***
Время летело стремительно, и я не заметил, как наступил декабрь. Лекс по-прежнему пропадал на репетициях, я стал чаще появляться на работе, а после удачно закрытого дела Дунаевского я ещё и получил повышение. Повышению я искренне радовался, ведь должны же у меня быть средства на реализацию моих идей для свиданий с Лексом. Когда-то мимолётом проскользнувшую мысль о предложении Лексу я так же тщательно обдумывал и уже держал в голове адрес ювелирного, в который планировал обратиться. Но обо всём по порядку… Тот декабрьский день стал для меня по-настоящему праздничным. Я скрыл это от Лекса, но практически накануне рождественского спектакля, на который я был приглашён, мне предстояло снятие гипса. Во время последнего осмотра врач оценил моё здоровье и даже признался, что на поправку я шёл быстрее, чем многие люди с похожими переломами. Я планировал заявиться к Лексу в театр уже без гипса и надеялся успеть к окончанию его репетиции. Проводив Лекса в театр с утра, я тут же принялся собираться в больницу и отыскивать необходимые документы. Однако я был уверен, что даже в качестве спутника премьера театра меня никто просто так не пропустит, и я решил подстраховаться, запросив помощи у Антона. Тот охотно вызвался мне помочь и даже предложил подбросить до больницы. Я быстро согласился, надеясь сэкономить немного времени, мысленно отсчитывая минуты. Сидя на больничной койке, я разглядывал свою освобождённую от гипса ногу и пытался не спеша шевелить пальцами. В первый момент мне даже показалось, что чего-то не хватало — настолько я свыкся с противным гипсом. Костылями мне всё ещё необходимо было пользоваться, но я всячески старался несильно наступать на ногу и ходить без них. Врач оценил моё геройство, но всё же попросил не торопиться. Со счастливой улыбкой на лице, довольный новоприобретённой свободой, я закивал. Ожидавший меня снаружи Антон почти бросился мне на шею, не постеснялся поцеловать в щёку при всех и как обычно предложил свою помощь. Я попросил его подержать костыли, чтобы я мог хотя бы попробовать опереться на ногу, ведь я хотел произвести впечатление на Лекса (Я же болван!). Уверенно стоять на месте я уже мог. Сделав несколько шагов, я протянул руки к костылям, и Антон, не слушая моих возражений, всё-таки повёл меня к машине, придерживая за пояс. В театр мы прошли без проблем, не считая косых взглядов охранников на мои костыли. Всё-таки не каждый день в театр приходят бойфренды-инвалиды местных артистов. Антон поспешил к сотрудникам театра, указывая на меня и явно прося помощи поднять меня наверх к репетиционным залам. На все мои протесты насчёт того, что идти я мог сам, Антон оставался непреклонен: не хватало мне снова переломать себе что-нибудь, тогда уж точно это будет сюрпризом не только для Лекса, но и для всех моих знакомых. Я не знал, почему я нервничал. Я видел Лекса каждый день, абсолютно без одежды, трогал его, целовал, мог коснуться везде и всюду, даже не спрашивая разрешения, но видеть Лекса на репетиции я как будто не был готов. Наверное, когда я приду на спектакль, я упаду в обморок где-нибудь посреди зала, и Лекс, стоя на сцене, громко назовёт меня болваном, а ещё и стукнет себя по лбу. Антон помахал перед моими глазами рукой, указывая на приоткрытую дверь репетиционного зала. Я запаниковал, будто готовился увидеть привидение или страшного монстра из ужастиков. Или же, прямо как в этих ужастиках, за дверью меня ожидает нечто… Восхитительное. Артисты в зале даже не заметили, как мы вошли. Это было большое светлое помещение, одна стена которого была полностью зеркальной. По всему периметру я мог видеть станки — что-то наподобие станка Лекс соорудил у меня в квартире и постоянно занимался возле него, — возле которых стояли некоторые артисты. Кто-то делал растяжку, кто-то просто отрабатывал элементы, названия которых я не знал (и даже не понимал, как их можно запомнить), а кто-то явно повторял свои роли. Мои глаза быстро нашли Лекса, и я замер. В школьные и юношеские годы, оказываясь в театрах, я скептически смотрел на посетителей, которые с жаром и вздохами обсуждали увиденное. Но в ту секунду, стоя возле входа в репетиционный зал, опираясь на костыли, я, кажется, понял, что они имели в виду. Лекс парил над полом. Я не знал, как это называлось, но он словно замирал в воздухе, и каждый прыжок, который он выполнял, давался ему так легко, будто это было что-то само собой разумеющееся. Я знал, сколько тренировался Лекс, знал, вспоминая его ноги, чего всё это стоит, и не мог сдержать своего восхищения. Я был покорён его движениями. Его руки были похожи на крылья, а всё его тело — то самое, которое я каждую ночь ласкал — грациозно поворачивалось в новом элементе и замирало. Я почувствовал, как на глазах выступили слёзы. Поражённый увиденным, не в силах двигаться, я стоял и загипнотизированно смотрел на Лекса, который всё ещё меня не заметил. — Ух ты, а я тебя помню. Я вздрогнул от чужого голоса и узнал в подошедшем к нам с Антоном Вадима. (Когда он вообще успел подойти?!) Громко сглотнув, я протянул ему руку для рукопожатия. Он пожал её, усмехаясь. — Смотрю, тебя легко впечатлить, — хохотнул Вадим. Антон, стоявший рядом, тихо засмеялся. — Осторожнее, Макс и так уже потерял дар речи. — Антон с улыбкой смотрел на меня. — На самом деле, ещё летом. Он подмигнул Вадиму, и тот многозначительно поднял брови. — Я… Извините, просто я никогда не видел… Настоящей репетиции, — промямлил я. Держать образ большого и сильного адвоката было сложно, особенно когда этот «большой и сильный адвокат» практически потерял дар речи, глядя на чужие ноги. — Это ты ещё не видел его партию во втором акте… — Шепнул Вадим и засмеялся. Антон ткнул его локтем. — Я не вовремя, да? — Поспешил уточнить я. — Репетиция обычно проходит в закрытом формате, но мы скоро уже заканчиваем. — Вадим посмотрел на часы. — К тому же, я не думаю, что ты совсем чужой… — Ты смущаешь нашего мальчика, прекрати. — Антон недовольно цокнул и приобнял меня, будто закрывая от нападок Вадима. — Видишь, у него шок. — Обычная реакция на нашего Алекса. — Вадим скрестил руки на груди и расправил плечи. — В конце концов, наш Алекс как недоступное дорогое искусство… Я не успел ничего ответить, как вдруг Вадим отшатнулся в сторону, Антон почти отпрыгнул, а меня обхватили крепкие любимые руки. Лекс подошёл быстро, бесшумно и так решительно заключил меня в объятия, что я даже забыл о том, что хотел сделать. Не переставая шокировать меня, Лекс, игнорируя всех присутствующих, словно мы стояли одни посреди зала, прижался губами к моим губам. Он прижимал меня за пояс к себе одной рукой, а другой гладил мою щёку. Мне ничего не оставалось, как обнять его в ответ. Костыли с громким стуком упали на пол. — Надо же, кто-то сумел приручить нашего Алекса. — Послышался чей-то голос издалека. — Не только приручить, но и полюбить. — Кошмар… теперь он в ответе за него. Вадим стоял не менее ошарашенный, разглядывая эту сцену. — Warum hast du mir nichts gesagt? — Лекс нахмурил брови, продолжая оглаживать мою щёку рукой. Он понял всё без слов. — Das sollte eine Überraschung sein, — прошептал я в ответ. — Die Tat eines Dummkopfs. — Он цокнул языком и снова клюнул меня в губы. Лекс слегка отстранился от меня, и я смог увидеть не только ошалевшего Вадима, но и остальную половину такой же ошалевшей труппы. Кто-то довольно улыбался, кто-то хмурился в непонимании и, может быть, осуждении, но Лексу, судя по его виду, было плевать. Впрочем, в этом был весь Лекс. — Теперь все будут знать, что ты мой, — довольно проговорил он и сверкнул глазами на Вадима. Тот мирно поднял руки вверх и пробубнил что-то вроде «Да я даже и не собирался». Антон, наблюдая за этой сценой, не мог сдержать добродушного смеха.***
Избавившись от гипса, я воспрянул духом. В моё тело постепенно возвращалась уверенность как в повседневной жизни, так и ночью с Лексом. Всё-таки ограничения в действиях при ношении гипса довольно существенные. В день спектакля я проснулся вместе с Лексом ранним утром, хотя была суббота, и принялся готовить ему завтрак. Я привык к его диете, запоминал продукты, которые он любит и ест, и при наличии времени пытался готовить ему завтраки. По утрам Лекс предпочитал либо овсянку, либо мюсли, а я, вооружившись интернетом, старался подобрать комбинации продуктов с как можно меньшим количеством калорий, но всё же, чтобы они были сытными. После парочки провалов я стал лучше разбираться в «правильной» еде. Лекс возвращался из душа, в одном лишь полотенце, подвязанном на его крепких бёдрах, приобнимал меня сзади со спины и заглядывал мне через плечо, глядя на мои манипуляции, а иногда даже касался губами моей скулы. Когда я разворачивался, чтобы ответить на его поцелуй, он уже отстранялся, вальяжно усаживаясь за стол. Однажды он сказал мне, что его это заводит. Я поперхнулся завтраком, попросил повторить или объяснить, но Лекс категорически отказался, тихо хихикая. Проводив Лекса, я тоже принялся не спеша собираться по своим делам. А дела мне предстояли важные. Втайне от Лекса я общался с ювелирным магазином, в котором заказал парные кольца. И хотя мы жили вместе, находясь, можно сказать, в официальных отношениях, я всё-таки хотел сделать Лекса своим, насколько мне позволяла ситуация и законодательство. Ничего не знающему Лексу предстояло приехать заранее в театр для грима, а также для работы с костюмером. В моих мыслях сразу возникла картина нашего первого свидания: совместный просмотр «Дон Кихота» в партере Михайловского театра, роль Базиля, доставшаяся другому танцору, и почти находящийся на грани Лекс, сидящий тогда рядом со мной в зале. Сегодня всё было иначе: роль Базиля исполнит Лекс (в моих мыслях он так и исполнял эту роль с самого начала), а я буду верным зрителем и по совместительству его парнем. Иногда я не мог поверить в то, что у нас всё получилось и Лекс действительно мог снова стоять на сцене. Я завис на кровати, в расстегнутой рубашке, уставился на свои руки и гонял в голове всё произошедшее. И кто бы мог подумать, что всё может так изменить за каких-то полгода? Сообщение о готовности кольца привело меня в чувства, и я продолжил свои сборы. Костыли я решил с собой не брать, понадеявшись на чудо, а еще на руки Лекса (ну мало ли). К театру я подъехал практически на крыльях своей любви. В кармане моего пиджака приятной тяжестью лежала бархатная коробочка, а я нервно поправлял небрежно повязанный шарф. Лекс заранее позаботился об именном пропуске для меня и взял с меня слово навестить его в антракте. Я только и успевал кивать ему в ответ. До спектакля мы не увиделись, и я отправил Лексу пожелание удачи и напоминание о том, что очень сильно его люблю. Ответ мне прилетел на немецком, а в следующем сообщении я увидел фотографию, на которой стройный Лекс, в роскошном костюме Базиля, смотрел на меня прямо через зеркало. Я шумно сглотнул и проследовал в сторону ложи (о месте в зале для меня Лекс тоже позаботился). Я опустил руку в карман пиджака и несильно сжал холодной ладонью бархатистую коробочку. Живя ни с кем иным, как с премьером Михайловского театра, я всё ещё ничего не понимал в его искусстве. Но то, что я мог чувствовать, лишь глядя на него, превосходило все когда-либо испытанные эмоции. Появление на сцене Лекса было встречено настоящими овациями. Он ослепительно улыбнулся залу, скользнул взглядом по ложам, мельком замечая меня и быстро мне подмигивая. Я смотрел на него, не в силах дышать. Лекс выглядел изящно даже в потрёпанной растянутой толстовке и старых джинсах, а уж в костюме Базиля он выглядел сногсшибательно. Я не успевал следить за ним, но всё равно старался впитывать каждое движение. Мне до одури хотелось коснуться его, сжать в объятиях и не выпускать. На какой-то момент даже показалось, что я могу выбежать на сцену. Я буквально повис на перилах и впился взглядом в Лекса. Глаз ласкал любимый силуэт, движения ног настолько грациозны и точны, что от этой эстетики у меня захватывало дух. Мой Лекс. Я позволял себе самые смелые мысли, и не мог наглядеться. И вот он, живой, настоящий, на сцене, которой он и принадлежит, мой. Я могу коснуться его, поцеловать с утра, приготовить ему что-нибудь или просто обнять. Глаза начало щипать, когда я мысленно, чисто на автомате, считал его вращения. Из-за близкого расстояния я мог даже увидеть выражение его лица: прикрытые глаза, застывшую легкую улыбку в уголках губ, и даже мог заметить, как вздымалась его грудь, когда он делал очередной короткий вдох. Когда Лекс остановился в красивом поклоне, я не верил своим глазам. Зал рукоплескал ему, так громко и с такой страстью. Я вскочил со своего места и принялся аплодировать, а когда Лекс выловил меня глазами, то широко улыбнулся мне. Я не узнал себя, когда крикнул «Браво», а Лекс, видя это, улыбнулся ещё шире. Искренне, по-настоящему, счастливо. Мой Лекс был наконец-то счастлив. Мой любимый Лекс. Едва опустился занавес и начался антракт, я пулей вылетел из ложи и поспешил на нижний этаж. Перед посещением театра Лекс доходчиво рассказал мне, как добраться до его гримёрки, а, кроме того, я помнил свое посещение репетиции с Антоном. Протискиваясь через толпу, я спустился в холл и свернул направо к лестнице, ведущей к балконам. Какое-то время я всё же метался в незнакомом помещении, но, к счастью, мой поиск не был долгим: через несколько минут я уже находился в коридоре артистов, ища глазами нужную дверь. Моё сердце глухо стучало от бега по лестнице и от какого-то волнения, словно я собирался встретиться с Лексом в первый раз в жизни. Но, пожалуй, с ТАКИМ Лексом я и вправду встречался впервые. Я практически влетел в гримёрку, которая оказалась открыта. Лекс сидел за столиком для грима, а как только заметил меня в отражении, сразу же развернулся и поднялся. Я видел широкую улыбку на его лице. Он слегка развёл руки в стороны, и я бросился к нему, заключая в объятия. Мои руки крепко сжали его талию — только сейчас я как будто заново почувствовал, какая она тонкая и крепкая. Расшитая узорами ткань под моими ладонями приятно покалывала кожу, а под этой тонкой тканью я касался любимого тела. Мой Лекс. Твёрдый, тёплый Лекс. Я чувствовал, как под его костюмом всё ещё играют мышцы от недавнего напряжения. Окончательно обнаглев, я опустил руки на его ягодицы и с удовольствием сжал их. — Dummkopf, ты там в обморок не упал? — Лекс тихо смеялся обнимая меня в ответ и позволяя моим ладонями притягивать его ближе к себе. Похоже он сам наслаждался такой реакцией на него и охотно позволял мне любые прикосновения. — Ещё немного и точно упаду, прямо на сцену, — шептал ему я и потянулся за поцелуем, на который Лекс охотно ответил. — Тогда спектакль придётся остановить, и ты не увидишь, что будет дальше… — Демонически прошептал Лекс мне на ухо. — И пропустишь кое-что интересное… Ты этого хочешь? Я заглянул в его блестящие глаза, ловил их хитрый блеск и не мог наглядеться. Не дождавшись моего ответа, Лекс широко улыбнулся и снова прильнул к моим губам. Он отстранился, тихо шепнул мне в губы, что ему необходимо поправить костюм, и напоследок снова клюнул меня в губы. Мы договорились встретиться с ним сразу после спектакля, а я пообещал ждать его столько, сколько потребуется. Я едва успел прийти в себя, повернулся к зеркалу, чтобы поправить волосы, смятую рубашку и пиджак, как дверь за моей спиной приоткрылось. Я ожидал увидеть кого угодно, только не Эрнеста Фёдоровича Дунаевского. Его появлению я был очень рад, ведь теперь я получил самое весомое доказательство того, что мои труды были не напрасны. Дунаевский, видимо, ожидал увидеть здесь Лекса и был очень удивлен увидеть меня. — Похоже, театр снова в надёжных руках. — Я протянул ему руку для рукопожатия и вежливо улыбнулся. Дунаевский сдержанно кивнул и тоже изобразил улыбку. Но сказать, насколько она была искренней, я не мог: в его выражении лица читалась неподдельная усталость. — Подорванное доверие не так легко восстановить, — спокойно заметил он. Он держался ровно и сдержанно, и даже если чувствовал давление или стресс, то отлично скрывал их. — Но вы же вновь на своём месте. — Я попытался показать ему, что поддерживаю его. Утомлённый судами Дунаевский тяжело вздохнул. — Максим, вам стоит понять, что косые взгляды не прекратились. — Он коснулся ладонью дужки очков, потянул их с переносицы и принялся протирать стёкла маленькой тряпочкой. Он будто пытался выиграть немного времени, чтобы подобрать слова. — А всем и каждому объяснять, что произошла ошибка, у меня просто не хватит здоровья и земного времени. Он снова надел очки и твёрдо посмотрел на меня. — Я знаю, вы хотели, чтобы Лекс вернулся. — Теперь настала моя очередь подбирать слова. — Однако на суде вам не было выдвинуто обвинение в смерти Прянкина. — Он принял мою смерть, выпил мой бокал. — Дунаевский подошёл к гримёрному столику и стал разглядывать различные баночки. — Тогда произошло тотальное недоразумение. Я не хотел, чтобы в его смерти обвинили Алекса, но и поднять голову я тоже не мог. Он снова посмотрел мне в глаза. — Трусость? — Слово сорвалось с моих губ само собой. — Пусть так, — покорно согласился он, — мне пришлось воспользоваться печатью сестры, чтобы подделать заключение о смерти. Я хотел, чтобы все подумали на отравление в баре. — Он взял со столика какую-то круглую баночку и стал вертеть её в руках. — Чистая случайность, не более. Я не знал, что он категорически ничего не употребляет в том заведении. А когда все это завертелось, пришлось обращаться к друзьям в погонах. Тогда дело и пропало с горизонта. Я внимал каждому его слову, мысленно благодаря всех богов мира за то, что всё разрешилось в нашу пользу. Дело выглядело чересчур запутанным, и распуталось оно, похоже, ценой моей ноги. Не самый худший вариант. — Роману это обвинение тоже не было предъявлено, — заметил я. — Я думаю, что ему достаточно того, что уже есть. — Дунаевский криво усмехнулся. — Пусть это будет последний мой подарок ему. Прянкин не лучший человек, и мы все это прекрасно понимаем. — Бог с ними, дело уже сделано. — Я поспешил перевести тему. — И ещё, я рад, что вы вернули Анастасию на сцену. Лицо Дунаевского смягчилось. Он и сам был рад переводу темы на что-то более приятное, чем грязные ухищрения его драгоценного племянничка. — Она все поняла и не сердится на меня. — Он опустил взгляд. — Я только хотел уберечь её от травм. Не хотел, чтобы она пострадала в паре с моим горячо любимым племянником. Последние слова он многозначительно подчеркнул интонацией. — Хорошей службы вам, Эрнест Фёдорович, — искренне пожелал ему я. — А вам любви и понимания. — Он кивнул и улыбнулся в ответ. — Может, ещё капельку терпения в ваш бездонный сосуд. Никогда не будет лишним. Мы оба понимали, что он имел в виду. Распрощались мы улыбками и таким же сердечным рукопожатием. Что же, похоже, дело Дунаевского можно считать официально закрытым. Я бросил взгляд на часы на своем запястье и медленно двинулся на выход, к своей ложе, чтобы досмотреть самый красивый спектакль с самым любимым мной человеком в главной роли.