, что было бы полезно для самостоятельного решения проблем, вещам, которые было бы необходимо знать девушке ее возраста. Даже то же элементарное, как правильно перейти дорогу. Но нет. Вместо этого она занялась чрезмерной защитой дочери. И в тот единственный раз, когда она позволила Кёке погулять с друзьями без каких-либо ограничений… Она так и не вернулась домой. Её сбили. Один пьянчуга, севший за руль в нетрезвом состоянии, сбил её. Она перешла улицу, не смотря по сторонам. Она шла в небольшой группе из семи друзей. Шестеро из них получили незначительные ранения. Двое же, включая Кеку, были сбиты насмерть. Около полумесяца это было самой обсуждаемой темой новостей. Это был худший год в жизни Чуи. В тот год он лишился сестры. Последствия сильно отразились на обоих родителях: У отца нарушилось чувство меры в отношении приемов пищи, исчез огонь в глазах, что его унынию не было предела. Даже элементарные вещи по поддержанию личной гигиены давались с трудом. Кое же в свою очередь стала более опекающей, чем когда-либо. Она вознамерилась оберечь и отгородить от всех возможных угроз единственного человека, которого она могла называть своим ребенком. В том же году умер и Ода. Чуя, что переживал тогда свою личную утрату, должен был справиться с чужой болью. Болью того единственного, кто удерживал его от полного слома. И пусть на тот момент он не полностью оправился от случившегося с Кекой, он приложил все усилия, чтоб пересилить себя и оказать достойную поддержку. Ведь он знал, что должен быть рядом с Дазаем в это тяжёлое для того время. Что уж говорить. Даже сам Дазай полностью не оправился от смерти Кеки, когда уже его семью настигло несчастье. Помимо этого, Чуя был знаком с Одасаку столько же, сколько знал и самого шатена, так что известие о его гибели не осталось для него бесследно. Дазай и Чуя не утешали друг друга. Они не говорили что-то вроде: «Все будет хорошо» или «Они в лучшем месте», не обнимались, не прижимались и не вытирали друг другу слезы. Они просто отвлекали друг друга. Это то, в чем они оба всегда преуспевали. По итоге, в прошлом году они совершили кучу воровства, просто отвлекаясь. Вдобавок, тогда они оба узнали истинную природу своих отношений — что-то, что дружбой не назвать, но и враждой тоже. Прошёл месяц в этом году, когда Дазай потерял способность отвлекаться, и Чуя обнаружил, что шатен порезал себе руку в ванне. Прошлый год был худшим для них обоих. Однако именно он и укрепил их отношения. Они и раньше были два сапога пара, но с течением времени их связь можно было назвать неразрывной. Можно было. Отчасти поэтому Чуя ощущает сейчас крайне паршиво без него. Это все равно, что потерять поддержку. Лишиться земли под ногами, того, что всегда было негласно с тобой. И когда Чуя лежит в своей постели несколько дней спустя, он понимает... Дазай был прав. Шатен для него представлял собой привычку. Обыденность. Подъемы в одно и то же время, постоянные споры, нахождение рядом. Это всё лишь рутина. Одна сплошная рутина, что поглотила их обоих. Они всегда знали, чего ожидать друг от друга. И когда этот баланс был нарушен, когда Чуя впал в небольшую депрессию после Кёки, или когда Дазай был ужасно разбит смертью Одасаку, они не знали, как реагировать. Как утешить. Как приспособиться к этому распорядку. Ходили по тончайшему для себя льду, решив что отвлечь друг друга — единственный способ пережить это."...Такая же, как и ты для меня."
Однако все эти мысли... Чуя был готов полностью всех их опровергнуть. Он не согласен с этим. Просто не может быть согласным. Дазай, возможно, и был рутиной. Но это еще не все, что он значил для Чуи. Если задуматься, все представляет собой рутину. Вот почему так больно, когда кто-то уходит, и почему ты чувствуешь себя немного странно, когда кто-то внезапно появляется. Но ты тоскуешь по кому-то или хочешь его не только потому, что он вывел твою жизнь из равновесия... это еще и потому, что ты искренне, с разочарованием, тоскуешь по ним. То, как только что ощущалось их присутствие. То, как они смотрели на тебя, или трогали тебя, или... ...это еще не все, что он значил для Чуи. Чуя мог бы признать себе — и никогда Дазаю лично — что, быть может... ... Он действительно о нем беспокоится. Немного. Совсем малую часть. Потому что Чуе искренне больно думать о том, в какой подавленном состоянии может находиться сейчас Дазай. Лишь воспоминания о той ночи, когда он пришел к нему на крышу, как шатен был весь на иголках, как трепетно он держал руки Чуи, как будто все тело рыжего в момент стало до безобразия хрупким. Дазаю гораздо сложнее говорить о своих эмоциях и чувствах, в отличии от Чуи. В разы сложнее. Даже спустя столько лет Чуя не всегда может сказать, что испытывает шатен в тот или иной момент. Не мог точно утверждать, настоящая ли его улыбка, действительно ли он расстроен или просто подыгрывает, надоел ли ему Чуя или хочет ли, чтобы он пробыл рядом еще немного. Иногда, однако, Чуя может предположить. Порой его улыбки настолько пропитаны теплотой и искренностью, что сомнений в том, что они настоящие не остаётся. Но Чуя не может понять, лгал ли Дазай или нет, когда сказал: «И это всё, что ты для меня тоже». Ведь это не может быть правдой... верно? Дазай всегда был рядом с Чуей. С Кёкой. Когда он поцарапал колено, упав с самоката. Когда они впервые встретились в начальной школе, ради бога, когда шатен поймал его шляпу, прежде чем та успела улететь слишком далеко, вернув ее с самой радушной улыбкой, которую Чуя когда-либо видел у кого-либо. Шляпа, к слову, теперь глубоко погребена где-то в шкафу. Со временем она потеряла весь свой вид, стала изорванной и не такой красивой, как раньше, чтобы его можно было носить. Однако рыжий никогда ее не выбросит, ведь в ней заключены ценные ему воспоминания. Как например о дне их первой встречи. Хотя, Дазай так же мог держать Чую рядом, чтоб поддерживать баланс своей жизни, чтоб в ней оставалось хоть что-то неизменное. И даже если это правда , то... Человек, на котором держится эта самая гармония в вашей жизни, должен иметь высокое значение в ваших глазах. Разве нет? Чуя разочарованно вздыхает. Какого черта он так глубоко думает об этом в четыре утра, пока весь остальной мир спит? Отвратительно. Но, по крайней мере, чрезмерные размышления позволяют Чуе осознать кое-что: Первое: Чуя заботится о Дазае. Нравится ему это или нет, говорит ли он это вслух или нет, он заботится о нем. В противном случае он не стал бы часами перевязывать его. Он не стал бы тратить на него своё драгоценное время столько лет. Второе: Дазай, вероятно, солгал, когда сказал, что Чуя для него лишь привычка и ничего более. Потому что он полный профан в делах, касающихся чувств. Вероятно, он придумал весь этот бред на месте. И последнее, но немаловажное: Он не позволит Дазаю просто так оставить его.***
— Я думал, ты под домашним арестом. Чуя вздыхает и вытягивает ноги на траве, откинувшись на ладони и запрокидывая голову, чтобы немного насладиться летним солнцем. — Да, — бормочет он, чувствуя тепло на своей коже. — Она немного смягчилась, и, кажется, ты ей нравишься. Вот я и здесь. Ацуши слегка улыбается, а затем смотрит на траву, скользя пальцами по трехлистному клеверу. — Я рад, что она доверяет мне, но… Я не думаю, что это всё справедливо. Рыжий усмехается и опускает голову, открывая глаза. — Скажи это ей, — горько бормочет он. — Она думает, что защищает меня. Сама полностью убеждена, что Дазай какой-то чертов убийца. Ацуши слегка зияет. — Дазай-сан не убийца! — восклицает он недоверчиво. — Опять же, скажи это ей, — бормочет Чуя, делая небольшой глоток из бутылки с водой. — Я больше никогда не смогу с ним поговорить или увидеться. Ацуши внимательно наблюдает за Чуей, за его лицом, за небольшими мешками под глазами, за раздражением на лице, которое стало обычным явлением. Он открывает рот и нерешительно спрашивает: «Ты… смирился с этим?» — Конечно, черт возьми, меня это устраивает. — Чуя выпрямляется, потому что у него начинают болеть запястья, а затем просто скрещивает ноги и раздраженно вздыхает. — Я изо всех сил старался понять ее причину того, что произошло в прошлом году и всего остального. Хотя это уже слишком. Разумеется, я не буду ее слушать. Ацуши с любопытством наклоняет голову, часть его седой челки падает ему на лицо. — Итак, вы тайно встретитесь? — спрашивает он. Чуя пожимает плечами, слегка сгорбившись, отчего-то его сердцебиение стало отчётливее. — Я не знаю, — бормочет он с отвращением. — Он ушел. — Надолго? — Он кинул меня. Так что, думаю, да. — ...А почему? Рыжий чувствует, как его левая рука сжимается в кулак, но затем медленно разжимает его и пытается сдержать гнев. — Потому что он думает, что так будет лучше для меня. Наверное, чувствует себя виноватым за случившееся и вся подобная херня, — На секунду он видит то, что кажется ему четырехлистным клевером, но взглянув поближе понимает, что это всего лишь два перекрывающихся трехлистника. Ацуши раздумывает пару секунд, а затем наклоняется вперед. — Итак… ты собираешься просто отказаться от него? — спрашивает он, хотя ответ совершенно очевиден. — Ни за что. — На тебе его рубашка? Чуя моргает, а затем бросает взгляд на надетую сегодня рубашку, шалфейно-зеленую с напечатанным винтажным изображением, на котором изображены дракон и несколько цветущих вишневых деревьев. — С чего ты взял? — спрашивает он, нежно скользя кончиками пальцев по хвосту дракона. Он выиграл его у Дазая во время одной из их вечеринок. У него больше толстовок Дазая, чем рубашек, и он предпочитает толстовки, поэтому носит их гораздо чаще (и они дольше сохраняют свой запах), но было бы немного нелепо носить толстовку в такую палящую жару. Ацуши тихо посмеивается и указывает на плечо Чуи, где рубашка вот-вот соскользнет. «Размер для тебя слишком велик», — мило отвечает он, все еще улыбаясь. Чуя моргает и быстро поправляет рубашку. — Выглядит нелепо? — спрашивает он нерешительно, потому что он никогда по-настоящему не задумывался о том, подходит ли ему вообще эта одежда, она просто… она всегда хорошо смотрится на Дазае, по крайней мере, но он выглядит совсем не так, как Чуя, так что невозможно сказать наверняка. Ацуши нетерпеливо кивает, как и ожидалось. — Ты прекрасно выглядишь, Чуя-сан! - восклицает он. — Вещи Дазая-сана тебе очень идут. И вы двое красиво смотритесь, стоя рядом друг с другом. Чуя замирает. Его сердце замирает, а щеки начинают нагреваться, поэтому он быстро слегка пихает Ацуши, его голова кружится. — П-прекращай нести этот бред, придурок, — рявкает он, прижимая колени к груди, чтобы скрыть лёгкий румянец. Ацуши замечает смущение парня и посмеивается этому. — Прости, Чуя-сан, — мягко извиняется он, но в этом есть небольшая дразнящая нотка, от которой Чуе хочется рвать на себе волосы. — Я не это имел в виду. Рыжий поворачивает голову в его сторону. — Не «это» это что? Ацуши слегка улыбается. — Ничего, — отвечает он слегка напевным голосом. Чуя пристально смотрит на мальчика, а затем закатывает глаза, отводя взгляд и уткнувшись лицом в колени. Ацуши понимает, что Чуя не собирается больше говорить, поэтому садится на ноги и смотрит на деревья. — Если хочешь, — начинает Ацуши, — я могу пригласить сюда Дазай-сана. Чуя сжимает челюсти, а затем тихо качает головой. — Нет, — бормочет он. — Он не придет, если узнает, что я здесь. — …Я могу солгать ему ради тебя. — Это не сработает. Мы сейчас слишком близко к его дому. Если он увидит меня, он просто вернётся домой, прежде чем мы его заметим. Ацуши моргает. — Тогда надо как-нибудь уехать в место подальше, и тогда он не сможет убежать, — предлагает он, его лицо все еще сияет, когда Чуя бросает на него небольшой взгляд сверху вниз. — Мм… — бормочет рыжик, размышляя об этом. — Сомневаюсь. Зная его, он, возможно, даже оттуда добежит до самого дома. Ацуши кивает в знак согласия. Через мгновение он вытаскивает телефон из кармана, и Чуя смотрит на экран, его сердце замирает, когда он понимает, что мальчик пишет сообщение Дазаю. — Что?!, — рявкает он, как раз в тот момент, когда Ацуши нажимает «Отправить». — Не говори мне, что ты всерьез пригласил его, не пригласил ведь? Ничего не выйдет. Ацуши качает головой. — Я только что сказал ему, что я здесь с тобой. — Какого черта ты… — Не волнуйся, я не случайно заговорил об этом, — говорит мальчик, ободряюще улыбаясь. — Он спрашивал у меня, что я сейчас делаю. Я подумал, что, быть может, самое время ответить. Теперь он может решить, хочет он приехать или нет. При этом Чуя немного расслабляется, его сердце успокаивается, прежде чем оно снова начинает колотиться. — Он не придет… — бормочет он, глядя на траву. И это правда – он не будет. Это было бы на него непохоже. Однако, Чуя не учел, что Дазай — та ещё непредсказуемая тварь. Следующие одиннадцать минут ожидания ответа Дазая — это своего рода пытка. Учащенное сердцебиение, вспотевшая верхняя губа и широко раскрытые глаза, полные беспокойства и предвкушения, — всё это лишь больше нагнетает, пока он ожидает ответа засранца. Это так раздражает, потому что он никогда не чувствовал себя так. И это даже не он ему пишет. Это всё Ацуши. Когда Чуя и Дазай разговаривали, они не спрашивали друг друга, что они делают или чем занимаются. Обычно они оскорбляли друг друга, или Дазай дразнил его, а Чуя его отталкивал. Порой шатен даже флиртовал, потому что он знал, что это бесило рыжего больше всего. Они также играли в игры iMessage — очевидно, в качестве соревнования, и использовали их как способ выиграть желаемые призы, когда им было слишком ленно заниматься воровством. Звон телефона Ацуши заставляет Чую слегка подпрыгнуть. Прежде чем рыжий успокаивается, он отталкивает колени от груди и смотрит через плечо Ацуши на экран, его сердце колотится. Ответ заставляет Ацуши хихикнуть, а Чую стиснуть зубы. Ему требуется больших усилий не перехватить телефон и ответить на сообщение Дазая. Дазай: Мои искренние соболезнования, Ацуши-кун. Ацуши начинает печатать в ответ. — Если ты с ним согласишься, я сдеру с тебя кожу, — шипит Чуя, уставившись на телефон. Ацуши качает головой, слегка ухмыляясь от удовольствия. — Конечно, я не согласен, Чуя-сан, — говорит он. Рыжий заламывает пальцы, чтобы успокоить нервы, пока Ацуши отправляет сообщение. Ацуши: Что вы, Дазай-сан. Я отлично провожу время. На этот раз Дазай отвечает гораздо быстрее. Дазай: Поразительно! У меня бы точно не вышло Ацуши: Но вы с Чуя-саном достаточно близки Дазай: Это не так. От улыбки некогда появившейся на лице у Чуи ни осталось и следа, и он моргает, его грудь немного сжимается, из-за чего ему почти трудно дышать. Он сильнее теребит свои пальцы, пытаясь сохранять спокойствие. Ацуши замечает, насколько напряжен Чуя, и поворачивается к нему лицом. Он никогда не видел, чтобы рыжий выглядел таким расстроенным. — Вот, — говорит Ацуши, с яркой улыбкой передавая телефон Чуе. — Ты хочешь поговорить с ним? Чуя сглатывает и качает головой. — Нет, — отвечает он, но все равно берет трубку, и слова, которые он начинает писать, так естественно воспринимаются его пальцами, как будто у них есть собственный разум. Ацуши: хватит врать, ебаный засранец. Глаза Ацуши расширяются, когда он прочитывает сообщение. — Чуя-сан! — восклицает он тоном ругающейся матери. — Он решит, что я нагрубил ему! Чуя пытается улыбнуться мальчику. — Не волнуйся, он поймет, что это я. — Как он може… Дазай: Я знал, что ты будешь читать чат, слизень. Глаза Ацуши удивлено распахиваются, но затем он просто пожимает плечами, молча принимая тот факт, что они, вероятно, связаны телепатическими радарами. Ацуши: что, черт возьми, ты имеешь в виду, говоря «Это не так»? Дазай: Чуя-кун разучился понимать японский? Вот досада... Чуя раздраженно вздыхает. Ацуши: ты правда веришь, что так легко избавился от меня? Наступает пауза, которая длится полминуты, даже после того, как Дазай прочитал смс. Дазай: Чего ты хочешь? Ацуши: приходи в парк. Дазай: Нет. Ацуши: Пф, Дазай, если бы ты действительно не хотел контактировать, ты бы не отвечал, черт возьми. Чуя наблюдает, как Дазай начинает печатать, но сообщение так и не приходит. Рыжий издает разочарованный стон, злясь на себя за эти слова, потому что теперь Дазай не собирается отвечать, строя из себя эгоистичного ублюдка, коим он и является. Ацуши: Дазай Ацуши: Дазай Ацуши: Дазай Ацуши: Дазай Ацуши: Дазай Дазай: ты можешь оставить меня в покое? Ацуши: мудак Дазай: Знаю. Ацуши: ПРИХОДИ В ЧЁРТОВ ПАРК. Дазай: НЕ ПОВЫШАЙ НА МЕНЯ БУКВЫ — Ребята, вы так странно общаетесь, — бормочет Ацуши, наклоняясь. — Тон резко изменился. Ацуши: Я порву твою любимую фотографию, если ты не придешь. Данная угроза возымела эффект. Человек на там конце начал колеблется. Дазай: ты не знаешь, какая из них мне больше всего нравится. Ацуши: Та, где мы ехали на холм и наблюдали восход солнца, а я улыбался и выглядел глупо. Дазай: ты серьезно угрожаешь мне, чтобы я приехал туда прямо сейчас? Дазай: Любовь Чуи-чан не знает границ. Как это мило <3 Ацуши за всю свою жизнь не испытывал такое количество шока за раз, и Чуя сжимает челюсти, его щеки снова слегка зарделись. Ацуши: Что и безгранично, так это моё желание надрать тебе зад. Дазай: Что же. Даже если я и приду, мне совершенно неинтересно там находится. Чуя вздыхает и падает на спину на траву, глядя в небо, его сердце болит. Никогда еще не было так больно. Неужели такое влияние оказывает на него шатен? Через мгновение он снова поднимает телефон и… Ацуши: Тогда можешь не приходить. Ацуши: Больно то надо. После этого Чуя выключает телефон, его сердце колотится, глаза горят. — Могу ли я бросить твой телефон об это дерево? — спрашивает он, его голос холодеет. Улыбка Ацуши осторожна. — Я бы не хотел, — мягко отвечает он, а затем приближается к руке Чуи, мягко высвобождая телефон из его хватки телефона. — Что-то пошло не так? Рыжий сжимает руки в кулаки. — Да пошел он, — шепчет он. Но боль остается, даже после того, как он убеждает себя, что Дазай ничего для него не значит. Он знает, что это не так.