Потерянным

Я так и не смогла уснуть. Едва дыша наблюдаю, как всё глубже прячется темнота, расползается по углам, забирается под шкаф. Она кажется другой, не такой, как во все прошлые ночи — живой. Утро никак не наступает. Мне подумалось, что в этом виноваты плотные шторы. Пересилив себя, я встаю с постели, и паркет жалобно скрипит под босыми ногами. Отдернув штору в сторону, понимаю — все дело в небе. Иссиня черные тучи висят над крышами, задерживая ночь, давая мраку время найти укрытие. В квартире тихо, больше никаких скрипов и шорохов, но это не спокойная, умиротворяющая предрассветная тишина, это тревожное, давящее отсутствие звуков. Дом затаился. Прислушивается к тому, что стекает вниз к его недрам, затихает в фундаменте. По карнизу начинает барабанить дождь, а через мгновение небеса обрушиваются под тяжестью воды сильнейшим ливнем. Соседние дома скрываются за стеной дождя, а небо светлеет и поднимается выше над крышами. От этого шума становится легче, он разбивает пугающую тишину дома. Вместе с дождевыми потоками по водостокам стекает мой страх. Я забираюсь обратно в постель и наблюдаю за светлеющим небосводом. Утро всё таки наступает. Заснуть я не смогу, а вставать ещё рано. Скоро соседка снова врубит свои мантры для медитации, будет шаркать тапочками и варить кофе, но мне не хочется с ней сталкиваться. Её навязчивая жизнерадостность и активность раздражают. Чтобы скоротать, время достаю телефон и бездумно листаю ленту. В основном всякий мусор с убогими шутками, новые фото кого-то из бывших одноклассниц и сокурсников, смешное видео с гусями, которое мне тут же хочется отправить Лене с подписью «это мы», но рука останавливается, не нажав «отправить». Сердце ухает куда-то вниз сквозь тело, диван и пол — в темноту, что осталась где-то глубоко под землей. Я ведь даже не могу отправить ей смешную картинку! Глупое чувство обиды душит. Как так вышло? Почему всё так обернулось? Если я и правда видела её на станции, если с ней и правда всё в порядке, то почему она не отвечает? Могу ли я написать ей или это знак, что больше мы общаться не будем? Что, если с ней все же что-то произошло, а я ругаю и обвиняю её? Она нужна мне! Прямо сейчас, очень сильно, просто до невозможности! Чем больше я думаю, тем сильнее тревога разрывает меня изнутри. Я лежу, уставившись в потолок, и представляю: напишу ей, что ужасно скучаю, и извинюсь, если чем-то обидела, а она ответит, что провалялась с гриппом и не могла ответить. Или скажет, что я надоела ей и она не хочет меня видеть. Я боюсь писать ей. Как мне избавиться от этого разрывающего изнутри страха, что моё следующее сообщение так и не будет прочитано? В уме проигрываю воображаемый диалог, подбираю слова, как комбинацию к сейфу, где лежат все ответы. Сомнения, оставлявшие по началу небольшие ранки, теперь отрастили зубы и вгрызаются глубже, оставляя ноющую боль за ребрами. Мне нужно разыскать её, узнать, что случилось и почему она бросила меня одну в этом городе. Раз за разом прокручиваю в голове воспоминание о рыжей девушке на платформе. Никогда не видев в живую, узнала бы Лену в толпе? Уверена — да! Не зря тогда, посмотрев на людей, я чувствовала, что встречу её, замечу среди торопящихся пассажиров. Я верю в связь между нами. Погрузившись в свои мысли, не сразу понимаю, что время уже близится к десяти утра, а в квартире по-прежнему тихо. Дождь закончился, и сквозь побелевшие облака даже проглядывает солнце. Нужно собираться, ехать к университету, ждать рыжую девушку, кем бы она ни была. Нужно встретиться с ней. Внутреннее беспокойство никак не утихает, оно бьется жилкой на шее, отдает пульсирующей болью в висок и гонит на поиски. Светильник в коридоре так и горит, его свет, смешавшись с дневным, потускнел. «Бесполезный», — думаю я и тянусь к пожелтевшему выключателю, но вовремя отдергиваю руку. На его месте зияет дыра, в которой торчат искареженные провода. — Выключатель сломался… — раздается из кухни. Повернув голову, я вижу Хозяйку, она сидит за столом, отвернувшись к окну. — Теперь всегда будет гореть? —Всегда, — кивает она, даже не взглянув в мою сторону. Голос у неё какой-то странный, осипший как будто. — Э-э-э, ладно… — жму плечами я, и она кивает, не отрывая взгляд от окна. Когда я выхожу из ванны, её место опустело. Выглядываю в окно — мне интересно, что же такое она разглядывала. Там лишь пустой двор, желтые стены, блеклые окна и кусочек неба, зажатый крышами. Привычным маршрутом я спускаюсь на станцию. Людей гораздо меньше, чем вчерашним утром — час-пик уже прошел. Вместе с двумя работниками метро, одетыми в черную форму, я захожу в вагон. Кроме нас ещё несколько пассажиров, я не хочу занимать свободное место и встаю возле закрывающихся дверей. Не находя себе места, пристально вглядываюсь в прохожих на станциях, ища в толпе девушку с рыжими волосами. Едва замечая отблеск меди среди спин и лиц, сердце тревожно замирает, но каждый раз я убеждаюсь, что обозналась. Закусив губу, я считаю станции до Политехнической. Какова вероятность, что мы пересечемся вновь? Даже если она близится к нулю со скоростью несущегося в темноте поезда, я буду продолжать поиски. «Станцию Выборгская поезд проследует без остановки», — объявляет спокойный металлический голос. Я напрягаюсь, вслушиваясь в объявление, но в вагоне никто не реагирует на него, словно такие объявления обычное дело. Поезд притормаживает на пустой, темной станции, и я пытаюсь рассмотреть, как выглядит закрытая платформа. Слишком темно, видно только собственное отражение в стекле. Тьма за стеклом совершенно другая, она как будто дышит, и поезд крадется по станции, боясь разбудить мрак, спящий в недрах земли. Я мотаю головой, избавляясь от наваждения. Позади тихонько переговариваются служащие метрополитена, я невольно слышу их разговор. Глянув в отражение, я вижу, как один из них качает головой. — Опять заснула на станции, тварь эдакая? Сладу с ней нет! — с досадой возмущается он, облокотившись плечом на дверь вагона, заслоняя надпись «Не прислоняться». — Куда деваться? Время сейчас такое, сам знаешь! — пожимает плечами второй; он старше, с седыми волосами. — Дык, разве привыкнешь? Скорее бы уж нормальные ночи настали, а то никакого житья нет… Его собеседник понимающе кивает. Я осторожно гляжу на других пассажиров, но никто не обращает внимания на их странный разговор. О какой твари они говорят? На пустой платформе действительно обитает какое-то существо? Это его дыхание я уловила во тьме закрытой станции? Проехав её, поезд тут же набирает ход, спеша к следующей остановке. Двери разъезжаются в разные стороны, пропуская новых пассажиров. Я в нетерпении жду, когда двери закроются, чтобы внимательнее рассмотреть служащих метро за моей спиной. Но когда двери с грохотом закрываются, позади меня никого нет. Я оглядываюсь, но в вагоне их нет, неужели вышли на станции? Могли ли открыться двери с другой стороны только для них двоих? И, что важнее, неужели на той платформе и правда было Что-то? Город пугал, чем дольше я нахожусь здесь, тем страннее выглядит он и жители. Кажется, что каждый третий тут сумасшедший, остальные просто лучше притворяются нормальными. Обрывки странного разговора о Твари, уснувшей на станции, сплетаются с воспоминанием о собакоголовом посетителе бара, со странными ночными звуками в квартире, с тем тоскливым холодком от каналов по вечерам, с сообщениями без ответа, со странным разговором с незнакомой женщиной на станции. К горлу подкатывает тошнота. Голова идет кругом. Это связано с тем, что Лена пропала? Как часто в таком большом городе пропадают люди? Может, стоит посмотреть новости о пропавших, и если я вдруг найду её имя среди других, то буду знать, что причина не во мне? Гнусная мысль. Хочу прогнать её и взлетаю по ступеням к выходу, но в висках стучит: «Во мне… во мне… во мне…». Заняв привычное место у главного входа в университет, я наблюдаю за той же картиной, что и вчера, меняются только лица, толстовки, прически, а папки в руках у всех разноцветно одинаковые. Разговор тех двоих из метро никак не выходит из головы, он слишком странный, из ряда вон выходящий. Объяснить его логически невозможно, как и их исчезновение в отражении дверей. Что на той стороне, отделенной от платформы рельсами, глухая стена туннеля или техническая станция, скрытая от глаз посторонних? Пассажиры так привыкли к темноте за стеклом, что даже не смотрят по сторонам — всё равно ничего не увидишь. Никто не обратит на тебя внимание здесь. От этого осознания становится не по себе. Здесь можно быть любым, потому что никто не смотрит по сторонам, не обращает на других внимания, здесь все спрятаны глубоко в себя. Никого не волнует темнота за стеклом. Или она настолько пугает, что её предпочитают не замечать? Смогла бы я так каждый день ездить в универ, забравшись поглубже в самую свою суть, свернувшись в себе калачиком, держаться за поручни или дремать, пока состав несется во тьме? Нет. В Хабаровске поездка в университет и обратно была самым приятным моментом студенчества. Выкупленные городом, старые корейские автобусы приходилось ждать минут по двадцать на остановке, дверь посередине отъезжала в бок, выпуская пассажиров, а на окнах болтались короткие занавески с синим узором, одинаковые на всех маршрутах. Иногда в салоне встречались нацарапанные надписи на корейском, сердечки, номера телефонов как напоминание, что когда-то они принадлежали совсем другому миру. Мне нравится дорога, сменяющийся пейзаж за окном. Когда утром ехала к первой паре и всё вокруг заливало розовым утренним светом, автобус поднимался на Казачью гору, и от вида на речной порт с кранами, похожими на гигантских механических жирафов, на изгибы широкого Амура, на пустынный левый берег с ивами, захватывало дух. Те, кто добирается на метро, лишены возможности смотреть, как меняется пейзаж, в окнах у них густой мрак. Проторчав у входа около двух часов, моя решимость и уверенность уступают место раздражению. Я чувствую себя глупо, ловя взгляды проходящих мимо людей. Ни одной рыжей девушки мне не встретилось. Кого видела я на платформе, может, это призрак, запутавшийся в станциях? А что? Я бы уже не удивилась. Погода переменчивая, ветер гонит тяжелые облака, солнце выглядывает ненадолго, облизывает крыльцо и дорожку к главному корпусу и снова скрывается. Прохладно. Желудок сводит от голода. И я, засунув руки поглубже в карманы куртки, потихоньку иду обратно к станции, решив, что на сегодня моё дежурство окончено. Я перекусываю в столовой возле метро и недолго сижу на скамейке на станции, наблюдая за входящими и выходящими из вагонов. Ничего. Но я знаю, что приеду сюда завтра и послезавтра, и ещё через день. Потому что стрелка внутреннего компаса упрямо показывает в эту сторону. Может, это глупо, но других вариантов у меня все равно нет. Я не хочу быть здесь одна, мне так не хватает моей подруги. Ненавижу чувство одиночества! Я все время одна, и единственный человек, с которым я чувствовала близость, пропал. Впервые вокруг меня происходит столько всего, чем я могу поделиться с ней! Что бы Рыжая сказала на мой рассказ о песьеголовом или о странных работниках метро? В её рассказах Питер был другим. Романтичным, прекрасным и очень дружелюбным. Почему мне досталась какая-то дефектная версия города? Ехать в обратную сторону как-то жутко, если раньше хотелось разглядеть что-то через темноту, то после подслушанного разговора становится не по себе и хочется отвернуться и зажмуриться, лишь бы не увидеть случайно какое-то движение на закрытой станции или в туннеле — это бы означало, что монстры, которых рисует воображение в темноте, существуют на самом деле. Я выхожу на Гостином дворе, не в силах больше выносить мрак за окнами вагона. Не зная, на что потратить остаток дня, решаю последовать совету Света и пройтись. На выходе меня останавливает загорелый мужчина, на шее у него болтается громкоговоритель, а в руках — яркая заламинированная реклама экскурсий. — Обзорная экскурсия, самые знаменитые места Северной Столицы! Полтора часа, комфортабельный автобус, опытный гид и скидка для студентов пятьдесят процентов! — протягивая мне рекламку, рапортует он. — Поедем? В автобусе как раз последние места остались, отправляемся через десять минут! Я даже не успеваю сообразить, как меня уже передают в руки какой-то тучной женщине с ярким платком на шее, и вот я сижу на последнем ряду в большом туристическом автобусе, и эта же тучная дама собирает у всех сидящих деньги за экскурсию, а я с ужасом понимаю, что даже не спросила стоимость. Как в замедленной съемке она приближается ко мне и обратного пути у меня нет. — Ты по студенческому? — спрашивает она, пересчитывая банкноты. От волнения у меня присыхает язык к нёбу, мысленно я пытаюсь вспомнить, сколько у меня налички с собой, и как-то неопределенно мотаю головой, она даже не смотрит на меня, утрамбовывая деньги в сумку на поясе. — Тогда по скидке с тебя пятьсот рублей, — я быстро достаю из нагрудного кармана скомканные купюры и дрожащими руками отсчитываю пять сотен. Кажется, что весь автобус наблюдает за этим процессом, и оттого становится ужасно неловко. К счастью, она, быстро запихнув мои кровные в свою сумку, ловко разворачивается, с невероятной грациозностью пройдя к началу автобуса, и выходит наружу, похлопав по плечу сухонького мужчину за пятьдесят — гида. Гид откашливается и, взяв микрофон, начинает говорить, растягивая слова: — Судари и сударыни, сегодня нас с вами ждёт увлекательнейшая обзорная экскурсия по нашему городу… — одет он в клетчатую рубашку, рукава которой закатаны по локоть, поздоровавшись, он садится на переднее место вполоборота и начинает рассказывать, раскачиваясь и жестикулируя свободной от микрофона рукой. Я вижу, как мелькает впереди его лысеющая голова. Место мне досталось посередине последнего ряда, разглядеть что-то в окне тяжело. Поначалу я, как и все, поворачиваюсь, тяну шею, пытаясь увидеть чудной архитектурный элемент, о котором вещает седой гид, но быстро понимаю, что рассмотреть не получится. Расстроенной я себя, как ни странно, не чувствую, гид рассказывает интересно, в автобусе тепло, а за окном накрапывает дождик. Даты и имена переплетаются с улицами и домами, воображение рисует картины прошлого. Маковки церквей, мосты, улочки и здания — как декорации сменяются за окнами с такой быстротой, что я едва успеваю ухватить смазанный образ. Я так пригрелась на своем месте, что в какой-то момент начинаю дремать. Автобус останавливается и всё выходят на улицу, экскурсия закончилась? Но оказывается, что это остановка. Ветер треплет волосы и забирается под куртку, стоит только выйти. После теплого салона на улице зябко. Гид ведет по мокрой от прошедшего дождя набережной, на другом берегу на фоне тяжелого свинцового неба ярко выделяется купол Исаакиевского собора. Строгий пейзаж как с открытки: темные воды Невы и разноцветные здания лепятся друг к другу на противоположной стороне. Но оказывается, смотреть нужно вовсе не на ту сторону. Гранитные сфинксы переглядываются, устроившись на каменных постаментах друг напротив друга. К горлу подкатывает тошнота. Только не снова! Я хватаюсь за гранитный парапет, пытаясь справиться с приступом головокружения. Это уже не похоже на совпадение, город будто нарочно издевается надо мной, доставая из карманов диковинки в самый неподходящий момент. Гид бодро сыплет историческими фактами, повернувшись к ухмыляющимся сфинксам спиной. Справляюсь с приступом головокружения и подхожу ближе. — Возраст данных фигур более трех с половиной тысяч лет! Их привезли из Фив, где эти статные сфинксы охраняли поминальный храм фараона Аменхотепа III. Лица скульптур являются портретным изображением правителя. В 1832 году сфинксов погрузили на борт судна с названием «Добрая Надежда» и привезли сюда. Интересно, что при погрузке многотонной фигуры оборвался трос, едва не потопив корабль. Очевидно, что сфинксы не хотели покидать родину и То, что они там охраняли, — гид сделал таинственную паузу. — Странные события происходили вокруг них давно, так, ещё в древности им отбили каменные бороды — такие носили фараоны, считается, что в них божественная сила, так что это была попытка лишить их силы, неудачная. И, надо сказать, сфинксов это только разозлило. Археолог, нашедший сфинксов, погиб при невыясненных обстоятельствах, капитан и команда судна «Доброй Надежды» умерли спустя пару лет после того, как перевезли эти фигуры в Петроград. — Зачем же их сюда привезли? — не выдерживает кто-то из группы. — А вот это интереснейший вопрос, молодой человек! — глаза гида заблестели, словно он ждал этого вопроса всю экскурсию. — Есть несколько версий и мифов. Одна из городских легенд гласит, что сфинксов установили для охраны того, что находится на Васильевском острове. Однако вместо спокойствия после их установки на этом месте стали происходить странные события. Нева стала выносить к сфинксам утопленников. Засмотревшиеся прохожие сходили с ума, и поговаривали, что надписи на изваяниях — это древнее пророчество, открывающее проход в преисподнюю. По официальной версии сфинксов приобрели специально для Академии Художеств, рядом с которой мы находимся, а надписи были расшифрованы в 1912 году известным египтологом, и в них нет никаких проклятий, только восхваления фараону Аменхотепу. Дурное предчувствие, ненадолго заснувшее, снова зашевелилось, оно движется, тесня внутренности, выше подкатывая к горлу желчью. Я разглядываю мягкие черты лиц у каменных изваяний. Они не выглядят пугающими. Оглядываю гида — сухонький мужичок, выпитый древностями, как сказал бы Свет. Он стоит к изваяниям спиной и наблюдает за теми, кто осмелится вглядываться в лица каменных фигур. — В Петербурге много легенд и мифов, перед вами один из них, а мы отправимся дальше, и я приглашаю всех обратно в автобус, — улыбается гид, проверяя, чтобы никто не задерживался у сфинксов. От холодных порывов хочется поплотнее запахнуть куртку, и я по-настоящему радуюсь возможности вернуться в автобус. «Незавидная судьба у этих существ — стоять под дождем, снегом и ветром», — думаю я, провожая их взглядом. Сосредоточиться на словах гида никак не получается, мысли, как темные воды Невы, накатывают волной, а потом разбиваются брызгами, и я снова возвращаюсь в реальность. Исторические факты мешаются с мифами. Переезжаем по мосту на противоположную сторону, в окне мелькает Мариинский театр, Николо-Богоявленский морской собор, вереница доходных домов и даже дом Родиона Раскольникова, Исаакиевский собор и стены Петропавловской крепости, которую гид тут же заселяет образами безвестно сгинувших. — Визитная карточка Санкт-Петербурга — разводные мосты, но не все знают о страшных тайнах города, связанных с ними, — рассказывает гид, пока автобус проезжает по мосту. — Сейчас мы с вами проезжаем по Троицкому мосту, но рассказать я вам хочу о другом — Литейном, на этой экскурсии мы его не увидим, но он является вторым построенным мостом Санкт-Петербурга. Есть легенда, что в основании Литейного моста скрыт кровавый камень Атакан, на нём много веков приносили жертвы язычники, проживавшие на этих землях задолго до основания города. — Гид рассказывает, и колонки пощелкивают, разливая его голос по салону. — Атакан стал жаден до крови, и люди попросили у духов помощи, тогда Нева изменила своё русло и скрыла в своих водах этот камень, однако при строительстве моста он был потревожен. Много строителей погибло при странных обстоятельствах, когда строительство было завершено, несчастные случаи прекратились, но Литейный мост стал излюбленным местом самоубийц и оброс множеством темных легенд… Экскурсия заканчивается там же, где меня остановил загорелый с громкоговорителем. В голове каша из фактов и дат, а ещё не покидает странное ощущение. Все эти колонны, каменные титаны, удерживающие своды и балконы, золото куполов — декорации, маска этого города. Что там под двойным дном или на другой стороне темной платформы? У города определенно точно есть оборотная сторона, не парадная, такая, о которой ходят мрачные легенды, ими охотно кормят приезжих, только кажется, что в этих легендах больше фактов, чем вымысла. Я разглядываю людей и здания, на этот раз внимательно. Хочется найти ниточку того смутного знания, которое я ощутила в экскурсионном автобусе. Люди спешат на зеленый, переходя Невский, торопятся, лавируя между идущими медленно. Я вспоминаю про телефон — забывшись, я могла пропустить сообщение. Мысль об этом пугает меня, но на экране нет уведомлений. На пути к дому я размышляю о том, как все-таки мало нужно, чтобы узнать город в общих чертах. Полуторачасовая обзорная экскурсия, и вот ты уже знаешь о городе кучу разрозненных фактов. Поднявшись к двери квартиры, я сую руку в карман в поисках ключей, и нащупываю конфеты. Я совершенно забыла о том, что положила их туда. Сзади раздается шорох, резко обернувшись, я снова вижу её. Девочка в цветастом платье стоит на лестнице как и в прошлый раз и смотрит на меня сверху вниз. — Будешь? — я протягиваю конфету, которую держу в руке. Она вытягивает шею, но с места не двигается, разглядывая яркий фантик. Наверное, выгляжу сейчас как те самые взрослые, у которых ничего нельзя брать и ни в коем случае не ходить с ними. Протягиваю руку ещё — ну же, бери, не могу же я убрать эту конфету обратно в карман, когда уже показала ребёнку. — Она не любит конфеты… — раздается сверху, Свет перегнулся через перила на следующем пролете и машет мне. — Как это? Он только жмет плечами, спускаясь к девчушке, которая радуется, увидев соседа, и впервые с тех пор, как я её встретила, улыбается. — Она булочки любит, да? — Свет ласково гладит ребенка по макушке, и девочка, засмущавшись от его прикосновения, убегает по лестнице вверх. Я так и стою с неловко вытянутой рукой, предлагаю конфету Свету, но тот качает головой. — Ты её знаешь? Почему она играет тут одна? — Да, она из квартиры напротив. У неё бабушка болеет, а присмотреть больше некому, — кивает Свет и достает из кармана новую, купленную мной вчера пачку сигарет, сложив ладони вместе, кланяется, как китайский болванчик. Он не злится на меня. — Не за что, — с облегчением улыбаюсь в ответ. Конфету кладу обратно в карман, хочется задержаться на лестнице подольше, мне нужно извиниться как следует за то, что сорвалась. Но начать никак не выходит, нужные слова не собираются в предложения, и я только слежу за тем, как он спускается к окну с пепельницей и с наслаждением прикуривает. Свет начинает говорить первым. — Слушай, я не должен был так говорить…. С твоей подругой что-то случилось, и ты пытаешься её найти. Я понимаю. Ты ждешь, что она выйдет на связь и всё объяснит. Это логично. Я знаю, каково это. Ждать. — Он отводит взгляд. — Нет ничего хуже этого! Когда ждешь, сам себе не принадлежишь, связан этим ожиданием по рукам и ногам и не можешь пошевелиться. Это чувство топит, и чем дальше, тем глубже затягивает на дно, держит крепко. Но кроме тьмы там внизу ничего нет, поэтому сопротивляйся, пока можешь, не позволяй утащить себя в темноту… Вот что я хотел сказать… Не ждать? Я не знаю, что ответить на это. Хочется спросить, кого ждал Свет, но я не знаю, могу ли пересечь эту границу. Что, если за ней будет какая-то мрачная тайна, бросающая тень на всю его жизнь? Бескрайние выжженные земли, по которым он всё ещё скитается в одиночку. Никто не захочет пускать туда посторонних. Время идет. Нужно срочно что-то ответить. — Мне и правда очень паршиво,— признаюсь я, и собственный голос кажется чужим. — Она прочитала мои сообщения, но ничего не ответила. Все те слова поддержки, которые мы писали друг другу — были ли они настоящими? Сейчас, когда я так нуждаюсь в ней… Я просто… Не знаю… — Я прижимаю руку к груди, туда, где под ладонью колотится сердце, каждый вздох дается с трудом. — Чувствуешь себя преданной? — сочувственно спрашивает парень. Я киваю, понимая, что волна горячих слез поднимается внутри, мне стоит больших усилий сдержаться. — Я была уверена, что нужна подруге, что наша связь особенная и что я важна для неё. Но теперь чувствую себя брошенной и ничего не понимаю… — Это как удар моргульского клинка, — понимающе кивает Свет. — Какого клинка? — Ну, оружие назгулов из Властелина колец, — поясняет он, и я тут же киваю, боясь, что он решит, будто я не знаю, о чем речь. — Рана от такого клинка никогда не заживет. Кожа затянется, но время от времени внутри все равно будет болеть… — Значит, меня ранили назгульским клинком? — стараюсь улыбнуться я. — Вроде того…— серьезно отвечает Свет. — Ого, вот это философия… — обреченно выдыхаю я. И мы, не сговариваясь, начинаем хихикать. Его слова облекают все те непонятные чувства, что ноют в груди, в конкретный образ — рана. Меня ранили, больно. И Свет знает, что это такое, он носит такую же рану преданного, и она не заживает. Он не злится и не обижен, и он смеется вместе со мной, от этого осознания становится так легко. Сигарета тлеет в его пальцах. Каждый раз, когда он крутит её в руках, стряхивает пепел или проводит по колесику зажигалки, я не могу удержаться от взгляда. И я знаю, что он замечает это. Мы усаживаемся на пыльных ступеньках. Лампочка, горящая на этаже, тихонько жужжит от напряжения. — Знаешь, кажется, что в вашем городе слишком много всего египетского… — осторожно начинаю я. Хочется поговорить о настоящей тьме, обитающей в городе, той, которую пытаются оправдать легендами. — Думаешь? — поднимает голову Свет. — Хотя, возможно, ты права, в нашем городе и правда есть ощущение одержимости египетскими артефактами, — он произносит это с нажимом, выделяя мою фразу. — Разве тут не боятся проклятий гробниц фараонов или чего-то подобного? — Пфф! Вряд ли об этом кто-то задумывается! Тут и без этого хватает мрачных историй. Вот оно! Сказать прямо о том, что, кажется, вижу то, чего не должна, не могу и жду, что он начнет рассказывать очередную страшилку, но он молчит. Потом вошкается, видимо, хочет что-то спросить, но не спрашивает. Может, ему показался странным мой вопрос? — Ладно, забудь. Глупый разговор… — Да нет же, просто обычно на это не обращают внимания! Сфинксы на университетской набережной, конечно, сомнительная, с точки зрения эзотерики, достопримечательность, — он кивает в сторону двери, за которой квартира Хозяйки, становится приятно, что её странности замечаю не только я. — Но тут ничего странного, просто в то время была мода на всё египетское, — он разводит руками. — Да? Сегодня на экскурсии про них рассказывали жуткие истории с утопленниками. — Ты была на экскурсии? — Так вышло, у меня не было сил противостоять сверхъестественным способностям зазывал, — пожимаю плечами я, а Свет, услышав это, смеется. — Ну надо же! Я жду от него фразы вроде «Вот! Я же говорил!» или «Молодец, что последовала моему совету!», но вместо этого он продолжает улыбаться и спрашивает: — Тебе понравилось? Я теряюсь, понравилось ли мне? На время я забываю о том, что подруга меня игнорирует, и тот странный разговор рабочих в метро. Жму плечами, а он не настаивает на продолжении. — Знаешь, на самом деле случилось кое-что странное, — я медлю, не зная, с чего начать. По порядку? Но даже мысль о том, что я шла по улице и случайно увидела египетского бога мертвых в баре, выглядит бредово. Я пытаюсь выбрать более невинную странность, с которой можно начать, не опасаясь того, что собеседник покрутит пальцем у виска. Было в утреннем происшествии что-то неуютное, тревожное, такое, что заставляет внезапно остановиться и оглядеться, убедиться, точно ли все в порядке. Но вместо истории о Существе, уснувшем на станции, я рассказываю, о том как днём ранее ко мне в метро подошла женщина и спросила, не потерялась ли я. Свет только пожимает плечами, мол, в городе можно встретить много всего странного. — Например? — Тебя заинтересовали мои истории? — Да, они очень необычные! — тут же отзываюсь я. — Необычные?— повторяет он, взвешивая это слово. — Я рад, что они тебе нравятся! Может, позже что-нибудь расскажу, сейчас мне пора возвращаться. Ничего не понимая, я разочарованно слежу за тем, как он встает со ступенек и, вернув пепельницу на подоконник, поднимается наверх. — Ну, увидимся? — мой голос звучит неуверенно. — Увидимся, — кивает он на прощание. Я обидела его чем-то? Отпирая дверь квартиры, я прокручиваю наш разговор, но ничего, что что могло бы обидеть его, не нахожу. Напротив, мне кажется, что мы очень сблизились. В квартире везде включен свет, тихонько булькает телевизор и пахнет на сей раз противно чем-то горело-горьким, сквозь этот запах можно различить ещё один — он тоньше, едва уловимый. Запах сырой земли, сладковатый и удушливый — страшный запах, от которого кружится голова и подгибаются коленки.