and i wonder what's on your mind
Игорь встал не по будильнику впервые за долгое время. Они вдвоем едва уместились на его диване, поэтому Игорь не чувствовал одну руку. Нет, это все-таки слишком близко. Слишком непривычно ощущение тепла под боком, и это сонное тепло забиралось под самую кожу, угрожая остаться там надолго. Неподготовленным недоверчивым организмам такое влияние вредно. Игорь попытался бесшумно слезть с дивана. В процессе у него из кармана выпал телефон, но Дима только недовольно поморщился и продолжил спать дальше. В голове было не очень ясно, и утренние лучи неприятно слепили глаза, но Игорю удалось успешно завершить начатое. Он пошарил в карманах в поисках ключей, не спуская глаз со спящего напарника. Игоря внутри рвало на части: он мог струсить и уйти, избежать того, что обычно следует за таким пробуждением: необходимости хранить верность, доверять и доверяться; он хотел лечь обратно и просыпаться так еще лет тридцать, потому что слишком часто падал с этого самого дивана и просыпался от удара об пол, а не от солнечных лучей и прикосновений чьих-то холодных ног. Он ненавидел себя, когда оставлял ключи рядом с телевизором; ненавидел себя, когда опускал глаза в пол и неслышно закрывал за собой дверь. Смелость не подводила Игоря Грома практически никогда: он с детства был решительным и не отступался от своего, даже если оказывался окружен, даже если был один против многих. Но в одной битве доблестный майор проигрывал каждый раз — в битве с самим собой за собственное счастье. Ему нужно было побежать назад и снова лечь рядом — на работу только через два часа. Ноги упрямо отказывались нести его все дальше от дома — он был словно привязан к нагретому месту на диване, и это ощущалось хуже, чем условно-досрочное. Существовала граница, которую Грому было страшно перейти. Она обозначалась его мозгом как ярко-красная линия, отделяющая его от других людей. Игорь привык доверять своему чутью, он не допускал мысли о том, что его чутье представляет из себя всего лишь страх, завернутый в красивую и пафосную непрозрачную обертку. Его сердце не позволяло ему покинуть двор. Его мозг не позволял ему вернуться обратно. Игорь стоял посреди двора как умалишенный, глядя в темноту арочного прохода. Когда на его плечо легла легким прикосновением ладонь, он не отдал себе в этом отчета, потому что был слишком занят попытками перешагнуть через себя и убить в себе недоверие раз и навсегда. Когда ладонь сжала чуть сильнее, он огляделся по сторонам, возвращая себя в реальность. Когда его позвали по имени, он с трудом сфокусировал взгляд на источнике голоса. В Диме что-то изменилось за эту ночь, потому что он смотрел прямо в глаза и забыл надеть очки. Блики больше не закрывали серьезный обеспокоенный взгляд. Игоря пугало, что для человека, который не пьет черный кофе и с восторгом летит раскрывать дело о холодильниках, Димка, видимо, понимает слишком много. Еще больше Игоря пугало отсутствие вопросов. Дима понимающе кивнул и вложил ключи в чуть замерзшую ладонь напарника. Гром неотрывно следил за каждым его движением и проводил параллель с купюрами, которые он так же выложил перед Димкой в участке. Черт! Все не по-людски! Он бы мог догнать Димку, который даже остановился на выходе, чтобы обернуться и убедиться, что он пойдет на работу один, но от этих шагов Игоря отделяло нечто неподвластное его силе воли. Прозрачная неньютоновская жидкость, которую не выбить ногой. Дима и это умудрился понять. Может, не полностью, но в его взгляде Игорь не углядел злости. Дима его жалел, но это не казалось бравому майору унизительным — Дима чувствовал, что на уме у растерянно глядящего вслед Игоря. И поэтому незаметно ускользнул и растворился в выползающей на улицы толпе. Дима снисходительно дал ему время привыкнуть, подумать, ослабить защиту и научиться переступать через линию медленно. Время для того, чтобы найти палку и перебраться через болото на другой берег. Игорь этой возможностью пренебрегать не стал. В конце концов, это не выталкивает его за пределы того, к чему он привык. Такие шаги подводят его к порогу, который рано или поздно прийдется перейти. Гром развернулся и зашагал в квартиру, чтобы захватить очки.***
Игорь не уходил из участка не потому, что пытался установить связь между всеми теориями, которые крутились в его усталом мозгу. В кружке остывали жалкие остатки кофе, а глаза слипались. Гром перечитывал одну и ту же строчку несколько раз, вновь возвращался к немногочисленным зацепкам, шерстил их одну за другой, вертел и разглядывал, потому что хотел заставить мозг отключиться. Расследование как фоновое занятие скорее напрягало, чем расслабляло и успокаивало, поэтому Игорю все же пришлось сделать перерыв. Полицейский участок совершенно затих. Копошился еще один поздний работничек, трудоголик, тоже пытающийся разгадать личность Чумного Доктора, но у себя в зашторенном кабинете. В такие моменты они с Федором Ивановичем работали слаженнее, чем любые напарники, но оба очень уставали. Прокопенко пытался доказать самому себе, что способен не только отчитывать и увольнять. Игорь пытался загнать себя до полусмерти, чтобы сил на размышления о личной жизни ему не хватило. Дима ясно дал понять, что намерен оставить его в покое, когда в ответ на молча протянутые очки дежурно выдал «спасибо, Игорь Константинович» и вернулся к заполнению никому не нужных бумажек. Игорь успокоился, как успокаиваются кошки после того, как их напугают: пригладил шерстку, перестал шипеть и занялся своими делами. А потом ему вдруг позвонили. Это было так неожиданно, что даже Прокопенко в кабинете оторвался от расследования и прислушался. — Да, Дим? — голос прозвучал увереннее, чем Игорь рассчитывал, и это было не к лучшему, потому что в нем читался недавно пережитый испуг. — Ты чего не спишь? — Выйди, пожалуйста, — а Дима наоборот звучал очень тихо и неуверенно, но Игорь понимал, что если кто-то из них и решится поднять запретную тему, то это будет Димка. — Поговорить очень надо. Игорь не выключил свет на рабочем месте и оставил там же кепку и куртку. На выходе из участка показался тот самый порог. Игорь подумал полсекунды, отворил дверь и высунулся из-под вороха работы, под которым себя похоронил. Дима стоял чуть поодаль, смущенно улыбаясь и тем самым настаивая на том, чтобы Игорь решился уже наконец. Он и решился. — Откуда ты узнал, что я еще тут? — неловкую тишину надо было чем-то заполнить, поэтому майору пришлось задать вопрос, ответ на который был очевиден. Дима в ответ тихо рассмеялся, но промолчал и сам подошел поближе, чтобы им не пришлось говорить слишком громко. В этот раз на лавочке сидеть не хотелось. — Я не могу спать после такого. Решил бороться с личными проблемами твоим методом, а ты меня опередил. Дима действительно подошел ближе, но дистанцию держал, и от внимания Игоря это не ускользнуло. — Дим, я тут подумал, — хрипло заговорил Игорь, пряча руки в карманы джинс и упираясь взглядом в черный асфальт, — зачем мне кто-то еще? Я всю жизнь провел один, я так привык, я по-другому… — Не ври хотя бы себе. По реакции и по лицу Димы было совершенно понятно, что для него эти слова прозвучали как еще один способ защитить себя. Он протянул руку, чтобы пробить брешь в довольно хлипкой броне, и прикоснулся к холодной коже предплечья. Игорь упорно молчал, понимая, что ответа на такое меткое замечание у него придумано не было. Разум постепенно сдавал позиции, и у Игоря получилось вытащить руку из кармана и взять ладонь Димы в свою, а затем и поднять взгляд, чтобы смотреть в глаза. Челюсти неприятно задергались, а в горле запершило. — Зачем я кому-то еще? Прозвучавшая фраза резанула по слуховому восприятию Димы. Она звучала даже чересчур искренне. Такие вещи говорят только ночью и только глядя в глаза, потому что иначе они звучат слишком жалко. Мягкое сплетение пальцев словно транслирует испытываемые чувства. Дима неосмысленно смотрел на этот узел, который на его глазах становился все прочнее. Он решил укрепить его. — Кому-то — не знаю. — Дим, — голос Игоря звучал абсолютно немыслимо, потому что хрипотца, которая поначалу придавала образу Игоря нахальности и заносчивости, стала символизировать трещины в броне, за которой Игорь столько лет прятался от всех, кто пытался стать ближе, — не бери на себя больше, чем можешь выдержать. — Я большой мальчик, я знаю, что делаю. Игорь отпустил чужую руку, и Дима едва сдержался, чтобы на него не накричать. Так бездумно обрывать все связи с внешним миром может только патологический интроверт. Но Гром не уходил, и это придавало немного уверенности. — Это надолго. Пойдем сядем. Игорь немного дрожал, но не от холода. Дима его слушал, глядя себе в ноги. — Мне кажется, что люди всегда получают по заслугам. Ничего в жизни не случается просто так. Если кому-то плохо, значит, он это заслужил. Не могу сказать, что я верю в справедливость или в Бога. Скорее всего, я верю в то, что у нас у всех есть жизненный путь. У кого-то он сложится идеально, и этот человек умрет в достатке и среди любимых людей. У кого-то путь поганый с детства. Еще я верю в то, что каждый человек в наших жизнях не вечен. Мы встречаем людей, чтобы потом их потерять. Вероятно, я не прав, я спорить не стану — но пока что я так вижу этот мир. Нет смысла верить беспрекословно, закрывать глаза на чужие недостатки и любить так, будто завтра ничего не останется от мира. Завтра всегда следует за вчера, а значит, каждый новый день находится под влиянием предыдущего. Если я сегодня подпущу кого-то слишком близко, я могу получить нож в спину на следующий день. Дим, понимаешь, я очень хочу узнать, что я ошибаюсь, потому что тогда я смогу опять хоть кому-то довериться. Я хочу думать, что это только у меня такая невезуха, а все остальные счастливы, всех остальных никогда не предавали. Я бы с этим смирился. Но ты же и сам видишь, что такого в мире не бывает, а я не хочу рисковать, я ведь очень боюсь боли, Димка. Когда тебе обещают, что всегда будут рядом, а потом уходят, даже ничего не сказав. Когда ты для человека делаешь все, из кожи вон лезешь, а он тебя за спиной дерьмом поливает, смеется. Я ж вот этой хрени боюсь больше выстрела в сердце, Дим. — Я не стану тебе ничего обещать. Игорь попытался незаметно сморгнуть подступившие к глазам слезы, но одна капелька все-таки предательски сверкнула под лунным светом. Ему было несложно сказать это Диме, ему было сложно вслух сказать это самому себе. От осознания того, что Дима его не переубеждает, не пытается внушить ему свою точку зрения, сил прибавилось. Дима же перетянул инициативу на себя. — Я не вправе тебя обнадеживать, я не спасательный круг. Даже если ты прав и люди в жизни не задерживаются, я хочу быть человеком, который покажет тебе, что не всегда доверие наказуемо. Я не даю гарантий, ничего не обещаю. Может, я тоже сделаю тебе больно. Может, ты сделаешь больно мне. Но ты можешь продолжать мучать себя одиночеством, а можешь жить, ошибаться, а потом поступать правильно, разочаровываться, а потом радоваться. Короткий разговор на лавочке у участка перетекал в самые откровенные признания. Игорь с тревогой на сердце понял, что уже очень далеко за чертой, которую сам же себе и провел. Возвращаться обратно в защитный круг было поздно. Он вдруг очень-очень звонко рассмеялся, не обращая внимания на две полоски слез, которые все-таки скатились с нижних ресниц, и схватил Диму за руку. Дима не выглядел удивленным. — Димка, — почему-то мир вокруг так упростился, что Грому стало ну просто непозволительно непонятно его былое сомнение, — ты вязать умеешь? — Умею, — Дима тоже улыбнулся, зараженный настоящей улыбкой настоящего Игоря, — а что? — Свяжи мне шарф, Димка. — Ну это уж я пообещать тебе точно могу.