𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪
Мне нечасто удаётся выспаться — взмётывания подушек и простыней посреди ночи не является чем-то необычным; гораздо более странно — отсутствие сновидений. Отчасти они выматывающие и вырывающие остатки души из груди, отчасти — самые сокровенные из воспоминаний. Это как лишний груз с дорогими сердцу обрывками подарочных открыток от людей, которых уже не помнишь; я понимаю — они тянули меня вниз, заставляли страдать, но в этом плане моя мазохистская сущность оставалась довольной. С пятничной ночи, когда я впервые проснулась здесь — в комнате Люцифера, моя ежевечерняя рутина, включающая в себя звонок на телефон брата, прервалась. Вчера рука почти потянулась к трубке, чтобы возобновить эту традицию, но всё же сдержалась — сама не отдавая себе отчёт, не спрашивая «зачем, почему, чего ты хочешь этим добиться?». Я поставила своего рода эксперимент на себе самой — безумный учёный с его пациентом. Что, если мне перестать на какое-то время делать вид, будто на звонок когда-нибудь ответят? Истории о том, как старые номера переходят другим абонентам, стали аналогом самых жутких хорроров: именно эти разговоры с самой собой в темноте перед сном предоставляли привлекательную возможность спрятаться от мира, и если бы они исчезли, разрушились чужим «алло» на другом конце сети, то произошло бы непоправимое — то, к чему я совсем не готова: мне пришлось бы жить дальше. Иногда задумываюсь, что было бы неплохо моей психике уметь иначе справляться со стрессом: есть те, кто в случае потери начинает жить за двоих. Им всего мало, все приключения мира кажутся недостаточными, плоскими и выцветшими — люди такие: «Да, я хочу покорить вершину Эвереста, неся за плечами груз в виде рюкзака, а не только чувства вины и скорби, и что? Я не буду тратить на это время. Это моя мечта — не моего ушедшего друга/брата/сестры/отца/мужа/жены». Люди сублимируют, стараясь выдать чужие стремления за свои, чтобы им было легче. Я же предпочла этого не делать — поставила своё существование на паузу, потому что… просто не знаю, каково справляться со всем этим дерьмом в одиночку и при этом не потерять верный курс, не сбиться в этом непроглядном тумане, отвлекаясь на доносящиеся оттуда голоса из прошлого. Если бы наше с Сэми вездесущее желание порезвиться в тот вечер не вышло из-под контроля, я бы не слонялась теперь просвечивающей оболочкой человека по улицам, абсолютно уверенная, что меня не замечают. Да и не желающая быть увиденной в целом. Куда легче игнорировать всё и всех вокруг, прятаться от проходящих мимо лет в своём горе, чем придумывать план и находить в своих костях и мускулах силы для того, чтобы жить эту жизнь дальше. Я так долго нахожусь в этом застое, что уже давно забыла о собственных мечтах — не только потому, что чаще всего они были разделены с братом, но и потому, что отказывалась воспринимать себя цельной личностью, а не чьим-то отражением. Мне до сих пор кажется это очень несправедливым — быть той, кому выпала ублюдская карта «спасённой и найденной». Вместо того, чтобы быть благодарной и радоваться такому стечению обстоятельств, я лишь теряю ещё и своё существование. Если бы Сэми не исчез, мама с папой всё ещё были бы вместе — я в этом почти уверена. Нам не пришлось бы переезжать в Нью-Йорк, закапывая любовь к самобытности Астории и её приятной тишине, стараясь так сильно оглушить себя звуками мегаполиса, чтобы не слышать отголосков собственных страхов, переплетающихся шипящими ядовитыми змеями, стискивающих рёбра. Если бы остались, то мы с Ади не перестали разговаривать — возможно, справились бы со всеми его проблемами вместе; он оставался бы желанным гостем в нашем по-прежнему громком и погружённом в хаос доме, а Ребекка и Винс изо всех сил окружили бы его своей удушающей заботой. Возможно, тогда бы он не стал пострадавшим — он бы видел, как взрослеет Тайлер, он бы получил образование, а возможно, просто устроился на работу. Ади сделает это сейчас, я уверена, но потеря времени — такое дерьмо. Все эти «бы» острыми краями ранят и пускают загноившуюся субстанцию, являющуюся когда-то яркой, пульсирующей кровью. Станут ли отсутствующие кошмары и прекращение старых болезненных привычек маркерами стремительно наступающего выздоровления? Полагаю, мои чувства сравнимы сейчас с эмоциями пациента, долгие годы находящегося в терминальной стадии болезни, не поддающейся лечению: такой человек выживает только потому, что нечто неизвестное не даёт ему умереть — может, остатки иммунитета борятся, а может, Божья воля вдруг лучами софита осветила его тело, привлекая внимание, — и вот он живёт, но мучается, мучается, но живёт. Никаких перспектив ему не светит, подающие надежды лаборанты и сотрудники ассоциации здравоохранения разводят руками, а потом — совершенно внезапно — случайный новенький медбрат, оказавшийся ко всему прочему дислексиком, неверно читает и понимает назначения врача: колет какой-то физраствор, и эта прозрачная водичка оказывается тем, что было нужно. Случайное нарушение распорядка может привести к невообразимым последствиям. Так вот этот пациент, вовсю готовящийся к собственной смерти или хотя бы смирившийся с тем, что какое-то время придётся пролежать в этой палате среди таких же умирающих, начинает чувствовать себя лучше — врачи в шоке, медбрат трясётся от совершённой ошибки, но всё же сохраняет возможность работать в клинике, — а пациент… Пациент не знает, радоваться ему или опасаться. Радоваться тому, что скоро он сможет вдохнуть свежий воздух вместо нерастворяющегося в стенах больницы аромата цитрусового антисептика, или же продолжать сдаваться собственным страхам? Что, если всё это большая грёбаная ошибка? Что, если он прямо сейчас спустит все накопления на давно желанный отпуск на Майорке, а потом, лёжа на пляже и потягивая коктейль из бокала, злясь на идиотский, щекочущий ноздри зонтик, получит звонок от доктора? Тот скажет, что случившееся улучшение — нонсенс. Что нужно приехать обратно и наполнить ещё несколько лабораторных пробирок своей испорченной кровью. Почувствовать вкус жизни, вкусить свободу от препаратов, а потом снова вернуться в личный, выраженный белоснежными стенами ад? Будет ли это стоить того? Ремиссия — до жути непостоянная штука. И я пиздец боюсь рецидива — а он обязательно наступит. И в прошлый раз я с трудом справилась. Негативный опыт — тоже опыт, так ведь? Вот только он стал ещё одной преградой на пути к нормальной жизни, и без того заросшем лесами сомнений и фобий. Я давно читала, что для прерывания закольцованного круга нужно адаптироваться к неопределённости — научиться игнорировать отсутствие ответа на главный вопрос. В девятнадцать лет мне не пришло на ум ничего лучше, чем попытаться вообще выбить из головы любое настойчиво жужжащее напоминание о том, что составляет мою личность. В желании стереть эту самую личность я натворила много того, чем вовсе не стоит гордиться. И между «застыть во времени» и «попытаться прорвать пространство» выбрала первое. И даже сама себя теперь не могу винить за излишнюю осторожность. Встав с кровати и чувствуя лишь лёгкую тяжесть в голове после выпитого, подхожу к окну, ведущему на задний двор дома — тусклый оттенок розового восхода нежным свечением опускается на зелень леса за забором. Двор выглядит нуждающимся в уборке — гриль издалека смотрится довольно жутко, словно бы на нём жарили не сосиски, а что куда более страшное; стол завален мусором и посудой, требующей срочного вмешательства, но вся обстановка не смотрится алтарём на остатках роскоши — это приятный бардак, который полностью окупает все те часы, что будут потрачены на приведение в порядок всего разрушенного. Я подавляю желание спуститься и немедленно занять себя — вместо этого хмурюсь, когда бросаю взгляд на кровать: на улице никого нет, шаря по карману джинсов, понимаю, что нет и его. Возвращаюсь и в складках собравшегося на матрасе пледа пытаюсь нащупать — возможно, выпал, пока я вертелась во сне. Найдя его ровно там, где и планировала, смотрю на пустой экран, и озадаченность, всего на долю секунды задержавшаяся в моей голове, сменяется беспокойством. Если я сейчас наберу папу, не окажется ли, что он давно дома и спит, и не нарушу ли отдых, который ему так необходим в период восстановления? Впервые задумываюсь о том, как плохо, что у меня нет больше ничьего номера — Ади ещё не успел им обзавестись и, вроде как, ушёл в свою комнату одним из первых, устав от ошеломляющей с непривычки громкости, Люцифер… возможно, связаться с ним сейчас было бы самым логичным выбором — особенно с учётом того, что моя задница снова оккупировала его комнату; однако я помню, что у него есть жильё в городе — он может тоже давно спать там. Я едва слышно для собственного слуха фыркаю — удивительно, насколько брошенной ощущаю себя прямо сейчас. Это довольно нетипично для человека, который последнее десятилетие прожил в отчуждённости и не то чтобы этому противился. Мои мысли разрезает звук шагов, отчётливо прорывающийся сквозь предрассветную тишину дома — они тяжёлые и затяжные; я почти готова к тому, что их звук затеряется в глубине коридора, но те прерываются совсем рядом. Дверь открывается, и хозяин комнаты вваливается внутрь; замерев, хмурюсь — Люцифер выглядит так, будто по нему проехались катком. Он бегло осматривается, выгибая брови на моё бодрствование: — Винс в участке, — скидывая куртку, оставаясь в том самом мягком пуловере, что так приятно ощущался под моими ладонями несколькими часами ранее, объявляет голосом, словно соперничающим с шёпотом. — Мне нужно несколько часов на отдых, потом отвезу тебя домой. — Почему он там? — напрягаюсь, хотя перспектива остаться — не причина такой реакции. — Прижми голову к подушке, — отвечает он. — Если через десять минут не будешь спать, расскажу. Он стягивает с себя свитер и расстёгивает джинсы, и именно этот миг я выбираю для того, чтобы, потянувшись, оставить телефон на прикроватной тумбочке и отвернуться. Знаю: случилось что-то странное, потому что, кажется, в духе Люцифера было бы заметить мою внезапную заинтересованность чем угодно, а не им, а также поспешную изворотливость. Однако он уходит в ванную комнату молча — я зарываюсь головой в подушку, глядя сначала в потолок, а позже разворачиваясь лицом к двери. Сомнения и предположения окутывают, заглушая пульс, одна причина хуже другой взрываются всплывающими окнами в сознании — идиотская тревожность явно не позволит провалиться в сон, поэтому следующие минуты я провожу в ожидании. Когда дверь ванной открывается, надуманные, взятые из ничего предположения уже закрутились в туго перемотанный узел; обычно терпение и ожидание — мои сильные стороны, но, видимо, только сейчас, в этих обстоятельствах появляется возможность по-настоящему проверить каждое из качеств. И не сильно-то я справляюсь. Глаза скользят по единственному не статичному в этих стенах — Люцифер проводит пальцами по мокрым, вьющимся лёгкими волнами волосам, приближаясь к шкафу в одних только тёмных боксерах; двигает перегородку по рельсам, достаёт с полок какую-то одежду, такими повседневными действиями заставляя мышцы спины и рук перекатываться под покрывшейся мурашками кожей, а меня неотрывно за этим следить. В небольшом количестве света, попадающего в комнату из одного только окна, тени завораживают переплетениями с яркими бликами — я позволяю себе сосредоточиться на этом, отвлечься на приятное глазу, прежде чем мы непременно погрузимся в какую-то тяжёлую историю. Этот груз буквально висит на его плечах, что выглядит довольно удручающе даже со стороны. Не оборачиваясь, он надевает свободные клетчатые штаны на завязках, на несколько быстрых секунд демонстрируя крепкие ягодичные мышцы. Это действительно странно с моей стороны — вот так прилипать взглядом к его передвижениям; слюна, скопившаяся от долгого бездействия, едва не капает из приоткрытого рта, и я громко сглатываю, тем самым привлекая к себе внимание. — Чёрт возьми, Вики. Чувствую себя немного неловко — как будто своим присутствием выбиваю его из колеи, — но потом понимаю: это значит, что Люцифер настолько глубоко увяз в собственной голове, что и напрочь забыл о беззвучно существующей в этом помещении мне. Он подходит к кровати, хмурая складка между бровей становится чётче, откидывает верхние слои ткани и садится на матрас, на несколько секунд замирая, прежде чем позволяет себе окончательно принять положение лёжа. — Всегда такая тихая? Я слышу его вопрос, но прямо сейчас слишком увлечена соскальзывающей с покрытой рисунками кожи каплей — и ещё до того, как рациональная часть меня могла бы остановить этот стремительный рефлекс, подушечка пальца прилипает к мокрой дорожке, становясь преградой для воды. — Папа всё ещё называет меня Мышкой. Раньше мы с Сэми часто его пугали, подкрадываясь слишком незаметно. Как мышки. Но когда было настроение, то наводили много шума. Следующая капля вновь оказывается стёртой, как и грань нормальности; я толком не знаю Люцифера, за маленьким исключением в виде его рассказа о части своего прошлого, но всё же провожу вторую ночь в этой комнате, с ним рядом, чувствуя себя в равной степени спокойной и несколько нервной, но ни разу не ощущая опасности или дискомфорта. Днём, в окружении других людей, всё не так — он раздражающий и влезающий не в свои дела, будто это призвание и самая большая страсть. А ночью всегда всё в этом мире кажется другим — сильно прозрачнее, понятнее. Наверное, потому, что тихо; потому, что есть время для приведения в порядок мыслей, и некоторые вещи просто обрастают правильными объяснениями. Ночью приходит баланс, и тогда чрезмерная опека, принятая в штыки, становится заботой; излишняя грубость на самом деле — не попытка уколоть, а желание довести мысль до адресата через простые, сухие слова, не вымоченные в лести и напускном уважении, когда ему попросту неоткуда было взяться. Он сложный человек, бесспорно, но это не равняется плохому. Он неудобен, но разве к перестановке мебели, например, не нужно привыкать? Узнавать расположение остро бьющих углов может стать не таким приятным процессом, как обнаружение мягкого дивана и более красивой расцветки обоев. Всему этому нужно время, к любым изменениям в жизни предстоит привыкать. А я пыталась изо всех сил сопротивляться, насильно натыкалась на твёрдые грани, обзаводилась кровоподтёками — но дело только в том, как выяснилось раньше в ходе моих рассуждений, это и не жизнь вовсе. Какой смысл винить всех вокруг, если проблема действительно во мне? Когда моя рука оказывается почти в стыке плеча с шеей, прогоняя очередную назойливую, никак не желающую высыхать каплю влаги, Люцифер ловит запястье и отводит его в сторону. Я, наконец, отвлекаюсь от своей медитации, замечая удивление в его глазах, направленных точно в мои. Он не выпускает ладонь — вместо этого крепко держит в своей, большим пальцем бездумно водя по тыльной её части. — Ты видела Лилу, — утверждает, глядя перед собой. — В Цербере. — Она должна была прийти сюда, так говорила Ости, — я напрягаюсь, подтягивая ноги к животу; неприятное покалывание распространяется по конечностям. — Её нашли рядом с баром пару часов назад, — хватка на моей руке усиливается по мере того, как он продолжает рассказ: — И это произошло чертовски вовремя, блядь. — Нашли? То есть… — Сейчас она уже должна быть в медицинском центре в Портленде, — второй рукой он проводит по лицу, протирает глаза, сводя пальцы к переносице. — Я не знаю, какого хера с ней сделали. Лилу не ангел, но… Просто повезло, что Мисселина ещё не успела уехать домой. И Винс тоже. Собственно, поэтому он сейчас в участке. — На неё кто-то напал? — тихо интересуюсь, испытывая вполне закономерный страх и жалость. Кроме этого переживаю за папу, который ещё не должен выходить на работу. Особенно после такого тяжёлого и долгого дня. — Очевидно. А мы настолько привыкли, что её постоянно где-то носит, что даже не задались вопросом, почему она не явилась, — он поворачивает голову ко мне, смотря снизу вверх. — Выходит, здесь становится не так уж и безопасно, а? Я содрогаюсь. — Маленький город не всегда славится спокойствием и отсутствием преступности, — и эта фраза, как только она вылетает из моего рта, оставляет после себя кислую горечь. Однако Люцифера, кажется, это веселит. И мне уже хочется покрыться защищающими пространство иглами, когда вдруг до воспалённого сознания доходит, с кем я разговариваю. — Ты знаешь о нас, — он не спрашивает. — Совсем немного, — перекатываюсь на спину, стремясь избавиться от онемения, вызванного нахождением в одном положении слишком долго. — Грешники ведь перестали быть незаконным клубом. Это хорошо? Молчание накрывает своей пеленой, а на меня накатывает желание на секунду прикрыть глаза, хотя рассвет всё приближается, наполняя комнату слабыми бликами. — В последнее время стал в этом сомневаться. — Почему? — голова укладывается на левое ухо, а взгляд снова обращается к Люциферу. — Мне нравится размеренность такой жизни, которая есть у меня сейчас, — он говорит, но вместе с этим бархатный тембр действует так, как самая сладкая колыбельная, и мне всё сложнее держать глаза открытыми. — А когда случается что-то из ряда вон выходящее, это напрягает. Раньше мы были к этому готовы, всегда находились настороже. И остальные знали, что ни к кому из нас не стоит подходить близко, только если не желаешь проблем на свою задницу. Зато теперь кто-то появляется здесь и верит в собственную безнаказанность? — И что бы ты сделал сейчас? — спрашиваю, коротко зевнув. — Мы бы занялись этим, надрали психу зад и выпроводили из города, — пожимает плечами. — Лилу — не член клуба, но она всё равно наша. Я её босс чёрт знает сколько времени, но никак теперь не могу помочь. — Полиция начнёт расследование, — я будто пытаюсь затушить огромную загоревшуюся площадь леса, выливая стакан воды в самую его середину. — У них дела поважнее есть. Что-то я не наблюдаю хотя бы одного подозреваемого в нападении на шефа, — резонно замечает он. — И если они так не торопятся найти того, кто хотел вывести из равновесия их главного, то будто они расшевелятся, чтобы найти ублюдка, которому показалось смешным поиграть в театрального гримёра с местной официанткой. Их укусит за задницу только убийство, но… «…Лилу ещё жива.» Или по крайней мере должна быть жива. Но всё мое тело застывает, а язык чувствуется не более, чем бесполезным куском из мышц и связок. — Гримёра? — переспрашиваю, потому что не уверена в точности формулировки, всплывающей в памяти. — Что с ней сделали? — Переодели в какой-то белый балахон. Как платье или что-то в этом роде, — объясняет Люцифер. — Волосы вымазаны в какой-то чёрной слизи. И кожа повреждена вот здесь, — указывает на свою грудь, обводит круг на коже несколько дюймов ниже ключиц, — будто вырезан какой-то знак. Немного молча размышляю, пока копаюсь в воспоминаниях. — Я работаю в нью-йоркской газете, — сейчас почему-то больше хочется употребить слово «работала», но всё же. — Ничего необычного, ежедневное издание. Около полутора лет назад меня отправили вместо штатного журналиста на полицейский брифинг, я не особо была посвящена в детали, просто выполняла просьбу. Там рассказывали о нескольких убийствах в разных штатах, им казалось, связанных. Жертвы — женщины. Особо не трепались языком, просто как раз на том собрании дали понять, что случай в Нью-Йорке отличается от приписываемых Гримёру — его так назвали из-за того, что он действительно делал из своих жертв персонажей книг, фильмов, пьес, наряжая их в разные костюмы и рисуя грим на лицах, — меня передёргивает. — Это происходило на юго-востоке страны. Нью-Йорк сильно дальше, но всё же тогда любое более-менее громкое, похожее дело рассматривали как часть цепочки. — Блядь, я помню, — кивает Люцифер. — Про этого Гримёра помню, но его ведь поймали. Он был из Висконсина? — Да, конечно, — сглатываю, прежде чем продолжить: — Просто в Нью-Йорке тоже случилось убийство. Его как раз отмели из-за несоответствий. А ты упомянул про белое платье и знак… Я мотаю головой, вытряхивая нелепые мысли и слабо натянутые, почти рвущиеся от надуманности нити. Ассоциации — двойственная штука, нужны действительно совпадающие мелочи, чтобы каким-то образом связывать двух пострадавших. Особенно с учётом того, что между событиями больше трёх тысяч миль и почти два года разницы. — Забудь, это бред, — выдыхаю, стараясь верить в сказанное. — Астория ещё дальше от Нью-Йорка, чем библейский пояс. В этом нет никакого смысла.𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪 𓆩♡𓆪
Когда тишину комнаты заполняет тихое дыхание и сопение, раздающееся справа, Люцифер, выпуская руку Вики из своей, встаёт с кровати, замечая скорость, с которой она подтягивает ладонь к лицу и подкладывает под щёку. В ней определённо что-то изменилось — он заметил это ещё при разговоре на крыльце дома, — а сейчас это отличие странным образом удивило и даже порадовало, несмотря на всю, откровенно говоря, хреновую ситуацию. Её попытки успокоить и как-то ввязаться в разговор милы до безобразия. То, как она мельком упомянула брата — и хотя его имя по-прежнему было произнесено тихо, на прервавшемся выдохе, — уже говорит о многом. Ему бы сейчас снова забраться в постель и дать себе отдохнуть, но, как выяснилось, Он находит брошенную куртку и вынимает из внутреннего кармана белый конверт, что прожигал своим наличием кожу до костей — ознакомиться с содержимым времени не было: Дино сунул плоское письмо как раз в тот момент, когда к бару подъезжала машина с сияющими огнями. Сначала бригада неотложки, потом и полиция. Со всем произошедшим из его головы действительно напрочь пропала мысль об оставленной в комнате Вики — хотя именно в этих стенах Люцифер планировал вскрыть послание. Он о многом умолчал, неуверенный в том, стоит ли распутывать клубок его сложных мыслей в паре с дочерью полицейского — точнее, делать это, когда её маленькие уши улавливали его слова. Конверт должен был оказаться у Винса — это факт. Сокрытие улик может стать той ещё проблемой — однако отговориться от Шефа тем, что это дело только клуба и никого больше, теперь не получится. Лилу всё ещё его подчинённая, та, за кого он нехотя, но старался нести ответственность, всё ещё часть прошлого Грешников; тем не менее, как только появилась угроза её жизни, стоило передать каждый возможно подходящий пазл в руки властей. Стоило. Вот только он этого не сделал. Завтра их ждёт новое собрание в Церкви — кто-то действительно нацелился на остатки клуба, им придётся усилить охрану в каждом помещении, принадлежащем им: это и бар, и мастерская, и тем более компаунд. Лично его зал для тренировок в городе — тоже. А ещё было бы неплохо предупредить тех, кто давно оставил клуб. Слишком много совпадений, сжатых в таких узких временных рамках. Он старается тихо отделить склеенные углы светло-жёлтой бумаги. Лист внутри свёрнут в половину, шорох при расправлении звучит почти резко; шершавые подушечки пальцев с осторожностью скользят по краям, удерживая письмо перед глазами. Читая три строчки, выведенные уже знакомым почерком, Люцифер вздыхает и несколько раз возвращается к началу. Ему определённо стоит поговорить с отцом один на один. И лучше бы это сделать прямо сейчас — такие вещи просто не терпят отлагательств. Они уже недооценили угрозу — пожар, нападение неподалёку от компаунда. Кто знает, что случится завтра? Выходя из комнаты, он аккуратно поворачивает ручку — так, чтобы замок не шумел слишком громко; в спальню отца на первом этаже идти не придётся — тот оставался на улице, когда Люцифер возвращался к себе, и ещё не собирался ложиться спать. Зная отца, он делает ставку на то, что тот сейчас заваривает крепкий кофе на кухне, размышляя и планируя. Как минимум будет лучше, если Сэм будет знать всё.«Искупите вину, покайтесь в свершённом, пока
тела невинных не захлебнулись в крови
жертв ваших»