Я последую

Жара. Так жарко и так сильно давило, и его мир вращался, вращался, вращался, подгоняемый пальцами, сжимающими его бедра, и глазами, которые впитывали каждый дюйм разгоряченной кожи. Он чувствовал себя выставленным напоказ самым восхитительным образом, выставленным на обозрение единственному человеку, который когда-либо имел значение и считал его важным в ответ, который переплел его конечности со своими собственными и лежал там в вялом удовлетворении. Там было тепло, там был кокон тепла, смеха и любви. Был пот, вздохи, липкость и непоколебимое знание того, что ничто и никогда не будет прежним. В его венах чувствовались магия и вибрация, страх, неверие и робкая надежда, сплетенные в пьянящую смесь. Но самое главное — было тепло. Был жар и решимость никогда и ни за что не сдаваться. Воздух был удушливым и прилипал к нему, как вторая, ненужная кожа. Ньют почувствовал, как капелька пота медленно стекает по его спине, и ему захотелось смахнуть ее, чтобы унять зуд, который она оставила после себя, но его конечности налились свинцом, и потребовалось бы гораздо больше усилий, чем он был готов потратить. Не тогда, когда его так грубо разбудили от самого замечательного из снов. Ньют изо всех сил цеплялся за последние остатки туманного, вялого мира между сном и бодрствованием… пока не понял, что вместо того, чтобы его пальцы сжались на самом прекрасном видении, которое когда-либо было под его веками, они сжимали плоть. Кожа. Тепло. Ледяная вода заструилась по венам, и Ньют резко открыл глаза, потрясенный ощущением другого тела, свернувшегося калачиком совсем рядом с ним. Легкий вздох, вырвавшийся наружу, громко прозвучал в его ушах, но Томас все еще свернулся калачиком во сне, не обращая на него внимания. Резкие движения Ньюта не разбудили его, как и взрыв легкомысленного смеха, сорвавшийся с его губ прежде, чем он смог его остановить. Ньют прикрыл рот обеими руками, как только смех зазвучал в его голове, а затем упал обратно на гору одеял и подушек, которыми была застелена его кровать. Он не верил себе, что не поднимет шум, не закричит из проклятых окон, что это был вовсе не сон, что Томас пришел к нему, открыл ему глаза на реальность, отличную от той, в которой, как он думал, он жил. «Для тебя, Ньют. Все это было для тебя, всегда было». Ньют понятия не имел, как долго он лежал на спине, недоверчиво уставившись в потолок и пытаясь заглушить звуки своего смеха и движения дрожащих плеч. В конце концов его шокированный смех утих, и он позволил себе повернуться и еще раз взглянуть на своего партнера по постели. Томас лежал, свернувшись калачиком, одной рукой обхватив шею, а другой протянув руку к Ньюту, вцепившись пальцами в потертое хлопчатобумажное одеяло, как будто злился, что это не то, что он хотел держать. На его теле появилась новая коллекция отметин, хотя и временных, которые соединялись с родинками, веснушками и шрамами, как будто нарисованными на холсте с особой тщательностью. Доказательство, свидетельство той ночи, которую они провели вместе. Лишь на мгновение Ньют удержался от того, чтобы протянуть руку и прикоснуться, прежде чем вспомнил, что ему все разрешено и что он, черт возьми, может трогать столько, сколько ему заблагорассудится. Несмотря на густой воздух и блеск пота, скопившегося в мышечных впадинах, кожа Томаса была прохладной на ощупь. Прохладной и в то же время наэлектризованной, каждый след, оставленный пальцами Ньюта, вызывал воспоминания, настолько сильные, что были наркотиком для его чувств. Медленно он провел кончиками пальцев по каждой отметине на коже Томаса, которую мог видеть, по каждой отметине, нанесенной как природой, так и им самим. Он был так очарован, так поглощен выбранной им задачей, что не заметил, когда Томас проснулся. Его глаза были просто… открыты. Открыты и с морщинками по углам, явно наблюдая за исследованиями Ньюта и не предпринимая никаких действий. Почувствовав себя смелым, Ньют сохранил зрительный контакт и повторил движение, использованное ранее только один раз. Он легко, как перышко, провел пальцами от лба Томаса к подбородку, прежде чем изменить траекторию и обхватить его щеку. Томас поднял свою руку и положил ее на руку Ньюта, пока они оба не оказались лицом друг к другу, Ньют прижал ладонь к его щеке, а рука покоилась Томаса сверху, в полной тишине. Что ты скажешь после лучшей ночи в своей жизни? — Доброе утро, Томми, — прошептал Ньют. Верно, да, идеально. Образец чертового красноречия. Томас улыбнулся так, что это затмило солнечные лучи, пробивающиеся из окна, и Ньют почувствовал, как его сердце сжалось от боли, одновременно знакомой и новой. Знакомое чувство, которое Ньют привык ассоциировать с человеком, лежащим перед ним, но новое в том, что оно всплыло без горького послевкусия, которое обычно появлялось позже. Оно было незапятнанным. Идеальным. Это… — Привет. …по-видимому, даже менее красноречив, чем Ньют. — Как спалось? — нежно спросил Ньют, забавляясь тем, что вообще потрудился побеспокоиться о красноречии. — Честно говоря, я даже не помню, как закрыл глаза. На мгновение его охватил страх. Имел ли он в виду, что не помнит, что произошло? Или что сон овладел им без его разрешения? Или, может быть, он помнил что-то, но не все, или… — Надеюсь, это единственное, чего ты не помнишь? — просил Ньют. Нет смысла позволять своему разуму опережать его, не тогда, когда он мог просто спросить. То, что он, по-видимому, должен был сделать очень давно, причем неоднократно. Его вопрос вызвал еще одну улыбку, еще один толчок в груди, еще одна повязка ослабла вокруг легких. — Я не думаю, что даже взмах руки смог бы стереть у меня память о прошлой ночи, Ньют. И я бы убил любого, кто попытался бы это сделать. Для романтических признаний это было несколько необычно, но смысл, стоящий за заявлением, был действительно важным. Возможно, некоторых выбило бы из колеи известие о том, что Томас был готов убить, чтобы сохранить память о Ньюте… но для него? Не было слов слаще. — Это хорошо, — ответил Ньют. Они погрузились в спокойное молчание, которое Ньют не хотел нарушать, впитывая взгляды друг друга и наслаждаясь их присутствием. На самом деле это безумие. Сколько раз они с Томасом делили одеяло в Жаровне? Или просто засыпали друг на друге? Ньют живо вспомнил ночь, вскоре после того, как они сбежали из Тюрьмы в первый раз: у него была первая вахта, Томас использовал Ньюта в качестве подушки и достаточно сильно прижал ему ногу, чтобы тот расслабился. И это было только начало. Несколько месяцев подряд они с Томасом танцевали вокруг друг друга — всегда на грани, но вне досягаемости. Они спали рядом друг с другом, существовали друг с другом, но они никогда не делали этого вместе. Не так, как Ньют мечтал. Как долго? Сколько времени они потратили впустую? — Я вижу, что ты задумался, — сказал Томас. Его голос был тихим, как шепот, будто ему было стыдно за себя за то, что он нарушил непринужденную тишину, которая окружала их. Конечно же, Томми решил проявить проницательность именно тогда. Или, по крайней мере, озвучить свое восприятие. Как много, по мнению Ньюта, упустил Томас, когда просто решил не озвучивать этого? — Я думаю о каждом случае, когда я почти что-то сказал, почти что-то сделал, но отговарил себя от этого, — ответил Ньют. — Так было много раз, Ньют, — Томас выпустил большую струю воздуха и закрыл глаза. — Я клянусь. Сидя здесь и думая об этом, я могу точно определить каждый момент, когда я почти действовал в соответствии с тем, что чувствовал, хотя я понятия не имел, что это было. — О? Не то чтобы Ньюту нужно было потакать своему эго, не то чтобы он нуждался в подтверждении, но он действовал под впечатлением, что Томас был влюблен в другую практически все время, пока они знали друг друга. Необязательно было бы упустить несколько деталей. — Ты помнишь грозу? — спросил Томас. Мышцы Ньюта напряглись при этом вопросе, потому что, конечно же, помнил. Было ужасно — наблюдать, как Томас падает на землю, и в этот момент испытывать беспокойство по поводу того, сможет ли он когда-нибудь снова двигаться. Это не было одним из его счастливых воспоминаний. — Конечно, помню, — ответил Ньют. Как он мог забыть? Иногда он все еще чувствовал заряд в воздухе, танцующий на его покрытой камнями коже. — Потом, когда мы были прижаты друг к другу. Но это не настоящее. Было так много раз… — Тогда что же настоящее? — Однажды ты задал мне вопрос, — объяснил Томас. — Ну, все, что ты сказал, это мое имя. Просто ‘Томми’, но это все равно был вопрос. Мы говорили о доме и о том, может ли это быть человек. Помнишь? Он помнил. Они заступили на вахту после вечеринки и засиделись допоздна, разговаривая обо всем на свете; в какой-то момент ситуация изменилась, тон изменился, и Ньют решил позволить себе надеяться. Но он этого не сделал, потому что… — Как и раньше, как прошлой ночью, ты сказал ‘Не заставляй меня говорить это’. Я ушел, — Ньют был в ужасе. Что бы случилось, если бы он не вышел из грузовика? Что, если бы он остался? — Тогда, — Томас прочистил горло и пристыжено отвел взгляд. — Я хотел последовать за тобой, рассказать тебе все, посмотреть, к чему приведет напряжение между нами двумя. Я так сильно хотел последовать за тобой, Ньют. Он должен был задать вопрос, хотя и не был уверен, что ответ принесет ему пользу. — Почему ты этого не сделал? — спросил Ньют. — Я просто… это казалось неправильным. Так много всего происходило, так много нужно было сделать. Я пытался сохранить нам всем жизнь и просто продолжал говорить себе, что в конце концов время придет. Позже. Когда все станет спокойнее, и я смогу разобраться в своей голове. Сначала выжить — это была цель, — ответил Томас. На его лице было написано, насколько хорошо сработал этот план — вскоре после той ночи все пошло под откос. Они нашли Гриверов, группа распалась, Джо умер… Каждый раз, когда им казалось, что они со всем справились, мир снова обрушивался на них. А потом Ньют умер. ‘Позже’ так и не появилось. — В жизни есть нечто большее, чем просто быть живым, Томми, — сказал Ньют. Он положил пальцы на подбородок Томаса и повернул его голову так, чтобы тот больше не отводил пристыженный взгляд. Они были близко, так близко, и его хватка на подбородке Томми умоляла его сократить дистанцию. — Да, — выдохнул Томми. — На самом деле, я понял это некоторое время назад. — Когда? — Ньют в замешательстве прищурился. Внезапно Томми уставился на него — сосредоточенный и притягательный. Это был взгляд, который всегда разрушал любое сопротивление Ньюта, он был неспособен противостоять притяжению, которое сопровождало его. Томас был подавляющим во всех отношениях, сила природы, которой ты либо позволил себя сокрушить, либо присоединился к ней в этом путешествии. — Во второй раз, когда тебя забрали у меня, — сказал Томми. Ньют поцеловал его. Сильный. Подталкивающий. Обнадёживающий. Это было менее неуклюже, чем их поцелуи раньше, менее неистово, менее разрывающее душу. Не то чтобы Ньют пытался наверстать упущенное, это было не так, это был скорее праздник. Они вместе прошли через ад, и не один раз, и тысячу раз доказывали, что готовы друг ради друга на все. Кого волнует, какой путь они выбрали, чтобы попасть сюда? Томми был теплым и податливым в его объятиях, его губы широко раскрылись для его языка, и его скрипучий голос прошептал имя Ньюта чем-то похожим одновременно на похвалу и мольбу. Что еще имело значение? Что может сравниться с тем комом тепла, света и радости, который охватил Ньюта, с той волной, которая смыла его тревоги и страхи? Конечно, им нужно поговорить о большем. Горы недоразумений и историй, которые нужно было бы рассказать, чтобы разрядить обстановку… но Ньют проснулся с Томасом; Ньют счастлив. Он никогда раньше не чувствовал себя счастливым, по крайней мере так. Кого волновали детали? — Подожди, подожди, я должен спросить тебя кое о чем, — Томас разорвал их поцелуй, чтобы спросить. Томасу, по-видимому, было не наплевать на детали. Черт возьми. — Что? — хмыкнул Ньют. Его глаза были прикованы к губам Томаса, когда они двигались, все еще скользкие и припухшие от прикосновений Ньюта. — Откуда ты знаешь, что делаешь? — румянец, покрывший каждый дюйм обычно бледной кожи, был милым, но это не помогло Ньюту избавиться от замешательства, которое он почувствовал при странном вопросе. — О чем ты говоришь, Томми? Томас прочистил горло, а затем сделал это снова. И еще раз. — Черт возьми, приятель, выкладывай! — усмехнулся Ньют. — Прошлой, э-э, прошлой ночью? Ты… ты, эм. Ты был довольно уверен в себе? Ох. Это. Ньюту пришлось использовать все свое слабеющее самообладание, чтобы не рассмеяться над тем, как сморщилось лицо Томми в замешательстве, дискомфорте и надежде. Это то, о чем он беспокоился? — Что? Мне не следовало быть уверенным? — спросил Ньют, приподняв бровь и изобразив обиду. Томас был явно обеспокоен, ему не следовало давить на него, но заставлять его извиваться было слишком весело. Он не мог упустить такую возможность. — Н-нет! Я имею в виду, да! Я имею в виду, это не то, что я имел в виду! — зашипел Томас. Сердце Ньюта забилось сильнее от наблюдения за этой возней, он должен был избавить его от страданий. — Я просто! Ты… с Дэном… Я имею в виду, ты так научился…? Ден? — Томас, ты ревнуешь к Дэну? — озадаченно спросил Ньют. Он собирался врезать Фрайпану, когда увидит его за то, что тот рассказал ту чертову историю о том, как Ньют напился и воинственно сообщил Дэну, что он слишком привлекательный. Даже не имело значения, что этот Фрайпан не был виновен в преступлении, где-то был Фрайпан, ответственный за этот разговор, и Ньют твердо верил, что если он ударит одного Фрайпана достаточно сильно, другой почувствует это и, надеюсь, просто узнает. -… мне стоит? — возразил Томас. Ньют вздохнул. — Нет, любимый, тебе не нужно ни к кому ревновать. Никогда. Поверь мне, ладно? — сообщил он Томасу с нежной улыбкой, которая, возможно, навсегда приклеилась к его лицу. — Единственная причина, по которой я имел хоть какое-то представление о том, что я должен был делать, заключалась в том, что кто-то должен был выследить того, кто воровал все миндальное масло Фрайпана, а Галли слишком много болтает, когда пьян. Я знаю об этом человеке гораздо больше, чем когда-либо хотел знать. Не то чтобы эта информация не пригодилась, как Галли и обещал, но никому никогда не нужно было сообщать ему об этом. Ну, во всяком случае, вслух. Как только они все снова встретятся, станет очевидно, что они с Томасом наконец-то соединили свои жизни и сделали первый шаг… но Ньют справится с насмешками, когда это произойдет. Насколько все могло быть плохо? — Как ты меня только что назвал? — спросил Томми, широко раскрыв глаза и приоткрыв губы. Ньют фыркнул. — Правда? Это то, что ты уловил? — Ньют ухмыльнулся, увидев, как на лице Томми боролись радость и раздражение… он решил, что предпочел бы радость. Он смягчил свой голос и поцеловал Томми в лоб, прежде чем продолжить. — Я назвал тебя любимым, любимый. Ты не против? По тому, как Томми поцеловал его, словно утопающий, делающий вдох, он предположил, что тот не возражает против нового прозвища, но вскоре его разум был слишком занят, чтобы думать дальше на эту тему.