Может, прошлое - это якорь, который тянет нас обратно? Может, стоит выпустить того, кем ты был, чтобы стать тем, кем ты будешь?..
Ох уж этот Ивана Купала — мифический праздник молодёжи и лета. Байки про русалок, утаскивающих в свои сети молодых парней, идущих купаться в реке, гадание на любовь, на счастье, прыжки через костер да песни с плясками…. Просто чудо. Девки в косы цветы заплетают, аль венки, словно те кокошники на макушку опускают, а о белых платьях-сарафанах с вышитыми на них затейливыми узорами — любая знатная барышня обзавидуется, завидев такую красоту. Вот сей праздник и в поселок Любимов пришел — юницы с самого утра в полях пропадают, все цветы собирают, а парни у реки костер к вечеру подготавливают да дурачиться успевают. Куда уж без веселья — праздник ведь. В светлой горнице, где стояла каменная печь, у зеркала стояла тонкая девичья стать в белом ситцевом сарафане с вышитыми ею собственноручно полевыми цветами на рукавах и юбке. Славянка не была ни высокой, ни низкой, ни худой, но и не толстой — одним словом, ее телосложение соответствовало росту. Русые волосы были заплетены в тугую и длинную косу, а на макушке красовался венок, заключающий в себе красивые цветы полей и пахучие травы леса. Розовые губы бантиком были изогнуты в легкой очаровательной улыбке, а глаза, оттенка лесных деревьев и душистых полей искрились юностью, весельем и предвкушением. Маленькие ручки быстро поправили выбившиеся на лицо прядки волос с миловидного личика с четкими линиями черт, а после, повернувшись лицом к старикам-родителям, поклонилась в ноги — она была поздним и долгожданным ребенком в семье, и поэтому, они нуждались сейчас не только в дочери, но и в помощнице. — Папенька, маменька, домик я прибрала, ужин приготовила — на печи стоит, вода в ведрах есть, и все ваши другие указания выполнены. Позволите откланяться? — Поинтересовалась Мира, с нетерпением ожидая ответа. — Иди, дочка, иди — повеселись да отдохни от всей души. — Ответил мужчина, улыбнувшись: его морщины от улыбки стали виднее. — Да будь осторожна — ты девушка красивая, видная, не дай Господь татары нападут аль нечисть какая заберет. — Помолчи, Аленка — наша дочь совсем взрослая, шестнадцатый годок пошел недавно. Ты не уверена в мудрости моей дочери? — Нет, просто…. — Не кликай беду. А пока женатая пара спорила, Мирослава уже выбежала из горницы и стояла в толпе подружек — в таких же красивых сарафанах да венках. Черные, светлые да русые головушки с цветочными кокошниками на головах были видны отовсюду, а заливистый и чистый, как горный ручеек, смех, слышался в округе еще больше. А завидя то, что парни стали поджигать костер, девицы-красавицы бегом пустились к реке, по дороге скинув с себя лапти. — Дана, Даночка, милая! — Призвала к себе подружку-сестрицу Мира. — Не беги так быстро, я не поспеваю за тобой! — Ты всегда такая медленная! — Шутливо заметила русинка с роскошными каштановыми волосами и голубыми, как ясное небо, глазами. Она была чуть крупнее и выше Мирославы, да и старше — семнадцать ей уже было. — Давай за нами, и поскорее! Станем в среднем кругу! И вокруг высокого-высоченного костра, от которого отдавало жаром и танцевали не только юницы и юнцы, но и языки яркого пламени; образовалось три круга — маленький, средний и самый большой. Как и говорила Дана, они оказались в среднем — Мирослава держала за руки двух парней-братьев: Ярополка да Ярослава. Эти два мальца были еще теми заводилами: брали участие почти в каждом кипише, и тем не менее, каждая женщина, имевшая дочь, надеялась иметь в зятьях одного из этих красавцев. Работящие, веселые, собою недурны, да и их семья была не из бедных, как считали односельчане — чего еще желать то? Танец менялся, партнеры менялись, а вот веселье оставалось тем же — кто на лютне играл, кто на лире, а песню подхватывали, услышав всего первую строку: — На Ивана, на Купала, красна девица гадала…. — Начала петь Мира, и услышала улюлюканья за спиной, и за ней тут же подхватили петь остальные парни и девушки. — Где мой милый ненаглядный, где ты лада моя?! — Закрывай калитку тихонько, ночью праздник да какой! И хор голосов — басистых и потише, звонких аль низких — распевали праздничные песни, наслаждаясь плясками.Слышу песен голос звонкий Над кострами, над рекой Все дороги засветились Это было, не приснилось Купала, Ивана Купала Купала, Ивана Купала Купала, Ивана Купала Купала Эй — эй!
Мира отошла от веселящихся, чтобы перевести немного дух, но не успела она отдышаться, как к ней подскочили развеселенные приятельницы, беря под руки и начиная по очереди тараторить. — Пойдемте венки пускать! Время уже подошло. — Говорила Люба. — А потом, — она заговорчески посмотрела на сестрицу, и та подмигнула ей. — Сходим к бабке Тамаре, погадаем! От предложения светлокурых сестер были, мягко говоря, не в восторге, но те не унывали, подначивая подружек, пока те, с горем пополам не согласились. Колдунья Тамара жила на окраине поселка, у самого леса, даже чуть глубже, и никто не знал, сколько лет этой женщине, и когда она появилась. Вылечила и выходила она не одного больного, хоть надежд на выздоровление никто уже не давал, но и говорили, что одна из поселенок Любимова когда-то разгневала старуху, и больше никто не видывал этой несчастной. После того, как обряд пускания венков подошел к концу, четверка славянских красавиц отдалилась от компании, держа путь дорогу к темному лесу, который стал еще страшнее с наступлением ночи. Мира следовала вместе с Даной рядом и чувствовала ее страх, но ничего поделать с этим не могла — лишь взяла за руку, показывая, что она рядом. А вот Любовь с Людмилой будто и не боялись: шли впереди всех да что-то рассказывали, но шум девичьих голосов затих, как только перед глазами появилась избушка старой колдуньи-знахарки. Кожей Мирослава почувствовала нарастающее напряжение, и по спине пробежал неприятный холодок. Люба, как организатор «путешествия», сглотнув, решилась наконец подойти к двери, но как только она хотела приблизиться, как та с грохотом отворилась, и на пороге показалась чутка сгорбленная фигура старой женщины. Девушки запищали и врассыпную удрали, а Мира не успев сообразить, что произошло, столбом осталась стоять на месте, широко распахнутыми зелеными глазами смотря на бабку Тамару. Старушка с седыми волосами, выглядывающими из-под красной косынки, осмотрелась вокруг, и после чего, взор ее завораживающих серых глаз опустился на брошенную подругами русинку. — Чаво тебе, красна-девица? — Немного раздраженно поинтересовалась старуха, и не дав ответить незваной гостье, добавила. — Погадать пришла? Коль явилась, так проходи. Старая Тамара скрылась внутри своего ветхого домика, оставив дверь распахнутой, приглашая Миру зайти таким образом. — Б-благодарю, бабушка Тамара. — Боязно ответила девушка, заходя и затворяя за собою двери. Знахарка уже сидела за столом, и пока Мирослава Петровна присаживалась на деревянную табуретку, успела осмотреть помещение: склянки с какими-то жидкостями стояли в шкафчиках, сушеные травы располагались на полочках и висели у стены, а паутина, которой явно был не один год, скучающе свисала в углах. — И так, на что гадать будем? — Поинтересовалась колдунья, пристально смотря на славянку. — На… Любовь? — Молодежь. — Прокряхтела старушка, улыбнувшись краешком губ. — Закрывай глаза и задумайся о любви, влюблённости — называй, как хош. И когда девушка закрыла глаза, старая женщина взяла какой-то пучок с травами и подожгла его с помощью свечи, нашептывая какие-то слова, она очертила пять кругов вокруг головы гостьи, после чего, опустила в мисочку с кристально-чистой водой. — Дай мне свои руки. — Мира послушалась, чувствуя на своих пальчиках руки старухи — она проколола ей палец, отчего славянка пискнула. — Сосредоточься и молчи. — Сделала замечание Тамара, продолжая шептать, и ее слова стали уносить красавицу-славянку куда-то далеко-далеко. Она чувствовала накатившую слабость и легкость, а перед глазами видела расплывающиеся картины и силуэты людей. Сначала темнота, потом какая-то комната, с которой слышался плач, а потом…. Потом перед глазами она видела незнакомый двор, и в этом дворе, мужской силуэт в странных синих одеждах с расстёгнутой сверху рубахой и мечом в руке. Это был юный и симпатичный юноша…. Нет, скорее молодой мужчина с русыми волосами и растительностью на лице — он был и правда красив, но эта красота была скорее мужественной; статное тело с широкими плечами были напряжены, а рука крепко сжимала холодное оружие. Досмотреть до конца незнакомца русинке Мире не удалось — ее веки резко распахнулись сами собой, а уши окутала лесная тишина. — Больше видеть тебе не положено. — Молвила старуха Тамара, однако добавила. — Не здешний суженый твой, вскоре встретитесь. Бед много будет, но счастливы будете, судьбою предписаны друг к другу. Сильною будешь — пройдешь то, что уготовано, а коли нет…. — Она пожала плечами, разводя руками. — То нет. — Спасибо, бабушка Тамара, за гадание твое да за советы. — Растерянно кивнула красна-девица, вставая. — Пора мне, да и негоже обременять Вас. Распрощавшись со старухой-колдуньей, Мирослава вышла из ее домика и поспешила покинуть и лес густой. Встретила она предавших приятельниц — отказалась говорить с ними, домой к маменьке да папеньке поторопилась, поздно уже было, и усталость чувствовала девушка.***
С наступлением утра, в горнице дома стало светло и от лучей солнца да висящего небольшого зеркала на стенах появились солнечные зайчики. Алена Мстиславовна и Петр Петрович не стали будить дочку — поздно она пришла, пусть выспится. Мужчина пошел на поле, а женщина осталась дома: завтрак готовить и за домашним скотом следить. Сдоив корову, покормив кур и собрав яйца, Алена стала готовить завтрак, и к этому времени, Мирослава уже проснулась, начиная помогать матери, не смотря на ее разговоры о том, что сама справиться. — Как ты повеселилась вчера, дочка? — Как бы невзначай спросила мать, нарезая хлеб к столу. — Сама не своя вчера вернулась, смурная такая была, я видела. — Ничего, матушка, просто устала тогда. — Утаила правду славянка, держа веретено в руке да прядя пряжу. Всю ночь ей снилось что-то мрачное, тревожило душу, но что именно — поутру она не помнила. — Где же папенька? Он должен был уже вернуться. — Петя совсем не щадит себя и свое здоровье, — вымученно выдохнула женщина, поглядывая в окно — не показывалось лица ее ненаглядного мужа. Вот только было видно, как село встрепенулось, будто задрожало, люди переполошились, начиная прятаться в дома или убегать куда-то. — Что-то происходит. — Сказала русоволосая девица, откладывая веретено с нитями на лавку. Тонкие, но густые брови славянки взлетели вверх от ужаса и удивления, когда в соседний дом прилетела горящая стрела; дверь их дома в ту же минуту резко распахнулась, и на пороге показался перепуганный Петр, отец семейства. — Татары! — Прокричал он, и в спину вонзилась стрела. Аленка вскрикнула, подбегая к мужу и падая рядом с ним на колени — слезы с ее глаз покатились ручьем. Мирослава остолбенела от страха и ужаса, но стала пытаться оттащить мать от мертвого отца, сама с трудом сдерживая крик боли и слезы. Но женщина упиралась и в итоге ее грудь точно также пробила стрела — муж и жена лежали рядом, и уже не дышали. — Мама-а-а! Папа-а-а! Не-е-е-т! — Не выдержала славянка, закричав: ее сердце раскололось от боли, родителей теперь нет, и она больше никогда не услышит их голоса, не почувствует теплоту рук. — Пустите меня! Отпустите и убейте! — Ее схватили точно также, как и других красивых девиц Любимова, силком волоча к дереву, где собирали живой товар. Она вырывалась и кричала, но как мешок ее бросили на землю и влепили звонкую пощечину, чтобы буйная заткнулась. По рукам их связали, оставляя сидеть на земле и лить слезы. Стариков и старушек убивали, вырывающихся мужчин тоже, и только молодых парубков да красных-девиц связывали, не щадя и детей. В горле застрял ком, глаза отчетливо видели каждую капельку крови, скапывающую на землю, каждую пролетающую стрелу, а уши улавливали предсмертные вздохи, слезы и крики. Все это смешивалось в ужаснейшую какофонию…. Сердце разрывалось от боли, и разорвалось еще больше, когда Мира увидела лежащую на траве Дану — ее глаза были широко распахнуты, а из живота текла кровь, окрашивая изумрудную траву в багровый цвет. Не закроет бедной погибшей глаза никто — у татар и сердца нет, чтобы позволить сделать это. Кричать и проклинать не было сил, да и бессмысленно — ни они, ни она их не понимает. «Товар» вели не один час к морскому берегу. И парни, и девушки молчали, устремив глаза в пыльную дорогу — нет больше их Любимова, спалили дотла, не оставили ни одной дощечки. Даже тела подожгли, и округу окутал запах трупной гари. На крестики да на Господа Бога надеяться не пытались: пираты нещадно забивали тех, кто падал или пытался убежать, однако те, которые дошли до судна, были скудно накормлены какой-то похлебкой. Некоторых вывернуло тут же из-за долгого отсутствия пищи и отдыха. В самом корабле, точнее в его темном-темном трюме по отдельности томились девушки и парни. Мирослава сразу обратила внимание на то, что не только русинки стали пленницами, но и красавицы (хотя их всех сейчас было трудно назвать красавицами-нимфами) других национальностей сидели словно оборванки, на полу и пустыми глазами смотрели в одну точку либо волком друг на дружку. Было больно, страшно, холодно и голодно. Судно бежало по волнам, неся чужеземок в мрачную неизвестность. Ах нет! Все знали, куда именно их везут — на продажу в самый центр мира, именуемый много лет назад Константинополем, а сейчас — Стамбулом. Султан Мурад IV и его Валиде — Махпейкер Кесем Султан — правили страной сейчас, где столицей был вышеупомянутый город. А страна эта — Османская империя.*** Стамбул. Главный рынок. ***
Ступив с деревянных досок пиратского судна и пыльную чужую землю, Мира огляделась вокруг, пока их цепочкой вели по дороге. В нос бил резкий запах специй, а палящее солнце то и дело припекало на бледную кожу. Пленницы да пленники знатно исхудали за время своего путешествия: впали щеки, румянец пропал, а девушки будто сели на диету и малость переборщили. Их тела стали куда меньше, чем были раньше. И уставшие они плелись за татарами, ведущих их к торговцам. Славянка разлучилась со всеми теми, кого знала: русинок разбросало по торговцам и рынку так, что найти глазами было уже невозможно. Мирославу поставили вместе с другими рабынями на видное место — не прятать же заморскую красавицу где-то сзади — и девушка покорно стояла на месте с еле-еле светящимися огоньками в глазах. Все слезы были выплаканы, проклятья перечислены, а силы почти истрачены — оставалось лишь ждать, но чего? Неизвестно. Покупатели и просто прохожие рассматривали привезенных рабов — некоторые с жалостью или безразличием, а некоторые с интересом и похотливым взглядом. Красной-девице было страшно и некомфортно стоять тут: она грязная, плохо пахнет, жарко…. Она рабыня. Бесправная пленница, которая обязана выполнить любое поручение господина, который купит ее. Да еще и этот проклятый язык не знает и не понимает. Так прошел день, а за ним и другой. Пленные стояли целыми днями на одном месте и падали на пыльную поверхность под вечер, когда все лавки опустели и горожане переставали ходить на рынок. Кормили и поили их скудно: так, чтобы не дать им умереть; разрешали умываться, дабы те не потеряли более или менее пристойный вид для продажи. Видели и такие ужасы, которые могли сниться только в кошмарных снах — и славянка Мира не была исключением, просыпаясь каждую ночь от накатившего ужаса и пота, стекающего по спине. Днем иногда устраивались живые аукционы, борясь за право выкупить понравившегося раба иль рабыню. И девушка даже не могла ответить себе на главный вопрос, что было хуже: то, что ее и некоторых других девушек выкупили, или остаться тут?*** Дворец Топкапы. Гарем султана Мурада IV. ***
Грязные девушки с жалким и уставшим видом стояли в один ряд в ташлыке, и перед ними расхаживала женщина с невысоким темно-синим хотозом на голове и распущенными каштановыми волосами. Ее губы были сомкнуты в линию, а глаза пристально разглядывали каждую девицу, будто выискивая в ней недостаток. Присутствовали еще четыре женщины в более простых нарядах, из чего можно было сказать то, что их статус был ниже, чем первая. Пленниц разглядывали и другие глаза — уже существующие султанские наложницы и джарийе. От них так и исходила насмешка, предостережение и опасность, оно и понятно: конкуренция прибавилась. Важная незнакомка стала что-то рассказывать, и к сожалению, Мира не могла разобрать и половины сказанного, лишь несколько слов, ведь за время своего «путешествия» смогла запомнить некоторые словосочетания, обрывки фраз или слов, значение которых было понятным и несложным. Но ее знания были словно капля в море, и вдобавок ко всему, и без того было ясно, что они стали джарийе при гареме властелина мира. И также было понятно то, что ничего не будет так, как прежде.