Потерянным

Все вокруг мечтали уехать из Хабаровска. Куда-нибудь. Полумифический город Санкт-Петербург, находившийся на расстоянии в семь часовых поясов, притягивал и завораживал. Он манил свободой, таинственной красотой и стариной. Казался чуть ли не Изумрудным городом из сказки Волкова, стоит прийти туда, и добрый волшебник Гудвин исполнит твоё желание. Там можно быть любым, и всё спишут на особый менталитет. А вот среди безликих панелек Индустриального района в Хабаровске выделяться было не принято, можно попробовать оправдаться творческим нутром, но прокатывало это не всегда. В музыкальной школе все буквально бредили Петербургом. Фестивали и конкурсы. За одно несчастное место, что выделяли городу, бились, как в голодных играх. О конкурсах я не мечтала и музыканта из меня не сложилось. Восемь лет упрямо ходила в музыкальную школу, сама не знаю, зачем. О решении заниматься музыкой пожалела ещё на первом году обучения, но замечала маму, остановившуюся в коридоре, смотрящую на то, как я играю, и чувствовала, что не имею права бросать. Однако позже она потеряла интерес к моим занятиям, а потом вовсе стала раздражаться и жаловаться, что у неё болит голова от моих потуг. Брата тоже злил инструмент, он всегда закрывался в комнате и делал музыку погромче, если я садилась репетировать. Пальцы не слушались, и моцартовский «Менуэт Фа-мажор» никак не удавалось сыграть, а из-за стенки раздавался доведенный до последней грани отчаяния голос, который надсадно хрипел, перекрикивая гитарные рифы. Я попыталась подобрать на слух мелодию, но в дверях громко хмыкнули. Брат стоял, оперевшись на дверной косяк, и наблюдал за мной. — Если бы Кобейн тебя услышал, то застрелился бы ещё раз! Я еле доползала до выпуска и больше к клавишам и нотам не прикасалась. А в скором времени пианино отдали. Кажется, когда его увезли, все вздохнули с облегчением. Мама и брат — потому что избавились от громоздкого напоминания о невосполнимой утрате, а я — о своей неудавшейся попытке влиться в собственную семью. И так всегда, какой бы верной не казалась дорога из желтого кирпича, я всегда оказываюсь в тупике. С музыкалкой, с универом, с этой поездкой. Всегда. Выбирая что-то, я обязательно ошибаюсь. Вчера я не стала задергивать плотные шторы — оставаться в темноте в незнакомой квартире было неуютно, и теперь ясное небо жалось к окну голубой щекой. Рассвет тут наступает очень рано, подобие ночи длится совсем недолго и сумерки быстро перерастают в рассвет. За дверью послышались шаги и возня на кухне, Хозяйка встала очень рано и, видимо, собирается на работу. Вчера она допоздна строчила что-то на машинке, и я заснула под её стрекочущий звук, глядя на то, как комната утопает в глубоком синем. Проверила сообщения. Два от мамы: «Как дела?» и «Шли фото!». В ответ я отправила смайлик с большим пальцем вверх и фото Зингера, сделанное в первый день, подумав немного, запостила его и на своей страничке в ВК. Даже на фото город выглядел реальнее, чем ощущался на самом деле. У Рыжей на страницы кроме репостов с музыкой и мемов из групп «Подслушано Санкт-Петербург» и «Это Питер, детка!» не было ничего, за что можно зацепиться, в фотографиях много города, зелени, красивых зданий и развода мостов — я видела это и раньше, ничего нового, что дало бы мне зацепку. Остался только университет, попробую съездить туда, вдруг мне повезет. Может, стоит ещё раз написать? Эта мысль терзала меня всё время. Вдруг на этот раз она даже не прочитает? В груди болезненно сжалось. Что, если я была слишком навязчивой? С другой стороны, ей ведь нравилось со мной общаться? Рыжая писала первой, делилась смешными моментами или когда было грустно, значит, мне не привиделась наша дружба? Трудно вспомнить, почему человек стал другом. Просто вы узнаете друг друга среди сотен людей и среди тысячи комментариев в сети. Это узнавание похоже на возвращение домой, всё на своих местах и так знакомо. Вам не надо гадать, что сказать или как пошутить, вы будете уверены — вас услышат и улыбнутся. Мы были близки. Мы поддерживали друг-друга. Что случилось? Услышав, как ключ дважды поворачивается в замочной скважине, я поднимаюсь с постели. По коридору плывет уже знакомый терпкий аромат благовоний — радуюсь, что не застала Хозяйку за медитацией или другой ерундой. Надо позавтракать, но от мыслей о еде и запаха горелых аромопалочек начинает мутить. Попозже поем что-нибудь в центре, все равно продуктов я не купила, и полка, которую Хозяйка выделила в холодильнике специально для меня, пустует. В прихожей мельком гляжу на своё отражение. Бледная, с вымученной улыбкой, словно отработала пять смен подряд. С такими не дружат, не встречаются, у таких нет яркой интересной жизни. Если бы можно было не быть той из отражения хотя бы день! На лестничной площадке пахнет сыростью и пылью, солнце проникает сквозь грязное окно и пылинки медленно кружатся на свету. Осязаемая взвесь времени переливается и мерцает на фоне обшарпанных стен. Закрыть дверь с первого раза не получается, никак не могу привыкнуть к этому старому замку. Когда наконец удается повернуть ключ второй раз, я вздыхаю с облегчением, но тут же напрягаюсь от странного ощущения, почувствовав чей-то взгляд. На один пролёт выше стоит соседская девочка. Не было слышно шагов или скрипа дверей. Солнечный свет из окна за её спиной очерчивает фигурку резко, словно вырезая из реальности. Личико в тени разглядеть трудно, но я чувствую тяжелый немигающий взгляд. Или это просто игра света и тени рождает такое неуютное ощущение? Затолкав испуг поглубже, я улыбаюсь и машу ей, но ребенок не двигается с места. Я хочу окликнуть ее, но девочка резко разворачивается и бежит наверх, стуча сандаликами по ступеням. Странная, пугливая, непохожая на других детей. *** Утренняя толчея возле станции преображается, стоит опустить жетон и пройти за турникет. Огромный организм питерского метрополитена живет своей особой жизнью. Люди вставают в очередь к эскалатору и занимают лишь одну сторону, никто не смотрит вокруг, не прислушивается к объявлениям, все смотрят внутрь себя. После солнечной улицы станция кажется поразительно темной, лампы тускло освещают уходящий вниз эскалатор. Люди перемещаются тут, как косяк рыб, почти молчаливым единым потоком. Из глубины туннелей тянется тревожный гул, я стараюсь вслушаться в него, но он теряется в шорохе подошв, поскрипывании эскалаторов, прерываемый искусственно заботливым голосом из динамиков и грохотом поездов. Я внимательно смотрю на надписи, сверяю станции, на Маяковской нужно сделать пересадку на красную ветку. Стоя на платформе станции, я гадаю, что буду делать, если мы вдруг встретимся с Леной в универе. Неприятное чувство шевелится в груди, отогнать его от себя никак не удается. А если она притворится, что не знает меня? А что, если в университете я её не найду? Что тогда? Внезапно меня окликают, к локтю осторожно прикасается приятная женщина, она пробилась ко мне из толпы, ожидающей поезд. — Милая? Ты потерялась! — Что вы спросили? — не понимаю я. — Я не спросила. Я заметила. Оглядываюсь по сторонам. Да нет же! Станция для пересадки верная. Кто я и куда еду, тоже точно знаю. — Вы, наверное, меня с кем-то спутали? — осторожно спрашиваю я. Она улыбается и качает головой, говорит что-то ещё, но слова тонут в гуле приближающегося состава, а в следующий миг бодрый утренний пассажиропоток заносит меня в вагон и я теряю из виду свою собеседницу. Тогда услышанное мне показалось странным и нелепым, как это всегда бывает с правдой, которую ты ещё не успел толком принять, но где-то внутри уже с ней согласился... Стоя в переполненном вагоне, я прокручиваю наш короткий разговор. Он всковырнул что-то такое, из-за чего теперь на душе становится совсем скверно. За окном вагона плещется мрак, никто не обращает на него внимания. Кто-то дремлет, привалившись к дверям, кто-то читает, кто-то слушает музыку, выкрутив громкость на полную, от чего до меня долетает ритмичное потрескивание наушников. Поезд несется в темноте глубоко-глубоко под землей, и от этого осознания сдавливает грудь. Тьма здесь не такая, как на поверхности, настоящая, вечная. Пассажиры меняются местами, выходят и заходят, даже не глядя по сторонам, не слушая объявлений, в молчании и своих мыслях, совершенно не осознавая, что над ними километры земли и темноты. В кармане настойчиво вибрирует телефон — звонит мама, но звонок срывается и в углу экрана появляется надпись «нет сети». На такой глубине вряд ли удастся дозвониться. На выходе из метро я едва не сталкиваюсь с мужчиной в спортивном костюме с большим доберманом на поводке, собака поворачивает голову в мою сторону, и по телу бегут мурашки. Вчера я попыталась погуглить, что значит встретить Анубиса, но по запросу «приметы древних египтян» ничего не нашла. Либо таких случаев не было, либо рассказать о них уже не могли. Одно ясно точно — не жди хорошего, встретив проводника в мир иной. Это наталкивает на мрачные мысли о подруге, вдруг случилось что-то по-настоящему ужасное, непоправимое. Отогнать это предчувствие беды никак не получается. Я быстро отворачиваюсь от собаки, на всякий случай скрестив пальцы в кармане, и спешу за группой парней, которые несут с в руках цветные папки с документами на поступление. На ограде висят яркие баннеры с надписями «Приемная комиссия» и рекламой факультетов. На кого училась Лена? Что-то с психологией и персоналом, но название специальности я не помню, а может, Рыжая и не называла. Наверное, стоит перечитать нашу переписку, вдруг я пропустила еще одну зацепку. Я сворачиваю в ворота, к группе ребят, за которыми шла, к ним прибавились и другие абитуриенты, кто-то шел с родителями, кто-то один или с компанией. Все поглядывают друг на друга осторожно-изучающе, наверняка гадают, у кого сколько баллов и хватит ли своих, чтобы пройти. Я помню это липкое чувство страха, хочется развернуться и помчаться прочь, но я уже почти подошла к главному зданию, глупо отступать. Старинный главный корпус с большими окнами утопает в зелени деревьев, аккуратные газоны так и манят полежать на них с книгой, наверное, здорово учиться в таком красивом месте с просторными светлыми аудиториями, уютным парком вокруг. Возле входа образовалась небольшая пробка, и я решаю постоять поодаль, разглядывая народ. Кто курит, кто проверяет содержимое папки, зевает или болтает. Мимо проходят мама с дочкой, женщина несет в руках папку с документами и уверенно шагает к дверям, девушка отстает от нее на полшага. Такая же темненькая, кучерявая, как и мать. Они пробираются через стоящих у крыльца и скрываются из виду. Интересно, кто из них двоих выбирал, куда пойти учиться? Вспоминать свой универ не хочется, фото на аватарке у меня с того времени, когда я только поступила. И снова промахнулась с решением, оно казалось таким верным и правильным, таким логичным и взвешенным, что я изо всех сил старалась не упустить возможность. Думала, что выбираю осознанно, что это для моего блага. Стараясь отогнать воспоминания о том времени, я разглядываю входящих и выходящих из больших двустворчатых дверей. Никого похожего на Рыжую. Зачем я вообще сюда приехала? Промаявшись возле входа больше двух часов, я решаю, что с меня хватит. Толпа возле входа рассосалась, а редкие проходившие туда-сюда вчерашние школьники не вызывают никакого интереса. Впереди еще полдня, а я не знаю чем себя занять. Уже сидя в вагоне метро, когда поезд набирает ход, я выхватываю из нечетких силуэтов пассажиров рыжую головку. Сердце пропускает удар. Я почти уверена — это Рыжая! Я вскакиваю с места и прижимаюсь к стеклу, пытаясь разглядеть удаляющуюся фигуру девушки с рыжими волосами, но она быстро исчезает из виду, а за стеклом наступает чернота. Время до следующей станции тянется целую вечность, а ожидание поезда в другую сторону и того дольше. Я ругаю себя за то, что не задержалась на платформе. Если бы я не поспешила к прибывшему поезду, я бы точно столкнулась с ней! Вернувшись на Политехническую, я снова выскакиваю на улицу, но, конечно, Рыжей и след простыл. Иду до главного корпуса, обхожу здание вокруг, стою возле главного входа, но никого похожего больше не вижу. Точно ли это была она? Мало ли рыжих девушек в Питере? Но внутри затеплилась надежда, что я отыщу её. *** — Ну что, как успехи? — раздалось откуда-то сверху. Это Свет, он сидит на ступеньках следующего пролета и курит. В ногах у него стоит ржавая банка из-под кукурузы, полная окурков и до того старая, что некогда жизнерадостный желтый цвет этикетки поблек и поободрался с ржавеющих боков. — Да никак! Зло шиплю я, разглядывая носки его замызганных кроссовок, отрывать от них глаза совершенно не хочется. Даже не глядя на него, слышу как улыбается, слабо так, как будто хочет пожалеть. Только этого мне не хватало. На потасканных найках царапины, а у левой кроссовки отходит подошва с носка. Он протягивает сигарету, которую только что извлек из пачки, но я мотаю головой. — Кажется, я видела её… — Серьезно? В университете? — Свет замирает с зажатой в зубах сигаретой. Выглядит он неважно, под глазами темные круги, весь какой-то дерганый. Я киваю, вспоминая рыжую девушку со станции. — Я увидела её из вагона, она как раз шла к выходу, мы разминулись буквально на минутку! Завтра снова поеду туда. — Ты уверена, что это твоя подруга? Чем дальше, тем больше мне кажется, что это была Лена, но я не уверена. Я видела её мельком, с такого расстояния было тяжело разглядеть. — Не знаю… — мне только и остаётся что пожать плечами. Единственная моя зацепка с университетом почти сработала, я злюсь на себя за то, что упустила ту девушку. — Завтра поеду туда снова… — Думаешь, повезет? — подкуривая наконец, спрашивает сосед. Мне не везет, поэтому я не знаю, что ответить, мы некоторое время молчим. — Слушай, — нарушает тишину Свет. — Погода классная, город красивый и ты тут впервые. Почему бы тебе не погулять, сходить в музей или на экскурсию? Зачем торчать каждый день возле универа? Хочешь, город с крыши посмотрим как-нибудь? — Но мне же нужно её найти! — возмущаюсь я. — Мы должны встретиться! — А вы договаривались? — выпуская дым вверх спрашивает он, взгляд серьезный. — Нет, я же говорила — это сюрприз! — Почему он такой бестолковый! Я начинаю выходить из себя. Он разводит руками, мол, понятно. — Что, если она не хочет с тобой встречаться? — спокойно спрашивает он таким тоном, словно говорит с пятилеткой. Слова его бьют больно, наотмашь. Я едва смогла вздохнуть, воздух словно выбили из легких, как он не понимает таких простых вещей? — Мы подруги, вот что! — почти выкрикиваю я и взлетаю вверх по лестнице. Внутри все кипит от злости и раздражения. Я долго вожусь с замком, пытаясь провернуть ключ. Свет ничего больше не говорит и не оборачивается, молча выдыхая сигаретный дым. По квартире плывет удушливый аромат благовоний, которые Хозяйка квартиры жгла в невероятных количествах еще с воскресенья, приговаривая о благоприятном дне. Видимо, она уже вернулась с работы, и сизый дымок снова клубится по длинному коридору, сбиваясь по углам и застревая в проходах. Тонкой дымной полоске, возможно, и хотелось бы подняться к потолку, но дым застревает в где-то посередине сизой неравномерной прослойкой. Глаза щиплет, а в горле стоит вкус жженого сахара и полыни. «Благоприятный день, чтобы умереть от удушья!» — проносится в голове. Стараясь не вдыхать, я протискиваюсь через коридор, заваленный хламом. Коробки с книгами и старыми журналами, тумба со сломанной швейной машинкой с тяжелой кованой педалью для ног, коробки из под обуви и чемоданы потасканого вида. На стенах развешаны фотографии в рамках. За помутневшими от пыли стеклами на меня неприветливо смотрят черно-белые незнакомцы, под их немигающим взглядом я наконец пробираюсь к комнате, которая на время моего приезда может называться «моей». Я почти рыдаю — дверь была открыта и отвратный запах горелых аромопалочек затопил ее. Самое странное в этой квартире, заваленной эзотерическим хламом — эта комната. Она словно кубик из другого набора, совершенно не подходит всему остальному. Словно вырванная из другой квартиры, она чужеродным отростком занимает пространство дома, единственная с капитальным ремонтом. Сначала казалось, что это просто первая, которую успели обновить, но в остальной квартире не было и намека на строительную пыль. Дверь и порог как телепорт меж двух миров, настолько ощущается разница. В первый день я подумала, что, возможно, ее специально отремонтировали, чтобы выглядела прилично для аренды. Однако задать такой вопрос Хозяйке было бы бестактно. Она своеобразная женщина и, возможно, это было очередной денежной практикой или чем-то в этом духе. Запах благовоний, которые она жжет, плывет по коридору удушливым туманом. Я спешу закрыть дверь и сразу распахиваю окно, свежий воздух приносит облегчение. Ставлю локти на широкий подоконник и, подперев ладонями подбородок, разглядываю соседнюю глухую стену и крышу примыкающего к ней трехэтажного домика, за ним виднеются окна и крыши следующих домов. Все тут ютится, жмется друг к другу, смотрит в окна. Слишком близко, не давая свободы взгляду, куда ни посмотри — везде окна, стены, крыши и немного неба. Которое к вечеру затягивает темными тучами. На душе погано. Как мог Свет сказать что-то подобное? Откуда ему знать, чего хочет, а чего не хочет моя подруга? Внутри все клокочет, но сквозь злость я слышу тонкий писк сомнений. Он сводит с ума. Что, если с ней все в порядке и она правда не хочет со мной встречаться? Но почему? Нет, точно что-то случилось! Но я ведь видела ее сегодня! Или не её? С ней точно что-то случилось, я почти уверена! Лучше бы это было так… Стоп! Последнее было явно лишним. От этой мысли мне становится не по себе, я точно не имею в виду, что хочу, чтобы с ней что-то произошло! Чувство вины расползается в груди, оно тянется к сердцу и желудку, сжимая их так сильно, что дышать становится трудно. Со стоном прячу лицо в ладонях. В дверь стучат, и я вздрагиваю. Хозяйка не спешит войти, ожидая, когда я подам голос. — Секунду! — сиплю я, пытаясь придать лицу приветливый вид. —Добрый вечер, — стоит мне открыть дверь, как она затараторила. — Я тут заметила, что ты дома совсем не ешь, ты, если что, не стесняйся, если забыла где что лежит, я покажу еще раз. И как пользоваться плитой, и где кастрюли… — она говорит, а я смотрю, как вокруг нее клубятся завитки дыма, как раскачиваются массивные серьги в виде бабочек. — Добрый вечер. Да, я забыла купить продукты... Все в порядке, не нужно…— оправдываюсь я, не зная куда деть глаза. — Ой, я как раз готовлю овощи, хочешь со мной? Еще минута промедления, и она схватит меня своими руками со множеством колец на пальцах, и мне придется пойти на кухню и поддерживать какой-нибудь бредовый разговор. Я быстро мотаю головой. — Я как раз за продуктами иду, зашла на секунду, извините! — протискиваюсь мимо нее в коридор и спешу обратно в прихожую. Натянув кеды, я даже не пытаюсь их зашнуровать и просто выскакиваю за дверь, продолжая извиняться. Хозяйка не успевает ничего сказать, только в недоумении провожает взглядом, когда я закрываю дверь. Только оказавшись на лестнице, я понимаю, что тут Свет, с которым я поругалась несколько минут назад. Но, обернувшись, убеждаюсь, что лестница пуста. Сосед ушел. Осталась только банка-пепельница. Я присаживаюсь на ступеньки рядом с банкой. Еще чуть-чуть, и разревусь. Хочется спрятаться, убежать, закрыться где-нибудь или вовсе сгинуть. Уткнувшись носом в колени, я баюкаю свою обиду она, перемешивается со злостью и выжигает грудь. Почему это происходит со мной? Возвращаться в квартиру не хочется, гулять по городу тоже, но идти мне больше некуда. Зашнуровав кеды и шумно выдохнув, я отправляюсь в магазин. Как в тумане добираюсь до ближайшего минимаркета на углу дома и, выбрав батон, несколько сырков в шоколадной глазури, пачку чая в пакетиках и большую шоколадку, двигаю к кассе. Поход в магазин выиграет мне от силы полчаса, этого мало. Думая о том, куда себя деть, чтобы не пересекаться с Хозяйкой, я выхожу и просто иду по улице. В паре кварталов — фастфудная, можно пересидеть пару часов там, а потом вернуться обратно. Тучи набирают цвет, из густого серого они становятся лиловыми и почти черными. Ветер усиливается. Точно будет дождь. Я с тоской наблюдаю за погодой, сидя за столиком в ярко освещенном зале, и без особого желания заедаю бургер картошкой фри. Злоба уступает место стыду. Свет хотел меня поддержать, он прав — я приехала сюда и глупо упускать возможность насладиться временем здесь. Но разве это отдых, если вся моя поездка отравлена исчезновением Лены? Есть ли смысл в таком путешествии? Не хочу оставаться тут одна! Почему это вообще происходит со мной? Я снова открываю ее профиль, полная решимости написать всё, что я о ней думаю, и не могу. Она не заходила в сеть со вчерашнего дня. Слова, что вертелись у меня в голове, вдруг пропадают. И я закрываю нашу переписку, ткнув на значок уведомлений. Под моим недавним фото со зданием Зингер собралось с десяток лайков и пару восторженных комментариев. Одноклассник оставил гифку гипно-кота с подписью «Вау! Как круто!» и девочка с работы в комментарии ниже пожелала хорошей поездки, снабдив пожелание подписью «Скучаем». Ха! Конечно скучаете, больше никто не меняется с вами сменами, вот вы и скучаете. Я не злюсь на них всерьез, они хорошие, смешные, с ними весело работать и день в кофейне не кажется бесконечно длинным. Лучше бы мне оказаться сейчас там, умирать от усталости и перебрасываться подбадривающими и пустыми фразочками, а не сидеть здесь и киснуть. «Я тоже скучаю. Передавай всем привет!», — отправив сообщение, я чувствую себя чуточку лучше. Пока не ливанул дождь, лучше поскорее вернуться. Я едва успеваю добежать до арки, как одиночные капли превращаются поток. В три прыжка я оказываюсь около домофонной двери под козырьком, но все равно промокаю до нитки. Поднимаясь по лестнице, убираю оставленную банку на подоконник и кладу рядом новую пачку сигарет. Та, что протягивал мне Свет, была последней, возможно, он и сам давно сходил за новой, но мне хочется как-то загладить свою вину за то, что сорвалась сегодня, он выглядел не лучше моего, но я так и не спросила, как у него дела. В коридоре горит светильник, наверное, Хозяйка оставила его для меня. Я чувствую, как новая волна стыда накрывает меня. — Добрый вечер! — говорю я так, чтобы она точно услышала меня из своей комнаты, оттуда доносятся звуки какой-то передачи. — Добрый, там остался ужин, если хочешь! — Спасибо, я попозже, наверное… — в ответ она бурчит что-то неразборчивое, вроде «да» или «ага». Стараясь снять обувь на коврике, чтобы не натекло воды на паркет, я шлепаю мокрыми ногами на кухню. С одежды и волос капает. На столе стоит почти пустая бутылка вина и недоеденный салат. Хозяйка что-то отмечала или это был просто жест любви к себе в честь особенных дней, которые меняют жизнь на многие годы вперед? Разложив продукты, я поспешно иду в ванную, мокрая одежда холодная и неприятно липнет к телу. Забравшись старую ванну с желтыми разводами на дне, я выкручиваю вентиль горячей воды на максимум. Пространство быстро наполняется горячим густым паром, он поднимается вверх, щекочет ноздри, я подставляю руки под горячие струи воды, кисти быстро краснеют, их покалывает от боли, но я держу их так, пока не чувствую онемение. Горячая вода собирается на дне ванны и обжигает ступни, это приятное и одновременно болезненное ощущение. Замерзшее тело требует тепла, но никак не получается согреться, вода обжигает, но холод прячется глубже под кожу, в самые кости. Я стою под душем, пока от скопившегося пара не начинает кружиться голова. Непослушными распаренными руками вытираю тело, красные пятна расползаются по мне. Уродливо. Зато я согрелась и мне стало лучше, дрожь, что билась во мне, утихает. Выйдя из ванны, слышу громкий хозяйский храп. Я щелкаю выключателем, погасив свет в коридоре, и закрываю дверь в свою комнату.