Потерянным

Щелк. Перед глазами чернота. Вязкая и густая, она затопила все вокруг. Тело моё — непослушное, одеревенелое — лежит на дне под толщей этой темноты, не в силах пошевелиться. Сердце заходится от внезапного, бесконтрольного ужаса. Где я? Смаргиваю и потихоньку начинаю узнавать проступающий сквозь мрак невозможно высокий потолок с лепниной. Чувствую мягкий диван под собой, застеленный фланелевым бельем, и запах чужой квартиры, старой, прожившей не одну жизнь вместе со своими жильцами. В комнате ещё витает не выветрившийся до конца аромат благовоний, которые Хозяйка квартиры жгла днём ранее в таких количествах, что от пахучего дыма щипало глаза. Это третья ночь здесь. Первые два дня, перестраиваясь после длинного перелета Хабаровск — Санкт-Петербург, я спала без сновидений до самого утра, а сегодня просыпаюсь так резко, словно кто-то внезапно нажал кнопку «вкл». Нащупываю под подушкой телефон. После темноты от яркого света экрана глазам больно. Проверяю сообщения, но всё без изменений. Прочитано, ответа нет. В груди разливается паршивое чувство обиды, от которого хочется выть. Несколько месяцев я копила на эту поездку, чтобы встретиться здесь с подругой, но уже три дня она читает и не отвечает на мои сообщения. Не зная, куда себя девать, я бесцельно таскаюсь по улицам, брожу по залам в музеях или смотрю на прохожих из окон в кофейнях. Жду, когда телефон, который я не выпускаю из рук ни на минуту, завибрирует, и на экране высветится уведомление о новом сообщении. За окном слышно, как изредка вдалеке проносятся машины. Где-то в доме натужно скрипнул паркет. Сквозь плотно задернутые шторы тянет сырой прохладой с каналов. Июльская ночь в Петербурге как будто бы не наступает по-настоящему, оставляя мазок вечно гаснущего горизонта. Белые ночи уже закончились, а по-настоящему темные ещё не начались — этот переходный момент тут никак не называют. Он тянется безымянным шлейфом, и, опьяненные этими вечными сумерками, люди беспечно шатаются по улицам до рассвета, рождающегося из непотухших угольков вчерашнего дня. Самый тёмный час остается в это время года смутным ощущением. Но он никуда не исчезает, прячется в арках, в мраке парадных, плывет себе тихонько водами мрака, прижавшись к гранитным набережным, или сворачивается клубком в углу черной лестницы. Барахтаясь в простынях, я безуспешно пытаюсь заснуть, но странный звук заставляет меня замереть и прислушаться. Шорох и едва уловимый скрежет в стенах. Что-то скребется по ту сторону комнаты, в коридоре. Тихо так, словно боясь разбудить домочадцев. В темноте все звуки становятся объемнее, весомее, и воображение против воли дорисовывает очертания странных теней по стенам. Нечто, обитающее сейчас за дверью, не имеет формы — сгусток мрака и жути. Через двери ему не пройти, он ищет другие пути: трещинки, воздуховоды, розетки. Пытается уползти поглубже в недра дома и схорониться там до следующей ночи. Щёлк — разбудивший меня звук заставляет вздрогнуть снова. Неестественный, нервный. В стенах что-то скрипнуло. Затаив дыхание, вслушиваюсь в темноту. Осторожно, приподнявшись на локтях, я гляжу на дверь. Плотно закрыта. Под порогом разлита желто-оранжевая полоска света — в коридоре зажгли лампу. Хозяйке не спится? Свет должен был меня успокоить, но в этой яркой черте под дверью ощущается что-то необъяснимо тревожное. Такое, от чего хочется накрыться одеялом с головой и лежать, пока свет и шум за окном не вытеснят образовавшуюся в квартире тишину. Удивляюсь сама себе, это так по-детски — додумывать несуществующих монстров, притаившихся в темных углах. Тревожит меня то, что этот страх я подхватила, как неведомую хворь, где-то на улицах Петербурга, запутавшись в линиях и улицах Васильевского острова.