Если бы...

***       Равнина горела чуть больше полугода назад. Семь кругов Исиль, а кажется — прошла вечность. С тех пор пепел залили осенние дожди, засыпали тяжёлые снега, смыли бурные весенние потоки. Кругом на много верст вперёд лежали привычно-знакомые северные луга, едва сохранившие отметины недавних сражений.       В Смертных землях было полным-полно того, что можно было бы ненавидеть: заморозки, ранние зимы, сухая жара в самое нежданное время, внезапно сменяющие её холода, крупный град в середине лета, побивающий и без того небогатые всходы, дожди и половодья, затапливающие поля… Того, о чём кто-то слышал только из рассказов, а кто-то и не знал вовсе. Эндорэ испытывал каждого, выявлял на пробном камне силы и волю к жизни. И многие теперь жалели о навсегда оставленной за спиной уютной колыбели Благословенного края, не в силах принять в размен за неё случайные счастливые мимолетности этих земель.       Но Тэльпэ, пожалуй, слишком плохо помнил покой Амана. Только наплывали иногда случайные картинки, следуя за потоком приходящих в голову мыслей. Зато никогда не отдалялись на край сознания клочья вязкой тьмы, нагнанные на их дом восьмиглазым чудовищем, лица семи братьев, застывших вокруг закрытого белой тканью стола, слезы деда и неподвижно замершие на тронах сияющие фигуры стихий.       Тьма и неопределённость терзали его, ребенка, страшнее всего. Он чувствовал тогда, будто все они зависли над какой-то бездонной пропастью и вот-вот сорвутся в неё. Невозможно было видеть тёмным родной город, тёмными — дороги и сады, тёмным — внутренний двор крепости, едва освещённый хрустальными лампами нолдор. И хотелось бежать оттуда подальше, куда угодно, лишь бы не чувствовать, как схлестываются воспоминания с реальностью, как расползается понимание, что возврата к прежнему нет.       — Atarinja? Неужели больше не будет света? Совсем?       Невозможно было слышать в ответ:       — Тише. Не знаю. Совсем.       Уйти навеки показалось единственным возможным решением даже ему. Уйти, чтобы отмстить. Уйти, чтобы вернуть назад три тёплых камня, пульсирующих жизнью и светом.       Тёмные земли встретили их неласково. Войной и кровью, огнем и смертью. Первой победой и первым поражением. Под звёздами раскинулся огромный дикий мир. Тэльпэ помнил, как стоял однажды у серебряных вод огромного озера, едва различая далёкие другие берега и пытался осознать и принять умом своим, что где-то там, за горами, за такими многими вёрстами, что и представить нельзя, находится родина всех квенди.       — Но и за ней нет края земли, — рассказывал в тот день самым младшим из проклятых, перворожденный по имени Нэнмо. Он ворошил палкой костер, одновременно со странным выражением вглядываясь вверх и вглубь, как будто пытаясь заглянуть за пределы видимости:       — Там остались когда-то наши сородичи, полюбившие воды Куивиэнэн. А мы, прошедшие долгим и опасным путём, пересекшие море — теперь снова здесь. Как будто весь виденный свет и счастье Амана — это лишь сон.       — Жалеешь? — тихо спросил его кто-то, кажется одна из эльдиэр, укачивающая на руках едва научившегося ходить малыша.       — Об Исходе? Не знаю. Жизнь покажет. Но и здесь можно быть счастливым. Мы же были когда-то.       А с восходом новых светил вдруг обрели цвет неисхоженные леса, непредсказуемые воды, бескрайние неведомые просторы, в которых одна надежда была — на себя. Это было даже не слишком сложно — полюбить эти земли — за редкое, но оттого ещё более ценное тепло, за раздолье, за неброскую красоту. И бились теперь и за их свободу тоже.       И Тэльпэ знал, что сражается теперь и за эти холодные луга — зимой белые и бескрайние, безжалостно-спокойные. Осенью бурые и мокрые, будто вобравшие в себя небесную серость; летом пестрые и душистые, полные шума, шелеста и жужжания, волнующиеся под ласковыми руками разгульных ветров. А весной…       Сперва покрытые реденькими островками последнего снега вперемешку с буро-зелеными проталинами и золотыми головками мать-и-мачехи, они оттаивают, расплываясь лазурными лужами и расцветая сочными свежими травами. Весной они обычно казались ему прекраснее всего на свете.       Но война будто заклеймила их. Между смазанными очертаниями полуразрушенных укреплений теперь валялись кое-где оскольчатые черные камни и прожжённое, покрытое сажей железо. От деревянных заслонов не осталось и следа, на вершине самой высокой когда-то насыпи пушилась свежая зелёная поросль. Чуть левее, там где слегка дыбились над равниной холмы предела Маэдроса, чернела груда сожженных скелетов — останки недолгих орочьих похорон. Справа в земле была пробита раскуроченная яма, на дне которой застенчиво желтела семейка круглоголовых одуванчиков. Вдали, чуть севернее, в молодых травах таких же лугов ещё виднелась бурая кровь вчерашнего сражения. Оглядываться на юг не хотелось вовсе. Черный остов крепости возвышался едва на сажень над землей, напоминая груду костей тех, кто был убит у её стен.       Между полем битвы и руинами крепи стоял военный лагерь армии нолдор.       Месяц назад дружинам Тэльпэ и дяди Тьелко удалось пробить кольцо осады со стороны Лотланна и закрепиться чуть западнее на вершине Альтамбо, второй по высоте среди холмистого нагорья предела Маэдроса. Вскоре Старшие ударили с юга, и практически пятитысячное вражье войско оказалось зажатым в тиски между аглонцами и верными Химьярингэ. Повалив укрепления, нолдор буквально смяли ненавистных орчин, перебив всех, кто оказался между флангами соединённых дружин. Потрёпанный зимними холодами валарауко, серо-оранжевый вместо багрового с чернотой, достался на долю Макалаурэ и его немногочисленных дружинников. Наконец-то отведя душу, менестрель от всего сердца плюнул в оставшуюся от развоплощённого майа горстку пепла и вслед за братьями звонко протрубил победный клич Первого дома.       Практически сразу же, они даже не успели насыпать курган над погибшими, пришлось отражать ответную атаку с востока, параллельно едва удерживая занятую высоту в ожидании рассвета. А наутро из крепости ударил резервный отряд всадников под командованием отца, поставивший жирную точку в истории полугодовой осады. От двенадцати тысяч орков, вставших у стен в конце Эркьеллэ* остались лишь разрозненные отряды, едва успевшие отступить на восток. А спустя три седмицы армии фэанариони с двух сторон замкнули проход Маглоровых Врат, преградив Врагу пути в Таргелион и Оссирианд.       Тэльпэ вытер взмокший лоб и мрачно покосился на вбитую в землю лопату — охранные валы вокруг походных шатров надо было поднять на полторы сажени, потом выстроив с внешней стороны линии полевых заграждений. Временные лагеря, окружённые засеками и насыпями, дружины перводомовцев возводили на каждом привале буквально за считанные часы, но здесь требовалось встать твёрдо, восстановив если не крепость, то по крайней мере постоянные укреплённые поселения приграничных рубежей. Работы не стихали с самого раннего утра, и к четырем часам пополудни Тэльпэ чувствовал себя измотанным, как старая водовозная кляча.       — Сплошная равнина, ни леса, ни холмов, — сочувственно кивнул ему один из аглонских дружинников, — У них, из Врат, пускай горняков мало, а земли́ ещё в первое столетие столько перерыли — нам только завидовать. Каждую версту рвы с частоколами ставили.       — Завидуем, — хмыкнул Тэльпэ, вновь берясь за лопату.       — Что уж там, нечему теперь, — печально улыбнулся напарник по работе, — Похоронные курганы за стенами крепости выросли теперь выше валов на пограничных постах. Сам видел, скольких вчера навек провожали. Хорошо, что лорда Канафинвэ с его воинами оставили защищать Химьярингэ. Я и то на эти руины смотреть не могу — сердце рвется, будто слышу, как камень плачет. Чуть южнее усадьба до тла сгорела, видел? Я на том пепелище кинжальчик детский нашел, черный от сажи. Похожий сам сыну дарил года три назад… Одно счастье, жив он. Только б и дальше! — с неожиданной мольбой вскинул он голову к прозрачным синим небесам.       Тэльпэ тоже посмотрел ввысь. Далёкое солнце быстро закрыли гонимые ветром плотные облака, на мгновение на стоящих во рву нолдор повеяло дыханием ушедшей зимы. Они замолчали и одновременно с ожесточением вгрызлись лопатами в холодную, проросшую корнями землю.       — Завтра мы едем. Через Холмы с юга к переправе через Келон.       Такими словами встретил отец подошедшего к походному шатру дядю Майтимо пять дней спустя.       К концу подходил обеденный перерыв, и Тэльпэ сидел, вытянув ноги у костра и наслаждаясь краткими мгновениями полуденного отдыха.       Отец споласкивал котелок из-под супа нагретым на огне кипятком.       — Курво, не гони коней, — устало нахмурился Старший, — Все же уже обсудили. Если хочешь ещё раз, дай хоть поесть, я устал, как майа Мандоса.       — Орки?       — Да. Разбили ещё одну банду, их тех, бежавших. Среди эльдар погибших нет, слава Эру.       Руссандол потянулся к жестяному ведру, умылся желтоватой водой, натасканной из протекающей в восточном подлеске безымянной речушки. Потом с жадностью прильнул к глиняному кувшину с холодным, чуть сдобренном травами питьём. Для него воду брали другую, из расчищенных колодцев внутри крепости.       — О-о, супчик, — заметив большой котел с варевом, Старший просветлел лицом, — Ещё горячий? Вовремя я успел, однако.       Отец протянул брату ложку и сухой ржаной хлебец. В Амане, насколько помнил Тэльпэ, аппетит дяди Майтимо был ещё одной темой непрерывных братских шуточек. Особенно изощрялись малоежки Амбаруссар, способные, особенно летом, по целым дням питаться только подножным кормом вроде листьев щавеля, молодых побегов лопуха, дюделей, луковых перьев и кислющих незрелых ягод.       — Нэльо, ты же всегда голодный. Всегда! Вот и вырос в жердину такую. Если дальше так пойдёт, отцу придется поднимать верхние косяки у дверей, чтоб ты шишки не набивал.       — И проёмы расширять!       В Эндорэ поводов шутить стало на порядок меньше. После плена Старший сперва вообще не мог есть — желудок не принимал. А потом ещё долгие месяцы за завтраком и обедом едва съедал треть положенного, неизменно смущаясь, но пересилить себя не в силах:       — Вкусно. Очень. Но больше не могу.       Макалаурэ краснел и бледнел, кажется по тысячному кругу мечась от изломавшего их всех чувства вины до повторения разумных аргументов, заставивших принять то решение. Дядя Морьо ругался, что ему теперь тоже кусок в горло не лезет, отец молчал с застывшим лицом. Тьелкормо, более всех рвавшийся в Ангамандо, пытался скрыть укоризненный и слегка обвиняющий взгляд. Ему тяжелее всех далась благодарность кузену — ведь его самого лорд-регент Канафинвэ приказал запереть в комнате до тех пор, пока не тот даст слово не лезть на смерть в Железную крепость.       Перепуганные близнецы вместе с самим Тэльпэ перепробовали решительно все. По возможности готовились самые разнообразные блюда. Пустили в ход даже жгучие крепкие настойки — сперва совсем безуспешно. Но постепенно, за пару-тройку лет, дело уладилось. Наверное, слишком многое было вложено в их Старшего, чтобы какие-то муки смогли испить его до дна. Плен обжёг его, как огонь обжигает глиняный черепок, сделав крепче и звонче, но не тронув самой сути.       — Что о делах, — предмет его размышлений быстро выхлебал густую от крупы и пряную от трав смесь, потом попросту допил наваристый бульон прямо из котелка, — Я решил отправить с вами отряд в Химьярингэ, с приказом Лаурэ начинать зачистку Холмов и юго-запада Лотланна.       — Пусть уж там воюет, чем тут душу бередить, — согласился отец, — Успеет ещё на эти развалины насмотреться, когда совсем в себя придёт.       — Скоро и нам смотреть, — тоскливо, совершенно не к месту вмешался Тэльпэ.       Эта мысль давно не давала ему покоя — он всё пытался представить, каким увидит свой дом. Разбитые стены, проломы в башнях, слепые окна, пустой шпиль без знамени?       Отец резко встал.       — Справимся, сын. ***       Химлад встретил их неприветливо. Разлившимися реками, весенними заморозками по ночам, вытапливающими белесый иней из свежих трав пойменных лугов, бурными ливнями и мутными журчащими потоками. Многоснежная весна залила-затопила оставленные по осени поля, едва пестреющие бедными восходами озимой ржи.       Подобные половодья были знакомыми гостями в снежном и не слишком теплом Химладе. Зимы Белерианда не баловали изгнанников, обрушиваясь тихими, но высокими снегами, с оттепелями начинающими шуметь и встающими талой голубизной на полях. А солнечные весны, напротив, высушивали молодые побеги, предвещая холодное и дождливое лето. Озимые всходили плохо. Относились к этому больше философски, привычно, собирая тот урожай, что даёт негостеприимная весенняя земля. Налаженный быт и торговля позволяли в случае чего брать зерно с плодородных черноземных степей Амбаруссар, отплачивая в ответ непревзойдёнными механизмами мастеров Аркалондэ.       Во второе столетие солнца, когда наконец наладился быт всех земель нолдор, лордов Восточного Белерианда захватили и поглотили вопросы торговых отношений с прижимистыми наугрим Белегоста и Ногорда. Отец тогда уехал в Таргелион, первой же вестью вместе с письмом передав сыну Настольный Словарик нелетописного кхуздула, и с тех пор в течение трёх месяцев отсутствия регулярно высылал к нему дополнения, уточнения и примечания. Из любопытства Тэльпэ проштудировал его вдоль и поперек. К сожалению или к счастью, помимо заявленной в заглавии информации, словарик оказался простейшим разговорником с основами грамматических и структурных правил. Дядя Тьелко, глядя на это дело, от души признался, что предпочитает привычный охотникам Оромэ валарин. Сперва согласившись с ним, Тэльпэ вскоре изменил свое мнение — выгодная сделка у кхазад просто не могла обойтись без достойной перебранки. Обогащённые удивительным мастерством Подгорного народа торговаться, братья сразу постарались максимально серьезно поставить это дело и в своих землях. К холодному расчёту лордов Канафинвэ и Морифинвэ прибавились незнакомые ранее уловки и усмешки, немыслимые между эльдар, но доставлявшие купцам наугрим истинное удовольствие.       — Ты мне товарищ, глубокоуважаемый Фроин, но истина дороже. Причём истина на моей стороне — никак не больше семи возов зерна, — едва пригубив ядрёного гномского зелья криво улыбался однажды на пиру Лайкамирэ, один из канор Таргелиона, худой и черноглазый нолдо с пыльными седыми прядями в тёмных волосах.       Глубокоуважаемый Фроин шумел и ругался, честя эльдар во все корки, начиная от «огнеглазых» лордов, заканчивая самим собеседником. Но тот оставался невозмутим.       Лайкамирэ был одним из тех немногих, кто сумел бежать с рудников Ангамандо. Тэльпэ знал, что его, полумёртвого от усталости и застарелых ран, подобрали на окраине Лотланна пограничники во главе со старшим лордом Химлада. Верный дяди Карнистиро сперва три дня лежал в горячке, не в силах толком пошевелиться. Потом, очнувшись, никак не мог поверить в собственное спасение. Разубедить его удалось только самому Тьелкормо. Исстрадавшийся нолдо долго и судорожно рыдал ему в плечо и, вцепившись иссохшими пальцами в ладони лорда Туркафинвэ, умолял принять его назад, поверить, что в нём нет черной воли. Бывшего пленника била дрожь и захлёстывал страх, он практически не слышал бесконечных уверений Тьелкормо.       — Лайкамирэ, успокойся, ты вернулся. Ты с нами. Конечно, в Таргелион. Карнистиро будет счастлив. Ну что ты? Тише, тише… Зачем клясться? Знаю, что ты не предал. Конечно знаю, я же знаю тебя.       Дядю Тьелко потом самого трясло, когда он рассказывал об этом. А Лайкамирэ, оправившись, уехал в Таргелион, став бесценным помощником своего лорда в делах, требующих выдержки и спокойного расчёта. Плен начисто вымел присущую нолдор эмоциональность, которая в делах с острыми на язык и вспыльчивыми наугрим была неизменной помехой. Налаженный товарооборот с Белегостом и Ногордом послужил толчком к возникновению полноценной торговли между землями нолдор.       Теперь всё те дела и заботы казались далёкими и призрачными. Полгода тяжёлой войны были пока слишком ярки в памяти, чтобы поверить, что все вновь наладится.       Едва перейдя Келон по наведённому в десять дней мосту, дружины встали лагерем по вдоль берега реки вокруг оставленного при отходе хутора. Здесь на треть версты окрест вытянулись яблоневые сады, на мокрой земле валялись гниловатые прошлогодние паданцы и буро-коричневая листва. Между деревьев стояло множество ольховых колод-ульев, гулко гудящих и дающих по осени густой и душистый мёд. Жившие здесь до битвы бортники — большая семья эльдар и несколько домов атани племени халадин — заслуженно пользовались почётом всех жителей Химлада. Горшки со сладким золотом развозили по всем охотничьим поселениям, отсылали в крепости: на лечение и для удовольствия. Пекарки в Южных Вратах по праздникам пекли просто изумительные пироги на меду, разбираемые воинами буквально нарасхват. Да и сады с пасеками давали изумительный урожай. Тэльпэ с отцом иногда приезжал сюда ранней осенью — ветви гнулись к земле под тяжестью спелых плодов. Хозяева, хорошо знавшие своего лорда ещё в Тирионе, устраивали гостям настоящие осенины — первый праздник сбора плодов. Яблоки были буквально в каждом блюде: печёные и начищенные, в компоте, в варенье, в сладких ватрушках, в приготовленной на обед утке.       Теперь дома пустовали, в углах свили узорчатые ловушки мелкие паучки, запылился огромный кованый сундук, в котором однажды спрятался и уснул одиннадцатилетний Анароссэ, перепугав всех и заставив своего отца вместе с Тэльпэ и двумя юношами-атани шарить баграми в прибрежном омуте, на берегу возле которого тот имел несчастье забыть расшитую матерью рубашку.       По лагерю теперь летели белые лепестки цветущих яблонь и деловито жужжали пчёлы, особенно нервируя и без того издёрганных дружинников.       На орочьи разъезды они наткнулись практически сразу же, но масштабных стычек удалось избежать. По приказу дяди Тьелко к оставленной крепости были разосланы отряды разведчиков. После трёх дней осторожного пути по подлескам Тэльпэ вместе с двумя пограничниками Аглона удалось пробраться поближе к оставленному городку позади Южных Врат. Крепость была восстановлена и укреплена воинами Моринготто. Не было пустых провалов окон, безжизненных мёртвых развалин, виденных им в землях Маглора и с тех пор так и стоявших перед глазами. По знакомым до каждой чёрточки стенам деловитыми тёмными точками сновала стража, издали почти неотличимая от эльдар. Каменные дома ощетинились защитными укреплениями, а на шпиле безжалостной пощёчиной развевалось темное знамя с покорёженными древами, золотым и серебряным, изломанными и увенчанными короной с тремя белыми звёздами.       — Сволочи! — задохнувшись от гнева, нолдо-разведчик уронил голову в траву.       — Они ответят! — сам сгорая от ярости прошипел Тэльпэ, начиная отползать под спасительную сень ветвей хиленькой рощицы недалеко от стен городка, — За это — ответят! Я эту тряпку сам дотла сожгу, до пепла. Нолдо дал слово!       Других отрядов так и не дождались.       Оценить количественный состав противника по другую сторону стен и укреплений Тэльпэ сумел лишь приблизительно, больше по ощущениям, но, судя по всему он не ошибался, и она была недостаточно велика для сражений в открытом поле. Дружинники эльдар то и дело сталкивались с орочьими отрядами — с переменным успехом. Однако постепенно граница зачищенных территорий расширялась, смещаясь к западу и к югу от берегов Келона.       В лагере ждали вестей из Химьярингэ, от дяди Макалаурэ. Каждый день давался с неимоверным трудом. Тяжелейшие битвы и огромные потери давали знать о себе в каждом слове, каждом движении любого из воинов. Живые и выразительные лица нолдор, по которым легко можно было читать, как по книге, застыли суровыми скорбными масками. Не безмятежность златокосых ваниар, не неизменное спокойствие тэлери, а то новое, незнакомое раньше в Амане чувство осознания сотен смертей и стыда поражений.       Сейчас в оставленных хуторах по берегам Келона сильно пахло душистой пыльцой, яблоневым цветом и горьковатым дымком. Плясали на ветру язычки пламени в огороженных камнями очагах возле расставленных прямоугольниками шатров; доносилось тихое лошадиное ржание и печальное гудение отправленных на выпас медлительных быков и волов, тянувших обоз и назначенных на убой ради прокорма войска.       Тэльпэ ураганом пронесся по лагерю к центральному возвышению с шатрами лордов и старших канор. Отца там не было, но в сложившихся условиях это было естественным — воины и командиры заходили в шатры разве что поспать. Распечатанный свиток жёг ладони. Да где же все? Тьелкормо вроде на охоте…       — Ой! Простите! А, это ты, дядя…       На бегу Тэльпэ едва не снёс с ног устало поднимающегося к холму эльда.       — Куда несёшься? Где-то пожар? — Тьелкормо перехватил его за плечо, слегка иронично усмехнулся.       — Гонец из Химьярингэ!       — От Макьо? Точно? — охотник весь подобрался, точно кот перед прыжком.       — Да. Пишет, что спустя два дня, по договоренности готов атаковать Аглон с севера. Дядя Тьелко перечёл свиток несколько раз и постепенно пришёл в некоторое душевное равновесие.       — Как гонец?       — В одном из опустевших шатров, я его проводил. Цел и невредим, хвала Эру, — Тэльпэ вновь взял протянутый обратно свиток, — Где отец, не знаешь? Тьелкормо мотнул головой.       — Я с охоты только что. Знаешь же, сколько наурор развелось. На скот нападают, твари. Смелая ранена.       — Смелая?       Тэльпэ хорошо знал крупную пегую псину, молодую ещё, из потомков одного из Аманских волкодавов. Тьелкормо её любил почти так же сильно, как и неразлучного Хуана, называя величайшей разведчицей и охотницей. На счету Смелой было больше раугов чем у иного эльда.       — Не смертельно. Но потрепали её — будь здоров. Найди Курво, будем собирать войска.       И Тьелкормо пошёл, едва не сбиваясь на бег, в ту сторону, где расседлывали коней охотничьи отряды. ***       Их целью была знамённая башня. Город, ворота, длинный коридор. Три лестничных пролёта. Анфилада залов. Две двери, одна заложена кирпичом. Ещё коридор, ещё лестница, длинная и узкая, с очень высокими ступенями. В центре — круглая площадка с флагштоком. Дорога была не то что знакомой — наизусть выученной. Он бы прошёл по ней с закрытыми глазами. Сложно прожить в крепости больше трехсот лет и не запомнить каждого перехода, коридора и комнаты.       Его личный отряд ворвался внутрь одним из первых, сразу, как только таран разбил засовы ворот и распахнул тяжёлые металлические створки. Город был полностью занят аглонцами, бой продолжался уже по внутреннем дворе крепости, а с её противоположной стороны доносились звуки штурма и звонкий голос рога, трубящего боевой призыв дружинников Химьярингэ.       Коридоры были пустынны. Тэльпэ оглянулся, оценивая наличные силы. В начале битвы, под внешними стенами города, он стоял во главе полутысячи воинов полка левой руки. После первого штурма дружинники разделились, разошлись сотенными отрядами по разным улицам, назначив местом встречи привратную площадь во внутреннем дворе крепости. Там уже били по воротам воины головного отряда лорда Туркафинвэ, готовясь ворваться внутрь.       Сейчас рядом с ним стояли только те, кому удалось пробиться сквозь орочьи заслоны в зале первого этажа. Семнадцать эльдар. Трое едва держатся на ногах. Кто-то ругается шепотом, ощупывая остатки выбившийся из-под доспеха косы, отсеченной почти под корень и тонкими неровными прядями рассыпавшиеся по наплечникам. Рядом с ним хрипло то ли всхлипывает, то ли смеётся Эленасто, придерживая несчастного под локоть. Кто-то молитвенно прижимается лбом к камню, будто пытаясь подчерпнуть из него сил — из подреберья торчит обломок короткой орочьей стрелы.       Тэльпэ дышит тяжело, ощущая, как наливается болью ушибленный бок, и как подрагивает пробитая левая рука, едва удерживая щит. Кольчуга из мастерских Аркалондэ выдержала плохо отбитый удар орочьего ятагана, но тяжёлое остриё кистеня неудачно пришлось на стык между кольчужными кольцами и цельным наплечником, по-походному склёпанный буквально на прошлом привале.       Горячка сражения чуть отступила и теперь он отчётливо, как никогда ощущал собственное тело, каждую горящую огнем мышцу.       — Эленхтар! — выдохнул он, обращаясь к одному из воинов, почти невредимому.       Высокий нолдо понимающе кивнул.       — Я останусь с ранеными, лорд Тэльпэринкваро. Идите. ***       — Cano! Сзади! — чей-то знакомый голос.       Тэльпэ рывком бросается вперёд, бьёт наотмашь, по горлу, слыша как хрустнули шейные позвонки у оседающего к его ногам противника. Оборачивается назад, едва дотянувшись кончиком клинка до уродливой морды другого. И отскакивает к стене. Чуть левее, спина к спине, сражаются трое воинов с семью орчинами враз.       Лицо обожгло болью. Шлем слетел, задев загнутым наносником бровь, гулко ударил в каменный пол. Из рассечённого лба хлынула кровь, заливая лицо и левый глаз. На губах возник солоноватый металлический привкус. В уши ударил торжествующий вопль, и Тэльпэ почувствовал дуновение омерзительного дыхания на щеке. Ударил вслепую, на слух. Мокрые волосы прилипли к щекам. Попал. Чудом, не иначе.       — Cano! — тот же голос, крик тонкий, почти детский.       — Хьяр-раа!!! — где-то справа, на тон ниже и жёстче, потом клич сменяет совсем уж непотребная ругань.       — Cano!       — Оставь!!! — он сам не узнает голоса, не знает, кому отвечает, только рубит мечом — на каждый вздох, едва отбиваясь, — Держись!       Меч с противным звуком втыкается в грудь огромного орка. Тот качается взад-вперёд, потом медленно заваливается на Тэльпэ, придавливая его к стене.       А сил уже нет стоять…       …как же глупо… Всего одна лестница оставалась…       — Cano! Cano Тэльпэ!       Левый глаз будто стянут чем-то вязким, подсыхающим. Перед правым маячит знакомое лицо.       — Эрривэ? Ты? А я не узнал… Hantale… Сколько?       Тот понял вопрос.       — Орки — все. Из наших — двое.       — Сейчас встану. Надо… дойти.       Оставалось только надеяться, что больше им никого не встретится. В оконных проёмах коридоров они видели, что нолдор почти победили — бой давно уже шёл на стенах. Но если им встретится ещё один отряд…       Восемь воинов в изрубленных и побуревших доспехах шли, кажется, исключительно на силе воли. Ступени ощущались бессчётными. Наконец, Эрривэ с усилием сдвинул люк, первым выбравшись на плоскую площадку башни. За ним влезли остальные. В центре огороженного круга шириной чуть больше сажени стоял стальной флагшток, в который было воткнуто длинное древко с тёмным знаменем.       Тэльпэ огляделся. Внизу ещё кипел бой, постепенно затухая. Этажом ниже, на стенном пролете, рубился с тремя орками разом черноволосый нолдо потемневших доспехах. С другой стороны воины уже сбрасывали вниз тела орков, освобождая проемы стрельниц.       Дружинники стояли плечом к плечу.       — Давай, — поторопили его.       Тэльпэ, скривившись от отвращения, выдернул древко и отбросил знамя на площадку. Едва сдерживая стон, присел рядом, сдергивая ткань с шеста.       — Лорд Тэльперинкваро, держите.       Ему протянули вчетверо сложенное алое полотнище. В полу чернел открытый проём тайника.       — Помогите, — сдавленно попросил он.       На древко нанизали плотные кожаные петли. Встали кругом, сняв шлемы и обнажив клинки. С сухим скрипом шест вошёл в отверстие флагштока.       И ветер, не стихая свистевший меж башен, расправил звёздное алое знамя.       Восемь воинов, вытянув к нему клинки, разом склонили головы. Восемь воинов — и восемь лучей у звезды.       — Айа, Фэанаро!!! — прогремели восемь голосов.       И громким победным кличем откликнулась им вся крепость.