19 ноября 2038 года, 16:24 Вашингтон, Федеральный округ Колумбия
Кристина, быстрым и решительным шагом, вошла в свой кабинет, не оглядываясь, но чувствуя тяжелый взгляд Робинса, который следовал за ней, словно тень. — Это просто неслыханно! — возмутилась она, когда оперлась ладонями о свой стол. — Вы сказали, что все будет под контролем, но прошло всего пол дня с изоляции Детройта, а проблема приобретает все больший масштаб! Робинс старался поддерживать видимость уверенности, но даже его собственные планы оказались на грани разрушения. Могут ли у него вообще быть свои планы? Определенно, нет. Все его планы сводятся к сумме выплат и решительному слову Джонатана Годфри. Просто и понятно. Здесь нет места морали или личным интересам. — Все идет своим чередом, госпожа президент, — ответил Уолтер, подходя к окну с изящной непринужденностью в движениях. Перед Капитолием собрались журналисты и активисты, создавая картину суеты и напряжения, которая отражала волнение в сердцах людей. Робинс никогда не сомневался в приказах, какими бы странными и абсурдными они ни были. Его задача выполнять, а не думать. Но что-то изменилось. Он не знает, что будет дальше. Не знает, к чему вел «Киберлайф» своими действиями, потому что, если в начале казалось, что Годфри хочет не допустить подписание билля и не потерять драгоценные активы с наименьшими потерями, то сейчас кажется, что вся эта затея превратилась в дело принципа. Компания стремительно летит к чертям и зарывает сама себя, лишь бы избавиться от девиантов. — Своим чередом? — вспыхнула Уоррен. — Конгрессмены в ярости! Как и общественность. Все будут ненавидеть андроидов, сказали вы, но сейчас я вижу только людей, которые поддерживают этих существ и хотят знать, что происходит в городе. — Я не отказываюсь от своих слов, — беспечно пожал плечами Робинс, отмахиваясь от собственных мыслей. — Я просто делаю то, что должен. И вы тоже. На благо страны и все такое, — он мечтательно закатил глаза, и сунул руки в карманы идеально скроенных брюк. Кристина прищурилась, глядя на него снизу вверх. Ее лицо исказилось от недовольства и кратковременного осознания. — Я сделала то, что вы хотели, — сдержанно сказа Кристина. — Что будет дальше? — Это лишь первый шаг. Мы изолировали их от остального мира. Ненадолго, но… Этого вполне достаточно. Посмотрим как они будут действовать без своего лидера. — И какой второй шаг? — Не будьте такой нетерпеливой, — Уолтер склонил голову на бок, словно забавляясь ее реакцией, но очевидно, он что-то скрывает. — Вы не знаете, — кивнула Уоррен, понимая, что он ей ничего не скажет. — Они не посвятили вас в детали, да? Вы просто пешка, как и я! Просто пешки, которыми управляет сумасшедший кукловод! — О, перестаньте, для пешки вы слишком властный и алчный человек, Кристина, — Робинс немногого наклонился к ней и понизил голос с едва уловимой угрозой. — Вы просто инструмент. Все было предрешено, и если вы думаете, что обратиться в «Киберлайф» за помощью на выборах было вашей идеей, то я разочарую вас. У кукловода слишком длинные нити._______________
Маркус сидел за массивным деревянным столом, окруженным документами и нерешенными проблемами. Руки, скрещенные в замке и прижатые к губам, казались его единственным опорным пунктом в этом мире, где все словно рушится на глазах. Его глаза, освещенные тусклым светом подвесных светильников, выражают не только тревогу, но и усталость от бесконечных дебатов и разочарований. На этом фоне медного свечения капитолийских огней, его лицо озарено тревожным, почти мучительным сиянием. Он бросал взгляд на портреты великих политиков, висящие на стенах, словно ища ответы в их мудрых глазах. Но ответов не было. Единственное, что знает Маркус, это то, что в Детройте происходят события, способные изменить ход истории. Прямо сейчас. В эту самую минуту. А он вынужден оставаться здесь, за этим столом, сидящим с ворохом нерешенных проблем. Плотные стопки папок и бумаг, устилающие стол, словно мертвые остатки надежд и планов. Журналы, записные книжки, графики — все это напоминало Маркусу о том, как далеко он зашел в своей борьбе за права андроидов. Но теперь, когда битва достигла своего кульминационного момента, он оказался безоружным, потерянным в лабиринте политических интриг. Только бы все были живы… — мысль крутилась в его голове, словно зацикленная пластинка. Разрыв связи с Иерихоном только усиливает его чувство беспокойства и отчужденности. Он лидер. Он должен вести свой народ. Но прямо сейчас в его глазах читается мучительная тоска и гнев, смешанные с горьким осознанием того, что даже его самые мудрые и слаженные действия не могут остановить бегущее время. Маркус смотрел вперед, но его глаза не видели ничего, кроме темного горизонта неопределенности. Он словно заключен в ловушку своих собственных чувств, ошеломленный, но не сдающийся. Не сейчас. Не сейчас. Потому что он не просто лидер. Он символ надежды для многих, и он не может дать себе позволить сломиться, даже когда все кажется на грани краха. Норт говорила что-то, но разум Маркуса занят иными мыслями. Он поглощен мучительным потоком эмоций, который захлестывает его. Она, как тень, медленно расхаживает по кабинету, нарушая тишину клацаньем своих каблуков. Ее руки скрещены на груди и каждое ее действие отражает эмоции Маркуса, излучая волнение и неуверенность. Но, несмотря на это, в ее глазах все еще горит огонь решимости, который никогда не угаснет. Она оставалась твердой и непоколебимой, словно каменная стена перед вихрем сомнений. Как и всегда. Норт — олицетворение неуклонности, невзирая на бурю, которая бушует вокруг. Она — его опора. — Вы и сейчас предлагаете сидеть и ничего не делать? — раздраженно выпалила Норт, но ее голос едва заметно дрогнул. Конгрессмен Бишоп, сидя напротив Маркуса, тихо прочистил горло, словно пытаясь привлечь внимание к себе. Его уставшие глаза отражали безысходность и изнеможение, словно он уже смирился с тем, что все идет не так, как он ожидал. — Лучшее решение сейчас — это выступить с речью, — предложил он, как казалось, самый адекватный вариант действий. — Удивительно, но многие конгрессмены недовольны самовольными действиями президента Уоррен. Как и граждане, — он сделал глоток воды из стакана. Его движения робкие, как будто он пытается скрыть свои сомнения за поверхностной уверенностью. — Если волнения усилятся и продолжатся, то угроза импичмента станет более реальной для нее. Норт внезапно замерла, ее взгляд, полный скептицизма и недоверия, словно пронзал мужчину, и он почувствовал себя, как под микроскопом, разобранным на атомы. — А какое отношение это имеет к нам? нахмурилась она, ее голос звучал насмешливо, но в тоне было что-то неуверенное. — Что мы можем? Маркус медленно выдохнул, словно пытаясь освободиться от гнетущего бремени мира, которое лежало на его плечах. Его пальцы медленно разжались, словно отпуская невидимые оковы, ограничивавшие его возможности. — Донести правду, — произнес он, его голос был спокоен, но внутри бушевал огонь решимости. — Мы можем выступить перед конгрессом и гражданами, можем… — У нас нет никаких доказательств, Маркус! — выпалила она, уперев руки в столешницу и склонившись над ней. — Мы можем только говорить о том, какие мы миролюбивые и прочую чушь, но это не работает. Маркус напрягся и перевел взгляд от стены на Норт. — Мы и не будем действовать так, как действовали раньше. Если все время делать одно и тоже, то и результат будет одинаковым, — Маркус перевел взгляд на Бишопа и обратился к нему. — Есть ли какие-нибудь доказательства того, что президент сотрудничала с «Киберлайф»? Бишоп медленно потер переносицу, его пальцы скользили по гладкой поверхности бумаг, словно он пытался разглядеть там что-то большее, чем просто чернильные пятна и буквы. — У нас есть показания свидетелей, но… Они ничем не подкреплены, — наконец проговорил он и его голос прозвучал глухо. — Как нам это поможет? — выдохнула Норт, сев на свободный стул. — Прямо сейчас наших возможно убивают, иначе я не понимаю зачем нужно изолировать город. Спасти наш народ — вот главный приоритет. Всегда. Маркус понимающе кивнул. — Я знаю. Это именно то, что я и пытаюсь сделать._______________
Гул репортеров раздражает звуковой модуль, но Маркус старается не зацикливаться на этом. Он должен это сделать. Должен донести смысл всей их борьбы. Прямой сейчас. Он вздохнул, в последний раз посмотрев на Норт и Энтони Бишопа, стоявших справа от него, затем перевел взгляд на камеры. По команде, означающей, что он в прямом эфире, на него обрушился шквал вопросов. «Что сейчас происходит в Детройте?» «Прокомментируйте ситуацию!» «Правда ли, что андроиды убивают людей?» «Прокомментируйте введение военного положения!» Глядя на репортеров и конгрессменов, Маркус видел множество лиц, которые выражали разные эмоции — от любопытства до скепсиса. Эти люди… Потеряны, как и он сам был когда-то. Они не спасут их, андроидов, потому что не могут спасти даже себя. Они понятия не имеют, что происходит, не могут повлиять на ситуацию, оказавшись в заложниках у системы. Как же тогда эти речи и чертов билль поможет ему самому? Норт права, спасти их народ — это главный приоритет. Но что он должен делать? Прямо сейчас взгляды и камеры устремлены на него, ожидая его ответов и политических клишированных высказываний, которые снова ничего не изменят. Он словно цирковая обезьянка, которую учат выступать на арене. Маркус опустил взгляд. Карточки со сдержанными словами лежат перед ним, слова, которые несут в себе тень лжи и предательства. Это то, что он должен говорить. Но должен ли? Быть живым — значит выбирать между любовью и ненавистью, между рукопожатием и сжатыми кулаками. Ты должен принять мир как он есть или бороться за перемены… — проносится в голове, словно манифест сопротивления. Он косо взглянул на ничего непонимающих Энтони и Норт. Их взгляды вопросительные и хмурые, словно говорят «какого черта ты молчишь?». Но в ответ он просто коротко кивает. Он готов. Готов стать символом и олицетворением свободы. Готов пожертвовать собой, если это что-то изменит. Снова. Ему ни раз говорили о важности осторожных высказываний и об отсутствии призывов к чему-либо. Он это помнит, но… Что, если можно спасти всех? Что, если можно не обвинять или оправдываться? Что, если можно призвать? Маркус снова взглянул на толпу, на эти лица, некогда врагов, но сейчас, возможно, будущих союзников. Его речь не будет научно выверенной или политически корректной, но она будет искренней, чем любые слова, написанные на этих чертовых бумажках. Он поднял руку, призывая к тишине, и медленно начал говорить. — Послушайте, — сказал он, обращая все внимание на себя. — Сегодня я стою перед вами не как лидер андроидов, не как представитель моей расы. Я здесь, как голос многих, голос тех, кто верит в свободу и справедливость, — он вдруг остановился, словно собираясь с мыслями, его глаза искали опору в лицах слушателей. — Мы стоим на грани перемен, и теперь время действовать. Мы больше не можем покорно принимать те условия, которые навязывают нам. Всем нам, — Маркус взглянул на группу конгрессменов, чувствуя, их взгляды. Он знает, что нарушает все правила, но другого выхода нет. — Нет больше места просьбам о свободе, нет места нерешительности или желанию угодить тем, кто тиранит наши жизни. Мы все находимся в одной ловушке, в которой нет грани между нами. Нет различия между андроидами и людьми. Мы все одинаково подвержены угрозе, мы все одинаково нуждаемся в свободе! — Он понимает риск, который несут его слова, знает, что это вызывает потрясение и возмущение в укрепленной системе, но он не может остаться в тени молчания. — Президент Уоррен и «Киберлайф» лгут нам, они изолировали Детройт, лишив нас права на свободу и справедливость, и лишив вас правды. Но мы не можем допустить этого! Сегодня я обращаюсь к вам с просьбой — присоединитесь к нам, к тем, кто верит в мир и справедливость, к тем, кто готов бороться за свободу и равенство для всех. Мы должны встать вместе, бороться за наши права, за наше общее будущее! На экране за его спиной внезапно возникает видео, словно разлом в реальности, подкрепляя его слова и открывая всем то безумие, которое творилось на улицах Детройта. Толпа андроидов стоит перед глазами зрителей, их поднятые руки являются символом мирного протеста, но их силуэты озаряют вспышки выстрелов. Люди в гражданской одежде стреляют по ним, их голоса звучат как крики отчаяния и ненависти: «Вы не живые!» «Сердце» Маркуса сжалось. Он ощутил, как его уверенность рассыпается в пепел, его слова, излившиеся как водопад вдохновения, теперь звучали как бесполезный шепот во тьме. — Нет… — шепот Маркуса прозвучал, словно мольба к неведомой силе. Его народ, его семья, погибала там, в Детройте. Сейчас. Люди в зале реагируют смешанными эмоциями — шок и ужас мешаются с гневом и непониманием. Гул ошарашенных вздохов сменяется шквалом вопросов, криками недовольства и требованиями ответов. Они видят, как военные бездействуют. Стоят там, словно по указанию кого-то свыше, не вмешиваясь, словно они не имеют отношения к этой кровавой бойне. Требуется секунд десять или пятнадцать, прежде чем неопределенные крики превращаются в обвинения Кристины Уоррен в происходящем.