У человека умирает жена — он вдовец. У ребёнка умирает родитель — он сирота. Но потеря ребёнка… для этого нет определения. Такого не должно быть.
Икбал Афитаб-хатун стояла в своих будущих новых покоях — они не были шибко большими, но по сравнению с комнатой фавориток, где в общей сложности должно проживать две девушки, они были довольно просторными и уютными. Широкая кровать, уже застеленная покрывалами, одеялами и легкими пледами вместе с мягкими подушками была готова принять в объятия свою хозяйку. Небольшая мягкая зона с диванчиками и принесенной тахтой освещались большими окнами с висящими на карнизах неплотными шторами, и из этой зоны велась дверь в комнату для прислуги. Небольшая детская была еще не готова, а гардеробная пуста, но это все дело времени. Имелся даже камин, украшенный рисунками и завитушками, чтобы в холода можно было отапливать опочивальню. Несколько девушек метушились по помещению, убирая его и занося элементы быта и декора, делая все, чтобы создать атмосферу как можно комфортнее и уютнее для проживания здесь. Хозяйка этих хором с восхищением рассматривала новое место: теперь у нее будет свой уголок, где она сможет побыть наедине и никто не посмеет потревожить ее покой, а главное вскоре наложница-рабыня превратиться в госпожу, и если посчастливиться родить сына, то второй Хасеки…. К слову, об этом: переживания еще никуда не делись, просто восхищение и другие положительные эмоции пока что затмевали их. — Афитаб, доброе утро. — В пока что неподготовленные покои прибыла Гевхерхан Султан. — Гевхерхан Султан, утро и правда чудесное. — Улыбнулась и поклонилась в ответ новоиспеченная мусульманка сестре правителя империей. — Я так и не смогла поздравить тебя вчера — иншалла, ребенок родиться здоровым. — Аминь, султанша. — Согласилась Афитаб, переведя взгляд на мягкую зону. — Мне все еще не вериться, что я в скором будущем стану матерью. Это так волнительно — если будет дочь, я обязательно научу ее петь или танцевать, если она захочет, а коли Аллах дарует мне сына, то он будет самым образованным и воспитанным шехзаде — приложу все силы для этого. — Уверена, что так и будет. — Умилительно улыбнулась нежная госпожа. — Я вот не помню, чтобы испытывала что-то, когда забеременела Селимом, но с его появлением, не могу представить жизни без своего ребенка. — Бывшая христианка лишь понимающе кивнула, не став развивать тему дальше — всем было известно о том, что дочери султанов выходили замуж за тех, кого одобрил сам Повелитель либо их Валиде. — Повелитель уже приходил к тебе? — К сожалению, пока что нет — мне сказали, что вчера он был занят и о том, что у нас будет ребенок не знает. — С еле уловимым огорченным тоном, ответила ясноликая. — Не огорчайся, ты ведь знаешь, что брат-султан и правда очень часто занят и уверена, что не забудет к тебе зайти, как узнает. Думаю, Валиде расскажет ему, как только он придет к ней на завтрак. — Господин завтракает вместе с Валиде Султан? — Не часто, но раз на несколько дней точно. Но я пришла не только, чтобы поболтать с тобой, но и подарок хотела преподнести. — Ловко щелкнув пальцами, Гевхерхан призвала к себе свою служанку, в руках которой размещалась подушка с накрытым тканью предметом. Женщина сняла атласную зеленую ткань и пред их взором оказалась красиво и элегантно инкрустированная драгоценными камнями и золотом книга. Афитаб не смогла сдержать восхищенного вздоха. — Поэзия. Не та, что тебе понравилась тогда, но тоже весьма неплоха и по-своему прекрасна. Ты сможешь оценить ее по достоинству. — Ваш подарок я буду беречь, как зеницу ока. — Благодарно улыбнулась девушка, переведя взгляд с книги на дарительницу. В коридоре послышался гул быстрых шагов, и буквально сразу на пороге показался Повелитель. Девушки отложили свою работу и встали в линию, низко склонив головы, Афитаб и Гевхерхан присели в поклоне, приветствуя правителя. На лице мужчины отображалась радость и обожание, но он был сдержан в своих действиях. — Повелитель, дорогой брат, я, пожалуй, пойду, султанзаде и паша меня заждались. — Откланялась султанская дочь, оставляя возлюбленных одних. — Мой господин, доброе утро, я рада Вас видеть. — Проворковала одалиска, плавно поклонившись. Мужчина приблизился к возлюбленной, касаясь ее лица и живота, словно завороженный. После он нежно поцеловал ее в лоб, переплетая пальцы их рук. — Афитаб, возлюбленная моя, ты подарила мне самое ценное, что может только быть, ты знаешь об этом? — Будущая госпожа смущенно улыбнулась, посмотрев на Мурада Хана. — Пойдем со мной. И они, держась за руки, двинулись в султанскую опочивальню. Правитель молчал, но по его губам и глазам было видно, сколько всего ему хочется сказать, и он скажет, как только они зайдут в покои и останутся одни. По дороге они встретили Силахтара, который поприветствовал их, но не стал задерживать.*** Покои султана Мурада Хана Хазретлери ***
Двери распахнулись и тут же затворились, скрывая за собой счастливых влюбленных. Мурад Хан крепко и нежно обнял Афитаб-хатун, зарываясь лицом в русые волосы девушки, вдыхая их аромат. От нее всегда пахло как-то по-особенному — легкий запах духов сделался ее собственным, и когда воспоминания об одалиске всплывали в голове, по комнате веяло жасмином и мятной прохладой, будто она сама стояла у него за спиной или нежилась в объятиях. — Драгоценная, ясноликая красавица, — он отстранился, заглядывая в зеленые, точно лес, освещаемый лучами солнца, глаза. — Я не могу описать тебе словами, насколько рад, узнав, что вновь стану отцом. Ты будешь прекрасной матерью, и я рад этому. «Как мать будет прекрасной, если она необразованная? Я не умею ни читать, ни писать, чему научу наше дитя? И потом он станет сторониться меня и стесняться, если я не возьмусь за учебу». — Промелькнули одна за другой мысли в светлой девичьей голове. — Но тебя что-то тревожит, канареечка, но что, я не пойму. — Они опустились на диван, и мужчина мягко сжал маленькие женские ручки в своих. — Мой милый Мурад, господин, от мыслей, что я подарю тебе ребенка, не могу нарадоваться, ведь видеть, как ты счастлив — значимо для меня, но, ты прав, кое-что омрачает мою радость. — Девушка запнулась, ведь говорить о своей необразованности стыдно. Хотя, с другой стороны, не знать чего-то совсем не стыдно, главное заметить это пораньше и исправить. — Чему может научить мать, которая даже писать не умеет? Мне стыдно признаваться в этом даже себе, ведь это мое упущение. — И подобная мелочь тебя беспокоит? — Тихо рассмеялся Хан Хазретлери. — Это не мелочь, я вполне серьезна в своих словах. Что будет, если мой же ребенок будет избегать меня в будущем? Айше Султан… да и двор будет насмехаться. — Этого не будет, не тревожься и не мучь себя — не пойдет на пользу ни тебе, ни ребенку. — Нахмурился мужчина, при упоминании главной Хасеки. Девушка, сидевшая рядом с ним, высвободила свою руку, и плавно коснулась меж бровями правителя. — Не хмурьтесь, я ни в коем разе не хотела вызвать недовольство. — Она также миловидно улыбнулась, и Повелитель вновь расслабился, растаял словно снег по весне. Мужчина взял женскую руку, поцеловав ладонь, приложил ее к своей щеке. — Что мне сделать, чтобы ты не грустила? — Разреши мне больше учиться — Чигдем-хатун пусть приходит после занятий ко мне и учит. Разреши библиотеку посещать. Повелитель задумался — желание знать больше достойно восхищения и поощрения, кто бы его не испытывал, мужчина или женщина, в этом нет разницы. И ему было приятно то, что возлюбленная фаворитка желает набраться знаний и научиться его языку, наверстать упущенное. Возражений не возникло даже в мыслях. — Если это тебя порадует, то пусть будет так, как ты хочешь. Чигдем-хатун получит лично от меня приказ и с завтра ты продолжишь учебу. Султан Мурад Хан сразу же вызвал к себе преподавательницу гарема и повелел, дабы она отдельно занималась с икбал-хатун. Было решено, что пока Афитаб не постигнет чтение и письмо, Чигдем будет заниматься только с ней, а образованием других одалисок займется кто-нибудь другой, учителя найдутся. Женщина согласилась — конечно, кто против приказа падишаха пойдет — и ушла, оставив мужчину и девушку одних. Влюбленные провели вместе время до полудня и вместе пообедали, после чего им пришлось расстаться: Мурада Хана еще ждали дела, а Афитаб должна была подготовиться к празднику, который устраивается в ее честь. Точнее сказать в честь ее беременности. Теперь за ней следили четверо служанок: Айтач, Шебнем, Мелисс и Эмине. Первые две тщательно подбирали наряд, Эмине помогала принимать ванну, а сицилийка Мелисс подбирала украшения. Русые волосы закручивали в кудри, на шею и зону декольте наносились духи, а складки нарядного платья аккуратно разглаживались, пока внешний вид не был доведен до идеала. В этот раз, славянка предстала пред гаремом и его обитателями в нежно-розовом платье с белоснежным низом и легким, золотым декором с пояском на талии. На указательном пальце правой руки красовался золотой перстень в виде шести лепесткового цветка, а на лоб свисали некоторые драгоценные элементы с золотой с жемчугом фероньерки, венчающей голову наложницы. Нежно-розовый оттенок в совокупности с белой тканью, золотом и жемчугом создавали просто прекрасный тандем, а легкие локоны волнами ниспадали на плечи, и их обладательница выглядела великолепно. Шурша подолом платья и ослепительно улыбаясь, Афитаб и ее свита следовали коридором в ташлык, откуда уже доносилась музыка — сегодня ее вечер, это ее праздник. Сладости и золото рассыпают для нее и ее малыша, все эти наложницы танцуют сейчас для нее, и она будет сидеть рядом с госпожами. Четверо служанок теперь ей принадлежат и сделают все, что она им велит, стоит только шевельнуть пальцем. И это было так непривычно: буквально недавно она стояла в числе тех девиц, необразованных, грязных, напуганных, как дикие зверьки, привезенные из дикого леса. А как круто все изменилось сейчас — ее окружает роскошь, не виданная и знаемая раньше. У нее есть человек, который подарит ей все, что она только пожелает. Есть соперница, есть опасность. Путь силы всегда тернист и жесток, соперники и опасность будут всегда, от них никуда не убежишь и не спрячешься, с ними нужно научиться бороться и жить. Но это потом. Сегодня праздник, просто необходимо отвлечься, благо, время еще есть. Афитаб было хотела войти в гарем, как напротив нее возникла фигура матери наследника вместе со своей огромной свитой и верной Нарин-калфой. Разница в положениях женщин была видна — количество людей, находящиеся во служении у госпожи, наряды, украшения, даже осанка имела различие. Икбал-хатун пришлось поклониться Хасеки — таковы были правила и портить себе настроение скандалами больно не хотелось. — Султанша, добрый вечер. — Промолвила она, натянув улыбку: Мурад не переставал бывать у первой жены, и это вызывало ревность в душе Афитаб, но она также понимала, что любовь Повелителя — вещь шаткая на ранней стадии, и пока она полностью не захватит его сердце, подчинит себе душу и разум, нужно вести себя как можно непринужденнее и хладнокровнее. Проявлять уважение ко всем, кого он любит и ценит. Даже к Айше. — Добрый, икбал-хатун. — Сдержанно и сухо кивнула албанка, окидывая взглядом облаченье соперницы. — Какое платье, украшения, а волосы уложены просто потрясающе. Жаль только, что красота не спрячет настоящий твой лик, а красивая мордашка не скроет недостаток... Всего, чего у тебя нет. — Сколько бы Вы, госпожа, не пытались вывести меня из себя или огорчить, у Вас этого не выйдет. Особенно сегодня, когда я имею радость носить под сердцем дитя, в котором течет кровь династии, которое станет материальным подтверждением нашей с Мурадом Ханом любви. — Хм-м, любопытно — твоя наивность еще не делась никуда, что ж, — албанка приблизилась к славянке, словно пантера к своей добыче, загнанной в угол. — Можешь успокаивать себя чем угодно, но первой всегда буду я. — Это Вы успокаивайте себя титулом главной Хасеки. — Осмелилась ответить Афитаб, нервно сглотнув, но не отступив. — Будь Вы ею хоть трижды, время идет и оно движется в Вашу пользу. — Ходи да оглядывайся, мало ли что может приключиться — в бане упадешь, заболеешь не дай Аллах, или ногу на лестнице подвернешь. — Усмехнувшись, скорее зло оскалившись, и сверкнув карими глазами, Айше последовала в гарем с гордо поднятой головой и милой улыбкой, освещающей весь ташлык. Юная икбал последовала ее примеру и со своей фирменной, завораживающей, словно у заклинателя змей, играющий на своей флейте змеям, улыбкой двинулась вперед, тихо шурша подолом платья. Танцовщицы пропустили Хасеки и младшую на ранг госпожу вперед, продолжив танцевать в распрекрасных нарядах, а музыканты, чьи глаза были завязаны темной тканью, продолжали непринужденно играть, как до, так и после прихода двух женщин султана. Они обе склонились в почтенном поклоне перед великой свекровью, ожидая, пока она не позволит им присесть на свои места. Рядом возле Кесем Султан сидели и ее двое дочерей — Атике и Гевхерхан Султан, наслаждаясь празднеством; и при приходе наложниц, они обвели их оценивающим взглядом — старшая была точно довольна выбором нарядов, а вот младшая абсолютно безразлична. Но ни у кого из присутствующих от глаз не ускользнула небольшая заминка у соперниц, когда они показались при входе в гарем. Сплетни определенно ждать себя не заставят. — Госпожа Хазретлери, добрый вечер — какой чудный праздник Вы устроили. Да продлит Ваши дни Аллах. — Обратилась первой Афитаб, опередив Айше Султан — та недоуменно посмотрела на одалиску, но смолчала: нечего устраивать ссоры перед свекровью. Эта нахалка свое еще получит. — Аминь, Афитаб-хатун. — С улыбкой кивнула Кесем Султан и махнула рукой на тахте перед собой сбоку. — Как тебе покои? Понравились? — Я благодарна — покоев, подобно тем, в которых я отныне буду жить, никогда не видела. Уверена, в них мне и будущему ребенку будет уютно и спокойно. — Отлично. Айше, — брюнетка обратила внимание на первую невестку. — Присаживайся и ты, не стой на месте. Давайте же насладимся праздником. Великолепная музыка, запоминающиеся телодвижения танцовщиц, угощения на столах — пальчики оближешь. И разновидные сладости, шербеты — только больно уж сладкими они были, поэтому, славянка воздержалась от угощений, пробуя лишь имеющиеся сушеные фрукты и запивая их менее сладким шербетом. — Ты совсем худа и ешь так мало, как бы не заболела и ребенку не навредила. — Сделала колкое замечание албанская Хасеки. И Валиде ее поддержала. — Айше права — ты должна хорошо питаться, так что ни в чем себе не отказывай. — Благодарю за заботу, Хасеки Султан, Валиде, но сладости, — она кивнула в сторону столика, переполненными тарелками. — Не самая полезная пища, хоть и безусловно вкусная, но слишком сладкая, я не ем подобного. И Вам, Кёсем Султан, возможно стоит воздержаться от подобных угощений? — Возможно ты и права, но по праздниках — не стоит себе ни в чем отказывать. Но если не желаешь сладкого, пусть принесут что-нибудь, что тебе по нраву приходиться. Афитаб поблагодарила будущую свекровь за предложение да так и поступила: вскоре ей принесли шербет с ноткой кислинки и фрукты в виде сушёной хурмы, гранат, апельсины и даже сладости все де положили, а именно лукум с орехами. Подобные угощения икбал оценила и продолжая улыбаться, наблюдала за праздником, плавно покачиваясь в такт музыке. Валиде была довольна: никто не ссориться и не ругается, особенно невестки, что может быть лучше? Жаль только, что тишина не вечна, и является лишь затишьем перед бурей. При входе в гарем показался один из евнухов, и став у дверей, склонился, громко объявляя: — Султан Мурад Хан Хазретлери! Дорогу! Одалиски тут же повскакивали с мест, вставая в низком поклоне, танцовщицы прекратили свое выступление, музыка приутихла. В том числе и госпожи встали с тахты и диванов, приветствуя Повелителя. В ташлыке показался высокий и широкоплечий господин с убранными за спину руками, и за внимание которого все так отчаянно борются. Он легко и быстро преодолел расстояние между входом и зоной, где сидели представительницы династии. Валиде, за ней султанши и Афитаб поклонились. Мурад остановил свой взгляд на последней — выглядела она прелестно, как и всегда. — Валиде, я нарушил Ваш праздник. — Это и твой праздник, мой лев. — Молвила в ответ Махпейкер Кесем. — Мы рады, что ты нашел время прийти. — Я ненадолго зашел. Афитаб, — Хан Хазретлери вновь посмотрел на возлюбленную одалиску. — Подойди ближе. — Девушка с улыбкой приблизилась к мужчине и тихо сказала, чтобы слышал только он, выделив лишь приветствие. — Повелитель, — начала она, встав напротив. — Словами не могу передать трепет моего сердца от чести, чтобы видеть Вас сейчас. К ним подошел слуга, держа в руках подушку с закрытой крышкой шкатулкой. Султан приподнял крышку и в его руках показалось роскошное, но в тоже время элегантное и нисколько не вульгарное колье, сделанное из золота и состоящее из природных завитков, инкрустированных белоснежными бриллиантами и изумрудами, вставленными в веточки и маленькие цветочки. Но самое главное было то, что с природно-золотых завитков свисали тюльпаны. Центральный был крупным, а двое по его бокам чуть поменьше. Лепестки тюльпану служили алые рубины, а их листья — были сверкающими изумрудами. Мастер точно постарался и получил за свое изделие явно не маленькую сумму денег. — Тюльпан — символ нашей династии, носи его достойно, и будь достойна носить его. — Если Вы решили преподнести мне такой подарок, значит я достойна, ведь сам Повелитель удостоил меня такой чести. — Улыбнулась Афитаб, и на ее шею опустилось холодное украшение, а теплые руки Мурада коснулись кожи, вызывая табун мурашек по телу. Закрепив застежку колье, правитель переместил свои руки чуть ниже плечей, улыбнувшись славянской одалиске, слегка повернувшейся к нему лицом. Айше в это время пропекала взглядом любимого и его любовницу — поджав губы, она ревностно смотрела на пару, подаренное султаном украшение и их прикосновения друг другу, будто позабыв, как моргать. И русинка это прекрасно видела, понимала, чувствовала, и их ограждал лишь властелин всея мира. — Ты прелестна, краше всех, кого я видел раньше. — Тихо проговорил султан Мурад Хан осчастливившей его возлюбленной, после чего отстранился, одарив легким и незаметным прикосновением по лопаткам. В знак своей благодарности, икбал поцеловала руку мужчины, и прикоснувшись к ней лбом, выпрямилась. Переглянувшись с возлюбленной, Повелитель бросил взгляд на мать, обращаясь теперь уже к ней. — Валиде Султан, на сим я покину вас. — Не останешься еще ненадолго? — В другой раз — много работы. — И уходя, он добавил, посмотрев вновь на славянку. — Береги себя. — Буду. — Также ответила она, провожая его наполненным любви и благодарностью за приход, взглядом. Уходящему Повелителю все склонились в поклоне, и когда он скрылся за поворотом, танцы продолжились, и музыка вновь заполнила стены гарема. Новые сплетни и догадки так и переполняли разговоры девушек, и не имевшая сил больше выносить этого, главная Хасеки и женщина султана, Айше, встала с места и поклонившись свекрови и золовкам, откланялась, сославшись на то, что плохо себя чувствует и ей нужно проверить своего шехзаде.*** Покои Хасеки Айше Султан Хазретлери ***
Влетев в свою опочивальню, султанша резко сорвала с себя украшения, бросив их на туалетный столик — ожерелье упало на пол, а корона осталась лежать на поверхности тумбы. Албанка хотела зло выкрикнуть, но вовремя сообразила, что за дверью в совмещенной комнате спит малютка-шехзаде, сдержалась, выместив свою злость на подушке. Злые слезы выступили на глазах и маленькими капельками скатывались по покрасневшим щекам, с подбородка скапывая на ткань роскошного бирюзового наряда. Нарин сочувственно смотрела на свою хозяйку в ожидании, пока та успокоиться, ведь знала, что лучше не лезть, пока Хасеки зла, иначе мало не покажется никому. — Он подарил ей ожерелье с тюльпаном! Ей подарил! Еще и прикасался, улыбался, а на меня и не взглянул ни разу! Не сказал ничего, и словечком не обмолвился! — Заговорила, возмущаясь, первая наложница. — С приходом этой русской твари все поменялось! За что Всемогущий Аллах карает меня? Чем я провинилась? — Госпожа, Вам необходимо беспокоиться, иначе…. — Иначе что, Нарин? Что?! Я женщина, и я могу ревновать, могу любить и хочу быть любимой, единственной женщиной в его сердце. Но меня вытесняют из него, и я ничего не могу поделать с этим, ничего. Беспомощность — самое страшное чувство, которое только может быть. Нарин-хатун вздохнула, пожалев, что осмелилась заговорить, но заметила, что Айше Султан затихла. И это молчание было еще страшнее, чем ее крики и злость. Юная мать наследника повернулась лицом к верной пейк и заглянула ей в глаза — на красивых губах появилась кривая улыбка, не обещающая ничего хорошего. Глаза безумно заблестели. — Я знаю, что делать. Я знаю, как от помехи избавится. — И как же, позвольте узнать. — Сглотнула младшая калфа. — Она заболеет, очень серьезно заболеет. Умрет иншалла она и ребенок — сразу двух зайцев одним ходом. Заболеет не сейчас, позже, и не только она, но и…. Как-как зовут ту хатун, что следила за этой славянской рабыней? — Ш-шебнем…. — Вот она-то заразу и принесет в ее покои. Заболеет она, а следом и та женщина. — Чем же? Это опасно! Не дай Аллах Вы или шехзаде заразитесь, а что еще хуже — Повелитель! — Ужаснулась младшая калфа. — Не заразимся — меня и наследника на некоторое время из дворца вышлют, в Манису или Старый дворец, например, а Повелителя просто напросто не подпустят к заболевшей, ничего не случиться. Риск, конечно же есть, но если я не рискну сейчас, то буду страдать всю оставшуюся жизнь. А чем она заболеет, — госпожа злобно хохотнула, точно злодейка из книжек, задумавшись. — Оспа. От нее она точно не откроет больше глаз.*** Покои икбал Афитаб-хатун ***
Будущая госпожа сидела у зеркала, расчесывая свои волосы и с безмятежной улыбкой смотрясь на свое отражение в зеркале — теплая ночная рубашка грела ее тело, а душу теплило бьющееся от любви и радости сердце. На ее шее все также красовалось ожерелье с символом правящей династии, а в воспоминаниях четкой картинкой оставалось лицо Айше Султан — она знатно позлила ее сегодня, пусть она не показала на публике своего разочарования и ревности, и ее выдавал лишь взгляд и уход в свои покои. Из уст красны-девицы доносилось тихое пение, которое не прерывалось ни на секунду. Но вот, она затихла, отложив расческу в выдвижной шкафчик, и плавным движением руки открыла крышку маленькой круглой шкатулки, где лежали маленькие безделицы, а под ними…. Серебряный крестик. О нет, она больше не молилась Иисусу Христу, но крестик оставила в память о родителях, которые его и купили — он был будто вещью-проводником, где жила частичка души ныне покойных Петра Петровича и Алены Мстиславовны. О нем никто не знал, даже ее верные служанки, ведь ни единой живой и близкой душе знать об этом не стоит — опасность стоит на каждом шагу. «Мама, папа, я предала нашу веру, но на это есть причины, и одна из причин — моя нынешняя жизнь. Если бы я не уверовала в Аллаха, то потеряла бы своего возлюбленного, и не зря ведь говорят, что от судьбы не убежишь — если Всевышний решил, что мне нужно было сменить веру, я прошла этот путь, сменила. Но я не забуду ни о вас, ни о своем прошлом — простите свою дочь, если чем огорчила и не оправдала надежд». — Сжав цепочку с крестиком в кулак, задумалась Афитаб. Она вновь спрятала свою маленькую драгоценность в шкатулку в самый ее низ, дабы никто не нашел и встав со столика, дотронулась к ожерелью на своей шее. — «Мурад столько подарил мне — украшения, платья, ткани, а я ничего не дарила ему. Пусть мой султан и говорит, что его подарком являюсь я и наш будущий малыш, мне бы хотелось подарить ему что-нибудь, что будет напоминать ему обо мне. Что-нибудь, что я сделаю сама, вложив всю свою душу — нужно будет подумать и решить». Потянулось время. Дни за днем проходили по разному: бывало казалось долго часы тикали, а иной раз вовсе скоро время проходило и наступала ночь. Гевхерхан Султан вскоре покинула дворец вместе с пашой и сыном, и Атике Султан осталась без собеседников — кроме матери, которая вечно занимается государственными делами вместе с сыном и Айше, будто сорвавшуюся с цепи, нервную да взвинченную всю. Золотистая осень мало радовала теплыми и солнечными деньками, и со стороны синего Босфора веяло холодным ветром, приносящим и уносящем грозовые черные тучи. Дождь был частым явлением почти каждые несколько дней, в лучшем случае недель, поэтому всем жителям султанского двора сменили ночные принадлежности на более теплые, а в покоях госпожей, султана и гостей еще затопили камины. Гормоны Афитаб забушевали, и она стала хотеть то сладкого, то соленого, а иногда и вовсе от всего отказывалась и мучалась от токсикоза, но лекарства, приписанные лекаршей, принимала исправно, а к рекомендациям прислушивалась. По вечерам, когда будущая свекровь звала, приходила на ужин, осыпая ту комплиментами и чем-то делясь — не только ведь мужчины падки на красивые слова. Омрачало подобные трапезы лишь то, что приходила и Айше Султан. Разумеется, на публике соперницы вели себя подобающе и если посмотреть со стороны, а не знать настоящую ситуацию и их отношения, то можно ошибочно посчитать их хорошими приятельницами. Атике Султан иногда заглядывала, но зачастую общалась с матерью и Айше, лишь иногда перекидываясь словами со второй любимицей брата, которую он стал буквально восхвалять и уделять внимания чаще, чем Айше и даже сестрам. Следом наступила зима. Волшебная, холодная, снежная. Снег, точно белоснежным покрывалом накрывал землю и осыпал башни дворца мягкой вуалью. На окнах стали появляться необычные морозные узоры, которые менялись каждый раз, стоило только им растаять от солнечных лучей, как с наступлением больших холодов возобновлялись. Славянка любила выходить в дворцовый парк по утрам, когда никто еще не нарушил ровный снежный покров — холодный воздух бодрил, а на щечках и носу появлялся красный румянец. Никто не понимал ее тяги к холодам и снегу, а лекарка не советовала выходить на мороз в ее положении. Но икбал отмахивалась от этих наставлений и переодеваясь в теплое платья, поверх которого на плечах держался теплый плащ с меховой полосой на краях и шапку с тем же мехом, сшитую по ее особому указанию, выходила в зимний сад. И все же подолгу там не бродила, возвращаясь в свои покои к занятию, коим увлеклась не так давно— ее покойная матушка очень красиво вязала, и когда появлялась свободная минутка, надобность и шерсть, то обязательно связывала носки или варежки. Славянка Мирослава та и не научилась у Алены Мстиславовны этому занятию, поэтому решила, что раз теперь времени у нее много, можно попробовать, разумеется, не в ущерб своим занятиям с Чигдем-хатун. К этому времени она научилась медленно читать книги, немного хуже писать, но это уже было прогрессом и своеобразным успехом. Русоволосая красавица сидела на диване в своих покоях, и ее руки занимали спицы с началом вязаной шерсти зеленого, точнее сказать салатового оттенка. Петельки получались растянутыми или не получались вовсе, образуя узелки, которые приходилось распутывать, поэтому надолго Афитаб не хватало, и она на некоторое время откладывала сие занятие. — Госпожа, принесли обед, я сейчас накрою, — сообщила Эмине, пропуская двух евнухов, принесших подносы с едой. Русинка скривилась и отвела взгляд. — Вам что-то не нравиться? — Унесите, у меня нет аппетита. — Отмахнулась наложница, отложив спицы на круглый столик и сев боком к окну. — Вам плохо, стоит позвать лекаря? — Спросила Айтач, подойдя ближе к подруге. — Голова болит, вот и все. Немного отдохну и пройдет, поем позже. Евнухи удалились, унося блюда обратно на кухню, и служанки вернулись к своим делам, а Афитаб задумалась, как в голове появился вопрос, и она тут же озвучила его. — Где Шебнем? — Шебнем-хатун нехорошо себя чувствует, но если нужно выполнить какое-то указание — говорите, — ответила Мелисс, поклонившись. — Заболела? — Икбал-хатун поднялась с дивана и выпрямилась: беременный двухмесячный животик еще не был сильно виден под платьем, но наряды стали шить чуть больше, чтобы было комфортно носить их. Афитаб двинулась в комнату служанок, где на своей постели лежала черкешенка. Ее глаза были закрыты, а грудь еле-еле поднималась в тяжелом дыхании. — Шебнем, как ты? Совсем плоха, и… — Она дотронулась до лба заболевшей, и та открыла глаза, в которых будто поселился туман. — Да у тебя жар! — Госпожа, отойдите… Кха-кха! Вы можете заразиться… — Вяло предупредила девушка. — Мелисс, зови лекаря скорее, а ты Эмине принеси тазик с водой и тряпку. — Поспешно приказала Афитаб служанкам, и те поспешили выполнять указания, пока их госпожа следила за состоянием больной служанки. — Что ты чувствуешь? Почему сразу не пошла к лекарю? — Я… Я думала, что все пройдет, просто устала, а вот… Утром, утром не смогла встать сразу, уже после решила прилечь, и… — Чш-ш-ш, я поняла, меньше говори, тебе нужно больше отдыхать. Когда Эмине принесла воду с чистой тряпкой, славянка намочила ткань и стала протирать вспотевший лоб прислужницы, пока та пыталась отговорить свою хозяйку от ее затеи, но наложница султана оставалась непреклонна. Кто позаботиться о людях ей прислуживающих? — Никто, кроме нее самой. Но вот, взгляд зеленых глаз опустился на шею Шебнем — там виднелись странные красные покраснения и сыпь. К этому времени пришла лекарка, Хафса-хатун с чемоданчиком в руках и попросила ясноликую отойти в сторону. Поначалу женщина вела себя спокойно, а во время осмотра, ее будто муха укусила — сорвалась с места и вытолкала всех из покоев служанок, плотно затворив двери. Эмине, Мелисс зашептались, а Афитаб и Айтач переглянулись, не понимая, что происходит. — Хафса-хатун, что такое? Шебнем больна и ей нужна помощь, а ты бросила ее — что с моей служанкой? — Госпожа, как долго хатун в таком состоянии? — Она сказала, что чувствовала усталость, а сегодня утром ей окончательно худо стало. — Не колеблясь ответила красна-девица. — Я не смогу помочь ей, нужно немедленно объявить опасное положение — у Шебнем-хатун оспа. Она умрет не больше чем через неделю. — О Аллах Всемогущий! — Воскликнула Айтач, прикрыв рот рукой, а Мелисс и Эмине испуганно затряслись. — Госпожа, Вы и Ваши служанки уже можете носить заразу в себе, нам придется изолировать Вас, но это уж Кесем Султан решит. Афитаб испугалась и не знала, как реагировать — неужели она может умереть? Неужели под ударом оказывается весь дворец? А Шебнем уже не спасти, она обречена на погибель. Долгую, мучительную и страшную. Паника — становиться первым, что чувствует человек, узнавая о том, что может умереть. Ноги подкосились, и девушка пошатнулась, но сознание не потеряла — голова заболела еще больше, а нахлынувшая слабость и чувство страха не давали сосредоточиться. Айтач и Мелисс подвели икбал к дивану, усадив на подушки, а лекарка поспешила покинуть покои и отправилась к евнухам, чтобы те сообщили Валиде Султан о сложившейся ситуации. — Госпожа, нужно рассказать обо всем Повелителю! Мы не можем остаться взаперти в одной комнате с больной! Мы все умрем! — Завопила Мелисс, паникуя, к ней подключилась и Эмине. — Прислушайтесь, умоляем — Вы не должны заразиться! Давайте кто-нибудь сходит к султану и… — Замолчите! Ни в коем случае нельзя, чтобы зараза просочилась за эти покои! Перестаньте паниковать, мне тоже страшно. Очень страшно. — Дрожащим голосом заставила всех замолчать фаворитка, посмотрев на абхазку. — Айтач, закрой дверь, никто не должен войти сюда. — Но Афитаб, это опасно, одумайся — не думаешь о себе, так о ребенке вспомни. Ты можешь потерять его. Красавица опустила руку на свой живот — она совсем не подумала об их с Мурадом дитя. Что же делать — спасать свою и ребенка жизнь, подвергая многих опасности, либо же наоборот, остаться и ждать конца. А что их ждет в конце — свет в конце пути? Смерть? Какая разница, когда болезнь уже находиться в их крови и поджидает момента, когда же сразить одну из них. — Закрой дверь. — Наконец настойчиво повторила любимица султана, тяжело вздохнув. — Шебнем одну мы не оставим — ей намного страшнее. Впускать только лекарей в масках, никого больше. Прислужницы обреченно вздохнули, но приказ выполнили, и Афитаб открыла двери в комнату Шебнем, зайдя к ней. Глаза черкешенки были открыты, поэтому она видела, как к ней зашла ее покровительница. Она, набравшись сил и воздуха в легкие, коротко, но уверенно произнесла: — Я скоро умру. Оспа. — Не знаю, что тебе ответить, Шебнем. — Честно призналась беременная одалиска. — Мы будем рядом, ты одна не останешься. — Я… Умоляю Вас, не заходите ко мне, Вы можете…. Кха-кха-кха… Заболеть. — Даже если я не буду проведывать тебя, мы живем в одних покоях и шанс заразиться без того высок. Черкешенка заплакала — ей было страшно, страшно умирать. Даже если она будет не одна, Смерть уже стоит у изголовья ее постели, и только госпожа и сослуживицы дают ей надежду на спокойную смерть. Иная бы женщина приказала избавиться сразу, а Афитаб этого не сделала, даже сама решилась позаботиться, пусть по ней было видно, что страх одолевает точно также, как и всех присутствующих. Вскоре, младшая служанка отключилась, засыпая беспокойным, но крепким сном.*** Покои Валиде Махпейкер Кёсем Султан Хазретлери ***
Женщина вместе с сыном-Повелителем сидела на диване, обсуждая государственные дела и параллельно приступая к обедней трапезе. Но их сосредоточенности и разговору было не суждено продолжиться сейчас — дурные вести их покои посетили. Евнух очень просил принять его и твердил, что это весть очень тревожна и особенно важная — султан позволил войти, и после слов аги, его сердце екнуло. — Повелитель, Валиде Султан, — поклонился Беркер-ага, не смея взглянуть в глаза господам. — Говори, Беркер-ага. — Кивнул Мурад Хан. — Повелитель, госпожа, лишь Аллах ведает, как такое могло произойти, но, — евнух запнулся, а после поспешно продолжил. — Служанка икбал Афитаб-хатун, Шебнем…. Где-то заразилась оспой, лекари говорят, что всех необходимо изолировать в покоях, а после ухода Хафсы-хатун госпожа самолично закрылась в опочивальне с оставшимися служанками. В голове мужчины тут же пронесся рой мыслей, и главная из них пугала и заставляла сердце пропускать тревожные удары — а что если она умрет? Нет, этого не случиться. Его Валиде отдавала приказы, нахмурив брови, Беркер что-то лепетал в ответ, а Хаджи старался подгонять слуг, при этом не забывая выполнять и то, что было велено ему госпожой. Повелитель буквально выбежал из покоев всемогущей матери-регента, отправляясь прямиком к комнатам возлюбленной сердца. Там столпились лекари и евнухи, полностью облаченные в плащи и жуткие белые маски, держа в руках все необходимое для осмотра и подальших наблюдений. В гареме также было объявлено чрезвычайное положение, и каждая живая душа была подвергнута осмотру — никто не должен был ни покидать, ни посещать дворец, пока зараза не минёт его. Стоящие у покоев склонили головы перед падишахом, как только он показался в коридоре. Мужчина ничего не спросив, подошел к двери и попробовал отворить ее, хотел войти и вывести оттуда свою милую Афитаб, но дверь была хорошо заперта. Сердце сжалось от страха, а в глазах появилось то ли злость, то ли раздражение. — Афитаб! — Позвал он через двери, продолжая держать рукой ручку. В коридоре вслед за ним показалась Кесем Султан, и остановившись на расстоянии, наблюдала за действиями сына. — Афитаб, открой дверь. За дверью послышались шаги — Афитаб, услышав любимый мужской голос, подошла с опаской к двери, часто дыша и испытывая страх, что султан может тоже заразиться. Он просил, умолял и даже приказывал открыть двери, грозившись выбить их, если она не выйдет из покоев. — Мурад… — Наконец отозвалась славянка, прислонившись спиной к резному дереву, прикрыв глаза, дабы не заплакать. Голос ее теперь не дрожал, но страх никуда не делся, и чтобы внести веру Хану Хазретлери о том, что ей вовсе не страшно, приходилось врать. — Повелитель, пообещайте мне кое-что. — Все что угодно, но для начала открой дверь. — Было слышно, как правитель выдохнул, будто почувствовал облегчение, услышав голос. — Нет! Сначала обещай. — Последовало молчание, но следом отозвалось заветное «Обещаю». — Повелитель, ни при каких обстоятельствах, Вы не зайдете в эту дверь. — Афитаб, нет! Открой эту чертову дверь, ты не можешь умереть. — Слово Повелителя — Вы его мне дали — а оно нерушимо. Не дайте никому усомниться в нем. И девушка отошла, молясь, чтобы к ее мольбам прислушались. Как только она отошла, послышался сильный удар, да такой, что дверь заскрипела, но не открылась, а следом, с коридора донесся настойчивый голос Валиде Кёсем Султан. Она уговаривала и убеждала сына в том, что его фаворитку одну не оставят и, с позволения Аллаха, она не заболеет, а если и заболеет, то лекари сделают все необходимое, чтобы сохранить ей и ребенку жизнь. Конечно же, все понимали, что женщина лишь хочет уберечь своего сына-Повелителя, а на наложницу ей было бы все равно, если бы она к ней не привыкла, но безопасность правителя была важнее всяких чувств. Мурад Хан не сдавался долгое время, ведя безответный диалог с возлюбленной — она не отвечала ему, и закусив губу до крови, старалась вести себя, словно мышка, не проронив ни звука. По щекам текли слезы, но Афитаб ни разу хныкнула; только после ухода правителя, она позволила сердцу сжаться и разрыдалась, спрятав лицо в ладонях. Шебнем скончалась через девять дней после того, как ее госпожа заперлась со служанками, возможно зараженными оспой в покоях. Запах стоял просто ужасный, а вид мертвой девушки, покрытой воспаленными волдырями, вызывал лишь отвращение, ведь паника уже сидела в горле у всех и каждого. А вот Афитаб становилось все хуже: головные боли усилились на нервной почте, спать было просто невозможно, а на шестой день перед смертью черкешенки ее начала мучать слабость, кошмары вновь возродились. Уже ночью того же дня, как их покинула Шебнем, славянка слегла с лихорадкой.*** Покои султана Мурада Хана Хазретлери ***
Мужчина сидел за своим столом, устремив взгляд в одну точку — на свои бумаги. Вот уж которую ночь он не может нормально спать, а днем сосредоточиться на конкретном деле, когда мысли заходят об западне, в которую попала его певчая канарейка. Под глазами появились мешки, а глаза были затуманены. Слово Повелителя. Черт! Стакан с вином был брошен на пол, и красная жидкость разлилась по ковру, а с губ сорвался беспомощный вскрик. Двери в покоях отворились, и в проеме показалась Айше — что она здесь делает? Ей было велено вместе с наследником оставаться в своих покоях и лишний раз не показываться снаружи. — Айше? Что ты здесь делаешь? — Вымученно задал вопрос султан. — Мой властелин, правитель моего сердца и Повелитель мыслей моих, — сладким голосом заговорила султанша, приближаясь к любимому мужчине: ее настроение было на высоте, ведь совсем скоро не станет той, кого она возненавидела всем своим существом. Она вновь станет единственной. — Мне больно знать и видеть то, как Вы мучаетесь. Сердце разрывается вместе с Вашим. Албанка приблизилась к Мураду и прижалась к его груди, обнимая и прикрывая глаза. Мужчина и не шевельнулся, тогда девушка продолжила. Ее руки мягко коснулись его щеки, волос в поглаживающих и нежных движениях. — Ты тонешь в мыслях, которые убивают тебя, пытаешься потопить их вином, но это не помогает. — Молвила главная Хасеки и встав на носочки, словно гибкая кошка, приблизилась к губам Повелителя. — Так позвольте же мне попробовать облегчить твою ношу, помочь забыться и с утра вздохнуть с облегчением…. Соблазнительница увлекла Мурада в поцелуй, на который вскоре получила ответ, и на ее талии оказались мужские руки. Он не отталкивал ее, не отказывался, лишь постепенно стягивая платье. Султан был опьянен вином и слишком слаб, он желал забыться, он всей своей душой желал этого. И вот оголенная спина албанки оказалась прижата к холодным простыням султанской постели — она получила, что хотела, вновь оказалась в объятиях любимого мужчины, без которого не могла дышать. А он… Он получил желанное временное небытие. Айше вернулась в свои покои ближе к наступлению утра, пока еще не посветлело, а Мурад приказал подготовить ему ванну и новый кафтан. И после всех утренних обыденных процедур, а также неплотного завтрака, мужчина отправился к лекарям, что наблюдали за состоянием икбал и ее подчиненными. Уже идя по коридору, отчего-то стало тревожно, и завернув за поворот, за которым должны быть покои Афитаб, замер: там не было евнухов, а чей-то женский голос надрывно звал на помощь, умолял поторопиться. Повелитель в миг оказался у дверей и понял, что это голос одной из служанок. — Повелитель? Повелитель! Умоляю! Госпожа, ей плохо! Очень плохо! — Плакала девушка, услышав голос властелина мира. — Она будто не дышит! — Отойди от двери! Отойди живо! — Грозно и громко приказал Мурад Хан, и стал отпирать двери с такой скоростью, что руки тряслись, не давая открыть замок. Пришлось ломать двери, и на удар четвертый, двери распахнулись, громко ударившись о стены покоев. Спертый воздух, перепуганные женщины и полутьма встретили его — главная узница, оставшаяся здесь, дабы уберечь остальных от напасти на них свалившейся, тихо лежала в кровати. Бледная, исхудавшая, измученная. Султан тут же бросился к возлюбленной, беря ее лицо в руки и пытаясь пробудить. — Афитаб, канареечка, открой глаза, умоляю…. — Ответа не последовало, и тогда он посмотрел на руку девушки: на ней показалась сыпь. Оспа сразила и ее. Его Светлость падишах подхватил деву на руки, крепко прижимая к себе ее тело — она не мертва, слабо, но дышит, и это главное. — Вот чем закончилась твоя отвага…. Ты должна держаться, душа моя, должна…. Шептал властелин, несясь по коридору в лазарет и молясь, чтобы не было поздно, причитая себя и виня. Пока она мучалась одна, в этих ужасных покоях, он отдавался страсти с другой женщиной. Как теперь он посмотрит ей в глаза? Как отреагирует она, узнав об этом? Не важно. Сейчас нет времени думать об этом, главное, чтобы она жива осталась, а потом…. Пусть кричит, пусть плачет, главное, что жива. Новости тут же долетели и до Кёсем Султан. Великая Валиде ругала сына за самоволие, за то, что подверг жизнь и дворец опасности. Всю империю своим поступком поставил на кон, но Мурад не слушал ее, ответив лишь: — Я уже послушался Вас, Валиде Султан, раз, когда только узнали о болезни, отступил, да и Вы обещали, что все будет в порядке. А придя к покоям, не обнаружил даже слуг. Так заботятся о беременной фаворитке падишаха?! С каких пор она стала не важна для династии и лично меня?! Луноликая султанша ничего не смогла ответить, ведь отчасти сын был прав. Ага которых она поставила сторожить и наблюдать отлучились, скорее всего испытывая страх и в мыслях уже думали, что запертым женщинам все равно грозит смерть, и незачем следить за ними. — Они будут жестоко наказаны, обещаю. Только молю, не приближайся к ней и одежду, в которой ты сейчас, пусть сожгут. Я не выдержу, если потеряю еще одного сына! — Смерть. Казните тех ага. — Конечно, будет, как ты пожелаешь. — Благодарю. Я тоже сделаю, как Вы, велели, матушка. — Мужчина приблизился и взяв руку главной женщины в свою, поцеловал ее, коснувшись лбом, но женщина прежде отпустить Мурада, заглянула ему в глаза: он был уставшим и нервным, спешил уйти, чтобы лично видеть, как лекари борются за жизнь драгоценной его сердцу девушке. Кесем не знала, насколько долго продлиться увлеченность сына-султана, но сейчас она ему дорога и он боится за нее. Валиде-регент мягко обняла султана Мурада, по-матерински, не как регентша государства, погладив по плечам и спине. — Все будет хорошо. — Иногда услышать такие слова от особенно дорогого человека, от мамы, значат очень многое. И эти слова успокаивают лучше всего остального. — Спасибо. — Повелитель обнял в ответ свою Валиде и благодарно посмотрев, поспешил удалиться. Молча постояв о чем-то раздумывая, госпожа с греческих земель посмотрела на стоящую неподалеку Мелике. — Мелике, слышала, что сказал мой сын-Повелитель? Не щадить тех ага. — Слушаюсь, Валиде. — Глубоко поклонилась девушка и вышла из покоев своей покровительницы, спеша передать приказ. К этому времени, Мурад Хан уже стоял у покоев, смотря на Афитаб, лежащей на постели и над которой колдовали лекари, обрабатывая мазями сыпь и пытаясь сбить температуру. Мужчина наблюдал через окно, окунувшись в свои мысли и напряжение было видно на лице: сжатые челюсти, тяжелый с искрой злости взгляд и нахмуренные брови. А ведь будь славянка при сознании, она бы коснулась пальчиком меж его бровей и молвила бы: «Не хмурься, я не хотела огорчить или разозлить тебя». Сейчас же она не сделает этого. Увы.*** Покои Хасеки Айше Султан ***
Тем временем Айше прихорашивалась, словно на праздник собиралась, у зеркала и отдавала приказы по поводу завтрака. Сейчас ей хотелось петь и танцевать: слава Аллаху они с Мурадом снова стали близки, а Афитаб скоро не будет. Не жизнь, а малина. — Султанша, чего желаете на завтрак? На кухне такой запах чудесный стоит. — С улыбкой спросила Нарин-калфа: если ее госпожа была довольна, значит довольна и она. — Неси все, что есть — сегодня у меня хорошее настроение, и аппетит вернулся. — Ответила албанка. — Повелитель был ненасытен этой ночью, я устала и особенно голодна. И двое служанок по велению младшей калфы удалились на кухню за завтраком, а госпожа опустилась на диван и взяв на руки Ахмеда, стала покачивать его, дабы малютка не плакал. С ее уст полилась песня, не раз успокаивающая маленького престолонаследника, когда он начинал капризничать или плакать:Дандини, дандини, ребёнок с телёнком, На маленьких ладошках ребёнка хна Мама и папа очень любят его А кроткий малыш спит и подрастает Дандини, дандини, дастана Телята вошли в огород Хозяйка, не позволяй им есть капусту Дандини, дандини, данадан Мама родила луну; Творец превосходно сотворил младенца Сохрани тебя Господь от сглаза!
Слыша голос матери, младенец тут же успокаивался, находя безопасность в ее нежных руках. Он начал мирно посапывать, и тогда Айше довольно и умилительно улыбнулась: какой же ее сыночек пригожий, нет ни одного такого же! — Иншалла Аллах уготовил нашему шехзаде долгую и счастливую жизнь. — Послышался голос, и Хасеки подняла глаза: у дверей стояла великая свекровь. Девушка встала, продолжая держать наследника на руках, и поклонилась. — Валиде, я не заметила Вас, простите. — Произнесла албанская госпожа, и Кесем Султан подошла к ней, беря на руки внука и по-хозяйски присаживаясь на диван. Айше Султан опустилась рядом, готовясь слушать гостью. — Как наш шехзаде? Из-за дел, я долго не виделась с ним. — Аминь, султанша, все в порядке. Я забочусь о сыне как следует и, коли дело касается него, не мелочусь. — Шехзаде Ахмеду повезло с матерью — я надеюсь, что ты всегда будешь такой: заботливой и доброй, Айше. — Улыбнулась луноликая, поцеловав первого внука в лоб. — Что-нибудь уже известно? Как там Афитаб-хатун? Я слышала, что она заразилась оспой. — Поинтересовалась Хасеки албанских кровей. — Не забивай свою красивую головку ненужным и заботься лучше о наследнике, а все что будет необходимо знать тебе — расскажут. — Прервала ненужный разговор брюнетка, нахмурившись. После, она передала малютку-наследника подоспевшей няне, которая унесла его в детскую. — Если будешь проходить в гареме и услышишь разговор об оспе и Афитаб — не ввязывайся в сплетни и уходи куда подальше. Ты меня поняла? — Конечно. — Ответила красавица-госпожа. Время вновь потянулось, словно застывающая карамель. Государственные дела не требовали отлагательств, да к тому же что это за правитель такой, который от своих обязанностей отказывается? Кёсем Султан, конечно, взяла на себя половину работы сына, чтобы мужчина мог прийти в себя, но он, наоборот, с головой окунулся в дела, и лишь по поздним вечерам, не каждый день, приходил к заболевшей наложнице, через окно наблюдая за тем, чтобы она дышала. Холода ударили с новой силой — снег еще больше покрывал землю, а холодный ветер завывал за окнами. Немного меньше, чем через месяц, славянке полегчало, и она открыла глаза. Покраснения постепенно уменьшались и уходили, головные боли уже не мучали ее, и лишь лихорадка под руку со слабостью не собиралась отступать. Начались осложнения, и…. В одно из своих минутных пробуждений, ее интересовали лишь две вещи, и первая из них: как себя чувствуют ее служанки; и вторая, что с ее ребенком. — …. — Она медленно открыла тяжелые веки, смотря в потолок. Двигаться было сложно, даже больно. С краю послышался шорох — человек в черном плаще и маске, скрывающей лицо сидел рядом. Афитаб не знала кто это был, мужчина или женщина, да и какая разница, если этот человек был лекарем. Язык заплетался и в горле все было сухим. Будто прочитав мысли больной, фигура в черном подала стакан с водой, помогая испить жидкость вместе с лекарством. Не торопясь, аккуратно. — Как ты себя чувствуешь? Сколько я показываю пальцев? — Спросила лекарка — ею была Хафса-хатун. Она показала пять пальцев, но русинка не ответила ей — набиралась сил для более важных для нее вопросов, ответы на которые желала получить. — А-а… Айта… — С ними все хорошо — Айтач, Эмине, Мелисс, полностью здоровы. — Сразу же ответила хатун, успокаивая фаворитку султана. — Мг. Ма… Ребё…нок.? — Мне очень жаль. — Покачала головой темная фигура, и Афитаб вновь впала в беспамятство. В течении месяца оспа, медленно, но уверенно отступала: после долгих мучений и последнего осмотра, зараженная больше не покрывалась новой сыпью, оставалась лишь старая, которая заживала и засыхала, почти не оставляя шрамов. Но и они пройдут, когда славянка полностью встанет на ноги. Температура, которую не могли согнать, уменьшалась, а с помощью лекарств снизилась до нормы. Вовсе не аристократичная бледность и худощавость теперь заменяли здоровый румянец и упругое тело. И увы еще не скоро удастся вернуть все то, что было до болезни. Даже после пробуждения, девушка молчала и не двигалась, слушала и делала все то, что говорили ей лекари, но Афитаб уже переместили в обычный лазарет, ведь ее подошел к концу. И как только она оказалась там, Айтач, Эмине и Мелисс не отходили от ложа своей госпожи, как до, так и после ее пробуждения. Айше Султан величаво шла по коридору в поисках лазарета — пусть соперница и не умерла, как она планировала, но понесла виденные глазами убытки. На пухлых губах играла легкая улыбка, в волосах на лучах солнца играли отблески украшений, а за ней следовали покорно служанки. Уверенно войдя в лазарет, албанка нашла глазами постель Афитаб — потерявшая ребенка икбал лежала на кровати у окна, безразлично уставившись в потолок. Ни один мускул ее исхудавшего посеревшего лица не дрогнул, а глаза не посмотрели на нежданную и нежеланную гостью. Мать наследника медленно приблизилась к былой красной-девице, скептически и оценивающе оглядывая ее. — Я так молилась, чтобы ты умерла, — молвила она, смотря на тусклый взгляд соперницы, на нее даже не смотрящей. — А теперь даже рада, что Аллах мои молитвы не услышал — вместо смерти, ты будешь мучатся еще долго, восстанавливая свое здоровье и былую красоту, хотя, — она взглянула на утратившие блеск русые волосы. — Тебе вряд ли удастся это сделать. — С-султанша… — За спиной Айше послышался чей-то голосок. Это была сицилийка Мелисс. — Вам стоит уйти — Афитаб-хатун еще не восстановилась, и лекари не рекомендуют ей волноваться. — Рабыня, стой да помалкивай, ты смеешь Хасеки Султан перечить и что-либо говорить. — Огрызнулась на нее Нарин-калфа, и тогда албанка хмыкнула, переведя взгляд вновь на любимицу своего Повелителя. — Но я пришла не об этом поведать тебе, и раз служанки так беспокоятся о тебе, то конечно, не стану тянуть время и скажу сразу. — Она наклонилась чуть ближе к одалиске и тихо молвила. — У нас с Мурадом будет еще один ребенок. Я беременна уж второй месяц и осенью, иншалла, рожу еще одного наследника. Албанка надеялась, что хотя бы эта новость выведет на эмоции русинку, но та и не шевельнулась. Хасеки удалилась к себе вместе со свитой, а служанки вернулись к своим прежним делам, прерываясь и пытаясь разговорить свою хозяйку, но та продолжала свое молчание, пока в ее сердце проносилась буря боли и огорчений. Айше Султан беременна и подарит династии еще одного ребенка, когда она утратила своего. Мурад, пока она боролась за свою жизнь, проводил ночи с другой женщиной, верно, даже не интересовался, как поживает его канарейка, запертая в четырех стенах лазарета с оспой один на один. Забыл о ней…. А если и не забыл, то она не сможет предстать перед ним во всей красе, как это было раньше. Тогда хорошо, что Айше скрашивала его ночи, хорошо, что он не видел ее. Но тогда зачем и ради чего она пожертвовала всем?.. Вновь скрип дверей лазарета, только на этот раз шаги были тяжелее и быстрее. Айтач, Мелисс и Эмине склонились в поклоне, а потом и вовсе удалились — перед глазами появилось родное мужское лицо с мешками под глазами, но с таким же прекрасными и мужественными чертами. Мурад…. Зачем ты пришел? — Афитаб, моя канареечка. — Он опустился на край постели, резко откинув полы своего кафтана назад для удобства, и взяв маленькую ручку в свои, покрывая ее поцелуями. Прикосновения его губ не были ей противны, хотя должно было быть с точностью наоборот, однако противиться им ясноликая была не в силах. — Иншалла Аллах помиловал меня и оставил тебя со мною, не знаю, чтобы делал, если бы ты покинула меня. — Мужчина видел, что возлюбленная даже не смотрит на него, и в потухших зеленых глазах теплилась горечь — она все знает, это Повелитель понял сразу. О потере ребенка знает, и о Айше тоже знает. Точнее догадывается, что албанка к ней уже захаживала в гости. Султан мягко коснулся губами щёк, краешек женских губ и лба. Наложница-фаворитка закрыла глаза, чтобы не заплакать, при виде мужчины, которого любит и мужчины, что предал ее; в горле стоял ком, перекрывающий дыхания из-за резко появившегося желания расплакаться и выплеснуть все, что накопилось. — Ты ни слова не сказала, ни слезинки не проронила, даже не желаешь смотреть. Это причиняет мне боль, но боль, которую чувствуешь ты — мне не понять, не почувствовать, и я понимаю это. А также понимаю то, что она убьет тебя скорее, чем болезнь. Храбрая, самоотверженная канареечка…. Не молчи. Говори сколько душа пожелает, не молчи. Я никогда не просил и не попрошу тебя замолчать. Руки задрожали, и девушка закусила сухие губы, открывая глаза, в которых накопились слезы. Грудь разрывалась от боли, а губы стали приоткрываться, набираясь смелости и сил говорить. — Мурад…. Мой милый Мурад… За что?.. Чем я провинилась? — По впалым щекам скатывались, словно чистый хрусталь, слезы. Она попыталась присесть на кровати, но не смогла — мужчина и недостаток сил заставили ее лежать, поэтому крупные слезы скатывались на шею и подушки. — Я ведь хотела… Как лучше. Я видела ее… Это была девочка, маленькая девочка…. Она была так похожа на меня. А из-за меня…. Она не родилась…. — Ты не виновата, кто угодно виноват, но не ты. — Держа в руках ее руку, мягко сжимая, он наклонился, мягко обнимая. Вторая женская ручка медленно обвила его за шею, а заплаканное лицо спряталось в плече. — Почему ты… и Айше…. — Я был слаб и пьян. Она Хасеки, и это мой долг перед страной — династии нужны наследники. — Она…. Она уже подарила тебе наследника. — Продолжая обнимать, говорила Афитаб. — И ты подаришь. — Нет, — она ритмично покачала головой, опускаясь на подушки, и ее рука, словно перышко, опустилась на живот. — Ты больше не захочешь прикоснуться ко мне, разлюбишь. Такой я останусь навсегда. Я теперь бледная и больная, как поганка, слаба и все еще больна. Ты смотришь на меня с жалостью, уже ничего не будет так, как прежде, и вскоре меня вышлешь еже ли не ты, то Кесем Султан. Династии не нужны наследники, рожденные от больной женщины с дурной кровью. — Лекари поставят тебя на ноги, со временем все вернется на круги своя, и, — Мурад Хан отстранился, смотря на измученное и заплаканное лицо. Рукой он дотронулся до девичьего подбородка и щек. — Перед собой я вижу прекрасную женщину с дивной душой, глубокими зелеными глазами, искрящиеся добротой и нежностью, голосом, ликом, освещающим самую темную ночь и затмевающим солнце. Повелитель мира наклонившись ближе к своей наложнице, увлекая ее в поцелуй, вложивши в него все, что чувствует в момент, когда находиться с ней рядом. Касание губ прерывались, а кончики носов и лбы соприкасались в нежных ласках — словно лев со своей львицей. Успокоившись и выплакавшись, славянка, наконец-то смогла отпустить все, что ее тревожило, а вскоре заснула крепким и спокойным сном, чувствуя на своей руке тепло мужских рук. Правитель еще немного посидел рядом с возлюбленной девушкой, подождав, когда она полностью уйдет в царство сна, поправил ее одеяло и поцеловал в щеку, наказав лекарям тщательнее следить за состоянием Афитаб-хатун, ушел, в надежде вновь увидеться с девушкой вечером, когда она проснется.