Многоликие боги

Покой лесов Ландвида редко нарушался человеческой речью. На разные голоса щебетали птицы, шелестели травы и шумели кроны вековых дубов — но Видар, единственный обитатель чертога, зелёного от закрывающих его ветвей, хранил молчание. Обходил владения, касался широкой ладонью молодых побегов — и те льнули к нему, тянулись ввысь; осторожные зайцы выглядывали из кустов, не страшась высокого аса. Не требовалось слов, чтобы вести неспешный диалог с природой. Потому Видар и оказался здесь, на самом краю земель, чтобы не было нужды заводить тягостные беседы, думать об интригах и заговорах, лить пустые речи на потеху родне и друзьям. В том не находил он веселья, только лишь скуку. Лес принял его куда приветливее, чем золотой чертог Всеотца, и Видар платил этому месту той же монетой. Ни в одном уголке девяти миров цветы не благоухали так сладостно и не окрашивали лепестки в такие нежные цвета; нигде не разрастались так буйно кроны дубов; нигде нельзя было встретить ланей, которые бы не пугались при виде охотника, но сами шли к нему, склоняя головы и прикрывая большие кроткие глаза. Видар укрылся в своём лесном раю, чтобы никогда не вернуться в Асгард. Но, к сожалению, не в его власти было запретить кому-либо вторгаться в его владения. Грохот копыт разорвал приглушённые звуки леса. Должно быть, всадник был или глуп, или очень опытен, иначе ни за что бы не решился скакать во весь опор через такую чащу. И, если слух не подводил Видара, то к нему пожаловали даже двое незваных гостей: отчётливо ударяли по земле четыре пары ног. Однако, когда он вышел из чертога, увидел всего одного. И сразу же в душе поселились два противоречивых чувства. Видар уважал Одина, как только может уважать сын отца. Видар старался отдалиться от Одина как можно дальше — так птица ускользает от ловчего, расправившего сети. Он встретил отца почтительным поклоном, не проронив ни слова. — Отрадно видеть тебя в добром здравии, Видар, — Один покинул седло и взял Слейпнира под уздцы, чтобы привязать к ближайшему дереву. — Да и как не здравствовать в таком замечательном доме, — тут же добавил он, единственным взглядом оглядев и сына, и его чертог, и, казалось, весь лес разом. — Я не потревожу тебя надолго, — покачал Один головой, когда Видар сделал знак, приглашая отца отдохнуть с дороги. — И, думаю, мне не придётся извиняться за свою поспешность. У меня есть важное известие. Он помолчал, и взгляд его рассеялся, словно Всеотец заглянул куда-то в другие миры — а может, и другие времена. И то, что там творилось, ему явно не нравилось. Видар подметил, как тень обеспокоенности легла на вечно уверенное лицо Одина, и эту тень не мог скрыть даже поначалу ровный и будничный тон отца. — Старая вёльва наконец разродилась последним предсказанием, — наконец сообщил Один, и голос его стал куда твёрже. — Смерть Бальдра — лишь начало конца. Нам предстоит пережить долгую зиму, но за ней последуют куда бóльшие бедствия. Йормунганд выйдет из морей и затопит сушу ядом. Нагльфар выплывет из Хельхейма, и Локи возглавит армию мёртвых. Все наши славные воины Вальгаллы падут в битве с ними, — он сделал едва заметную паузу. Выдохнул: — Глейпнир порвётся, Фенрира больше ничто не удержит. Видар слушал, и перед внутренним взором вставало грядущее — жестокое, неумолимое, сулящее богам и смертным лишь кончину. Можно было догадаться, что однажды Один, все его потомки и соратники расплатятся за пролитую кровь и силой добытую власть. Это было неизбежно, как неизбежно приходят холода после оттепели. Как неизбежно падает на землю пущенная из лука стрела, каким бы искусным ни был лучник. — По крайней мере, моя смерть будет лишена позора, — продолжил Один. — Но это чудовище… Фенрир. Его нельзя будет оставить в живых. Не после того, как он поглотит солнце и луну, а затем сокрушит меня. Тор мог бы раскрошить ему череп одним ударом Мьёлльнира, но он будет занят своей битвой. Как и многие, многие другие… Взгляд Всеотца наконец сфокусировался, и единственный глаз пристально вгляделся в лицо Видара. — Ты так же силён, как и остальные мои сыновья. Возможно, сильнее многих. Уж разорвать пасть одному бесноватому зверю ты точно в силах. И твои башмаки, — Один вдруг фыркнул. — Даже двергам вовек не изготовить таких прочных башмаков. Их не перекусит и тысяча волков. Он подошёл почти вплотную к сыну, положил ладонь на его могучее плечо, улыбнулся якобы ласково, но Видар видел: улыбка эта была лишь продолжением слов, из которых Всеотец привык плести свою сеть. — Ты не сказал мне и слова, — с лёгким укором тихо произнёс он. — Но я понимаю. У тебя будет время свыкнуться с тем, что грядёт, и со своей судьбой. То не моя воля — была бы моя воля, я бы ни за что не допустил Рагнарёка, — он усмехнулся, но внезапно его маска дала трещину. Перед Видаром вдруг оказался не величественный Всеотец, что всегда свысока смотрел на встающие перед ним трудности, а отчаявшийся старик. — Это неизбежность. И именно поэтому я уверен, что ты не подведёшь меня, когда придёт время. Жаль, что я не смогу лично поздравить тебя с победой, сынок. Один даже не попрощался. Вскочил на Слейпнира и умчался быстрее северного ветра. Видар проследил за ним взглядом, пока всадник совсем не затерялся средь деревьев. Вздохнул: Один неисправим. Он продолжал планировать битву даже после собственной смерти. Грядущее смотрело на Видара залитым кровью глазом, щерилось волчьим оскалом и скребло когтями по камню. Но Видар глянул в грядущее без тени страха. Если Фенрир станет пламенем, что охватит девять миров, у сына Одина хватит решимости и сил, чтобы обернуться водной стеной, о которую пламень, шипя, разобьётся. Он провёл рукой по шершавому стволу дуба. Жаль, что в этом пламени сгинет всё то, что было ему дорого. Всё сущее, если быть точным. Когда мировой пожар уляжется, Видар окажется на пепелище. Но, к счастью, нет места в мире, где под его чутким надзором не смог бы заново подняться пышный лес. После холодов всегда наступает оттепель. Из пней к свету тянутся молодые побеги. Из ничего снова выйдет нечто. Этот закон Видар выучил уже очень давно — и он будет готов не только к великой битве, но и к жизни после неё.