Холод

Юный Ваня был ещё очень слаб, но болезнь превращения в персонификацию уже расцепила свои оковы. На смену всему пришла слабость, да сонливость, что не было теперь большой проблемой. Отец Иван, который почти не отходил все дни от кровати ребёнка, наконец смог расслабиться. Сибирь тут же укатил к себе, удостоверившись, что Россия больше и капли в рот не возьмёт, и оставил отца и сына вдвоём в одном доме. Юный Иван уже осознавал себя как воплощение и ассоциировал себя с РФ, как только распахнул свои веки впервые, что вызвало у старшего Брагинского гордость от того, что навык создания персонификаций за почти что сто лет «молчания» им утерян все-таки не был. Для этого нужна была не только кровь, но и внутренняя сила. Поэтому у большинства стран были ими созданы (или рождены) только столицы. Или вообще персонификации являлись братьями-сёстрами. В двадцатом-девятнадцатом веке, насколько он понимал, создавал воплощения только Альфред, и то только из-за того – чтобы позлить Брагинского, у которого их было… много. Поневоле много, хоть и Россия был Хозяином Земли Русской, но везде успеть было просто нереально. Великая Отечественная убила часть его детей — а они были именно детьми, частью его собственной души… *** Брагинский, сидя в эконом-классе самолёта (на большее денег, увы, не хватило), перевёл взгляд рядом, на кресло, на мирно спящего ребёнка под пледом. Их связь с каждым днем, часом и минутой укреплялась. Как и вливались в его кровь и плоть знания, пусть и изначальные — «отец», «земля» и «язык». Далее их предстояло просто развивать и «вспоминать». Брагинский знал, что прежние его воспоминания сейчас отошли на другой план, если можно сказать — в дальний «архив» закоулков разума. Они поблекли и подернулись легкой дымкой забвения. Вперёд вышли красочные и яркие, уже связанные с ним. Стюардесса прошла мимо них приятно им улыбаясь — как все же приятно, когда дети ведут себя тихо! У неё было сегодня на редкость великолепное настроение. И чего это она так счастлива?! Вроде день как день, полет предстоял самый, что ни на есть, обычный… рядовой. Брагинский, поняв, что его чувствуют, только поглубже вжался в неудобное кресло, сделанное явно не под его богатырский рост, да надвинул на фиалковые глаза, выдававшие нечеловеческую природу, очки с затемнёнными стёклами. Шрамы были скрыты — где бинтами, где пластырями, где просто косметикой. Шарф на шее был обычным, не тем самым, подаренным Украиной — с недавних пор он не мог носить его. Он и сам не понимал, почему именно. Ощущение тепла и защищённости в нем сменилось на некую… стылость, даже холод, и предчувствие чего-то нехорошего. Надевая его, Брагинский чувствовал себя в нем как в погребальном саване, а руки инстинктивно пытались снять и отбросить это, словно ядовитого гада. *** Самолёт взлетел, и Ваня полусонно завозился. У старшего на губах выступила улыбка — не та, дежурно-приклеенная, обезличенная и демонстративная, а добрая и искренняя. Он погладил малыша по светлой, как и у него самого, голове, и полностью погрузился в давно забытые ощущения бытия им папой. Он помнил, как едва ли не трясся над своей первой столицей, Москвой. Зато с Санкт-Петербургом няньчится долго не получилось — Пётр и рос быстрее, а сам Иван бился за право быть равным среди всех… И не сказать бы, что не совсем не получилось. *** Их… сборище — Иван точно не мог назвать это ни собранием, ни саммитом, ни чем-либо другим, проходило в Париже. Брагинский часто бывал здесь, так как сохранил вполне дружеские отношения с Франциском Бонфуа. Да, они изрядно подпортили друг другу кровь в свое время, но все-таки отношения у них позже пришли в норму или близкое к тому состояние. Сойдя с сыном под руку с трапа самолёта, забрал с длинной ленты багаж, и у них осталось время чтобы чуть отдохнуть, переодеться в гостинице и поехать на место проведения. Иван легко, на чистом французском, поинтересовался общественным транспортом до гостиницы в аэропорту, и их с малышом, который с любопытством оглядывал окружающее пространство, почти что под руки отвели на остановку. *** Иван, прежде чем отправиться на встречу, взглянул на них обоих в большое зеркало. Шинель и военная форма была им забыта — на смену пришёл в меру поношенный деловой костюм, новый галстук с фиолетовой искрой, длинное чёрное пальто, тяжёлые сапоги. Его сын был в темно-сером костюмчике и чёрных ботинках. Сверху была надета темно- зелёная курточка. Спасибо Яо за одежку для ребёнка, а то денег было совсем в обрез. А про его отношение с боссом и говорить нечего… пожалуй, только Москва, Елизавета, смогла кое-как завоевать его расположение, но он-то не барышня! Но, тем не менее Брагинский знал и чуял в воздухе — это все временно. Будут у него ещё хорошие деньки, все впереди. Сам Яо от встречи отбрехался, сославшись на своего босса, но взял с Брагинского клятву о том, что он все-все расскажет позже... — Папа? — Да, Ванечка? — очень ласково обратил свое внимание на сына Иван. — Мы где? — Молодец, — сказал Россия проникновенно, а сам мысленно с удовольствием отметил, что парень растёт успешно — понял, что они больше не на родной земле, — мы в Париже, во Франции. Я приехал сюда по делам. Мы пробудем здесь пару дней… я надеюсь, но сейчас мы с тобой идём на общее собрание. Надеюсь, ты будешь умницей, не будешь мешать своему папе и тихо почитаешь в коридоре, да? Чуть позже мы с тобой тут ещё погуляем… Мальчик послушно закивал. — Хорошо. Пойдём. *** Почему-то всегда Брагинский-старший по приходу его на то или иное совещание, приходил либо поздно — впритык, либо рано, за пару-тройку часов в которые собираются все персонификации. Так произошло и сегодня — Россия пришёл за почти час до начала. Они с сыном заняли большой диван у самой двери в пока закрытый зал, и мягко начали разговаривать — Ванечка пока немного смущался пользоваться родным, теперь уже русским, языком. Но все-таки иная кровь брала свое. Первым к залу подошёл организатор сего мероприятия, Бонфуа. Решил, видимо, встретить всех лично. С каким-то неким потрясением тот разглядывал миниатюрную копию самого Ивана, сидящую у того на руках, с таким же цвета глазами — только, пожалуй, у ребёнка они были оттенком поярче, да взор повеселее и полюбопытнее, пытливее. — Ивэн, я так тебе рад! Я не ожидал тебя сегодня у себя! — Всё в порядке, Франциск, — немного устало улыбнулся Федерация, — да, пока я не восстановился, но все идёт к этому… — А это… — Заулыбался Франция малышу. — Мой сын, — подчеркнул Брагинский, — Ванечка. Или Иван Иванович Брагинский. — Здравствуйте, — негромко поздоровался с ним Ваня, и Франциск буквально засиял улыбкой — приятно было видеть, что все-таки друг медленно приходит в себя. Да и ребёнок появился… стоп! — Иван, а он… — неожиданно сощурил глаза блондин. Брагинский, глядя в его глаза, медленно кивнул. Глаза Бонфуа расширились от удивления, но более он ничего не сказал. Вот истинная причина неявок Российской Федерации! Франциск ни на йоту не верил, что Иван может пить больше месяца. И перед глазами у него теперь живое доказательство — новая персонификация! Ещё никто не создавал её в этом веке! Поэтому Бонфуа было весьма любопытно. Но он не может пренебречь остальными, и его рука с ключами от конференц-зала отпирает оный. Тем более в коридоре уже слышались уверенные твердые шаги Людвига… *** Страны, иногда идущие на встречу кучкой, иногда пребывая в гордом одиночестве, рассаживались по привычным местам. Многие были удивлены, увидев «свежеиспеченную» Российскую Федерацию в коридоре. Ещё с большим шоком на лицах они рассматривали маленького Ванечку. Вне всяких сомнений — ребёнок Брагинского тянул на первую сенсацию этого века. Иван Брагинский зашёл в зал почти что последним. Со знакомой улыбкой, со знакомым всем, а у кого «интимно близко знакомым» водопроводным краном в руке. Будто бы и не уходил, и не исчезал никуда. У Артура Керкленда аж скрипнули зубы — цел и невредим… что же его возьмёт-то?! Мало того — гребанная магия выбрала именно этот самый момент, чтобы вернуться! В виски ударило так, что он ткнулся носом в документы. В самый последний миг он успел схватиться за стакан с водой. В ушах снова зазвучала чуть подзабытая за недели какофония из звуков сплетения миллионов многих людских голосов и шумов больших городов. Запищали у ушей феи, радостные от того, что снова слышат хозяина, а он - их. Голову схватило ещё сильнее — на собрание заявился его бывший воспитанник Альфред Ф. Джонс иначе Америка, который банально иногда просто не затыкался! Англия проклял все ещё сильнее... — Ты-ы-ы! — хорошо поставленным голосом актрисы с Бродвея, взвыл фальцетом Джонс, увидя среди стран-государств высокого Федерацию. — Я, — согласился с ним спокойно улыбающийся Иван. — Ты должен быть мёртв! — Скажем так, — пуще прежнего заулыбался Брагинский Альфреду, — слухи о моей безвременной кончине сильно преувеличены... Заулыбался, да, заулыбался Россия, но по нему уже начала плыть, выступая, знакомая черно-сизая аура. Ещё не такая мощная, но… Прибалты сразу же смылись в самый дальний угол зала. Камикадзе они отродясь не были. Скандинавы дружно захохотали, отлично вписываясь во всеобщий шумный балаган. Пока Джонса несло словесным поносом, Россия невероятно спокойно о чем-то зацепился языками с Германией. Напрягшийся Артур уловил в речи «Гилберт» и «Калининград», и тут же перестал греть уши. Не интересно. *** Шум от Америки все усиливался. Под прикрытием особенно пламенной речи южане азартно играли в карты, ставя на кон чеки, банковские карты, наличность, золотые украшения и долговые расписки. У кого-то нашёлся даже договор на нефтяную вышку... Неожиданно Брагинский дёрнулся от документов и поднял глаза на Америку, потом перевёл взгляд на дверь. Непонятный это был взгляд, но даже умудренного на все его перегляды за прошедшие века Великобританию проняло до костей. Хлопнула входная дверь — прибалты предпочли уйти истинно по-английски, не прощаясь. От греха подальше. — Ну, — возвестил негромко, но звучно, Иван, подымаясь на ноги и разом отрезая все разговоры, азартные игры и прочие шепотки. — Хорошенького понемножку… И, чёрт его возьми, откуда Брагинский извлёк свою карающую трубу??? — Америка, — проникновенно сказал Брагинский, — заткнись уже. Ничего нового я о себе не услышал. Тысячи лет из меня делают маньяка-психопата-дьявола. Но факт остаётся фактом, — голос Ивана мигом заледенел, и стекла в зале зазвенели от напора его ауры. — Если ты сейчас посмеешь разбудить мне сына, то поимеешь шанс на приват. Ты — и моя труба в моих руках. Захихикали-захохотали в этот момент не только скандинавы. Керкленд чудом едва сдержал ровное выражение лица. Хонда из бледного сделался розовым и весьма смущенным. Видимо, представил. Америка сдулся прямо посредине произносимого слова. — Сына? — переспросил он потерянно. Иван тяжело вздохнул. Кто-то, не справившись с хохотом, сполз под общий большой стол. Тот заходил ходуном. Федерация, в тишине, развернулся на каблуках, намереваясь покинуть здешний «капустник». — А Курилы? — спросил, а точнее выпалил Кику. Тишина стала такой мёртвой, что стало слышно шум идущих на стене часов и лёгкое дыхание со свистом вылетающее из груди Северного Италии, упрямо заснувшего прямо на столе. Брагинский, кажется, оборачивался к Японии целую вечность. Фиолетовые глаза прямо-таки пылали адским огнём. — У меня в огороде, — проговорил Иван, — растёт растение больше известное как хрен… И больше не говоря ни слова, гордо удалился. *** Франция, который выскочил из зала под шумок общих обсуждений, нашёл, как он думал, давно ушедшего Брагинского. Иван стоял на корточках перед диваном. Его сын спал — это было видно по вздымавшейся маленькой груди. И русский… пел: (…) Спи, малыш, закрывай глаза. Ждет тебя необычный путь. Ждут загадки и чудеса А для этого надо уснуть Вот и сам ты уже летишь, За спиной у тебя два крыла И тебя согревает, малыш, Море солнечного тепла. Ты отважен и смел, сынок — Прочь тревоги и страхи прочь. Я с тобой, ты не одинок И не так уж страшна эта ночь. Спи, малыш, закрывай глаза. Ждет тебя необычный путь. Ждут загадки и чудеса А для этого надо уснуть…* Франциск не стал прерывать его пение — тем более редко когда Иван был таким… мирным. Заботливым. Любящим. Отцом. Федерация поднял сына на руки и прислонил к широкой груди. Ваня даже не проснулся, и Бонфуа, глядя на них обоих, испытал небывалый приступ нежности. Шло Ивану любить. Очень шло. — Иван. Оставайся у меня с сыном подольше. — Франция нервно дёрнул подбородком в сторону закрытого дверьми зала. — Прости за это… — Спасибо. Я думаю, что последую твоему совету, — проговорил Брагинский очень тихо, стараясь не разбудить ребёнка.