Иллюзия греха

— Значит, ты сделала, что хотела? Длинные, узловатые пальцы, размеренно ударяясь о затёртую столешницу, разрывают образовавшуюся тишину; глаза Вики следят за приближением подушечек к дереву, и она, кажется, впервые замечает грубость его кожи — едва не такой же потёртой, как теперь потрескавшийся лак, некогда сияющий блеском, отражавшим переливы искусственного света в баре. Вики готова смотреть куда угодно: замечать почти разверзшийся скол на ободке фарфоровой кружки с чаем, принесённой Геральдом; обводить взглядом потрескавшуюся от времени обивку дивана за спиной Маля, думая сообщить об этой досадной неприятности владельцу заведения, при случае, если ему вновь захочется заняться каким-нибудь ремонтом; она может повернуть голову к стойке бара, следя за тем, чтобы Геральд был как можно дальше от них — хотя едва ли в пустом баре найдётся возможность ускользнуть от его глаз и ушей. Проблема в том, что замалчивание не сработает — не с таким собеседником, как Маль. Он внимательный слушатель — одна из черт, которые ей в нём так нравятся; сейчас это играет против неё — так жёстко, с надрывом, что хочется лезть под стол, чтобы избежать этого нападающего. Ей порой кажется, будто чернота его радужек пинцетом цепляет любое слово, движение, жест и изменение мимики, а потом переносит на лабораторное стеклышко для ближайшего изучения под микроскопом. Ей сложно сконцентрироваться — столько информации для одного дня определённо многовато, а уж разобраться и разложить её по полочкам времени подавно не было — значит, ответить на висящий в воздухе вопрос ей нечем. «А чего я хотела?» — вопросом на вопрос проще всего в данный момент, но вот ещё одна привлекательная черта её соседа-тире-друга: он умеет филигранно улавливать желания и настроение, анализировать, решать сложные задачки человеческого разума с невероятным количеством переменных; можно выложить ему всё и ждать, пока он даст разгадку. Было бы здорово, вот только одно, данное самой себе обещание Вики решает исполнить сегодня: — Знаешь, не будем сейчас об этом, — она мотает головой, являя собой непостоянство ярко-красного пламени. — Слишком глубокомысленный вопрос. Вики чуть улыбается, поднося чашку ко рту — напиток уже не обжигает, и аромат ягод не столь явен, но по-прежнему чувствуется на языке, мешаясь с умеренной горечью чайных листьев. Маль понимающе кивает, складывает руки в замок на книге перед ним. — Но ты в порядке? — Не знаю, можно ли это назвать порядком, — плечи приподнимаются к ушам, а потом резко возвращаются на место. — Прикладываю усилия. Ты так и не сказал, надолго ли здесь? Маль поворачивает голову к окну, его профиль освещается минимальным количеством солнечных лучей, почти застенчиво выглядывающих из-за плотного свинца туч. Он собран, волосы уложены волосок к волоску, за исключением небольшой пряди, свисающей на лоб; выражение лица — полнейшее умиротворение, достойное зависти Будды. — Завтра рано утром нужно быть в соседнем штате, — поджимает губы, показывает сожаление, снова глядя на Вики. — Сделал крюк, чтобы навестить тебя. Нужно было предупредить. Вики ведёт плечами — да, её стоило предупредить, но это бы не изменило того, что совсем скоро начнётся барбекю, и ей нужно быть там. — Ну это ничего, — уверяет Мальбонте, поднимает стакан с водой ко рту и добавляет: — Скоро ты вернёшься домой, сможем наверстать.

Удерживая в руках несколько мисок с ароматными, хрустящими треугольниками, Вики выходит на задний двор компаунда, спускается по лестнице, отмечая аккуратный вид травы и уютную садовую мебель, расставленную пока беспорядочно — несколько складных столов, такие же стулья опираются на забор, который здесь не столь высокий, как у главного входа, из-за чего открывается вид на лес. Несколько мужчин возятся с грилем, среди них Вики замечает Дино — он кажется ей чрезмерно напряжённым среди расслабленной, ожидающей праздника толпы: наверное, со стороны она выглядит почти так же, и этот факт её смущает: «Разве он не знает здесь всех?». Оставляет закуски на одном из столов, после чего направляется обратно в дом, чтобы нагрузить себя ещё несколькими порциями. Проходя через гостиную, Вики вновь скидывает пальто, понимая, что сойдёт с ума от жары, бегая туда-сюда; Ости присоединяется к ней и помогает заполнить столы на улице приготовленной едой. Они смеются, переговариваясь с Хантером, который решил выполнять роль местного шута; Вики чувствует на себе чей-то взгляд и пытается глазами его отыскать — оборачивается к грилю, ко входной двери, ничего не находя, ведёт плечами, будто стараясь скинуть со своей спины внимание, после чего её зрачки пробегают по окнам второго этажа. Прикладывая ладонь ко лбу, чтобы защититься от внезапно показавшегося на небе солнца, щурясь от его настырных, но таких долгожданных лучей, улавливает за стеклом рыжие волосы — машет ладонью, получая ответный жест, и возвращается к своему занятию. Ади всё ещё чувствует себя неуютно — поэтому и сбежал от всеобщего хаоса. Отворачиваясь от окна, он оглядывает голые бетонные стены комнаты — он жил в ней раньше, но недолго: года полтора или около того. Когда в семнадцать лет ему впервые удалось ответить отцу; когда впервые его кулак познал твёрдость костей Макбрайда-старшего — тогда же самому Ади не оставили никакого выбора и выгнали из дома. Он хорошо помнит уже безразличное, но всё же обеспокоенное лицо матери, держащейся за щёку ладонью — ей тогда тоже знатно прилетело: «Ты воспитала настоящего ублюдка, дорогая»; он помнит горячие слёзы Тайлера, помнит, как успокаивал его, зажимал в его маленькой ладони дешёвый кнопочный телефон: «Если тебе станет страшно, набери мой номер. Я вернусь сразу же, и мы с тобой заглянем к Фрэнсис, хорошо?». Фрэнсис — пожилая женщина, живущая через несколько домов от их. Она работала тогда в библиотеке — возможно, продолжает делать это, вот только Ади понятия не имеет. Старушка-афроамериканка с пепельным облаком волос и тремя котами в качестве постоянных сожителей — она часто сидела с ним в детстве, когда матери ещё было дело до того, что её сын может услышать в стенах их дома, насквозь пропитанными неправильными решениями; Фрэнсис была той, кому хватало наглости высказывать Макбрайду-старшему о том, какой тот беспросветный мудак — правда, когда Ади в очередной раз после такой лекции получил больше, чем обычно, она перестала это делать. Её глаза, смотрящие на него сквозь толстые стёкла очков, покрылись слезами, а сама она взяла с него слово приходить чаще. Прикрылась тогда тем, что её старой заднице нужна помощь со стрижкой газона, а ещё: «Тащи с собой лазерную указку, коты совсем разжирели». Он перестал навещать Фрэнсис, когда Вики уехала из города. Отчасти потому, что именно в тот момент жизнь стала ещё более невыносимой, чем когда исчез Сэми, а отчасти потому, что Фрэнсис выела ему весь мозг крошечной ложкой для десерта: «Ты ей друг? Значит должен быть рядом, девчонке совсем непросто — представь, что ты потерял часть себя». Старуха была права, а Ади оказался полным дерьмом — сейчас же чувствует себя ещё хуже. Его сердце едва не раскололось надвое после её признания, ему хотелось стащить с себя свитер и похоронить тряпку под землёй, но он заставил себя ходить под тяжестью слёз, впитавшихся в ткань. Ему с трудом далось возвращение сюда — ощущение клетки вокруг тела никуда не делось, ночью ему едва удаётся поспать, а те короткие минуты, что он пребывает без сознания, заполняются призрачными образами отца и матери — даже в этих долгих, окрашенных чёрным и красным видениях они кричат друг на друга, после чего его слух поражают хлёсткие удары — раз, второй, третий. Потом тень отца начинает более стремительно двигаться — он рвёт ночнушку на теле жены, со всей силой своих огромных рук давит на ноги, держа бёдра раскрытыми; встаёт между них, одной ладонью зажимает её пытающиеся разорвать ногтями кожу на его лице руки, а вторую ведёт к резинке на домашних штанах. Женский крик, снова пощёчина, несметное количество слёз — кошмар расплывается в его мокрых глазах, силуэты теряют чёткость. Ади просыпается. Один и тот же сон — он длится без перерыва уже ни одно десятилетие. Иногда Макбрайду хочется кричать и крушить всё вокруг от несправедливости: почему его навещают те, чьи лица и даже очертания тел противны? Где те, от вида которых его нутро не рвётся от боли? Он готов выдержать изображение Сэми, которого вряд ли когда-либо ещё увидит — если только жизнь после смерти действительно существует, тогда, конечно, — готов вновь рассмотреть блёклые серые глаза Вики и потухшие от разочарования карие радужки Винса, ведь теперь знает: в реальности всё совсем иначе. — Прячешься? — косяк двери в его комнату подпирает Люцифер; его руки сложены на груди, выражение лица не скрывает ни злость, ни раздражение — чистый лист, только факты. — Нужно немного времени, — Ади встаёт с мягкого матраса, открывает дверь в маленькую собственную ванную. — У тебя было шесть лет наедине с собой, — проговаривает Люцифер. — Ну, как знаешь. Не исчезай надолго от нас. Скоро будем спускаться. Ади просматривает отражение в зеркале, медленно проводит ладонью по подбородку и щекам, покрытым жёсткими волосками, после чего принимает решение: совсем избавляться от них он не хочет, но сильно укоротить… — У меня будет минут восемь? — он выглядывает за дверь, замечая стоящего у окна Люцифера — ровно на том же месте, что недавно было занято им. — В этом доме есть машинка для стрижки волос? — Есть, на оба вопроса, — тот не отводит взгляд от стекла, наблюдая за происходящим на заднем дворе дома. — Возможно, на этажерке за твоей спиной. Ади кидает взгляд на пластиковую стойку — там расставлены несколько банок, купленных кем-то перед его возвращением сюда: шампунь, какой-то дешёвый гель для душа с ароматом морозной свежести, пара кусков мыла для рук; несколько полотенец сложены неровно — уголки наслаиваются друг на друга. На самом нижнем ярусе он находит коробку с тем, что ему необходимо. Двигаясь с нетерпением, чуть подрагивающими руками Ади достаёт аппарат, снимает защитную насадку, обнаруживая остатки чьих-то светлых волос на лезвиях. Открыв кран, промывает и насухо вытирает висящим у раковины тёмно-серым полотенцем. Подумав пару секунд, стягивает с себя свитер и надетую под него футболку, скидывая их на опущенную крышку унитаза, вновь занимает руки машинкой. Спустя несколько минут работы, Ади поднимает мокрое, только вымытое до скрипа лицо обратно к зеркалу. Промаргиваясь, сквозь нависшие на ресницы капли он изучает себя — вроде, ничего нового; ничего такого, чего он бы не видел прежде, однако чуть раньше он не заметил некоторых моментов: за время, проведённое в тюрьме, его лицо потеряло любые остатки юношеской припухлости — той, за которую первое время его там дразнили. Да, именно дразнили — ненавязчиво, тонко, безобидно по меркам убийц и насильников так точно. Пребывание там не стало бы таким беспроблемным, если бы не Люцифер и его отец — мотоклуб может считаться бывшим, вот только память внутри стен остаётся, пропитывается властью и влиянием; омывается кровью, слезами и другими телесными жидкостями тех, кто каким-то образом перешёл им дорогу. Некоторые из надзирателей — те, что попроще — рассказывали о бывших заключённых, среди которых часто бывали члены банд. Они сидели за перевозку наркотиков, организацию проституции, убийства и нанесение тяжких телесных повреждений. Если бы в тюрьме округа был кто-то из старых врагов клуба, ему пришлось бы куда хуже — наверняка, — но этого не произошло. Остатки влажности смахиваются с лица надетой снова футболкой, однако свитер он решает заменить на более тёплую, лишённую возможности пропускать ветер из-за плотности материала толстовку с капюшоном. Ещё одна вещь, которой он обязан всё ещё палящемуся в окно Люциферу — он подготовил комнату, обеспечил одеждой и всякими мелочами первой необходимости. Купил даже грёбаную щётку. Ади даже не помнит, поблагодарил ли он за это. Но простое «спасибо» кажется ему несущественным, даже если оно вырвано из самого центра души вместе с ушибленными внутренностями. Ему нужно взять себя в руки, предложить помощь в восстановлении дома Сэма и продолжить тренироваться в зале, устроиться на работу в бар — начать зарабатывать деньги и съехать в комнату или дом, чтобы можно было иногда забирать Тайлера с собой на ночь, как только их отношения придут в норму, и когда мать даст на это согласие. Но перед всем этим стоит посетить барбекю. Пообщаться со всеми, вновь научить себя улыбаться широко — так, как он ещё не успел заставить свои лицевые мышцы привыкнуть за два дня. Не прятать глаза от Винса и Вики. — Эй, — его окликает Люцифер, наконец, переставший сканировать двор, — пора идти. Ади, натягивающий худи через голову, подходит к окну, желая подготовить себя к скоплению людей — «Тем, которым на тебя не наплевать», — повторяет он в голове, — но через стекло видит лишь подсвеченное солнечными бликами ярко-красное пятно на фоне начавшей желтеть травы. Вики, скорее, имитирует деятельность — она переставляет с места на место разноцветные пластиковые миски, наполненные до краёв чем-то похожим на чипсы или начос; ставит в ряд сложенные башнями стаканчики. Кажется, делает это почти на автомате, не вдумываясь — как сенсорный импульс, необходимость что-то дёргать, когда тревожность накрывает с головой. Они покидают комнату, двигаясь к лестнице — дверь Ади предусмотрительно закрывает: не на ключ — просто до щелчка замка, чтобы никто не подумал завалиться в пьяном угаре на его кровать. Это было негласным правилом — хочешь, чтобы твою комнату не трогали, закрывай дверь; открытое помещение приравнивалось к родительской спальне на школьной вечеринке, в конце которой обязательно несколько недоумков будут делиться тем, насколько мягкие и дорогие на той кровати были простыни. — И давно она там одна? — пытается сохранить свой тон почти незаинтересованным, на самой грани. — А что? — Люцифер поворачивает голову чуть вбок, идя перед Ади, показывая, что слышит его вопрос. — Десять минут мира, и мнишь теперь её защитником? За этими стенами её никто не тронет. — И ты? — Ади проглатывает «теперь я способен защитить хотя бы одного из них», сосредотачиваясь на настоящем; он успевает пройти лишь пару ступеней вниз, прежде чем едва ли не упирается в спину внезапно затормозившего Люцифера. — Что я? — Тоже не тронешь? Ади вспоминает, как прежде несколько раз оказывался на вечеринках в этом доме — шесть лет назад и Люцифер ещё катался на волнах бурной молодости. Наркотики в дом проносить, как и употреблять живущим в нём, запретили десятилетие назад, когда клуб официально перестал водить дела с незаконным дерьмом, но алкоголь здесь едва ли не бил фонтаном, а сучки никогда не были проблемой для мемберов — самые отвратительные и грязные, самые страшные из них с лёгкостью заполучали в свою постель особо отчаянную девицу. Иногда те являлись накаченные всякой дрянью и безотказные, клеились ко всем подряд — и раньше было куда больше тех, к кому можно было залезть в штаны: после того, как Сэм решил сделать клуб легализованным, многие из братьев остепенились; но Ади застал закат того времени — яркий и полыхающий, как определение заканчивающейся эпохе, — когда некоторые из них доживали свободные холостяцкие деньки в компаунде. Наверняка многих он увидит сегодня с жёнами и даже детьми. Что-то не меняется: Хантер остаётся таким же, каким был до срока Ади — трахает всё, что движется, а то, что не движется, сажает на свой байк, везёт в свою комнату здесь, и трахает после этого. Люцифер на фоне Ханта казался ему почти святым, но всё же любой из Грешников слишком сильно далёк от такого описания. Исходя из всего случившегося, Ади думает, что в данный момент времени знает Люцифера лучше, чем Вики — рядом с ним он провёл почти пять лет, предшествующие заключению; а вот в ней… Всё ещё видит отголоски прежней Вики, но они спрятаны так далеко, что искать нужно тщательно, с профессиональным оборудованием, и выкорчёвывать аккуратно, чтобы не задеть готовую отвалиться наросшую за прошедшие годы оболочку. Это почти хитиновый покров — хрупкий, полупрозрачный. Но это случится ещё нескоро, а вот Люцифер идёт напролом почти во всём, в чём заинтересован; но всё же он не мудак — грубый, своенравный, вместе с этим заботливый и до последнего защищающий — и вот теперь Ади необходимо выяснить, нравится ли ему идея заинтересованности… И тут он вспоминает, что только вчера — мать его, блядь — забрал Вики из комнаты Люцифера, а выглядела она так, словно её переехали… на байке. — Ты уже это сделал? — он поднимает глаза, упираясь ими в Люцифера; в его широкую, скрывающуюся за чёрной кожей спину. — Остынь, Ади. Всего два слова, но оказываются способны на многое: внушить страх, заставить подумать ещё раз над собственными словами и мыслями, перепроверить решение и изменить конечный вывод — Ади уже слышал такой тон, даже в свою сторону. Но сейчас он отличается от своей бледной, затюканной и забитой копии десятилетней давности. — Ей сейчас это не нужно, — Макбрайд чувствует себя остывшим настолько, насколько это вообще возможно. — Вот уж точно я не стану спрашивать разрешения у тебя, парень, — профиль Люцифера видится каменным, челюсти сжаты до упора, тёмно-бордовое спокойствие почти сменяется алеющей злостью: либо таким его делает солнечный луч, отсвечивающий от оконной рамы. — Девчонка сама не знает, что ей нужно. И уж извини, ты тем более. Тот продолжает спускаться — его шаг снова лёгкий, тело расслаблено, будто ничего и не произошло. Ади хмурится и задерживается лишь на секунду, прежде чем последовать за Люцифером, выходящим отчего-то через переднюю дверь.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Как только его рыжая макушка показывается в арке, все прибывшие и уже несколько минут ожидающие его появления взрываются яркими, громогласными воскликами — широкие глаза в панике обшаривают лица одно за другим, почти ни на одном из них не задерживаясь. До тех пор, пока не находят сначала моё, а затем останавливаются на человеке, обнимающем меня за плечи здоровой рукой. Когда взгляд Ади снова переходит на меня, указательным пальцем обвожу свою челюсть и складываю ладонь пальцем вверх: — Мне нравится, — шепчу беззвучно, а плечи Ади подрагивают — впрочем, теперь улыбка не скрывается за непотребством в виде бороды, так что без труда удаётся её рассмотреть. В руки Ади пихают бутылку пива — такую же, какая в ладонях почти у всех. Я поднимаю глаза на папу и вижу на так хорошо знакомом, любимом мной лице отражение переполняющей его радости — мне нравится видеть их обоих счастливыми — или похожими на таковых. Счастье мимолётно, оно — вкус шоколадного мороженого и кленового сиропа на блинчиках. И точно так же, как стремительно рецепторы улавливают этот вкус, прерывается — иногда чем-то глобальным и настолько тяжёлым, что кажется, мир никогда не станет вращаться как раньше, но потом случаются проблески — они цвета чистого, прогнавшего все тучи неба; поражают внезапностью своего появления, как яркая улыбка на губах самого ворчливого человека, что встречался вам в жизни. — Итак, — Сэм Кристи, занимающий место у самой нижней ступени, одет в кожаную куртку, как и большая часть мужчин из присутствующих здесь; первое произнесённое им слово тут же завершает возгласы толпы, многих из которой не видны мне из первого ряда. — Долгих речей никто не любит, но ситуация требует, так? Мы рады, что ты снова здесь, Макбрайд, — он поднимает открытую бутылку пива вверх, оборачивая крепкую руку вокруг его плеч. — В Астории мы твоя семья, мы поставим тебя на ноги. Твои родители тебя не заслуживали, парень. Ощущение металла расползается по линии соединения губ, когда кончик языка аккуратно проходится между ними — сомнений в том, что каждый из стоящих здесь знает о причинах пребывания Ади в тюрьме, у меня нет, но в то время, как каждое вылетающее из моего рта слово в его присутствии контролируется, Сэм своим громким голосом озвучивает всё напрямую перед несколькими десятками людей. Сэм говорит так, будто они мертвы оба. В голове мелькают картинки из недавних дней — отсутствующее лицо матери Ади, странное поведение при моём упоминании его имени. Тогда меня это напугало, а сейчас почти безумно злит. Неужели она осуждает, не может смириться, не понимает, что Ади взвалил на себя ношу — предстал перед всеми убийцей, — чтобы защитить её и Тайлера? Возможно, она и жива, но вот Ади для неё точно не существует. Интересно, успели ли они уже встретиться? Господи, какая сука. Ади чуть морщится, когда неприглядная правда озвучивается громко — данностью, аксиомой, раскрытым делом с соответствующей пометкой на измятой папке, — но всё же он не кажется более грустным или поникшим: его голова всё так же поднята, плечи расправлены, но держится он довольно расслабленно — теперь зрачки скользят по толпе за нашими с папой спинами. Ади с кем-то беззвучно здоровается, ограничиваясь кивком, кому-то дарит свою улыбку, пока Сэм распинается о воле судьбы и дерьмово поставленных галочках в двух окошках, о везении и работе над собой, о том, что все-изменения-к-лучшему. Толпа, что удивительно, внимательно слушает — изредка поддакивают, но в основном просто молчат. Интересно, но даже дети — нескольких я видела, возвышающихся над головами, усаженных крепкими отцами на плечи — сохраняют спокойствие, будто понимают серьёзность происходящего и напряжённую атмосферу. Мой взгляд находит Люцифера — выйдя из дома первым, он встал справа от лестницы, сложив предплечья на перила. В одной его руке открытая бутылка пива с тонким горлышком, а голова опущена вниз, поэтому настроение этого человека — загадка для меня. Однако одно ясно — в выражениях он не стесняется точно так же, как его отец. И уже в который раз я думаю, что это именно то, что мне было необходимо: подземный толчок, импульс, возвещающий о приближающемся извержении вулкана — это мой приезд сюда; а слова Люцифера — каждое, начиная с самого первого дня — хлынувший из потревоженного, являющего собой прошлое жерла поток лавы. Эта разгоревшаяся, вырвавшаяся из привычного спокойного существования субстанция неумолима — она заставляет либо застыть изваянием и превратиться в щепотку пепла, либо ринуться, не разбирая дороги, перепрыгивать препятствия, оступаться и вставать снова, чтобы в конце концов оказаться невредимым где-то далеко, в безопасности, но с возможностью прикоснуться к застывшим, холодным подтёкам магмы после того, как её поток остановится. Он крепкий — и физически, и на каком-то ментальном уровне, — выглядит надёжной стеной, но в то же время не неподвижный — складывается впечатление, что, случись что-то плохое, вся эта несущая конструкция покинет здание и тараном устранит всех и вся. Просто Люцифер другой — не такой, как я, и уж тем более не такой, как кто-то из моих родителей, он отличается от Маля — и это все, с кем я могла бы его сравнить. В нём не молчаливый характер — он способен взорваться стремительно, но что-то подсказывает, будто так же легко может остыть. Почему-то есть странное, клокочущее в груди ощущение: я стану свидетельницей этого действа ни раз. — Ладно, теперь все проходят на задний двор, — грохочет Сэм, ладонью указывая направление.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Винс не может заставить себя отвести взгляд от дочери — сейчас он стоит в одиночестве чуть вдали от остальных, к чему был готов с самого начала. Она удивительно вписывается в компанию, даже если сама этого не хочет — на её плечи накинута слишком большая для её комплекции кожаная куртка, в руке третье за весь день пиво, она выглядит такой усталой. И всё же часто оглядывается по сторонам или утыкается взглядом в одну точку, но это происходит ненадолго — буквально пару секунд, что можно принять за внезапно одолевшее раздумье, но Ости, сидящая рядом с ней, очень быстро приводит её в норму. Несмотря на то, что его присутствие здесь желанно и одобрено, большая часть из бывших Грешников всё же неохотно воспринимают служителя закона на своей территории. Его такая преданность несколько восхищает — нередко он сам арестовывал некоторых из снующих по двору людей: обычно за какую-нибудь драку, что, в общем-то, никогда не приводило к ухудшению отношений между полицейскими и клубом. С самого восхождения на пост начальника местной полиции он занял нейтральную позицию в их отношении, несмотря на наставления бывшего шефа. Шеф Моррис был выдающимся, склонным к драме мудаком — что тот делал в участке самого старого, относительно малочисленного города в штате, Винс не знает до сих пор. Он лишь уверен, что каждый из этих людей, чьи тела по старой памяти облеплены потрескавшейся под гнётом времени кожей — и пусть на ней отсутствуют нашивки, — в своё время не оставили его в беде. А через несколько лет всё так же продолжали поддерживать людей, которые ему были не безразличны. Винс делает глоток пива — то уже давно тёплое, чуть более отвратительное на вкус, чем ему нравится, — потирает наложенную утром повязку; Мисселина сейчас стоит рядом со столом, разговаривая с одной из старух — несмотря на всю закрытость этой женщины, она вмиг располагает окружающих к себе. В ней есть этот свет — притягивающий, заставляющий протянуть руку и проверить, обожжёт ли, но всё иначе; он склеивает трещины, залечивает раны. Её голубые глаза находят его не впервые за вечер — кажется, она проверяет своего пациента, вот только мягкость во взгляде не соответствует. Он думает, мужчины в его городе настоящие слепые идиоты, раз до сих пор игнорируют её. Медсестра, тихая и кроткая, с нежными руками и ямочками, проступающими вместе с улыбкой — улыбается Мисселина часто. Или, может, это она игнорирует местных мужчин? Такое тоже не является чем-то удивительным. — Она хорошая женщина, — вместе с тем, как её кристальные с голубым отливом глаза ускользают с него, рядом раздаётся голос Сэма Кристи — его появление рядом не стало сюрпризом: Винс ещё не растерял навыки, не перестал быть внимательным к деталям. — Да, хорошая, — спорить с фактами он не привык; чуть оборачивается вправо, улавливая отблеск донышка бутылки; не глядя, Сэм протягивает такую же и ему — она покрыта конденсатом, прохлада напитка пробивается сквозь стекло. — Не стоит, у меня лекарства. — Есть какие-то зацепки? — Сэм вмиг становится серьёзным; голос опускается ещё ниже, сразу убавляя звук. Винс мотает головой. Это одна из загадок, на которую придётся найти ответ — в управлении его ждут с распростёртыми объятиями, а детективы до сих пор прорабатывают версии: он недавно лично проглядел все дела, так или иначе имевшие какой-то резонанс, перебрал фотографии тех, кого своими руками подталкивал за решётку; выбрал несколько имён, чтобы сделать хоть что-то. Покушение определённо было, вот только повторных попыток стрелявший не предпринимал — в тот вечер, когда его тело пронзило пулей, он оставался посреди лесной дороги в одиночестве довольно долго. Чувство, что выстрел был запланирован для отвлечения внимания, не проходит до сих пор. С тех пор город будто затих — исключение составляет, конечно, ситуация Грешников. — У вас? Сэм напрягается. Он старался не выдавать своих опасений хотя бы сегодня, однако сейчас с трудом борется с яростью и гневом, распирающими и давящими, старающимися острыми краями поддеть нитки и распустить швы его куртки. У него есть зацепка — одна, самая важная и единственно подходящая, однако выдавать её Винсу он не собирается. С одним человеком хочет поговорить лично, с глазу на глаз — через пару дней, когда распоряжения по восстановлению дома будут озвучены, а все братья придут в себя, он отправится к границе Скалистых Гор — в Монтану, чтоб её. — Ценю, что ты обеспечил защиту сегодня, — проговаривает Винс, улыбаясь одним уголком губ; Сэм не сомневается, что этот полицейский по-прежнему в форме. — Уверен, что не хочешь подкинуть моим парням дело о поджоге? — В этом разберусь сам, — отрезает он. — Такие крысы ускользнут, если припугнуть. Не верю, блядь, что вот так исподтишка… — качает головой из стороны в сторону. — Буду действовать как привык, шеф, ты уж извини. Сэм не сомневается, что Винс понимает его мотивацию — когда угроза обрушивается невесомым письмом на крышу компаунда клуба, давно выдохшегося, почти растерявшего крепость, это не должно быть секретом, но если целятся в тебя лично, ты не тащишь за собой семью — это правило, которое он согласился соблюдать, принимая нашивку Президента. Его предстоящее путешествие может навести больше шороху, чем любая записка — прошлому, он считает, лучше оставаться в прошлом. До тех пор, пока это самое прошлое не пытается укусить за задницу Сэма Кристи. Он понимает, что ему придётся поставить в известность либо Геральда, либо Люцифера — оба смогут сохранить его пункт назначения в секрете, вот только и сами начнут копать, а этого очень хочется избежать. Ворошить зажившие — или почти затянувшиеся — раны ему не стоит, но если вновь пустившаяся кровь станет лекарством для нового вида поражающего вируса… Выбора нет. Сэм решает сообщить о поездке Толстяку Джо — заглянет к нему в Айдахо по пути; тому лет, наверное, семьдесят, и он вполне счастливо живёт в соседнем штате — один из старых мемберов, знающий почти весь скелет личной истории Сэма; поймёт, не осудит, может даже дать совет. Сэм смотрит на сына и видит в нём отражение себя — даже не так: лучшую версию. Порой ему кажется, будто он пропустил то время, когда Люцифер стал… таким. У него по-прежнему иногда ураганы проносятся в голове, но всё же дети всегда лучше, быстрее и сильнее своих родителей — вот и Люцифер. Сэм рад, что жизнь его сына более спокойна, чем была у него самого — в двадцать девять он стал Президентом клуба: в доме — том, где сейчас стены обуглены — его ждала молодая красавица жена и сын, души не чаявший в старике, а в тридцать остался с ворохом проблем и совсем один. Черты Лилит не так явны в Люцифере, но и их отследить не составляет труда — она была слишком красива и столь щедра, что отсыпала сыну часть своей привлекательности; она была стойкой, почти несгибаемой — до тех пор, пока не давящий на плечи вес не превысил предел, пока не разрушил его жену до основания. Единственное, о чём жалеет он в своей жизни — это невозможность повернуть время вспять. Он бы сделал всё, чтобы исправить свои ошибки. Но сейчас… Прошлое должно оставаться в прошлом.

𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪

Третья бутылка пива явно находится на грани меры. Поднимаю ладонь с зажатым в ней стеклом, смотрю сквозь прозрачную твёрдость на огоньки гирлянды, развешанной по периметру двора — закатное небо потемнело настолько, что, если бы не тысячи этих крохотных огней, я бы не смогла разглядеть лиц находящихся здесь людей. Несколько семей уже покинули двор компаунда — дети носились среди развлекающихся и наслаждающихся общением со старыми друзьями родителей, сшибали невесомую садовую мебель, дёргали за углы скатерти, заставляя посуду скользить по рёбрам стола и чудом оставаться не перевёрнутой дном вверх. После этих активных игр их детская, казалось, неистощаемая энергия улетучилась, заставив начать отключаться едва ли не стоя. Сейчас здесь куда тише и малочисленнее — я с трудом отрываю задницу от стула, его сиденье промятое и мягкое, вынуждающее провести всё время мира в его объятиях, но из-за желания отключиться как перевозбуждённый ребёнок, нахожу в себе силы встать и отправиться за сигаретами. Несколько долгих часов у меня выходило не тянуться за ними — сейчас самое время. Как только голосов, проникающих в уши, стало меньше, голова начала по новой наполняться нежелательными сегодня размышлениями. Ости, отвлекавшая меня болтовнёй, пару минут назад вернулась в дом, ведя за собой Ади, в чьих руках нашла пристанище её дочь, чтобы уложить Кристи спать снова. Она что-то пробормотала о том, как скучно, оказывается, быть здесь и не наблюдать за поползновениями Лилу — та не явилась, проигнорировав приглашение. Воздух всё ещё пропитан ароматом дыма от гриля — жареное мясо было вкусным, мягким и сочным, и я слишком давно не ела столько тяжёлой еды, отчего теперь «двигаться» и «активничать» — два слова инопланетного наречия, которые ни за что не найдут отклика в моём отключающемся мозге. Пошатываясь от долгого сидения, прохожу через дом; нахожу на кресле в гостиной пальто и нащупываю измятую пачку с одной оставшейся дозой никотинового яда. Решаю не возвращаться ко всем, а немного побыть в одиночестве — двигаюсь ко входной двери. С хлопком двери слышу отголоски разговоров, доносящиеся с противоположной стороны террасы; сигарета занимает место между приоткрытых губ, щелчок зажигалки тихим хлопком разрушает тишину. Закатное солнце покинуло небо около пары часов назад — темнота же заметна только здесь, вдали от любых источников света. Возникает догадка, что этот дом будто обязан быть спрятанным — его не разглядеть за воротами с дороги, не вычислить сквозь буйную зелень леса; такие меры предосторожности заставляют задумываться. С первой затяжкой задумываюсь и достаю из заднего кармана джинсов тонкую карточку с номером телефона, сунутую туда несколько часов назад — когда незнакомцы озвучивали свои имена, обнимали, пожимали руку и просто кивали с улыбкой, в сторону меня оттащила женщина — она представилась Мелани и начала долгий монолог о том, как здорово, что я здесь. Откуда-то она услышала, что дочь Ребекки Уокер вернулась в город — странный факт, потому что в Астории чаще моё имя звучит в соседстве с папиным, — и ей бы очень хотелось, чтобы я подумала над её предложением. Если пересказывать коротко, то Мелани редактирует местную еженедельную печатную газету, и отчего-то в её выкрашенную в насыщенно шоколадный цвет голову взбрела идея о том, что мне необходимо срочно устроиться к ним. Она сказала, ей нужен свежий взгляд. Я с трудом удержалась от того, чтобы не расхохотаться — это мой-то взгляд свежий. После этого пламенного приветствия она направилась к грилю и вцепилась пятернёй в ягодицу байкера, представившегося ранее Шоном. Шон казался довольным таким развитием событий — они вместе улизнули внутрь дома, пока их мальчик Олли скакал вокруг гриля, грозясь ошпарить свои ладони. Несколько раз провернув карточку с цифрами в руке, отправляю её обратно, отчего-то не решаясь выбросить или даже смять. Обратный билет в Нью-Йорк ещё не приобретён, но кажется нечестным давать надежду, когда моё возвращение неизбежно. Честно говоря, при разговоре с Малем тело содрогнулось, когда он упомянул об отъезде. Дни отпуска, накопленные за несколько лет работы, ещё не думают заканчиваться; да и я сомневаюсь, что готова вернуться назад. Потухшая сигарета свисает с кончиков пальцев — балансирует, струясь белёсой тонкой линией, — и выскальзывает, когда по бокам справа и слева от меня загорается ярко-красный свет фонарей. Сердце на секунду прекращает работать, вздох теряется в трахее, рука подлетает к горлу. — Автоматика, — объясняет Люцифер; он не кажется обеспокоенным моим испугом, но и смеющимся над ним тоже. — В задницу технологии, — истерический шёпот почти не слышен даже мне; сглатываю, откашливаюсь и уточняю: — Почему свет красный? Теперь он улыбается, а на меня резко обрушивается усталость — жуткая и неконтролируемая, будто включение этих источников освещения подпитывается от остатков моего электричества. — Кто-то решил, что будет забавно воссоздать адский интерьер, — проговаривает с усмешкой; он стоит в углу, в режущем сетчатку облике силуэт подсвечивается рассеянно, почти создаёт жуткий ореол, в котором купается его тело. — Думаешь, стоит заменить? — Вовсе нет, — отмахиваюсь. Радужки глаз теперь кажутся ещё ярче обычного: так, будто их настояли в ядовито-алом фосфоре. Зрачки в них почти неестественно расширены, они спускаются от моего лица вниз и возвращаются назад. — Не понимаю, дело в моей куртке или тебе просто к лицу эта старая вещица? Запоздало понимаю, что действительно сейчас закутана в его куртку — ту, что он накинул после нашего прибытия к месту отдыха, в тот самый момент, когда порыв ветра настиг огороженный участок, — его торс облеплен какой-то мягкой и тонкой тканью; спуская ткань с одного плеча, со второго, возвращаю вещь в руки владельца — для этого мне приходится подойти ближе... И ещё ближе. От яркого цвета лампы глаза прикрываются, и мне так тяжело не сомкнуть веки — пиво, усталость, долгая неподвижность сделали своё дело. Даже недавний испуг будто высосал оставшиеся крупицы силы — Люцифер влезает в свою кожу, а я, в попытке сделать шаг и опереться на перила, теряю равновесие, цепляясь правым носком ботинка за левую пятку. Его руки двигаются молниеносно — они притягивают нестойкость, удерживают меня от падения. Я обязана дрожать от холода прямо сейчас — сняв куртку, оставшись в тонком лонгсливе, — поздний вечер никогда не удержится от компании ветра. Но он тёплый — окутанная крепкими руками, стараюсь застыть в этом мгновении на более долгий срок, чем диктует теряющее сознание тело. Жар, проникающий к моим ладоням через его пуловер комфортен — не обжигает, не заставляет истекать потом — только размягчает застывшую оболочку, медленно плавит. Поднимая голову, оказываюсь совсем близко и ловлю на себе непонимающий взгляд, прежде чем потерять возможность контролировать собственное тело.

за несколько часов до

Сегодняшним вечером неоновые, слепящие глаза искры, окутывающие это здание, не горят. За его движениями, медленно раскладывающими руки девчонки в стороны, никто не наблюдает — вход скрыт от дороги машиной, да и те два с половиной автомобиля, проезжающие с завидной редкостью, не представляют угроз. Люди могут быть на удивление слепы. Поправляя волосы на белой ткани платья, он медленно и тихо бормочет себе под нос что-то бессвязное. Поднимается с низкой ступени, осматривает: теперь хорошо, теперь всё сразу станет понятно. Руки запястьями вверх, ноги выровнены, голова свисает на плечо — голая кожа между грудями повреждена в соответствии с её наказанием, отчего ткань пропиталась алыми подтёками; ссадины на спине едва успели зажить. Пряди освещаются переливами оранжевых и красных лучей, скрадываются бездной длинных волос. Он накрывает её чёрным материалом, заслонкой от любопытных глаз после того, как укладывает в ладонь конверт. Совсем скоро всё закончится.