Многоликие боги

— Я умираю от скуки! Мы с тобой беседуем всего два часа, но ты уже надоел мне так, будто я знаю тебя всю жизнь! — Локи драматично вздохнул. И даже почти не лукавил: Одина он знал, пожалуй, лучше, чем кто-либо другой из его воинственной братии асов. — С таким строптивым характером хорошо быть правителем где-нибудь в Хельхейме. Всесиятельный правитель Асгарда должен быть куда более покладистым, иначе его разорвёт собственная дружина. — Ты сумасшедший, — хмыкнул Один. — И совершенно не понимаешь, каким должен быть правитель. — Не оскорбляй меня, — цокнул языком Локи. — Помни, я сын Фарбаути, во мне течёт кровь ётунов, а ётуны не ведают жалости ни к женщинам, ни к детям, ни к ворам и распутникам под маской благородства. — Чего ты добиваешься, Локи? — в голосе Одина прорезалась сталь. — Уходи. — Я добиваюсь самой малости, — снисходительная улыбка не сходила с лица бога обмана. — Того же, чего юный Тор так отчаянно добивался от прекрасноволосой Сиф. Я хочу, чтобы ты полюбил меня, брат, и в порыве чистой, незамутнённой братской любви подарил мне чарку мёда поэзии. — Вон! — Ну вот, опять ты забываешь о моих ётунских корнях. С этими словами Локи поднялся с места и остановился напротив Одина, пристально вглядываясь тому в лицо. Единственное око Всеотца было цветом подобно грозовому небу, на котором вот-вот засверкают молнии. Тусклый свет лучины вычерчивал на их лицах фантасмагорические тени. — Я повторял тысячу раз и ещё раз скажу, — отчеканил Один. — Ты не получишь и капли священного мёда. Понял? Понял? Так убирайся отсюда. — Я могу уйти, — пожал плечами Локи, — только, стоит мне покинуть твои покои, ты тут же ринешься за мной, падая мне в ноги и умоляя меня взять эту чарку. — С чего бы это я буду тебя умолять? — Будешь, брат. Ты достаточно мудр, чтобы не допустить того, чтобы правда о мёде поэзии разошлась по девяти мирам. Вот эта правда. На свет была извлечена деревянная табличка, исписанная рунами. — Уже ясно, что ты, брат, меня не любишь, — с притворным сожалением вздохнул Локи. — Не добьюсь я от тебя того, чего могучий Тор смог добиться от златовласой Сиф. Песни любви окончены. Умолкли скальды, не трубит торжественно рог. Я пришёл тебе как один великий обманщик к другому. Вот песнь обмана. Стоит одну чарку мёда поэзии. Не хочешь подарить её мне — продай. — Что же за песенки у тебя там такие? — будто бы совсем без интереса покосился Один на табличку в его руках. — Самые интересные! О твоей второй — и главной — жизни. С рассвета до заката ты мудрый и справедливый царь Асгарда. Об этой твоей жизни знают все. А вот о жизни с заката до рассвета — только я один. Учёл ситуацию? — Чепуха какая-то, — пробормотал Один, щуря глаз и пытаясь в полутьме комнаты разглядеть символы на табличке. — Послушать тебя, что ли, из любопытства… — Да-да, конечно, из чистого любопытства! — просиял Локи. — Итак, уважаемый совет Асгарда, — с театральной торжественностью он принял позу обвинителя, выступающего на суде, — позвольте же из сущего детского любопытства ознакомиться с настоящей историей появления в Асгарде мёда поэзии. Но прежде неплохо было бы нам всем, господа, вспомнить ту версию, которую рассказал нам достопочтенный Один. Известно, что в поисках великой мудрости он дошёл до такого отчаяния, что повесился на ветвях Иггдрасиля, для верности ещё и пронзив себя копьём. Но смерть оказалась слишком брезглива, чтобы взять его, и потому на девятый день на него снизошла вожделенная мудрость, а после он припал к волшебному сосуду Одрёрир, откуда и испил мёда поэзии. После этого без лишних церемоний и ненужной романтики вернулся в Асгард и сплюнул всё, чем успел нахлебаться, в общую чашу. Красивая история, правда, уважаемый совет Асгарда? В ней есть героизм, самоотвержение и, я бы даже сказал, самопожертвование. Локи сделал глубокий вдох и поднёс табличку к глазам, теперь читая с неё. — Однако эта красивая история безнадёжно сыпется, стоит задать правильные вопросы правильным людям — или правильным великанам. Начнём с события, казалось бы, совершенно с нашим делом не связанным — в результате спора за чудесный точильный камень в суматохе умирают все слуги некоего великана Бауги. Кто же этот Бауги? Да будет вам известно, что это брат Суттунга. А кто же этот Суттунг? Вернее, что же этот Суттунг имеет общего с цвергами Фьяларом и Галаром? Эти цверги, оказывается, убили его родителей. А кто же эти два загадочных цверга? Не поверите, уважаемый совет, — это те самые цверги, что убили мудреца Квасира и из крови его наварили мёда поэзии. Локи ехидно глянул из-за таблички на Одина, но взгляд того был пока что непроницаем, хоть и перебивать болтливого побратима он пока не собирался. — Итак, у брата великана, который однажды в качестве мести за смерть родителей забрал у злобных карликов мёд поэзии, вдруг в один день скончались все слуги. И в этот же день на его порог заявился незнакомец, назвавшийся Бёльверком, и предложил Бауги свои услуги, попросив в качестве оплаты всего ничего — всего лишь глоток мёда поэзии. Но вы-то, совет Асгарда, уже прекрасно догадались, кто скрывался под таким красноречивым псевдонимом, — Локи оскалился и метнул на Одина ещё один ехидный взгляд. — Поэтому, чтобы не запутывать процесс и далее, будем называть его наименее фальшивым из его имён. Итак, Один становится слугой Бауги, но вот незадача — Суттунг не настолько ещё рехнулся, чтобы делиться своим величайшим сокровищем с каким-то оборванцем, которого они с братом впервые видят и который совершенно точно не был на лугу, где другие слуги друг друга перерезали. Но, к несчастью для Суттунга, охранять мёд поэзии он поставил свою очаровательную дочурку Гуннлёд, которая совсем истосковалась в отчем доме по вниманию и ласке. И ушлый пройдоха-слуга, конечно же, не преминул этим воспользоваться — и это при живой-то жене. Посмотрите на него, уважаемый совет Асгарда, — разошедшись, Локи намеревался описать вытянутым пальцем красивую дугу, чтобы указать на Одина, но его руку перехватили; завязалась короткая потасовка. Блеснул наконечник Гунгнира, но в тесноте комнаты копьё было почти бесполезно. Через пару минут, тяжело дыша, Локи поправлял растрёпанные рыжие патлы, из которых, кажется, Один смог выдрать клок, а сам Всеотец, тихо цедя ругательства, поднимался с пола, держась за стену. Его единственное око оплывало свежим фингалом. — Спокойно, братец, — посмеялся Локи, чувствуя во рту кровавый привкус. — Теперь уже поздно пытаться меня убить. Льды Нифля тронулись. Продолжим с нашей песенкой? Из абсолютно невинного любопытства, конечно. — Негодяй, какой же ты негодяй… — Наконец, третий куплет замечательной песенки про Одина, подстрекателя к убийствам, лжеца и совратителя чужих дочерей, — не слушая его, певуче протянул Локи. — Завоевав сердце очаровательной Гуннлёд, он получил свою награду — три глотка мёда поэзии. Бедная девушка не знала, что Один — ещё и опытный пьяница — за один глоток может осушить целый сосуд, а у Суттунга их как раз было три. Обернувшись в орла, Один стрелой вылетел из дома обманутого великана, в спешке проливая капли драгоценной жидкости по всему Мидгарду. И, наконец, та часть, где правда встречается с выдумкой — Один выплёвывает весь мёд в Асгарде и рассказывает удивительную историю о том, как все девять дней, что он отсутствовал, он висел на Иггдрасиле, ожидая, пока на него что-нибудь да снизойдёт. Шумно вздохнув, Локи наконец опустил табличку. — Вот и песенке конец, — он кашлянул. — Я устал. У тебя не найдётся браги хлебнуть? Весь голос посадишь, пока развлекаешь тебя увлекательными песнопениями. Может, мне стоило завести для этого специально обученного скальда? Но тебе бы это не понравилось. Если кто из скальдов узнает об этом и начнёт распевать на каждом шагу, положение правителя Асгарда может стать несколько более зыбким. Потому я, заботясь о твоём, брат, положении, изложил всё здесь, на табличке, которая продаётся очень дёшево — всего лишь за чарку похищенного мёда поэзии. Купи — и уста мои будут связаны сладостью этого напитка навеки. К этому времени Один совершенно успокоился. Выгнув бровь, деловито спросил: — Ты правда считаешь, что заслужил эту чарку, Локи? Я, как видишь, знатно поработал ради мёда поэзии. А что сделал ты? — Я не только потрудился, — Локи приосанился. — Я даже пострадал. После бесед с Бауги, Суттунгом, Гуннлёд и другими сопричастными я потерял всякую веру в асов, ванов, великанов и вообще любое разумное племя всех девяти миров. Скажи, разве эта утраченная вера не стоит того? — Стоит, стоит, — покивал Один, проходя к выходу из комнаты. — Кстати, ты упомянул цвергов, этих злобных карликов Фьялара и Галара. А помнишь, совсем недавно мы имели дело с другой парочкой… как же их… — он сделал вид, что задумался. — Ах да. Синдри и Брок. Кажется, вчера они хотели видеть тебя, Локи, и я пообещал, что вы встретитесь сегодня утром. Поэтому… разберись сначала с ними. А потом будет тебе мёд.

***

Как оказалось, пить мёд поэзии с зашитым ртом решительно невозможно. И Один, чуть посмеиваясь, отнял у Локи из рук так и не початую чарку, выливая её обратно в общий сосуд, пока взгляд обманутого бога обмана прожигал его затылок.