Почему?
Каори проводит пальцами вдоль разорванной линии, ногтями царапает мутную краску, но вместе с ней отходит и нижний слой. Такое не исправить. Бросает холст на стол дёргано, с нервным вздохом зарывается пальцами в волосы и мнёт их со всей силы у корня, пока череп, обтянутый кожей, не запульсирует. Свинцовая крошка рассыпается под кожей. Перекрёсток со свистом рассёк автомобиль, успев мелькнуть в окне включёнными фарами. Айкава одним движением вытирает столешницу от краски, ставит на неё сумку, разбирая содержимое. Отвлечься, занять, выбросить. На экране телефона косая царапина — всё-таки не уцелел на ярмарке, ещё и выключился. Каори достаёт зарядку, помня, что Нэо просил написать, подставляет под слабую струйку воды чашку со сколотой ручкой. Лампочка снова тускло мерцает. С занавесками играет сквозняк, подбрасывая их морскими волнами. Каори переминается с ноги на ногу, не решаясь закрыть окно, хотя уличный холод уже закрадывается в дом. Момент оттягивает. Лишь бы ещё минуту, а может, две. Продолжает бездумно сковыривать засохшую чёрную краску с холста, измазывая пальцы. Сейчас она пойдёт туда и сделает вид, будто у неё нет желания уткнуться в подушку и выть волком. С приёмом обезболивающего она совсем перестаёт контролировать состояние Риндо и совершенно не знает, как он. Раньше это было хорошей новостью, просто прекрасной, но теперь... Каори не надумывает себе лишнего, но всё-таки есть слабые отголоски, что она поступает неправильно, глотая таблетки. И ей иногда, особенно на главных улицах, где люди бегают, точно муравьи, мерещится его макушка. В спальне отдалённо пахнет ароматическими палочками с ванилью, которые мама недавно купила. Айкаву раздражает их приторно-сладкий запах, который не вымывается из волос и оседает где-то под языком на долгие часы. На неразобранной кровати, накрывшись домашней олимпийкой, лежит мама. Боком, отвернувшись лицом к окну, с раскиданными по всей подушке волосами. Одеяло наполовину скинуто с постели, несколько следов краски можно рассмотреть в темноте рядом с большим шкафом напротив. Каори трескается, как мартовский лёд, и до крови кусает губы, стоит только увидеть её в таком состоянии. Глаза как по команде — вверх, чтобы горячая влага, от которой плывёт взгляд, ушла. Одолевает липкая паника, и ей до безумия хочется удрать куда-нибудь. То, что она склеивает, постоянно разбивается, оставляя всё больше царапин. Тик... Мама в последнее время была вялой и апатичной: развод стёр в порошок хохочущую женщину, которая любила танцевать под песни восьмидесятых, и подарил извечный тремор вкупе с прыгающим настроением. Сначала Каори думала, что её состояние улучшится, но прошёл не один год, а ситуация, пущенная на самотёк, выходила из-под контроля.… так
— Мам, что опять случилось? Голос звучит стеклянно и почти холодно, будто говорит не она, а кто-то глумливо засевший под рёбрами, поэтому пауза выходит мучительно долгой. Мама немного елозит по простыне в такт дыханию, но не отвечает. — Ты испортила картину. Почему? — Она уже была испорчена, — вспыхивает она, прикрывая лицо рукой. — Ты не поймёшь, Каори. Я так не могу. Совсем не могу работать, писать выходит из вон рук плохо. — Заказчику нравилось. — Она тоже ничего не понимает, — отрезает мама. — Я не собираюсь отдавать плохую работу. — Теперь ты не отдашь ничего, — подытоживает Каори, поднимается и обходит кровать, присаживаясь напротив матери. Глаза у неё воспалённые, немного припухшие, с несколькими глубокими морщинами. Плакала. — Мам, мне всё равно на картину. Порви хоть все. Но мне не всё равно на тебя. Мы договаривались, что такого больше не будет. В лунном свете, проникающем в спальню робкими белыми лучами, на лице матери блестит слезинка. Она повторяет изгиб носа с кончика и исчезает, упав на простынь. Каори держит тёплую ладонь, слегка поглаживает большим пальцем у запястья и кладёт голову рядом. — Солнышко… Ты не должна это терпеть. — Мы семья, — Каори улыбается до скрежета, сглатывая подступивший истошный крик. — Я у тебя, ты у меня. — Но мама у нас я, — она прикрывает веки. — Прости меня, солнышко. Больше такого не повторится. Я постараюсь… Каори силится выдавить ответ, приподнимает тяжёлые уголки губ, но слова встают поперёк горла костью и царапают стенки. Повторится. Повторится, как бы Каори ни убеждала себя в обратном. Она всё чаще думает, что может вывести маму из такого состояния, но мысли в такие моменты создают в голове полный хаос. Пару раз она хотела рассказать всё отцу, скинуть ответственность на взрослого человека, которому это по плечу. Но будет только хуже. Всё началось именно с него, с папы, который стал отцом. Разница между двумя, казалось бы, одинаковыми словами прочувствовалась ею особенно болезненно. С того самого дня, как он стал собирать свои вещи в чемоданы и долго объяснял Каори, почему уходит. Теребил за плечо, говорил страшные слова с будничной размеренной интонацией, как если бы собирался в магазин, а на кухне тихо всхлипывала мама, включив телевизор на полную громкость. Мама плачет, папа закрывает за собой дверь, весёлая мелодия из мультика орёт на весь дом. Каори хлопает мокрыми ресницами и не может осознать, что её семья раскололась надвое и зажила своими жизнями. — Отдохни, мам. Каори поднимается, ставя стакан на прикроватную тумбочку, но мама одёргивает её и слегка отрывает голову от подушки с блуждающей слабой улыбкой. Струйка полупрозрачного дыма поднимается от ароматической палочки. — Ты только не убирайся, ладно? Я завтра встану и сама приберусь. Ответ растворяется на губах снежинкой на тёплой ладони, прерывается неожиданным стуком в дверь. Раз пять и очень быстро — настойчиво. Каори чувствует, как мама на секунду сильнее сжимает ладонь и хмурится. Значит, не к ней. — Ты кого-то ждёшь? — Наверное, Нэо. — Так поздно? — Это же Нэо, — неопределённо Каори, сама не понимая, что это может значить. — Никогда не знаешь, что ему в голову взбредёт. Пойду открою. Мама говорит что-то вдогонку, но слова ударяются о закрывающуюся дверь. Каори не расслышала, но, судя по настороженному тону, из разряда «Посмотри в глазок». Конечно, они не в фильме в жанре боевик и никто не ворвётся к ним в балаклавах и с автоматами, но кому-то же пришло на ум подняться на крыльцо в такой поздний час. Стук повторяется. На этот раз сильнее — человеку на улице не нравилось ждать. Каори быстро оборачивается на спальню, где была мама, и спешит к двери, выругавшись. Не хватает только окончательно её перепугать. На смену беспокойству приходит чувство, напоминающее злость. Оно заставляет ощетиниться, а спину выгнуться как по струнке. Мыслей много, но Каори была уверена, что это Сэдэо. Может, прибежал поговорить о том, что она видела? Тогда дело в шляпе: она просто выгонит его без тени страха. Но нет. Совсем нет. На пороге стоит не один человек, а сразу трое. Каори ойкает, когда их видит, и замирает. Никого из них она не знает, но по отдельным чертам лица понимает, что были они недовольны: желваки ходят на скулах, руки в карманах, губы искривлены. Один ощупывает синеющий фингал под глазом, другой, чуть увидев её, раздражённо цедит, сплюнув на ступени: — Ну наконец-то. А можно ещё дольше, блять? — Не поняла, — бровь изгибается полукругом от хамоватого тона. — Вы кто? — Нас послал Ран. За тобой. — Чего? — Ты же Айкава Каори? — Он осматривает её с ног до головы. — Он звонил тебе, но ты не отвечала, поэтому послал нас. Собирайся, мы проводим тебя. Ей чудится, что всё-таки послышалось. Бывает так: раз — и галлюцинации от нарастающего стресса и недосыпа. Каори усмехается от абсурдности предложения, съёжившись то ли от холода, то ли от того, как сильно ощущался недобрый прищур у самого молчаливого. То, что всему виной Хайтани Ран, уже не удивляет: слишком долго они её не трогали. Один из парней, уловив короткое замешательство, подхватывает её под локоть, но Каори тут же грубо отпихивает его от себя. Отскакивает, будто ошпаривается кипятком. Парень шагает назад, раскрыв рот от удивления. — Никуда я не пойду, вы время видели? Передайте Рану, чтобы приходил утром и сам. Я через посыльных не общаюсь. — Ты разве не поняла? У тебя нет выбора. — Да что ты, — передразнивает Каори. — Катитесь отсюда, иначе я полицию вызову. Когда до неё пытаются дотронуться второй раз, она вспыхивает, как спичка, и ударяет ладонью о дверной косяк так, что все трое переглядываются. Ноги намертво прирастают к полу. С ними всеми — воспитанными улицей — нельзя показывать слабину. Один раз поддашься, и перестанут за человека считать. — Каори, ну кто там? Голос матери звучит невнятным сопением, едва слышный из спальни. Стайки мурашек принимаются бегать по спине, когда она замечает изменения в их взглядах. С долей раздражения выдыхает, дёргая дверь на себя, но её останавливают ногой. Парень, который был позади остальных, протискивается между двумя другими и останавливается на ступеньку ниже. — Меня зовут Керо. Мы не причиним вам вреда, — говорит он. — Мы исполняем просьбу Хайтани Рана. Вряд ли он бы потревожил вас просто так. — Сомневаюсь, — сквозь зубы давит Каори, вновь принимая попытку захлопнуть дверь, на этот раз прикладывая все силы, что были, но безрезультатно. — Он сказал, что ему нужно? — Нет, но сказал, что вы поймёте. Риндо, ну конечно. Каори медлит, отпуская попытки захлопнуть дверь, и складывает руки на груди, обнимая ладонями подмёрзшую кожу. Ей не даёт покоя происшествие на ярмарке, потому что ощущение, которое проросло в тот момент откуда-то из-под бьющегося сердца и вспышкой прокатилось по телу, как раскат грома, было ни на что не похоже. Оно было страшным. Хуже обычной боли в тысячу раз. Это ведь что-то значит? Каори зажмуривается, стараясь гнать от себя плохое, но на ум приходят только самые кровавые сюжеты. Не могут они вляпаться во что-то настолько серьёзное, из-за чего её жизнь может находиться в опасности, — не могут и всё. Ран должен защитить его. Он будет бросаться и разрывать в клочки всех, кто даже подумает тявкнуть на Риндо. Ни Ран, ни Каори друг в друге не нуждаются. Для него она обуза, которая путается под ногами, когда он сам способен оградить брата от неприятностей. — Если не хочешь, чтобы мы разбудили половину района и в том числе твою мамашу, ты обуешься и пойдёшь с нами, — выплёвывает тот, что покрупнее, и тут же получает локтём в живот от Керо. — Пожалуйста, — добавляет он. — Мы должны выполнить поручение. Каори облизывает сухие губы. Риндо — тот, от которого зависит её жизнь. Ран — тот, кому дорога жизнь Риндо. Простая логическая цепочка. Значит ли это, что Ран в какой-то степени защищает саму Каори через брата? — Выйду через пять минут. Телефонная трель выводит из транса. Каори, предчувствуя неладное, пулей оказывается на кухне и наблюдает за тем, как высвечивается неизвестный номер. Абонент очень настойчив и держит звонок до последнего, пока Каори тормозит, не решаясь принять вызов, а потом вообще сбрасывает его, морщась от надоедливой мелодии. Ничего, думает она и видит другие шестьдесят восемь пропущенных. Каори подбирает слова, чтобы объяснить, почему Нэо пришёл так поздно и позвал на ночёвку, но маме не нужны объяснения. Непонятно, слушает ли она их вообще, потому что ни один мускул на лице не двигается. Каори смотрит на высокую вазу на тумбочке и на миниатюрного слоника с фарфоровым хоботом, лишь бы не на неё. — Только аккуратнее, хорошо? Каори отвечает «да», сомневаясь, что так оно и будет. Конечно, Ран не заведёт её в подворотню и не изобьёт — за что, спрашивается? — но в грудной клетке расплывается жидким металлом тяжёлое предчувствие. Возможно, дело в том, что впервые в своей жизни Каори оказывается ночью с тремя подозрительными незнакомцами. Несколько машин со свистом проносятся мимо, заставляя жмуриться от ослепляющего света фар. Теперь, вблизи, можно разглядеть и сбитые костяшки у всех троих, и хаотично разбросанные по телу синяки. Гопники, одним словом. У Сэдэо руки ухоженные и худые, без ссадин. Каори ни разу не видела его в дурном состоянии, разве что с выправленной рубашкой и шароварами. Парни обступают её кольцом, будто думают, что Каори может сбежать. Керо, идущий первый, озорно подпрыгивает и кивает на припаркованный у бордюра чёрный мотоцикл, блестящий в тусклом мерцании фонарного столба. — Садись, домчим за пару секунд. Каори фыркает и круто разворачивается. — Точно нет. Без меня. — Опять выёбывешься?! — возмущается другой и успевает остановить её, взяв за руку. Каори бьёт руками по запястьям. Отвратительная эта их привычка хватать без предупреждения. Прикосновения от незнакомцев всегда сравнимы с отпечатком грязи на коже. — Я согласилась пойти с вами, но прогулки на байке сюда не входят. Есть ноги и метро. Парень скалится и встряхивает её, как безвольную куклу. Прохожий, заметивший подозрительную картину, ускоряет шаг и проносится мимо них. — Живо садись на байк. — Какое у тебя право мне указывать? — Что? — Нет значит нет, идиот. — Совсем страх потеряла. Я же тебя… — Что ты сделаешь? Ударишь? Ну давай, попробуй. Бурлящая ярость доводит его до трясучки. Он распиливает её, четвертует, душит голыми руками — и всё это одновременно одним только взглядом. Похожий на бешеного пса за оградой, который дерёт глотку, лает и бросается на забор, а достать не может. Пусть Хайтани здесь нет, но Каори видит наглядно, как их авторитет и власть защищают её. Хотя ещё немного, и они точно сцепятся. Керо вклинивается между ними, хлопает обоих по плечу по-дружески. — Пешком так пешком, Айкава. Тогда поторопимся. Он мягко толкает её спину, и Каори нехотя поддаётся, пусть и оставлять их позади себя не кажется ей хорошей идеей. Улицы, освещаемые ровным рядом фонарей, пусты. На главной ещё мелькают редкие автомобили и прохожие, спешащие в тёплые дома после поздней смены, а если свернуть — встречает только шелест листьев и вывески круглосуточных магазинов. Разве что один раз мимо прошмыгнула кошка — скорее всего, за мышью. Ночной холод кусает голые плечи. Ран хотел обезопасить её, но в подобной компании тревога только растёт. — Нашли уже этих, кто напал? — Да тише ты, — шипят сзади. — Нет. Хайтани в бешенстве. — А тот, кого поймали? Не выбили ничего нового? — Шион обеспечил ему больничный отпуск. Ладони сжимаются до хруста. Они так легко говорят о таких страшных вещах, будто нет ничего особенного в подобном порядке. Ран и Риндо поглощены их законами и жестокими правилами, возможно, и вовсе диктуют их другим. Они просто гопники без сторонних интересов. Бьют и командуют — точка. Каори чуть поворачивает голову, наблюдая за тем, как они хохочут, поправляя кожаные куртки. — Эй, чего уши развесила? — заметив, гаркает парень. — Вы громко болтаете, а мне уши затыкать? Каори дерзит в открытую, но кроме пары грубых слов ничего не получает. Злоупотреблять таким подарком точно не стоит — их страх перед Хайтани в один момент может уступить злости. Значит, и вправду запретили её трогать. Вопрос только: всем ли? И что в головах у этих троих, если Хайтани умолчали о родственных душах. А они-то точно умолчали. Думают, что она их подруга? Девушка? Телефон в руке вибрирует, но Каори, не опустив глаз, сбрасывает. Это седьмой раз за последние пять минут. — Поклонники достают? Керо равняется с ней неожиданно, отчего Каори вжимает голову в плечи, но, глядя на улыбающегося мальчишку, немного расслабляется. Высокий и худой, с узкими плечами — да он тонет в кожаной куртке на пару размеров больше. Выглядит нелепо рядом с двумя другими, как семенящий за ними хвостик. — Это Ран. Керо раскрывает рот, застывая с до ужаса комичной гримасой удивления и страха. — Так возьми скорее! — Мы почти пришли, — отмахивается Каори, пялясь в тёмный экран телефона. — Не хочу брать сейчас. — Ты специально его провоцируешь? — искренне негодуя, палит он и, прищуриваясь, наклоняет голову. — Или ты боишься? — Я не боюсь. Признай уже обратное, Айкава. Признай, что подобное поведение Рана подпускает страх непозволительно близко и накрывает целиком, отбрасывая последовательный порядок мыслей. — А я вот боюсь, — чешет затылок Керо, запрокидывая голову. — Но они крутые. Самые крутые из всех, кого я знаю. — Из-за того, что влезают в драки? — Они побеждают в них. — Глупость, — фыркает Каори, морщась, перескакивает через лужу на тротуаре. — Как люди они ужасны. А поэтому не могут быть крутыми. — Так, значит, вы близко знакомы с ними, — протягивает Керо, то ли спрашивая, то ли утверждая возникшую в голове мысль. Каори сбрасывает ещё один звонок. Фонари постепенно редеют и больше не мигают так ярко, как на главных улицах. Белёсый уголок нужного дома выглядывает из-за других и закрывает бледный полумесяц в тёмном небе. — Вообще-то нет, — Каори зачем-то продолжает разговор, тянет край платья вниз, пока складки на ткани не разгладятся. — Я почти ничего о них не знаю. Керо выпячивает грудь колесом, будто то была его личная победа. Да понятия она не имеет о том, что они за люди. Где их родители? Любые другие родственники? Каори замирает перед подъездом, блуждая взглядом вдоль оконных рядов, тёмных и нет. Если она не ошибается, в гостинной свет выключен. — Ну всё. Шевелись. — Вы не проводите до двери? — спрашивает Каори, стоя вполоборота. Где-то далеко залаяла собака. Все трое как-то подозрительно хлопают большими глазами и чуть ли не ковыряют носком асфальт. — О, настолько боитесь встречаться с ними? — Иди уже, а. — Спасибо, что проводили, — кивает она, не сдерживая улыбки, когда самый крепкий из них, с которым они повздорили у дома, раскрывает рот от удивления. Когда она снова возвращает своё внимание к дому, над ним сгущается чёрный мрак, и рыжий фонарь не справляется с его натиском. Пути назад всё равно нет. Что бы ни вытворил Риндо, ей придётся вытерпеть натиск сразу двоих. Благо, Каори почти к этому готова.***
В подъезде пахнет противной сыростью и дешёвым ароматизатором. Каори по ошибке полагает, что самым тяжёлым будет прийти к дому Хайтани, но на деле непомерным для неё становится другое — просто постучать в дверь. В ладонь мягко вибрирует телефонный звонок. — Да? — Где ты, блять?! — сразу кричат ей. Сначала в реальности слышится приглушённый голос через дверь, а спустя мгновение — из динамика, искажённый. Каори сглатывает вязкую слюну. Ей обязательно отвечать? — У вас на пороге. Ран распахивает дверь и зашвыривает её одной рукой. Каори ударяется спиной о стену и слышит, как щёлкает замок, и сразу две ладони ударяют о стену совсем рядом с её головой. Ран тяжело дышит через приоткрытый рот, горят лишь его глаза, — горят чистой яростью, которая опаляет щёки жаром. Вместо человека Каори видит разъярённого зверя. — Что ты сделала?! Что?! — Отойди! Что на тебя нашло? — Успев опомниться, Каори выставляет руки перед собой. — Я спрошу в последний раз, — его пальцы, сомкнутые на её шее, подрагивают. Он в шаге, чтобы сломать её, как сухую ветку. — В самый последний раз, и если ты не ответишь, клянусь, ты пожалеешь: что. ты. сделала. с ним? — Да о чём ты, чёрт возьми?! Где Риндо? — Не прикидывайся дурой, я тебя насквозь вижу. — Ран, я ничего не понимаю! Каори видит, как в потемневших радужках бурлит горячая ненависть, а в мечущихся зрачках — попытка выкорчевать ложь. В груди неприятно колет. Не метафорично, а по-настоящему, будто сжимаются тиски и не отпускают. Мимолётная, но острая боль стягивается к рёбрам. Каори отводит взгляд в сторону спальни Риндо. Пальцы касаются взбухших вен на запястье — Ран ничего не говорит, только сильнее стискивает челюсть, когда не успевшие согреться ладони прижимаются к каменевшим мышцам. Его губы бледные и сухие, тени под ресницами становятся глубже — гнев подпитывает страх. Он читает в ней угрозу и потому готов уничтожить, не моргнув и глазом. С Риндо беда. Каори ещё раз поднимает глаза перед тем, как выскользнуть в коридор. Ей кажется, что она сумеет сохранить спокойствие, но к комнате Риндо несётся, как сумасшедшая. Внутри не горит свет, но хватает и тех бледных полос, что забираются из коридора. Риндо спит на кровати, укутанный в одеяло. Каори проходит дальше и морщится от горького запаха лекарств. На полу рядом с постелью валяется несколько бумажных платков, испачканных в крови. — Что... Каори ведёт плечами и разминает руки до вывернутых конечностей. Риндо во сне беспокойный: всё время поджимает губы, хмурится и прижимает к себе руку, на которой читает своё имя. На лбу блестят капельки пота — коснувшись, Каори чувствует температуру. — Что с ним? — Ты мне скажи, — вполголоса говорит Ран, оперевшись на дверной косяк. Света в комнате становится меньше, и стены будто начинают выдавливать посторонних. — Его вырвало кровью, потом появился жар и ломота в теле. Уснул только полчаса назад. Он говорил, что боль шла от метки. Что ты сделала? — Я ничего не делала, даже не думала о вас двоих. — Ему больно, Айкава. — Но это не моя вина, я не знаю, что произошло! Ран продолжает наступать. — Почему же тогда ты не разделяешь с ним боль? Его тихий голос бьёт по перепонкам и останавливает бурный поток слов, которые вот-вот должны были доказать её невиновность. Каори ошарашенно глядит на Рана и теряется в четырёх стенах, продолжая стоять у кровати. Ей не больно. Ему — да, а ей нет. Ещё пару дней назад Каори точно знала, что Риндо получил синяк — вот же, на скуле, он цветёт грязно-жёлтым. А на душе так пусто и тихо, что, быть может, и души у неё никакой нет, и она давно покинула тело. — Нет… я же… Риндо заходится кашлем и переворачивается на бок. Теперь видно, что его кожа почти сливается с белоснежным одеялом. Каори вновь прикладывает ладонь ко лбу, Риндо резко цепляется за неё, как за спасательный круг, и подкладывает под щёку, успокаиваясь. Жар прерывистого дыхания опаляет мозолистые пальцы. — Я принимала обезболивающее, — признаётся она. Тень Хайтани будто растёт и чернеет. Что же она наделала? Неужели его состояние — действие таблеток? — Зачем? — Я не думала, что это может ему навредить… Голубая прядь расплывается пятном в светлых волосах. Предательские слёзы застилают глаза, хотя в голове Каори ещё не принимает очевидное до конца, но ресницы уже намокают солью. — Для чего ты это сделала, Айкава? Каори не слышит, вообще ничего не слышит вплоть до стука собственного сердца. Слёзы капают на пол рядом, задевая вымазанные в крови салфетки. Она всё время остерегалась, что Хайтани навредят ей, по вечерам била подушку от злости, когда чужие неприятные ощущения добирались до неё. Но она никогда была… такой. Его руки чудятся высеченными из пары ледышек, которые никак не растопить. Только самые жестокие люди способны заставить страдать свою родственную душу. Она не могла. На её плечи рушится отчаяние и тянет к земле. Каори вдруг понимает, что, если бы в эту секунду ей предложили поменять их с Риндо местами, она бы согласилась, не задумываясь, потому что это её родственная душа, её человек и её Вселенная. Её, и ничья больше. Риндо бормочет что-то несвязанное и отворачивается к стене, натягивая одеяло до носа. Каори было хочет тронуть его за плечо, развернуть к себе, а может, и крепко обнять, потому что сейчас кажется, что за эти мгновения с Риндо может произойти всё что угодно. Сознание, хоть и не так навязчиво, продолжает шептать его имя — связь соулмейтов нерушима. Её нельзя сломать, отторгнуть, разорвать — на это не способна даже смерть, и потому она уносит обоих. Ей снова необходимо ощутить их близость. А если этого никогда не произойдёт? Что, если это будет конец? Ран оттаскивает её от кровати и волочит на кухню. Каори одолевает страх, когда за ними закрывается дверь, но не перечит. — Я не хотела… — Не хотела? Не хотела!? — Рану хватает одного слова, чтобы наброситься на неё. — Ты пыталась разорвать связь, а теперь заявляешь, что это не твоя вина?! Неужели ты своим недалеким умом не понимала, что это опасно?! — Нет, не понимала. Подавить, но не разорвать. Внезапно, вместо того, чтобы защищаться, как это бывает обычно, Каори замирает, глядя на Рана, готовая принять любое наказание и не пытаясь спрятать тошнотворный ужас от самой себя. Должно быть, её покорность сбивает с толку, и он медлит. — Значит ты дура. Значит. Ран зарывается пальцами в волосы и рвано выдыхает, залпом опустошая стакан воды. Влажную духоту разгоняет лёгкий ветерок из приоткрытой форточки. С висков проносится короткая вспышка боли — от неожиданности Каори зажмуривается и прижимает к ним пальцы. Почти так же, как и на ярмарке. — Что с тобой? — Ничего. Просто голова болит. Ран протягивает руку, но, так и не коснувшись липнущих ко лбу волос, прячет в карман. — Ты не выйдешь отсюда, пока я не скажу. — Пока Риндо не станет лучше, я не собираюсь уходить. — Не делай вид, что тебе на него не всё равно. Ты уже всё сказала своими действиями. — Риндо — мой соулмейт,— возражает Каори, вставая к нему вплотную. Боль пульсирует и слабеет. — Мы никогда не будем друг другу чужими, и я переживаю за него так же, как и ты. Этот ответ провоцирует Рана и звучит грубо, точно неотёсанный камень. Одним только чудом он спускает ей эти слова и ограничивается простым фырканьем. — Когда ты последний раз принимала обезболивающее? — Часа четыре назад, скоро его действие начнет проходить. Ран проводит влажной ладонью по лицу, пока руки у Каори дрожат, как на крепком морозе. Что он чувствовал в тот момент, когда увидел, что происходит с Риндо? — Я побуду с Риндо на случай, если ему станет хуже. — Даже не думай об этом, исключено, — ни секунды не думая, отрезает он, сбрасывая с себя ладонь. — Ран, я пытаюсь помочь,— Каори перегораживает ему путь и вновь мозолит ему глаза своим голубым сарафаном. — Я не причиню Риндо вреда и в случае чего сразу позову тебя. Ты никак не поможешь ему, пока сам в таком состоянии. Ран опускает глаза на грудь, в которую упирается её ладонь. Ему ничего не стоит отбросить её во второй раз, в пыль растоптать просьбу, но Ран не делает ровным счётом ничего. — Если мы останемся в одной комнате сейчас, то точно поубиваем друг друга. Айкава пытается заставить себя улыбнуться или хотя бы приподнять уголки губ. Реальность кажется такой туманной и непонятной, что приходится действовать по одному только наитию. Ни Ран, ни Каори ничего толком не знают о родственных душах, но продолжают делать вид, что знают, что делать. Несмотря на её слова, Ран не уходит в свою комнату, но, молча походив по квартире ещё несколько минут и проверив Риндо, ложится-таки на диван в гостинной и, ворочаясь, закрывает глаза. Каори не торопясь снимает с запястья повязку. Возможно, дело лишь во всём страшном, что произошло в эту ночь, но его имя немного выцвело. Раньше татуировка была чёткая чёрная, как выцарапанная углём, а теперь отдаёт мутно-серым. Ран никогда не уснёт крепко, не будь он уверен, что его брату ничего не угрожает. Каори наблюдает издалека — он пытается расслабить тело, но оно не поддаётся, а когда хочет пройти в коридор, то усталые глаза, мерцающие в блеске месяца проклятым аметистом, распахиваются при первом же её движении. Отражение в пузатом чайнике смотрит на неё потерянно. Каори выглядит почти так же, как и на ярмарке, но теперь нарядное платье и накрашенные губы вызывают в ней только стыд. Она пишет маме, что ночует у Нэо, а Нэо о том, что она приболела и не уверена, что придёт на занятия в понедельник. Два сообщения — две лжи. Браво, сказать больше нечего. Присутствие Рана не даёт ей спокойно сидеть на месте, пусть он и не обращает на неё внимания. Жизнь развернула её на сто восемьдесят так, что она буквально находится в едва знакомой квартире с едва знакомыми людьми. Каори пристраивается на полу рядом с дверью в комнату Риндо, приоткрывая её, чтобы видеть его или хотя бы укрытие из одеяла, в котором Хайтани утонул. Часовая стрелка пройдёт ещё два пролёта, и за окном закровит рассвет. Просматривая от нечего делать телефон, который трижды оповещал о критическом уровне заряда, Каори натыкается на пропущенные звонки, из-за чего ей снова приходится посмотреть на Рана. Когда он дремлет, то забавно сопит — совсем как ребёнок. Взгляд натыкается на сумку, брошенную у входной двери. Внутри она находит блестящую упаковку обезболивающего, в которой остаётся две крошечные таблетки. Мерзость. Достаточно одной, чтобы обречь обоих. Каори швыряет их подальше и с удивлением видит, как на небесно-голубой юбке распускается тёмная клякса, а затем чувствует мокрую дорожку, уходящую к подбородку. Стоит пальцам испачкаться в тонкой полоске крови, как в позвоночник, словно по команде, втыкают кривые иглы, которые проникают всё глубже и глубже, задевая сплетения вен и сосудов. Каори пулей оказывается в ванной и склоняется над раковиной. На белом фаянсе красные пятна ещё ярче и гуще, что смотреть на них становится до тошноты тяжело. Боль расходится по всему телу — каждый удар сердца выбивает из лёгких воздух, превращая дыхание судорожным кашлем. Эти ощущения невозможно сравнить ни с чем— попытка закричать превращается в безмолвный стон. Слишком много боли сразу, будто всё резко выкручивают на максимум. Ноги подкашиваются, встречаются с бортиком ванны, и она чудом не падает на кафель, оставаясь в сознании. И вдруг ещё одна боль, другая, и контрастирующая с той, что парализует всё тело. Затуманенным взглядом Каори вылавливает смутную фигуру Рана и голос, доносящийся откуда-то извне. — Что с тобой?! Ран трясёт её, вцепившись в осунувшиеся плечи так, что кожа в тех местах алеет. Каори зажмуривает глаза и обнаруживает, что плачет, даже рыдает — хотя не понимает, почему. Будто контроль над ней взял кто-то другой, разрывающий тело на тысячу кусочков. — Не знаю, — с кашлем выходит у неё. Каори отталкивает его от себя, хватаясь за голову. — Как же больно… я не могу. Не могу, не могу. — Действие обезболивающего проходит. Когда Ран успевает подхватить её за секунду до того, как она, качнувшись, упадёт без чувств, по коже брызгами разбегается дрожь. — Пусти, пусти, очень больно! Он крепко держит её, прислонившись к спине, пока Каори тщетно пытается вырвать руки, мотая головой в разные стороны. В таком положении боль усиливается в сто крат и ощущается, как предсмертная агония, и паника всё сильнее накрывает суетящиеся беспорядочные мысли. — Успокойся, — раздаётся голос у самого уха, от которого Каори на секунду замирает. — Ты знаешь, что это всё из-за таблеток. Дыши и успокаивайся. — Нет, нет, нет, ты не понимаешь! — из последних сил выкрикивает Каори сквозь всхлипы, и оседает на пол. Ран опускается за ней, намертво прижав к себе. — Это слишком, я не могу. Что-то не так, что-то... — Ты хочешь ещё одну таблетку, которая у тебя с собой? — шепчет Ран, получая в ответ лишь сдавленное мычание. — Значит, делай глубокий вдох вместе со мной. Его грудь медленно вздымается, упираясь ей в позвоночник. Каори сосредотачивает все чувства на одном только ощущении, выцепляет среди боли мягкое тепло, исходящее от кончиков грубых пальцев, и находит его дыхание на ушной раковине. — Отлично, теперь выдох, — говорит Ран и, чувствуя новую судорогу, добавляет: — Медленно, за мной. Давай. Каори повторяет. Раз за разом получается наполнить лёгкие воздухом и не поддаваться настигшей её врасплох боли. Он ни на секунду не отпускает её, хотя они сделали уже пять, десять, а может, сотню вдохов. Ран считает каждый, проходясь большим пальцем по красным костяшкам. Вдох. Боль, которую причиняет он, впиваясь в белую кожу ногтями, превращается в необходимость. Выдох. В гостинную пробиваются робкие лучи восходящего солнца. Она различает один из них, закравшийся в уголок коридора и тронувший багровое пятно на платье. Эта ночь закончилась. Наступил рассвет.