Сегодня целый день идет снег,
Он падает тихо кружась.
Ночи здесь всегда отливали таинственной синевой. В чарующем отблеске луны легко можно было затеряться. Зайти за сосну, повернуть к можжевельнику и очутиться подле бурелома. Ноги сами поведут туда по пушистым сугробам. Но чем ближе был Новый год, тем более тусклым становился магический свет. Тем громче пели из радиоприемников праздничные песни. Тем сильнее забивалась в углы тьма, боязливо прячась от равнодушных взглядов. За все четыре прожитых здесь года, Антон искренне полюбил это время. Почти мертвый, злостный и ворчливый зимний поселок преображался. Гирлянды мигали в окнах, освещали путь и давали надежду, а снеговики бодро сторожили дворы и сны жителей. Пятифанов шмыгал носом, перехватывая покрепче топор. Треск дерева отражался от соседних елей. Петров осматривался и в сотый раз крутил в руках веревки, которыми они будут привязывать добычу к саням. — Ром, а когда ты перестал верить в Деда Мороза? — Я и не верил в него. Антон недоверчиво косится на друга. Как это не верил? Совсем-совсем? — Ну не травили мне эти байки, – натянуто поясняет и со всей силы делает последний удар по стволу. Дерево шумно падает, ломая пару веток своих «соседей». — Ладно, тогда какой подарок был самый запоминающийся? Рома кидает странный задумчивый взгляд на Антона, а после смотрит в серое небо. Облака наплывали друг на друга, становились одним беспросветным полотном. — Все, – наконец выдает Пятифанов и закрепляет топор на поясе, – хорош баланду травить, помогай давай. Петров качает головой в удивлении, но спешит отдать один конец веревки Роме. Елка кололась, словно играючи, так задорно и по-детски. В ней жил наивный дух чуда. Они привязали ее к старым, но крепким саням, которые этим летом заново красили. Приятные хрупкие воспоминания тлели в душе. Тот день ярко пах краской, слепил солнцем и оглушал смехом. Бяша и Антон проявляли талант, пытаясь вывести кисточкой портреты тройки Вольтрона, а Ромка пытался нарисовать дополнительную атрибутику около голов. — А ты верил? — Что? — Антон отвлекся от мыслей и внимательно посмотрел на Рому. Тот поджал губы и почти недовольно повторил: — А ты верил в Деда Мороза? «Конечно» почти вырвалось изо рта. Петров стыдливо осекся и чуть помедлил перед ответом. — Да, до семи лет кажется. Мой хрупкий волшебный мир разрушил одноклассник. А вот Оля до сих пор верит. Пятифанов усмехнулся под нос, но Антон все равно услышал и отчего-то улыбнулся. Некое тепло медленно расползалось в груди, как мороженое, тающее на солнце. Холод декабрьского вечера уходил далеко на задний план. — А подарок? — Карандаши. Рома резко остановился, так что Антон чуть не споткнулся о санки. Он подумал, что может Пятифан понял его не совсем так и поспешил объясниться: — Мне дороги все подарки, просто карандаши… они, понимаешь, как знак того, что человек подумал о том, что для меня важно. Без рисования я, наверное, и жить бы не смог. — Ван Гог ты Тоха, — заключил Рома и медленно пошел, словно вслушиваясь в хруст снега. На самом деле он ждал пока Антон еще что-нибудь скажет. Ему нравилось говорить с ним. Даже слишком нравилось. Дурно становилось на душе, когда он вспоминал, что уже этим летом белобрысый Петров уедет в свои столичные дали и будет учиться в какой-то умной художественной академии, пафосно говорить, делая слегка гнусавый голос, как настоящий сноб, подобно тем, которые ведут новые программы о культуре. Поэтому Рома старался об этом не думать или думать хотя бы не каждую минуту. — Еще, пожалуй, те три василька. Пятифанов покраснел и слегка ускорил шаг, дабы уже улыбающийся во весь рот Антон не увидел его очевидного смущения. Те три василька. Для них это были особенные цветы, словно и выросли специально, чтобы пришли некие Рома и Антон, сорвали их и сохранили на долгую память, как сохраняют шедевры мирового искусства в музеях, а после люди бы ходили посмотреть на них и охали от того какие васильки были красивые. Нежные, синие васильки, такие же как и чувства. — Помню в тот день жарило чересчур. — Мы еще пошли купаться в ту заводь. Этим летом тоже сходим, да? Позовем Бяшу и девчонок, уверен им понравится. Можно будет к ветке привязать тарзанку. Петров догнал Пятифана и шел с ним нога в ногу. Расслабленные руки изредка задевали друг друга мизинцами, на пару секунд скрещиваясь. Такое короткое, теплое мгновение. — Только-только расцвели васильки… Молчание сопровождало их верной собакой, скача по сугробам, постукивая в дуплах и скрепя ветками. Лицо Ромы было задумчивым, казалось более взрослым. — Мы все же дураки… — шепчет Антон тихо. Его слова прячет зимний ветер, укрывает в кронах сосен. Пятифан не слышал сказанного, погряз в мыслях. Тучи незаметно сгущались, а нежданные снежинки плавно спускались в своем морозном танце. Рома задрал голову и пару снежинок упали ему на ресницы. Он поморщился, тряхнул головой и беззлобно четырёхнулся. Антон тихо засмеялся. Но веселье продлилось не долго: в него прилетела горсть снега. — Эй, не я же на тебя снег сыпал! Ну держись! — Петров воодушевленно наклонился к ближайшему сугробу. Холодный снежок попал аккурат в ровный Пятифановский нос. — Держитесь сами, месье, это уже дуэль. Снежок полетел мимо напыщенного лица и врезался в ствол ближайшего дерева. Антон бросил на него мимолетный взгляд и тут же присел на корточки, комкая в ладонях новые снаряды. Мороз щипал голые руки до покраснения, но им было все равно. Ведь схватка не на жизнь, а на смерть. Ромка шмыгнул носом и осторожно выглянул из-за свое убежища, сосны, пытаясь понять следующий шаг врага. Резкий «бум» и свалившийся сугроб с колючих веток, ощущался, как самое настоящее предательство. Видя впереди лишь силуэт, стратегически рискнул и не отряхиваясь с себя снег, снес с ног Антона, стараясь присыпать сверху из ближайшей горы. Петров вскрикнул стараясь спихнуть с себя Пятифанова и дополнительно «умыть» его. Битва на боку была неудобной, особенно когда обе стороны старались и совершить свой ход, и уклониться. Когда они оба разгоряченные упали в сугроб возле саней, на смену азартному смеху и провоцирующим на очередную порцию снега за шиворот фразам наступила звенящая тишина, наполненная лишь шумным дыханием. — У меня рубашка промокла насквозь. — Трусы хоть сухие? Ай блять, Тоха! — Петров победно улыбнулся, мимолётно отвлекаясь дабы поправить очки, стараясь отползти подальше. За такие тычки под ребра можно и по шапке спокойно получить. — Иди сюда, белобрысый. Приятно тебе, а? — Рома! — отчаянный крик, переходящий в визг, сотрясает бедные ели. Холодные пальцы Пятифанова, проползя под куртку, щекочут безжалостно, с мучительным остервенением. — Перестань, кому говорю! «Ну уж нет» клокочет огнем в грудной клетке. Посреди промерзшего холодного леса становилось еще жарче. Антону казалось, что скоро снег под ним начнет таять, а перевести дух и хоть как-то изменить свое отвратительное положение было трудно. Петров облизывает сухие губы, пытается захватить как можно больше воздуха и резко поднимается на локтях вперед. Сосредоточенный на коварной щекотке Рома сначала и не понял, что произошло. В последний момент он увидел лишь самодовольную улыбку и почувствовал как нос и часть оправы мягко коснулись его щеки. Пятифанов лежал спиной на снегу, удивленно моргая, все так же не убирая руки из под куртки Антона, который почти таки навалился на друга, как это недавно делали с ним. Задорный зеленый блеск в глубине глаз. Рома знал, что это не вестник хороших последствий. Рома знал, что все может рухнуть. Если быть честными, то все уже рухнуло и им оставалось лишь копаться в обломках своих планов, поступков и неправильных решений. Рома это знал и ему было насрать. Потому что в тот момент, когда нервно обкусанные губы Петрова могли коснуться его вечно сухих губ, мир вокруг пропадал. Не было развалин светлого будущего. Не было Бяши, Полины и даже Катьки, которая почти хвостом привязалась к Антону. Не было и поселка, леса. Не было и их самих, лишь то приятное чувство, которое разливалось по всему телу, оседало на сердце.Ты помнишь, тогда тоже все было засыпано снегом?
Это был снег нашей встречи.
Ель пушилась хвоей, более темной к веточке, все светлее к заостренным кончикам. Час назад, подбоченившись, она стояла на опушке, вместе с другими, образуя зубчатый забор, окружающий лесных гостей и жителей. Антон стряхивал снег, прилипший во время их с Ромой баталий, с куртки и шапки, поглядывал через проем, как елочку в углу комнаты осторожно ставят в ведро, наполненное песком, чтобы стояла лучше. — Хорошую выбрали, – Карина слегка улыбнулась, проводя пальцами по иголочкам. — Мам, мам! А наряжать когда? А салаты готовы? — Оль, все успеем. Ты лучше к брату пристань, он бессовестно убегает, а не помогает резать лук! Маленькая Петрова сощурилась и глянула на Антона, который по-детски состроил Карине гримасу и старался быстрее слинять. — Тоша, а ты куда? — В школе дискотека сегодня, – увидев растущую печаль на личике сестры поспешил утешить, – и у тебя такие будут! Главное не болей. — Купишь мне сырок? – шепчет и подходит ближе. – Только чтобы мама не узнала, а то к стоматологу поведет… — Конечно, – Антон ласково улыбается, когда вновь видит искрящееся счастье в её глазах. Оля радостно улыбнулась и побежала наверх, за украшениями, что так тщательно отбирала из всех коробок пылящихся в кладовке. Новый год всегда был её самым любимым праздником, несмотря на все возможные сложности и невзгоды. Даже если родители ссорились, она, утирая слезы, звала брата украшать комнату. — Новый год, это же время чудес. Бабушка говорила, что если очень-очень верить, то чудо исполнится. А нам оно нужно… — поясняла терпеливо, стараясь уговорить, когда отчаяние накрывало с головой. Антон топчется на месте, протирает очки, запотевшие от перепада температур, еще раз окидывает взглядом ель и быстро прощаясь, выскакивает на улицу. Мороз радостно целует щеки, забирается под шарф, урчит по-своему. Снег плавно падал на землю и шапку с неизменной надписью «спорт». Глаза метнулись к калитке, что временами заедала и открывать её приходилось резким толчком. Около нее стоял Ромка. Закуривал, изредка оглядываясь. – Ну как? Понравилась? – Очень. Словно росла именно под наш угол, — дверца в этот раз спокойно поддалась и лишь насмешливо скрипнула. – А ты сомневался. У меня глаз то наметан. Пятифан хрипло посмеивается, тушит окурок о снежную шапку на пеньке и машет рукой в сторону центра. – Погнали, Полинка кричать будет, если снова опоздаем. Идти через лес перестало быть страшным уже через год. Знакомые ряды деревьев, заворот до бурелома и он сам, тропы, что часто заносило снегом перестали источать мрак и ужас, как только исчезли звери. Даже в темноте чаща давала свое спокойствие, убаюкивала скрипом снега под ногами и старых веток, пела свою заботливую колыбельную. Птицы редко откликались своими аккордами, подпевая и охраняя весь путь по тропинке. Все вокруг становилось белым, светилось от пробирающихся сквозь кроны солнечных лучей. Молчание затянулось, становилось давящим. Рома то и дело хотел что-то сказать, но не решался и лишь порой хмурился. Падающие снежинки ощущались тяжелее, тянули вниз, к ним прилипло беспокойство. Резко захотелось укрыться в каком-то здании, лишь бы не ощущать нарастающей снежным комом тревоги. — Слушай, Тох, а вот Катя… Петров удивлённо вскинул брови и машинально поправил очки, будто от этого слова изменяться и приобретут другой смысл. Напряжение дышало с ним в унисон. — Она же за тобой, как приклеенная, ходит. Тебя это не смущает? — кое-как наконец сформулировал и недовольно поджал губы. — Ну я же не могу изменить ее чувств, — Антон пожал плечами, не видя в этом ничего смертельного. Катя получала толику своего внимания и тем самым не специально прикрывала его спину от острого звания «пидор», которое все еще пыталось приклеится. Не целует насильно уже хорошо — А если поступишь с ней, как гандон? Скажешь, мол, все, Смирнова! Видеть тебя больше не могу! Антон рассмеялся от нелепости предложения, но нехорошее предчувствие закралось за ребрами, скрутилось тугим узлом. — Ром, что случилось? Пятифанов в момент показался ему каким-то обездоленным, кинутым. Почти что главный хулиган поселка боялся монстра неизвестности и пытался это подавить. Не выдержав, Рома достал пачку и нервно начал смолить сигарету, сильнее сжимая фильтр, слушая слова друга. — Мне не хочется этого говорить, но первый отступил ты. А теперь всех собак вокруг гонишь. Антон прикрыл глаза, нервно выдыхая. Грудная клетка ходила ходуном, ругаться совершенно не хотелось. Но он тоже был человеком, который чувствует, переживает, мечтает. Заглядывая в пустоту леса, на темные стволы деревьев хотелось такого же умиротворения. Чтобы не приходилось бороться, скрываться, терпеть. — Я готов выслушать тебя, понять, но определись, что ты хочешь вообще. Петров смотрел на Рому грустно, тоскливо. В этот день ничего не предвещало беды и неприятный осадок сдавил легкие. Пересилив себя, все же заглянул в глаза и слабо подбадривающе улыбнулся, говоря немое «все будет хорошо». — Нам стоит ускорится. — Да, ты прав.Он лежал перед нами белый-белый, как чистый лист бумаги,
И мне казалось, что мы напишем на этом листе повесть нашей любви.
— А вот и пацаны! — Бяша радостно заулыбался и замахал рукой подзывая ближе. Рома, поспешил скрыть напряжение от короткого, неприятного разговора и ускорить шаг, переключая внимание полностью на лучшего друга. — Тошик, как там с елкой? Мелкой понравилось? — Она в восторге. — Антон улыбнулся в ответ, вспоминая радость в глазах сестры. Даже у Карины взгляд стал мягче, гнет проблем отпускал и ее. — Ну че погнали, на? Я по пути такую корягу видел, из нее можно будет потом фигурок настругать ого-го! Прикиньте, как Олька обрадуется, на, круче любых барби. Команда Вольтрона шумно переступила ворота школы, откуда уже доносилась музыка. В столовой было зашторены окна и единственным источником света становились свечи и гирлянды. Морозова подтанцовывала в ритм песне и расставляла на совмещенных столах стаканчики. — Задерживаетесь, мальчики, — с укором протянула Смирнова, подавая Полине коробки с соком. — Мы спасали новый год в доме Петровых, — Ромка плюхнулся на стул и потянулся на аппетитно лежащим бутербродом, но получил по рукам и скучающе вздохнул. — Сначала сходите до ларька, нужно еще докупить. Многие из параллели придут, а рассчитывать на их честность не стоит. Так что собрались и раз-два! — Катька, а я все взял! — Будаев быстро достал из написанного рюкзака пару пачек сухариков и чипсов. — Еще Денчик должен подогнать выпить. Смирнова довольно улыбнулась и одарив компанию кивком, забрала пакет, дабы рассыпать добро по тарам. Бяша наклонился к друзьям и прошептал: — У меня еще карты с собой. Довольная улыбка сама расплылась на лице Пятифана. Настроение еще можно было спасти. *** Диджей, Сашка Новиков, предвкушающе хлопнул в ладоши после того как поменял кассету и важно прокашлялся перед тем как сделать объявление: — И так, милые дамы и не очень милые господа, медленный танец! Саша нажал плей и пока мелодия разгонялась, вприпрыжку поспешил к однокласснице, на которую смотрел все полтора часа дискотеки, предлагая станцевать. Большинство в столовой разделилось по парочкам. Рома усмехнулся, наблюдая, как Бяша подошел к Лизе, краснея даже ушами. — Че, Тошик, танцевать не будешь? А то вон, любая захочет, — подметил, скрывая в голосе досаду. — Прям любая? — усмехается Петров и уже собирается подлить себе пива, как замечает Катю, стремительно идущую к ним. Смирнова задорно улыбается, осушенный бокал вина был не просто так. — Пойдем, Тошенька… — хихикает и тянет за собой. Антон растерянно оборачивается на Пятифанова, который лишь натянуто смеется и машет рукой. Рома давит досаду, что переросла уже в обиду. В обиду на Смирнову. Ей можно было быть так близко с ним. Ей не нужно было скрывать чувства. Ей можно было открыто все о чем он только мечтал и делал лишь тайно, в закрытых комнатах, пока никого нет рядом. Пятифанов чувствовал обиду и на себя. Страх, который он не смог унять тогда, портил жизнь и сейчас. «Станет лучше, если мы перестанем...» вновь и вновь било под дых. Со спины били кадры, как Антон целовал не его. Фляжка с водкой удачно стояла рядом. Спиртное обожгло горло, пыталось согреть изнутри, но занозу из груди вытащить так и не смогло. Петров машинально кладет руки Кате на талию. Чувствует запах клубники от шелковистых волос, вина и нотку яркого парфюма. Незаметно морщится. — Расслабься, — шепчет больше себе, а не ей. Смирнова молча смеется, утыкаясь лбом ему в плечо, обнимая за шею. Музыка набрала обороты. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три. Примитивные действия над которыми не нужно было думать. А ему так хотелось забыть голову чем угодно, кроме прожигающего взгляда Пятифанова, что сверлил в спину. Антону приходилось все больше смотреть Кате в глаза, дабы не сталкиваться взглядами с Ромой. С обиженным и кинутым Ромой. Противный, утомляющий стыд выгрызал прореху в грудной клетке. Тошнотворно становилось от самого себя. «Что же я делаю?» дробило ребра, позвонки, череп. Будто и зубы стали крошится от роя шершней, гудящих в голове. Хотелось тут же опрокинуть стопку водки. А лучше две. Когда медленный танец закончился, Антон улыбнулся в неловком извинении и поспешил выйти в уборную, не обращая внимание на растерянный оклик Кати. В столовой стало невыносимо душно. Голова пошла кругом. В мужском туалете было на удивление тихо. Казалось, Петров зайдёт и тут же наткнется на какую-нибудь парочку, решившую под шумок слинять и уделить время только друг другу. Умыв лицо, он всмотрелся в бледное, как поганка лицо. Никаких подсказок и ответов. Ничего нового. Тянувшаяся тоска облепила плитку стен. Антон пытался понять, кого он обманывал больше. Катю? Рому? Самого себя? Клубок запутался на шее, начинал душить. Ножницы лежали слишком далеко. Выбраться из кошмара становилось все труднее. Услышав, что все же кто-то идет в его сторону с лестницы, вышел, стараясь успокоить дыхание. — Петров, айда в карты? — встретил его тут же в столовой Лопухин. Небольшой круг их класса остался, чтобы сыграть в карты, которые принес Бяша. Антон удивился про себя, так долго пробыл в туалете? Не найдя причин для отказа, кивнул и сел прямо на против Ромы. Пятифанов старался смотреть куда угодно, кроме него. — В дурака? — Разве что в подкиного! — Ну подкидной, так подкиной. Шулеры? — Раздавай давай, Пятифан, во время игры шулеров найдёшь. Рома усмехнулся языкастости Лени, который обычно и проигрывал, но больше не задерживал процесс пустыми разговорами, лишь добавил хитрое: — Играем на желание. Кто первый вышел загадывает проигравшему. Первая партия началась. Через три минуты Пятифанов радостно оскалился и положил на стол последнюю карту с козырным тузом, поднимая руки. — Ну и кто же будет должен мне? — подначивает и смеется. А все остальные напрягаются. Катя хихикает со стороны, так как отказалась играть первый раунд еще в самом начале, уступив место Полине. В самом конце оставались Антон и Лопухин. Петров понимал свое патовое положение с неудачно выпавшими картами и невольно винил в этом Пятифанова. А вот его противнику повезло больше и последняя козырная карта дамы червей вдребезги разбила его несчастного бубнового валета. Раздосадовано вздохнул, Антон перевел взгляд на Рому, ожидая участи. Желания у него всегда были отбитые и почти что чокнутые. Из разряда тех про которые думаешь «зато будет, что вспомнить…», но никогда не мечтаешь повторить. — А я тебе потом скажу, — радостно потирает ладони, слыша лишь недовольное «мучитель», — Что же, вторую партеечку? Кто еще хочет исполнить мне желание? Таких не было, поэтому играть все настроились серьезно. По итогам второй, что вышла более напряженной, Бяша загадал желание, чтобы Ленька вышел на мороз без куртки и взвыл на луну. — И что, что по-детски? Еще сейчас на площадь побежишь за то что меня спалил, — Будаев был непреклонен, — у кого-нибудь есть с собой фотик? Мы это еще для потомков оставим, на! Меж второй и третьей - промежуток не заметен. Азарт становился ощущаемый. В этот раз Катя, осмелившись все же сыграть, ожидала приговора от Антона, который лишь улыбнулся и протянул, зевая: — Приберегу на потом. Еще время есть. Передайте банку пива, иначе не досижу четвертую. *** Единственным источником света становилось свечи и гирлянды. Полина дремала у Кати на плече, пока та оглядывала всех. Бяша шёпотом спорил с одноклассником, обвиняя его в жульничестве в «камень-ножницы-бумага». Рома тихо бренчал на гитаре, изредка поглядывая в сторону двери. Петров вышел минут десять назад и пропал. — Да пиздабол ты, на, — Игорь закатывает глаза и отворачивается от Леньки Лопухина, — умей принимать поражение! Вот, Ромка, умеет. Да, Ромыч? — Ты себя в пример ставь лучше, — усмехается и настраивает гитару, — Че сыграть вам, хлопцы? — А давай что-то душевное, — протяжно зевает Морозова, потягиваясь, но все так же не убирая голову с плеча подруги. — О, Ромыч, давай «Сосиску»! Первым парнем я был на дво-оре… — запел Будаев, беря слишком высокие ноты. Коллективное «Бяша» заглушило юного артиста эстрады. — Может «Девушка и Граф», если уж от этой группы? — скромно предложила Смирнова. С таким жанром песен сталкивалась не часто, но именно её услышала однажды у Антона на кассете. — Ой, а мне нравится идея, — воодушевленно сказала Полина, похлопав в ладоши. Рома почти уже хотел отказываться, ведь считал песню достаточно любовной и совершенно не подходящей ему, но тут скрипнула дверь кабинета и, попав под взгляды всех присутствующих, вошел Петров. Он остановился, словно под прицелами, и осторожно проходя около стенке, как бы невзначай добавил: — Мне тоже нравится «Девушка и Граф», ее по разному можно понимать. Пятифанов показушно закатил глаза, но уже зажимал нужные аккорды. Конечно, он выбрал эту песню потому что большинство ее хочет, а не только из-за Антона. Конечно. Увидев, что Бяша собирается возмущаться быстро пресекает порыв: — После этого твою «сосиску» несчастную, Игорек, только не переживай. Рома провел по струнам, проверяя звучание и, удовлетворив внутреннего критика, завел мелодию, начиная петь. — С прекрасной дамой граф разгуливал по парку… Антон сел на стул рядом, почти прижимаясь плечом. Поставил на стол новую банку любимого Пятифановсокого пива и расслабленно откинулся на деревянную, неудобную спинку и прикрыл глаза, вслушиваясь в голос с хрипотцой. — Во мгле виднелись очерта-ания замка, где у ворот собака грустно завывала… Девица графа очень нежно обнимала-а. — Какая ночь, мой милый граф, луна так я-ярко светит, — подхватили Катя и Полина, умиротворённо улыбаясь. К ним присоединились еще пару девушек с параллели, Лиза и Света, кажется, — и шёпот листьев, шелест трав усиливает вете-ер. Рома пел и думал о том, что сказал ему Антон. «…но первый отступил ты.» Правда огорчила на языке, хуже крепких отцовских сигарет. Вызывала оскомину и желание отмыть свой рот с мылом. Первым и правда отступил Рома. Струсил, стушевался. Попытался уйти от бремени тайны. Сделал только хуже. «только определись, что ты хочешь вообще» — Тебе я вечность подарю... — тихо подпевал рядом Петров, из-под ресниц поглядывая на Рому, слабо улыбался уголками губ. Пятифанов искренне не понимал почему Антон все еще сидит тут, возле него. Принес откуда-то пива, который он любит. Спокойно и порой с непередаваемой нежностью смотрит на него. Почему он до сих пор не ушел? Не бросил его на произвол судьбы с осознанием своих «пидорских наклонностей»? Не послал на хуй, а все терпит закидоны, целует, именно тогда когда это необходимо, словно чувствует, поддерживает? Петров был одной огромной, высокой, худой, белобрысой, невероятно красивой, хитрой, задумчивой загадкой. Рома проиграл последний аккорд и задумчиво положил голову на руку, покоящуюся на грифе. Все еще не заметил, как Антон приоткрыв глаза бесстыдно любуется его профилем в тихую. Зажмурился крепко-крепко, тряхнул головой прогоняя навязчивые мысли просто взять Петрова за руку и убежать куда-то прочь из поселка, куда-то где можно быть вдвоём, и задорно спросил: — Ну что, теперь «Сосиска»?Такого снегопада, такого снегопада
Давно не помнят здешние места.
А снег не знал и падал,
А снег не знал и падал
Зима была прекрасна, прекрасна и чиста.
Пятифанов должен был повернуть к себе еще на том перекрестке, но настойчиво почти дошел до дома на отшибе. Словно весь суматошный вечер был ритуалом, который стоило завершать там где и начинал. Алкоголь, на который все налегли активнее во время задушевных песен под гитару, все еще бурлил в крови, несмотря на мороз. Рома шагал достаточно ровно, старался закурить и не запутаться в ногах, дабы не задеть идущего рядом Антона. — Тох, смотри, — дождавшись пока он повернется и сфокусирует взгляд, Пятифанов выдыхает ему в лицо колечки из сигаретного дыма, — круто, да? — смеётся как ни в чем не бывало с того как он морщится от резкости. Тяжесть и обида выветрились из головы, неприкрытой шапкой. Остановившись около забора, Петров озирается и заглядывает в окна дома, надеясь не увидеть родных, смотрящих в темноту позднего вечера. — А вот что еще круче, — Антон наклоняется к Роме, закуривая с его рук. Пятифанов цепенеет, чувствуя как от спиртного не осталось и капли. Следит за тонкими губами, обхватывающие фильтр его сигареты. Чувствует запах холода и хвои от пушистых, отросших волос. Петров поднимает голову, оставляя между губами пару миллиметров, медленно выдыхает едкий дым. Мир замер. Снег застыл в воздухе. Перед светло-серыми глазами было лишь озорство, что больше не пряталось в густо зеленом лесу напротив. Антон улыбнулся, отодвигаясь и облокотился о калитку, надеясь, что она не откроется под его весом. — Завтра отмечать с нами будешь? — А? Смех рассыпался как горсть снега, покинутая в воздух. — Можешь у меня переночевать, что по темноте шататься? — Я лучше пойду, — Рома тряхнул головой, все еще прокручивая в мыслях, произошедшее пару секунд назад, — спокойной ночи. — Спокойной ночи. Пятифанов смотрел в след Петрову, который еще не сразу открыл дверцу, пару раз пошатываясь ударяя ее рукой. Внезапно озарила мысль: он же не загадал проигранное в карты желание! — Тох! Стой! Антон останавливается и медленно поворачивает голову, чтобы не затошнило. — Пообещай, что тоже... — язык путался от алкоголя, — обещай, что со мной станцуешь. — Медляк? Да запросто, хоть завтра. Пятифанов замер, не ожидая такого лёгкого согласия. Но кивнул, сделал пару шагов назад, еще раз кивнул и наконец развернувшись, медленно побрел домой. Радость и облегчение смешались с холодным воздухом. Но все же удивлялся: как с таким жизнь свела? Все в доме давно крепко спали, разморенные приготовлением вкусных салатов и родными советскими фильмами. Антону наоборот же не спалось. Он сидел около приоткрытого окна и выдыхал пар изо рта, стараясь повторить те колечки, которые делал Рома. Получалось плохо. Хотелось прямо сейчас дойти до его дома, залезть в окно и попросить научить. Чтобы еще дольше сидеть друг на против друга и следить за губами, слушать дыхание, ловить взгляды. Ветер зашумел в водостоке, противно и навязчиво. Задул сильнее, вынуждая закрыть окно. Рома. Рома-Рома. Роман Пятифанов. Ромка. Имя скатывалось на языке снова и снова. Приятно и сладостно. Антон давно знал этот привкус, который приходил вместе со спокойствием. Настольная лампа рассматривала открытый альбом. Незаконченный потрет Ромы. Лишь набросок, который строило долго дорабатывать. Петров рисовал его по памяти, ему не нужен был натурщик. Слишком долго рассматривал Пятифанова и из далека, и в близи. Знал, что нос на удивление ровный и без горбинок, хоть столько раз его разбивали о чей-нибудь наглый кулак. Знал крапинки на радужке, которые можно долго соединять в созвездия. Особые, которым не нужна ночь, луна, небосвод. Знал и про две родинки за левым ухом. Кажется, про них и Рома не знал. Антон снова сел за стол, желая скорее продолжить портрет. Обратил внимание на пачку цветных карандашей. Часть из них была немного короче, чем другие. Эти карандаши ему подарил Рома в знак примирения и как подарок на день рождения. Полуулыбка тронула губы. Тогда грозный Пятифанов засмущался перед Петровым из-за него же впервые. Мямлил сначала, а после резко сунул пачку в руки и наблюдая за реакцией изподлобья сказал тихое, но четкое: «Прости». За окном все так же темнела ночь, но Антон верил, что все в итоге будет хорошо, даже если не сразу. Поэтому теперь он не боялся лета. — Снег кружится, летает, летает… И поземкой клубя, заметает, зима заметает… — шумно выдыхает, делая очередной штрих и усмехается, печально, — все, что было до тебя.