Может быть, любовь с первого взгляда — это не то, что мы думаем. Может быть, это узнавать душу, которую мы любили в прошлой жизни и снова влюбляться в нее.
Дворец Топкапы и правда был прекрасным, как о нем рассказывали — толстые каменные стены, на которых держались факела в позолоченных держателях, и которые слышали ни одну недобрую или радостную весть. Холодные мраморные полы, панорамные окна с широкими подоконниками, фарфоровые вазы с изображенными на них затейливыми узорами. Дорогие и качественные ткани, всевозможные украшения, золото, вкусная еда — все это было во дворце. Но могут ли эти достоинства зачеркнуть недостатки?.. Рабынь повели в турецкую баню — хамам — здесь было душно и скользко, но самое главное так это то, что здесь была теплая и чистая вода, пахучее мыло, мочалки и мягкие полотенца. Они наконец-то смоют с себя всю накопившуюся грязь и почувствуют себя чуточку лучше. Мира неуверенно подошла к выделенной ей воде, стоящей в глубокой мраморной раковине, возле которой лежала мочалка, и кусочек бежево-коричневого мыла. «Она не протухла и теплая…» — подумала девушка, присаживаясь на небольшую мраморную лаву, сверху с деревянным сидением. Славянка чуть не поскользнулась, но удержалась, принимаясь купаться. Намылив мочалку до густой пены, русинка стала с большой силой натирать кожу, пока та не покраснела. В глазах стояли слезы: Мира устала, очень устала. Было больно и хотелось все смыть это жесткой мочалкой, сделать больно физически, дабы отвлечься от муки душевной. — Ne yapıyorsun aptal?! — К ней подскочила одна из служительниц гарема, вырывая из рук мочалку и бросая ее в воду. Красна-девица, как забитый хищник из-подо лба посмотрела на женщину — злая и болезненная слеза стекла по румяной щеке. Незнакомка пригрозила пальцем и отошла, продолжая со стороны поглядывать на русинку с мыслями. — «На коего черта славянку к нам в гарем привезли? Не хватало тут еще бунтов». — Славянской крови красавиц перестали привозить в гарем, поскольку те были уж слишком буйными, да и после Великой Хасеки Хюррем Шах Султан решили, что не стоит с огнем играть. Девичьи плечи содрогнулись от накатившей слабости да беспомощности, и Мира утерла рукой слезы, чувствуя, как к горлу подбирался ком. Джарийе продолжила умываться, успокаивая себя и подавляя в себе нахлынувшие эмоции: былого уже не вернуть, и плакать нечего. Капли воды стекали по завившимся волосам и мокрой коже, очерчивая каждую выпуклость, а образовавшиеся покраснения из-за натирания мочалкой только раздражились, слегка пощипывая. И после купания всех вновь выстроили в один ряд — все также в хамаме — перед лекаркой. Одна за другой одалиски садились перед женщиной, давая осмотреть себя и свою женскую интимную часть: лица тут же искажались от неприятных, если не болезненных ощущений, но никто не противился и не поднимал шума. А вот Мира знатно испугалась, начав вырываться из рук лекарши и ее помощниц. — Нет, прошу! Не надо! Не трогайте меня! — Ей все же пришлось сдаться, раздвинув ноги. — Помолчи и не кричи. — Сказала женщина на русском. — Я посмотреть тебя и все. — Лекарша оказалась черкешенкой и немного знала русский, поэтому смогла малость утихомирить славянскую одалиску. — Мне страшно и больно…. — Всхлипнула она в ответ, зажмурив глаза и плотно стиснув губы. Бахар-хатун покачала головой и выдохнула, постаравшись как можно аккуратнее провести осмотр. После одалискам стали раздавать одежду: каждой выдали простенькое платье с вуалью да заколкой для волос на первое время. Русинке досталось серо-голубое платьице с летящими, словно перышки, рукавами и квадратной горловиной. «Что мне делать?» — размышляла про себя Мира, натягивая наряд и заплетая волосы в рыбью косу. — «Никто не сможет спасти меня, бежать бесполезно — куда я пойду? А маменька с папенькой…» — она сглотнула ком. — «Не спасут меня, только во снах я их увижу. Остается лишь учиться и плыть по течению, язык знать мне не помешает». Пленницы гуськом выходили из купальни, направляясь в ташлык: теперь чистые, приято пахнущие и аккуратные. — Джарийе, сегодня вы отдыхаете, — молвила Лалезар-калфа, оглядывая каждую, — А с завтрашнего дня начинается обучение. Строгое, долгое и постоянное. Работу тоже подыщем, найдется, но об этом потом. Сплетни не распускаем, драки не устраиваем, ссоры тоже, а калф и ага слушаемся. Всем ясно? Ко всем здесь относиться. — Почему-то, старшая калфа задержала свой взгляд с вопросом на Мире, но она и не все поняла то, что сказала Лалезар. Одалиски согласно кивнули, и только после этого служительница гарема удалилась, а джарийе разбрелись по гарему, изучая его и знакомясь. А славянка пока не хотела искать себе собеседниц, решила пройтись и посмотреть округу, где можно было ходить наложницам. «Клетка из золота и мрамора для иностранных птиц» — размышляла девушка, выйдя из ташлыка, чтобы увидеть хотя бы клочок голубого неба. Здесь, в гареме внизу, оно казалось другим — таким далеким и недоступным, как свобода. Ни одного облачка не было на нем, ни одной чайки не летало, даже голубей не было. — «Будто неживое. Впрочем, и девушки здесь такие же, словно фарфоровые куклы — белые, утонченные». — Бросив взгляд на чудных нимф, воркующих на диванчиках, славянка рассмотрела некоторых получше: светлая кожа, жемчужные улыбки, затейливые прически, взор привлекающие, откровенные платья…. — «Для султана: каждая готова хоть сейчас пойти, но так и положено здесь». Осмелившись выйти немного дальше из ташлыка, Мирослава задумчиво на небо посмотрела, краешком глаз заприметив женские фигуры, и посмотрев на балкон, возвышающимся над гаремом, замерла: там стояла Лалезар-калфа вместе с двумя какими-то женщинами. Одна из них была средних лет и была очень величественной: высокая корона, строгое роскошное платье фиолетового оттенка; осанка, взгляд, стать выдавали в ней могущественную женщину, от которой исходила сила. Рядом с ней стояла более утонченная дама в светло-бежевом платье с круглой горловиной, распущенными каштановыми волосами и диадемой на них. Незнакомка была совсем молоденькой, и скорее всего, примерно одного возраста с Мирой. Но та красивая девушка на балконе была еще и беременна: поглаживала руками свой округлившийся животик. От пронзительного взора статной женщины с высокой короной, славянке стало не по себе, и она поспешно вернулась в гарем, но тут же одумалась — если это королева здешняя, то она не поклонилась ей, проявила неуважение. А вдруг ее накажут? Нет, еще не поздно исправиться. Решительно выйдя из гарема, русинка еще раз посмотрела в глаза величественной, и слегка присела в поклоне, вновь возвращаясь в ташлык. — Кто она? — Спросила Валиде Махпейкер Султан у верной калфы. — Мира-хатун, султанша, славянка. Сегодня утром привезли. — Славянка? — Темноволосая женщина только сейчас посмотрела на Лалезар. — Ни одну женщину славянских кровей не привозили в гарем много лет, и это не просто так делали. Только-только становиться спокойно в стране, мне еще и в гареме бунты подавлять? — Валиде Султан, она по всем параметрам гарема подходит, полностью здорова, худовата правда, но весьма красива. И все славянки плодовиты, к слову, что не менее важно. — Попыталась утихомирить негодование Кесем Султан, служительница гарема. — Калфы сумеют воспитать ее, не сомневайтесь, госпожа. — Когда покойная Хюррем Султан появилась в гареме в качестве подарка, тоже думали, что воспитать получиться. — Заметила женщина, вернув свой взгляд на притихшую Миру, сидящую на тахте в сторонке от гаремных сплетниц. Лалезар-калфа же молчала. — Валиде, позвольте мне откланяться, что-то нехорошо чувствую себя, — подала голос, прежде молчавшая Айше-хатун, наложница-фаворитка нынешнего падишаха. Она пользовалась благосклонностью не только султана, но и его матери, что давало свои достоинства и увеличивало почитание во дворце. — Прошу прощения, что вынуждена Вас оставить. — Иди, дочка, отдохни — здоровье моего внука и твое самочувствие превыше всего. — Ответила Кесем, благосклонно и с легкой улыбкой кивнув невестке, после чего, албанка удалилась в свои покои вместе со свитой — четырьмя служанками.***
С наступлением вечера, новеньким одалискам выдали ночные платья на смену, всех накормили и распределили по матрасам. Ужин был легким — фрукты и не сладкий шербет, да и кормили их понемногу семь раз на дню, придерживая в особой диете, чтобы красавицы-одалиски не болели и не полнели, сохраняя изящество в своей фигуре и красоту внешности. Умывшись и причесав волосы, Мира сжала в руках маленький серебряный крестик, одними губами, закрыв глаза, читая молитвы на ночь. Славянка вздрогнула, когда громкий голос главной калфы призвал всех к тишине и приказывал ложиться в постели немедля. И как только хатуньи улеглись, свет тут же потушили, закрыв двери ташлыка. Щебетание прекрасных птиц затихло, и светлые да не очень головушки стали погружаться в сон. Мирославе же совсем не спалось: недобрые мысли стали закрадываться в голову, будоражить воспоминания. Девушка перевернулась на другой бок, плотно закрывая глаза. «Завтра будет трудный день, мне нужно отдыхать», — твердила она себе, — «Дни в этом аду будет не легкими». Но поспать так и не удалось: даже во сне тревога будоражила душу, кошмары затуманивали здравый ум. По среди ночи Мира проснулась около двух раз в липком поту, видя перед глазами море крови и стеклянные глаза тех, кого она знала: Дану, мать и отца, соседей, невинных детей. Неприятный холодок пробегал между лопатками, что даже покрывало не спасало от него. Слава Богу, что разрешали приходить на кухню в поисках воды. Но с наступления утра, было запрещено показывать свою слабость, иначе здесь ее съедят, как коршуны беззащитного ягненка. «Они все такие изящные и лицемерные» — молча сидя за завтраком, продолжая наблюдать и восхищаться наложницами, размышляла юная джарийе. — «И я такой стану когда-то?». — Отмахнулась от подобных мыслей славянка, продолжив уплетать булгур с мясом, запивая его айраном с зеленью. — Поторапливайтесь-поторапливайтесь! — В гарем вошла уже знакомая всем калфа — Лалезар, хлопая в ладоши, таким образом подгоняя. — Что как сонные мухи расселись на тахте? Доедаем и марш на уроки и по делам. Новенькие джарийе — подойдите ко мне. Девушки повставали с мест, оставляя опустевшие тарелки на хонтахтах, вставая перед одной из главных калф. Женщина дождалась всех до единой привезенной вчерашним днем рабыни и только после этого заговорила. — Сейчас вы все отправляетесь на уроки — чем усерднее будете учиться, тем больше будет у вас шансов попасть на глаза падишаху. Будете умными, послушными да тихими — перестанете быть необразованными девицами да перестанете зваться простыми рабынями. — Закончила Лалезар, но после добавила. — Все необходимое уже находиться в учебном классе, калфы вас проводят. «Уроки, султан, рабыни… Понятно, что она сказала и к чему вела, да и по глазам девушек это видно, как заискрились». — Фыркнула про себя русинка, незаметно закатив глаза, но покорно последовав за всеми в класс. Как ни странно, комната, где учились наложницы, оказалась довольно уютной, светлой и просторной: перед тахтой стояли столики с выложенными на них кистями, перьями для писания, какие-то книги и пергамент. Неподалеку стояли дивные струнные музыкальные инструменты: золотые, искусно вырезанные; да и не только струнные можно было увидеть: бубенцы, колокольчики и многие другие. Джарийе расселись по местам, переглядываясь и разглядывая помещение, где им предстояло проходить обучение каждый день, пока оно не подойдет к концу. Во главе двух рядов стояла не молодая, но и не шибко старая преподавательница с двумя помоложе помощницами. Как только все утихли и более или менее успокоились, она монотонным голосом заговорила, и Мира поняла: уроки будут сложными и спуску не будет никому. По одному голосу и взгляду Чидем-хатун это было понятно, и тем не менее, как оказалось, уроки у этой женщины оказались довольно действенными и познавательными, пусть первое время Мира мало что могла понять. Но и жесткость была присуща пожилой учительнице. Мирослава сидела на тахте, стараясь играть на арфе: она и танцы были единственной отрадой и тем, к чему душа тянулась. На своей родине, в поселке Любимове, они с подружками часто собирались и пели, много пели, и именно мелодии этих песен старалась повторить с помощью арфы девушка, но поначалу получалось плохо, что ее очень злило и раздражало. Пальцы болели и на них вырисовывались следы от туго натянутых струн. — Ах, черт! — Тихо выругалась славянка, случайно оттолкнув от себя арфу, из-за чего та упала, создав шум. — Чтобы руки у тебя отсохли! — Взявшись за сердце, произнесла Чидем, быстро оказавшись возле одалиски. — Ну-ка встань, — остальные же притихли, будто завороженные смотря за преподавательницей и русинкой. Христианка понимала, что провинилась и не отрицала этого, поэтому покорно встала в надежде на то, что на первый раз ее простят. — Совсем страх потеряла, хатун? Женщина должна быть спокойной, тихой и терпеливой, а не свирепой, как гиена. — Терпеливой…? — Терпеливой, Мира-хатун. И спокойной. — Но я ведь не…. Не… — Вспоминая слово, говорила славянка. — Не неживая, у меня есть… Душа, чувства. — Не неживая, да. — Согласилась Чигдем-хатун. — Но проявлять злость и несдержанность — не имеешь права. — Имею! Имею право высказать все то…. Ах! — Осмелившейся высказаться, прилетела звонкая пощечина, и красна-девица приложила руку к покрасневшей ланите. Она гневно из-подо лба посмотрела на Чидем-ханым. — Не забывайся, наложница, здесь главная я, и тебе придется меня слушаться, каким бы ни было твое мнение. — Настойчиво произнесла женщина, крепко сжав локоть юницы. — И не смотри на меня озлобленным взглядом, хатун. — Отведя Мирославу подальше от пытливых взглядом и лишних ушей, женщина отпустила славянку, уже тише, но так же строго, продолжая говорить. — Скажи спасибо за то, что тебя выкупили с рынка рабов, и ты попала сюда, да не коломуть мне воду тут. От непослушания твоего положение свое не возвысишь и ничего не изменишь. Поняла меня? — Русоволосая девчушка молчала, и тогда преподавательница сжала ее подбородок железной хваткой, повторяя свой вопрос и требуя на него ответ. — Поняла! — Выкрикнула красна-девица, вырываясь и отстраняясь. — Вот и прекрасно, теперь возвращайся на свое место и продолжай. И не дай Аллах ты арфу сломала. — Не сломала…. — Под нос пробурчала Мира, вновь усевшись на тахту и выдохнув, начиная вновь практиковаться игру на инструменте. Лик отображал усердие и сосредоточенность, и только когда пальцы касались не той струны, губы слегка поджимались от неудачи, но выждав несколько минут, она вновь продолжала играть, и так было всякий раз, когда она ошибалась. Дни проходили быстро и однотонно: с утра уроки, после работа в саду или в гареме, там протри, то отнеси, а здесь весь бурьян вырви да цветы полей. Времени отдохнуть почти не было первое время, а ночью русинку преследовали кошмары, которые не торопились покидать ее. Язык и письмо давались ей трудно, музыка и танцы — чуть легче, но все равно после них болели руки и ноги, однако именно они заставляли забыть о переживаниях на некоторое время. Жалование им выдавали ничтожно маленькое — всего от четырех до восьми акче, впрочем, покупать было особо нечего, ведь все выдавали, а торговка приходила с города не так часто, принося какие-то украшения, ткани да ароматные масла. Пролетело два месяца незаметно. Боли в ранах не ушли, но поутихли, наступила яркая и довольно теплая осень, земля еще не остыла, теплая, а воздух был более свежим и прохладным, чем летом. Наложниц поставили в гареме колонной — Мира стояла в самом конце, ожидая, пока Лалезар-калфа расскажет, почему они здесь стоят и медлят, поскольку пришло время выходить на утреннюю прогулку в сад. — Итак, — заложив руки за спину, калфа остановилась, обводя девушек взглядом пронзительных карих глаз. — Вы уже достаточно прожили в гареме и многие из вас уже имеют неплохие навыки и знания, но ни одна из вас, хатун, не приняли ислам и не сменили имена, что необходимо сделать. Времени привыкнуть вам дали достаточно. С новым именем и верой вы забудете о прошлом и начнете новую жизнь. Главная калфа стала проходить по ряду с девушками, давая ей имя — Гюлер, Зетийе, Дамла — и как только жители Топкапы запоминают имена каждой женщины, которая проживает здесь? Не понятно. Очередь дошла и до славянки. — Афитаб, — помолчав, молвила служительница гарема, — Да, тебе подходит. Афитаб означает дневной свет, очаровательное и светлое лицо. Запомнила? Ну-ка повтори. — Мира. Мое имя Мира, никакая не Афитаб. — Гордо вскинула подбородок русинка, устремив взгляд зеленых глаз на Лалезар. — Мое имя это все, что осталось от моих мама и папа. — Ты совсем не слушала меня, наложница? — Вымученно выдохнула калфа. — Детство закончилось, прими это и забудь обо всем, что было до того, как ты попала в гарем. Здесь никто не будет с тобой сюсюкаться, Афитаб-хатун. — Подчеркнув новое имя одалиски, закончила говорить темноволосая женщина, после чего, приняла решение покинуть ташлык и отправиться по своим делам, но подняв глаза на балкон, где обычно стояла Валиде-регент, увидела возвышающегося падишаха. — Кланяйтесь, живо! — Прошипела она девушкам, тоже склонившись в поклоне. Джарийе склонились сразу, как только потребовали, а очаровательная Афитаб посмотрела вверх, куда ранее смотрела верная прислужница Валиде Кесем Султан. Зрачки расширились, и невольно она вспомнила голос ведьмы Тамары и то, что она ей показала, точнее кого. На балконе возвышался статный и красивый незнакомец с русыми волосами и растительностью на лице, щетиной. Его глаза были такими же глубокими зелеными, а внешность скорее мужественной, пленяющей. Он внимательно смотрел на нее, изучая, и Афитаб не могла оторвать от мужчины взгляда, будто дышать перестала. Ее судьбой был…. Султан Османской империи? Тот, для кого всех этих женщин привезли сюда, лишили родных и близких, лишили свободы. И он должен был стать ее судьбой, какая ирония. «Нет…. Быть этого не может, колдунья Тамара точно ошиблась, это не может быть правдой». — Мужчина все еще не спускал с нее взгляда, будто ожидая, что же станет делать дальше птичка — утихомириться или продолжит биться крыльями о клетку? Смахнув с плеча волнистые локоны и отвесив небрежный поклон, она скрылась с глаз султана Мурада в глубине ташлыка. Она не видела, но мужчина еле заметно хмыкнул и, отойдя от перил, последовал куда-то дальше по коридору. Калфа вскипела и стала причитать, ругаться, но русинка вовсе не слушала ее, думая о чем-то своем, и оказалась наказанной. — Глупая хатун, ай глупая, — говорила Лалезар, отчитывая непокорную, пока та задумчиво накручивала на палец локон волос. — Благодарила Аллаха за то, что наш Повелитель сегодня в добром расположении духа и занят, чтобы о какой-то глупой рабыне да ее выходках думать. Сегодня ты останешься без ужина! — Ну и пожалуйста. — Пробубнила Мира себе под нос, сидя на тахте. Наконец, девушек вывели в сад подышать свежим воздухом да поиграть — играли во многие игры, в том числе и подвижные, которые только позволялись им. И пока одалиски смеялись и сплетничали, Афитаб отошла от них подальше, разместившись у небольшого прудика под деревом с широкой кроной золотых листьев. Красна-девица опустилась на все еще зеленую траву, коснувшись кончиками пальцев ровной водной глади, и поверху прошлась рябь. Холодная. С губ полилась мелодия, песня, обволакивающая слух, будто голос сирены, ведущий к погибели:Не для меня луна, блестя, Родную рощу осеребряет; И соловей, что май встречает, Там будет петь — не для меня!
*** Балкон султана Мурад Хана. ***
Русоволосый падишах стоял сейчас на веранде, положив руки на мраморные перила, а за его спиной, на отдалении, склонился Силахтар Мустафа-ага, у которого за поясом имелся острый кинжал и меч для защиты Повелителя. До слуха Мурад Хана донесся девичий голос, и глазами найдя ту, из уст которой доносился неведомый язык, мужчина невольно засмотрелся на нее: такая очаровательная и будто ненастоящая, словно нимфа или фея, сошедшая со страниц сказок. «Афитаб….» — вспомнил он имя джарийе-хатун, слегка приподняв уголки губ. — Чудесно поет, не так ли, Силахтар? — Вы правы, Повелитель. — Кивнул хранитель покоев и товарищ падишаха. — Дивный голос. — Как и девушка. — Задумчиво кивнул властелин мира. — Передать Валиде Кесем Султан, что Вы желаете видеть хатун этим вечером? — Нет, дел и без того много, а времени мало. — Бросив последний взгляд на юную наложницу и встретившись с ее сверкающими глазами, молодой падишах удалился обратно в покои — нужно было закончить оставшиеся дела и ознакомиться с некоторыми документами, требующими его внимание. Но взгляд Афитаб он запомнил. Ее он запомнил. Девушка почувствовала приятное тепло, солнце будто стало светить ярче, и ланиты немного покраснели от взгляда Мурада Хана. В мыслях тут же встал вопрос: «Посмотрит ли он на меня еще раз иль свидимся мы еще?». Но пришло время спускаться с небес на землю — подошел час возвращаться в гарем, и встав с земли, Афитаб последовала вслед за другими девушками в ташлык, где их уже ждала работа, а после нее второй завтрак в виде фруктов и айрана. Уже вечером, когда красавицы-одалиски собирались ложиться спать, одна из соседок по спальному месту — черкешенка Шебнем-хатун — обратилась к славянке Мире. — Афитаб, а ты что, решила смириться и попасть в покои к Повелителю? — Молвила она, привлекая внимание к их разговору и других. — Что за глупость ты сказать? — Накрывши ножки покрывалом, вопросительно посмотрела на черкешенку, Мирослава. — Все видели, как ты смотрела на султана, а остаток дня вела себя тише воды и ниже травы. — Лукаво усмехнулась черкешенка. — Точно-точно! Влюбилась? Ха-ха-ха! — Зашептались сплетницы. Афитаб-хатун растерянно оглянулась вокруг. — Не правда, да и не ваше это дело. — Отмахнулась славянка, и прилегши на матрас, отвернулась от джарийе под их хихиканье. «Какие дурочки…. Или это я наивная дурочка?» — подумала девушка, прежде чем провалиться в сон. Как ни странно, этой ночью она спала намного лучше, чем прошлой — кошмары не преследовали ее сегодня. Новый день и новая работа: сегодня Афитаб было суждено подготовить комнату для сестры Повелителя — Гевхерхан Султан Хазретлери, и следовательно, пропустить день занятий. Другой же рабыне, Дамле, тоже навореченной, было поручено заняться покоями и для сына султанши — маленькому султанзаде Селиму. Русинка не была в восторге оттого, что ей придется пропустить занятия и она может отстать от остальных рабынь, но делать было нечего: веник, тряпки да ведро с водой и за работу! Но благо, убиралась она не одна — к ней приставили еще одну девушку по имени Айтач, родом из Абхазии. И она была довольно яркой представительницей своей нации: темные волосы в сочетании с серыми загадочными глазами с веером длинных ресниц, тонкие губы, прекрасно подходящие к форме лица, и самое главное, теплого оттенка чистая кожа. Она спокойно несла в руке ведро с водой и тряпки во второй руке, пока Афитаб держала в руках веники и совки. Они обе молча шли за Лалезар-калфой, которая отчего-то нервно сжимала руки. Калфа провела служанок в просторные и светлые покои, они были прекрасными: широкая и судя по всему, мягкая кровать была заправлена дорогими покрывалами и одеялами, воздушные подушки лежали у изголовья постели. Стояли прикроватные резные тумбы, полупустые шкафы, рабочий стол с книжными полками неподалеку от него. Мягкая зона заключала в себе невысокий столик, перед которым стояли диваны буквой «П» и была разложена тахта, имелся даже небольшой балкон, поэтому хозяйка этой комнаты имела возможность выйти на свежий воздух, когда пожелает. — Гевхерхан Султан изъявила желание погостить в Топкапы некоторое время, поэтому вы должны как можно скорее подготовить все здесь — султанша может прибыть сегодня. — Сказала женщина, обводя взглядом покои одной из сестер султана. — Поторопитесь, времени мало. — И ушла, оставив девиц одних. — Что ж, давай приниматься за работу. — Промолвила Айтач, опустив тряпку в воду и после выкрутив ее. — Айтач? — М? — Вопросительно посмотрела абхазка на славянку. — Надеюсь, мы справимся с работой как можно скорее. — Произнесла Афитаб, мило улыбнувшись девушке. — Давай распределить ее. — Распределять. — Поправила Айтач помощницу. — Хорошо, тогда ты начинай подметать и мыть пол, а я займусь пылью на полках и взобью перину. Пойдет так? — Конечно. — Кивнула славянка, принимаясь за работу. Повисло напряженное молчание, но Айтач-хатун, будто не замечала его, безэмоционально протирая пыль на шкафах, тумбочках и полках. Мира тоже постаралась сделать как можно непринуждённее вид, но у нее это плохо получалось, да и было не больно-то комфортно быть все время в полусогнутом положении долгое время. Выпрямившись и собрав меньшую часть пыли в кучку, она посмотрела на вторую служанку, которая закончила протирать туалетный столик госпожи. — Как долго ты быть в гареме? — Четыре года. — Задумчиво вскинув глаза на потолок, ответила Айтач-хатун. — Так долго? — Вскинула тонкие брови Афитаб от ужаса и удивления. — Еще примерно столько же и я уже никогда не ступлю на порог Топкапы — либо выдадут замуж, либо Старый дворец примет меня в свои объятия. Определенно лучше первое. — Заметила она. — Это жестоко. Почему я не слышала об этом? — Время еще есть, да и к тому же, — абхазка оценивающе окинула взглядом славянку, кивая и подтверждая свои мысли. — Тебя это вряд ли ждет. — Рабыня русских земель еще больше озадачилась, и на ее лице появилась забавно-милое вопрошающее выражение, отчего ее новая знакомая разразилась заливистым смехом. — Тебя видел сам султан, смотрел и точно запомнил, с такой-то выходкой. Если ты не привлекла его внимание, то уж не знаю, куда он смотрит. — Меня все из-за этого дразнить. — Щеки налились румянцем, и Афитаб тут же отвернулась от Айтач, а та хмыкнула. Русинка приблизилась к книжной полке, и протянув руку к одной из книг, взяла ее, перелистнув парочку страниц: на некоторых листах были изображены рисунку с животными, цветами, пейзажи. Скорее всего, это была поэзия. — Гевхерхан Султан Хазретлери очень чувственная натура, она добрая и понимающая султанша, — сказала абхазка, смотря на собеседницу на расстоянии. — Я прислуживала госпоже первое время и много читала ей поэзии, но после она уехала к себе во дворец вместе с Топалом-пашой и я здесь осталась. — И мне очень не хватало этих вечеров, Айтач. — Послышался женский голос, и девушки обернулись: в дверях стояла элегантная и милая девушка в голубом платье с золотыми узорами на дорогой ткани. Корона на ее темных длинных волосах отблескивала от лучей солнца, а нежно-зеленые глаза приветливо смотрели на бывшую ее служанку. Добрая аура исходила от Гевхерхан Султан. — Султанша, — серые глаза Айтач заискрились, и она подбежала к своей бывшей хозяйке, кланяясь. Мира же растерялась, на скорую руку вернув книгу на место и точно также, как и ее подруга, склонилась в поклоне. — Добро пожаловать, надеюсь, дорога не сильно утомила Вас? — Нисколько, — ответила она и посмотрела на Миру. — Простить меня, госпожа, я взять Вашу книгу. Прошу прощения. — Ничего страшного — тяга к прекрасному даже похвальна. — Улыбнулась Гевхерхан, посмотрев на Лалезар-калфу, стоящую за ее спиной: женщина была недовольна, что девушки не закончили уборку в комнате, и она была проведена лишь наполовину. — Лалезар-калфа, проведи меня к Валиде и скажи, как покои будут готовы. — Конечно, султанша. — Калфа верная Кесем Султан поклонилась ее дочери, и когда та вышла, испепеляющим взглядом посмотрела на горе-служанок. — Чтобы я вернулась, и здесь все блестело? И меньше языками трещите. И услышав голос султанши, заторопилась, стремительно выбежав из покоев. Подружки рассмеялись, возвращаясь к работе. Абхазка продолжила протирать от пыли полки, а славянка вернулась к мытью пола. Они перекидывались фразами или просьбами о помощи, но в основном молчали, думая о своем. Невольно окунувшись в воспоминания, Афитаб стала напевать песню, знаемую только ей, и Айтач отвлеклась от работы, слушая голос подруги. В это же время, мимо покоев проходил султан Мурад Хан: узнав о том, что его любимая сестра приехала немного раньше и сейчас находиться у их матери, он решил не медлить и встретиться с нею, и проходя мимо покоев сестры, услышал знакомый ему девичий голос, что-то поющий на неведомом ему языке. Аккуратно заглянув в приоткрытую дверь, Мурад замер, слегка улыбнувшись: Афитаб сидела на полу и выкручивала тряпку в ведро с водой, и дернув головой, убирая русые волосы с лица, дабы не мешали. Девушка выглядела прекрасно даже уставшей и с растрепанной прической, а может быть, это только ему так казалось? По коридору послышались шаги, и из-за поворота показалась Лалезар-калфа: «Верно, пришла принимать работу» — догадался правитель, когда верная его матери калфа поприветствовала и поклонилась ему. — Повелитель. — Поклонилась женщина. — Лалезар-калфа, подготовь Афитаб-хатун к сегодняшнему вечеру — я желаю, чтобы она пела для меня. — Отдал приказ властелин, продолжая смотреть на юную джарийе. — Султан, не поймите меня неправильно, но джарийе-хатун не до конца обучена и временами не держит язык за зубами, — попыталась отговорить Лалезар Мурада Хана, но тот был непреклонен: он опустил на нее тяжелый взгляд, не терпящий отказов. — Как прикажите, Повелитель, я лично займусь ее подготовкой. Мужчина направился дальше, предвкушая вечернее свидание с понравившейся наложницей, а Лалезар-калфа набравшись сил и уверенности, вошла в покои, и ее приход заставил служанок встать в постойке смирно. — Афитаб-хатун, откладывай тряпки да ведра, — заговорила калфа, натянув улыбку на лицо. Айтач вопросительно посмотрела на Афитаб, и та лишь пожала плечами, не понимая, что происходит и почему она должна отложить работу. — Но Лалезар-калфа, я еще не закончить. — Заметила русинка, все же оставив тряпку висеть на ведре. — Айтач сама закончит дальше, не много здесь осталось, а тебе удача улыбнулась — Повелитель пожелал, дабы ты этим вечером в его покои явилась.