Что тебе снилось?

      В коридоре храма Амона-Ра вяло пошевеливались шепотки, едва заметные в сравнении с гулкими, отрывистыми приказами. Эпистат, как и каждое утро, раздавал задания на день; глубокий голос ударялся о своды.       Эвтида спряталась за листьями пальмы в горшке, устало привалилась к расписной колонне и попыталась сосредоточиться на происходящем.       Пришлось прикусить щеку, чтобы прийти в чувство хоть на секунду. Глаза саднило, голова гудела, а разноцветные изображения на стенах плыли и нашатывались друг на друга. Она уже почти ничего не различала — спать хотелось невыносимо.       В конце концов она устала бороться и прикрыла веки. На пару секунд, все равно очередь писарей в самом конце…       — Эвтида, ты слушаешь? — голос Верховного эпистата раздался прямо над ней.       Девушка вздрогнула, распахнула веки и уперлась взглядом в резную фибулу на белом плаще. И когда он успел подойти?! Эва подтянула себя по колонне, выпрямляясь, и уверенно выдала:       — Да, эпистат.       — И что я сейчас сказал? — он слегка склонил голову, вгляделся в ее сонное лицо.       Эва понятия не имела, что он там говорил. Бросила беспомощный взгляд на Дию, та что-то прошептала губами, но Эва не разобрала.       — Что э-э-э... мы работаем с лекарями? — забросила она наугад.       Сбоку тяжко вздохнул Реммао. Понятно: не угадала.       — Вообще-то я сказал, что писари сегодня свободны и могут продолжать практиковаться в библиотеке, — мужчина приподнял брови в едва заметной насмешке. — Но раз так рвешься работать, придется найти тебе какое-нибудь задание.       Чудесно. Эва поджала губы и нахмурилась, но он не спешил уходить.       — Что с тобой? Здорова?       — Плохо спала ночью.        — Бурный ум не дает покоя даже во сне? Что же такого тебе снилось, Эвтида?       Она пожала плечом:       — Нич… — оборвала сама себя, испуганно вскинула взгляд и ляпнула первое, что пришло на ум: — Вы, эпистат.       Он посмотрел ей в глаза. Где-то сбоку поперхнулся и глухо закашлялся Реммао. Перешептывания как-то резко притихли. Эва почувствовала жар на щеках, но упрямо смотрела на эпистата: слова уже прозвучали, поздно смущаться. Впрочем, она все равно смутилась. На привычно строгом лице мужчины не читалось раздражения или удивления, но это не значило, что их не было. Он отлично контролировал эмоции. На то и охотник.       — И что же я делал… в твоем сне? — вкрадчиво спросил он.       Эва судорожно подыскивала ответ, но как на зло ничего толкового в голову не лезло, и она брякнула:       — Н-ну… вы наказывали меня.       Исфет… Надо ж было такое сказануть! Еще хуже сделала. Уголки губ эпистата неумолимо поползли вверх, глаза блеснули.       Эвтида заметила, что оставшиеся в храме члены отряда вовсе замолкли и глядят в их сторону, жадно вслушиваясь.       — Да, наказывали, з-за то… э-э, что я была невнимательна, — она гнула свою линию, судорожно собирая буквы в слова. Неловкость мешала голове соображать. — И прослушала ваше задание... здесь, в храме...       — Надо же. Так сон был вещий. — хмыкнул эпистат. Оглядел ее снизу вверх — синее платье, браслеты, темная коса, — остановился на золотистых глазах. И приказал, без тени былой иронии или снисхождения: — Зайдешь ко мне после обеда.       Эве показалось, что все присутствующие вздрогнули и отвели взгляды. Эпистат обратился к Реммао и его ученикам:       — Свободны.       И ушел раздавать задания дальше.       Эва выдохнула, вся обмякла, но, наткнувшись на злющее лицо Реммао, поняла, что настоящие неприятности только начинаются.       — Видят боги, я уже смирился, что ты не можешь держаться подальше от эпистата! Сколько тебя ни предупреждай, ты все равно постоянно попадаешься ему на глаза! — Реммао ронял слова, как крышку саркофага. — Но неужели ты не можешь хотя бы… не позорить меня, Эвтида? — он окинул ученицу таким усталым взглядом, будто она высосала из него последние силы, и теперь их не хватало даже на злость. Собрание только что закончилось, и они зашли в пустой зал библиотеки.       — Прости, Реммао. Я правда плохо спала, и в итоге совсем не соображала. А когда эпистат спросил, что мне снилось, чуть было не ответила «ничего». А ничего не сниться только черномагам! Пришлось выкручиваться как-то, — девушка опустила взгляд, — ну я и ляпнула о первом, что попалось на глаза. А так уж вышло, что перед глазами как раз стоял он… — Эвтида вскинулась: она ненавидела оправдываться. — Или надо было всех нас выдать?       — Надо было внимания не привлекать! — рявкнул учитель.       Оба они угрюмо замолчали. Дия и Рэймсс вообще старались слиться с мебелью. В конце концов Эвтида пробормотала:       — Извини.       Рем вздохнул и помассировал пальцами веки.       — Мы привыкли к близости охотников, и потому расслабились. Меж тем как враги всегда начеку. Любая мелочь — даже мимолетный вопрос о снах — может выдать нас. Так что призываю: будьте внимательны!       Оглядев нерадивых черномагов, в особенности задержавшись на Эвтиде, он покачал головой и принялся раздавать ученикам свитки.       Покинув трапезную после обеда, Эва двинулась к своему дому, минуя дорожку к жилищу эпистата. Ей хотелось передохнуть и немного привести себя в порядок… а если честно, она не желала со всех ног бежать исполнять его приказы. Подождет!..       Кто-то аккуратно обхватил ее за локоть и дернул за угол дома. Эва ойкнула и уловила запах мирта и граната за секунду до того, как встретилась с прозрачно-голубыми глазами эпистата. Амен надвинулся на нее, тесня к стене, и лопатки прижались к шершавому камню.       — Мой дом в другой стороне, Эвтида.       — Да, я знаю, — согласилась она, нарочно не меняясь в лице. Хотелось стукнуть его за то, что напугал, но девушка почувствовала странный азарт от того, что он поймал её прямо здесь, и кто угодно может пройти мимо и увидеть их.       — Я же просил зайти после обеда.       — Ты приказал, — она недовольно дернула бровью и уперлась ладонями ему в грудь, как бы желая оттолкнуть, но проще было пирамиду сдвинуть. Сделала вид, что и не собиралась — скользнула руками по укрытым белым плащом плечам, под капюшон, и обхватила за шею. Пришлось встать на цыпочки.       — Мне показалось, ты этого и добивалась. Что за ерунду ты несла про сон и наказание? — уголки его губ поползли вверх, но на сей раз он не сдерживал веселья. Прищуренные глаза смотрели на Эву внимательно и насмешливо.       — Что придумала, то и несла. Ты застал меня врасплох своим дурацким вопросом! Неужели нельзя было просто не обращать внимания? Эта сцена в зале наверняка выглядела подозрительно!       — Не обрати я внимания, что ты спишь, пока я раздаю задания, — это было бы подозрительно.       — И все равно ты мог…       — Ты опять сбежала ночью, — укоризненно заметил Амен.       Эва вздохнула.       — Я всегда сбегаю ночью. Мы же договорились: никто не должен знать.       Настал черед Амена вздыхать.       — Знаю, что договорились. И все равно мне не нравится, когда ты уходишь, — он склонил голову, рассматривая ее лицо, задержался взглядом на губах. Наклонился и прижался к ним своими, провел ладонью по линии ее талии.       Эва поплыла, в груди растеклось тепло и что-то похожее на мурашки, — как это всегда бывало, когда они целовались, — но откуда-то слева прощебетали голоса, и она опомнилась. Отпрянув, легонько стукнулась затылком о стену.       — С ума сошел? Нас увидят!       Амен тихо фыркнул, оставил на ее щеке и шее еще парочку легких поцелуев — не иначе, из вредности, — и отстранился. Подхватил с земли ящик со звякнувшими грязными склянками, который Эва раньше не заметила.       — Что это? — вытаращилась она.       — Твое любимое наказание, — Амен вручил ей ящик и вышел на дорожку. — Идем.       По дороге к дому эпистата все прохожие лицезрели понурую Неферут, плетущуюся за Верховным охотником с ящиком торжественно брынчащих емкостей из-под масла. Картина, которую они видели далеко не впервые. Некоторые охотники наградили ее сочувствующими взглядами, а кто-то и смешками. Весело им! Вот знали бы они настоящее положение дел… впрочем, нет. Если Реммао узнает, он сначала убьет ее во сне, а потом, после смерти, будет мучить некромантскими визитами.       Пусть лучше все остается как есть. Даже если это «как есть» весьма зыбко, эфемерно и может рассыпаться в любую секунду.       В доме Амена, как всегда, было темно и свежо — после жаркого полуденного солнца просто мечта. Очень хотелось упасть на прохладные простыни и доспать все, что не удалось ночью. Она знала, что мужчина не возражал бы, но куда интереснее — расквитаться с ним за спектакли, устроенные в храме и сейчас, на улице. Она поставила ящик на пол и промурлыкала:       — Амен? Вообще-то, это не мое любимое наказание.       — Нет? — ненатурально удивился тот, расцепляя фибулу. Плащ соскользнул с плеч, и Эва проследила за ним взглядом.       — Нет.       — Какое тогда?       — Ты не знаешь? Неужели не догадываешься? — Он покачал головой. — Какой невнимательный охотник. И как только умудряешься ловить черномагов? — хохотнула Эва, приближаясь к нему медленно, по-кошачьи.       Положила ладони на его грудь; на фоне его бледной кожи ее собственная казалась карамельной. Эва всегда чувствовала что-то до боли знакомое и родное, словно утерянное когда-то давно, в прошлой жизни, когда прикасалась к нему, смотрела или разговаривала с ним. Хоть и старалась всеми силами этого не показывать — не хватало еще таскаться за мужчиной, как верная собака в поисках ласки!       Она нашла его взгляд, бледно-голубой, пронзительный, и, хитро сверкнув глазами, толкнула. Легко, почти не прилагая усилий; меряйся они силой по-настоящему, Амен бы такого тычка даже не заметил, не то что с места сдвинуться. Но это была игра, и он упал назад, садясь на кровать. Ждал, конечно, что Эва сейчас прильнет к нему, но…       — Мое любимое наказание — разбирать свитки, — проворковала она.       Насладилась мелькнувшим на лице Амена секундным разочарованием и, демонстрируя полнейшее равнодушие, двинулась к столу. Правда, Амен не дал ей сделать и двух шагов — ухватил за руку и притянул к себе на колени. Она стукнулась о его крепкое тело, неловко передвинулась, но тут же села сверху, опустив колени на кровать по обе стороны от его бедер. Этот мужчина умел и любил играть в кошки-мышки. Но только при условии, что он — кошка. Иногда, очень редко, уступая ей эту роль, но сейчас явно был не тот случай.       Им вообще невозможно манипулировать, и Эва чувствовала, что если у нее и получалось иногда, то только потому, что Амен сам позволял.       Если, конечно, не считать того факта, что она была черномагом под самым его носом — и в его постели. А в остальном — нет, не обманешь.       Они смотрели глаза в глаза, иногда касаясь носами и дыханием. Эва обняла Амена руками за шею, а он положил ей между лопатками ладонь — такую большую и теплую, что она накрывала будто всю спину. Вторая рука проникла под платье и поползла по бедру, посылая жар и мурашки к низу живота.       — Мне кажется, ты плохо себя знаешь, Эвтида, — сказал он низким голосом.       — М-м? — она уже забыла, о чем был разговор.       — Разбирать свитки — не твое любимое наказание. У меня есть предложение поинтереснее.       Он запустил пальцы в ее волосы, легонько потянул, вынуждая отклонить голову, и поцеловал линию челюсти, за ухом, шею, слегка прикусил чувствительную кожу... а второй рукой шлепнул по ягодице.       Эва рассмеялась, выпрямилась, но он и не подумал отстраниться.       — А тебе не надо работать? — подколола девушка. — Разве у эпистата нет очень срочных и важных дел, от которых тебя не оторвать ни днем ни ночью? — их губы соприкасались при каждом слове. — Египет уже не нужно спасать от страшной хвори?       — Отряд Тизиана еще на задании. Я отправил их вслед за одной зацепкой пару дней назад, помнишь? — говоря, Амен целовал ее ключицы. — За месяцы расследования мы прошерстили все окрестности, и вот, кажется, наконец наткнулись на «гнездо». Те, кто начал распространение хвори, вот-вот окажутся в наших руках. Осталось убедиться, что это именно они все начали, Тизиан как раз сейчас преследует их. Так что пока он не вернулся — я совершенно свободен.       Эва замерла. Руки соскользнули с плеч Амена, она отстранилась, помрачнела.       — А когда он вернется, вы вместе отправитесь туда, убивать черномагов?       — Если окажется, что там гнездо — да.       Эва поджала губы. Она никогда не была слишком обременена моралью или жалостью, тем более к черномагам — тут каждый сам за себя и знает о рисках. Но чем ближе они с Аменом становились, тем чаще девушка ловила себя на том, что пытается переубедить его, заставить смягчить взгляды.       Просто каждый раз, когда Амен говорил об убийстве черномагов, ей представлялось, как он убивает её.       — Значит, всех? Вы убьете всех шезму, которых там найдете?       — Эва, — Амен вздохнул и осторожно пересадил ее на кровать. — Мы уже говорили об этом.       Говорили, и не раз. Амен встал, заложил руки за спину и подошел к окну. На улице почти никого не осталось — все разбрелись по делам, и только ветер слегка колыхал листья пальм. На горизонте синее небо встречалось с песочного цвета землей.       Спустя недолгое время после того, как они перебрались в Фивы, Амен казнил черномага. Обычного мужчину, ничем не примечательного. Его поймали дозорные, когда тот возвращался ночью после заказа. Эва видела казнь, и пришла в ужас. Амену показалось тогда, что она его искренне, окончательно возненавидела, и те тонкие ниточки связи, что успели завязаться между ними, разорваны навсегда. Он посчитал что, может, оно будет правильнее и лучше для них обоих, хотя сама эта мысль вызывала тоску и протест.       Но они встретились той же ночью, обоим не спалось. И тогда эта невозможная девчонка отчитала его. Его, эпистата! За то, что делал свою работу!       «Все люди разные, — хрипло, надрывно говорила Эва, — у магии нет морали, только люди делают ее плохой или хорошей, понимаешь? Любой человек может оказаться злым и сотворить кучу ужасов, не только шезму. А этот мужчина? У него ведь была семья, он только хотел прокормить их! Может, он вообще никому зла не делал!».       В чем-то она была права, конечно. Амен знал, что все зависит от человека, он ведь не глупец. В конце концов, не один месяц провел при дворе фараона, и уж там насмотрелся на порочных и лживых людишек. Но Эва не учитывала, что когда хворь убивает десятки невинных за день, времени разделять шезму на плохих и хороших — нет. Что приказ фараона не подлежит обсуждению и отклоняться от него нельзя, тем более эпистату. Что когда саранча жрет посевы — сжигают все поле, иначе зараза пойдет дальше, уничтожая всё на своем пути. Жестоко, да. Но только так – действенно.       Поэтому Амен запрещал себе даже предполагать, что тот или иной черномаг может быть невиновен. Иначе сошел бы с ума от раскаяния и не смог делать свое дело. Он — орудие, и давно принял эту роль.       Тем не менее, Эва продолжала проращивать в нем сомнения, и каждый раз, когда поднималась тема охоты, расстраивалась и мрачнела. Словно все это причиняло ей боль. Меньше всего на свете Амен хотел сделать ей больно, но уступить не мог. Только не в этом вопросе.       Он повернулся, посмотрел на девушку: она сидела в той же позе, в какой он оставил ее, и пялилась на простыни.       — Я понимаю, тебе их жаль, — Эва невесело усмехнулась, но он продолжил: — Однако, хворь каждый день уносит невинных в Дуат. Подумай об этом, Эва. Когда мы найдем источник заразы и остановим ее, возможно — возможно, — охота на шезму станет не такой жесткой. И появится время отличать плохих от хороших.       — Зачем ты говоришь это? — Эва вскинулась, нахмурив брови, пронзила взглядом. — Ты прекрасно знаешь, что ничего такого не будет. Черная магия запрещена, и любое ее использование — во зло или во благо — в любом случае нарушение закона. А значит, смерть! — Она вскочила и запетляла по комнате, теребя ожерелье на шее.       Амен следил за ее нервными движениями. Ее правда. Как же он ненавидит эти разговоры! И как не хочется с ней ссориться, но...        — Что ж, тогда нам всем придется с этим смириться. А если ты не можешь, Эва, то возможно, тебе не стоит быть рядом с тем, кто приговаривает преступников.       Эва замерла, глянула настороженно. Вздохнула. Тучи зарождающейся ссоры разошлись, напряжение упало, и гром так и не прогремел.       — Я люблю тебя, ты же знаешь, — сказала обреченно, как будто эта истина совсем ее не радовала. Скорее всего, так оно и было. — Иногда ненавижу, но люблю.       Амен улыбнулся. Гепард в клетке, вот она кто: иногда ластится, как кошка, но по сути своей дикая, может и загрызть. Он впитал взглядом ее фигуру: длинные ноги, изгибы бедер, талии и груди, которые легкая ткань платья как будто совсем не скрывала, только подчеркивала; нежная шея и густая темная коса, перекинутая через плечо. Всегда немного хитрое выражение лица, полные губы, нежная кожа.       Прекрасная.       Хотелось протянуть руку, прижать девушку к себе, уткнуться в местечко между шеей и плечом и вдохнуть ее вкусный запах. Он не стал отказывать себе в этом желании.       — Иди сюда.       Обняв ее лицо ладонями, поцеловал, нежно касаясь губ, щек, шеи. Страсть накрыла их одновременно, и Амен подхватил Эву под ягодицы, прижал к своим бедрам и, услышав короткий стон, отнес и уложил на кровать, где гладить и целовать ее было гораздо удобнее. Как же хорошо, когда она рядом, в его руках, под ним, и ничто не отвлекает…       В дверь постучали. Амен сначала не обратил внимания, потом до него дошло, и пришлось оторваться от разомлевшей Эвы.       Он неохотно поднялся и размашисто прошагал к двери, рыча:       — Кого там еще Сет принес?!       За дверью стоял Тизиан.       Вспотевший, весь какой-то пыльный и уставший с дороги. Похоже, он даже воды не выпил, сразу пришел отчитываться.       — Войду? — спросил он и, не дожидаясь ответа, протиснулся мимо Амена.       К счастью, Эва уже сидела на кушетке в кабинете и натирала бутыльки. Когда только успела? Тизиан, увидев ее, хохотнул:        — Эвтида! Что на этот раз? — он сложил руки на груди и оперся спиной о стену: — Испортила все свитки в библиотеке? Препиралась с командующими?       Эва ответила ему угрюмым взглядом, и парень расхихикался пуще прежнего. Амен не позволил улыбке скользнуть на губы, перевел взгляд на помощника и велел:       — Докладывай.       Тизиан сразу же посерьезнел.       — Ты был прав. Это они. Там целая куча народу, Амен. Не факт, что все черномаги, но что хворь на их совести — точно. — он покачал головой, посмотрел в пространство, вспоминая. — Мы с Бакари рискнули пробраться ближе к лагерю, и увидели все своими глазами. Один из парней пререкался с главным — во всяком случае, мужчина был в возрасте, хорошо одет и вообще на жреца похож. Явно статусный. Так этого, который спорил, схватил за руку один из черномагов, зашептал что-то, и парень тут же захрипел, упал на колени, а кожа его вся покрылась волдырями. Через минуту он был мертв. Похоже на знакомую нам всем хворь, только ускоренного действия. Жуткое зрелище, Амен, меня чуть не стошнило, — Тизиан передернулся. — Никогда не видел такой кошмарной магии.       Амен смотрел в пол, нахмурив брови и сжав губы в тонкую линию.       Гнусная ситуация.        — Значит, нужно идти за ними, — проговорил он.       — Да, причем как можно скорее. — добавил Тизиан. — Они суетятся, быстро передвигаются на запад. Сдается, чуют, что мы на хвосте — судя по обрывкам разговоров, которые удалось подслушать. Они загнаны в угол, а ты знаешь, как опасны люди, когда их загоняют в угол. Медлить нельзя.       Амен кивнул.Только сейчас заметил, что цоканья емкостей давно не слышно, и посмотрел на Эву. Та глядела на него огромными глазами.       — Отправляемся на рассвете. — принялся распоряжаться Амен. — Я соберу отряд. Твои ребята пусть отдыхают, я возьму с собой только Бакари и Гахиджи — чтобы показали дорогу. Сам останешься за главного.       — Но!..       — Без возражений. На кого еще мне положиться? Ты отлично выполнил задание. Приведи себя в порядок и поешь, после поговорим подробно. Эвтида, свободна.       — А как же?.. — пискнула Эва, но Амен прервал:       — Бросай склянки и ступай.       Нужно было многое сделать до отъезда, да и говорить с Эвой при Тизиане не получится. Позже Амен примет справедливые упреки, но сейчас ей лучше уйти.       Девушка сверкнула глазами, обещая все египетские казни, демонстративно обогнула его по широкой дуге и вышла, громко хлопнув дверью.       Эва так сильно давила на перо, что дважды прорвала папирус, после чего Реммао не выдержал и отослал ее куда подальше. Ночью, дождавшись, когда Дия уснула, девушка выбежала из дома и направилась к Амену, не оглядываясь даже на дозорных, которые могли ее заметить.       Амен уже ждал. Стерпел её негодование, ответил на вопросы, даже не попытался поставить на место: пусть себе раздражается, если так легче.       — У меня плохое предчувствие, — наконец жалобно пробормотала Эва.       — Ты просто волнуешься, — Амен провел ладонями по ее плечам, вверх-вниз. Криво улыбнулся: — Или переживаешь не за меня, а за своих драгоценных черномагов?       Эва не оценила эту глупую попытку притвориться, что проблемы не существует.        — Тебе обязательно ехать? Никто другой не может?       — Я Верховный эпистат.       — Проклятье!        — Это всего в паре десятков атуров* к западу. Я вернусь через десять дней, не позже. Мы избавимся от хвори раз и навсегда, и все закончится.       Десять дней!       Десять дней он будет лазить где попало, в самой гуще опасности, а она — жди!       — Да возвращайся когда хочешь! — взвилась Эва. — Я и не замечу твоего отстутствия!       Амен фыркнул и просто унес ее в кровать. Но даже после долгой близости Эва всю ночь пролежала без сна. В смысле, не спала. Снов-то у нее и так не было.       Она лежала на боку и смотрела на лицо спящего Амена: луна высвечивала слегка сведенные серебристые брови, скулу, крупный ровный нос, белые волосы, спадающие на лоб, поджатые губы. Даже во сне он был строг и сосредоточен — наверняка продолжал решать охотничьи вопросы и раздавать приказы.       «Избавимся от хвори, и все закончится». Она не спросила, что Амен имел в виду, какие у него планы на нее и на их жизнь после Фив. Ни разу не спрашивала, потому что боялась ответа. Вдруг он просто уедет в столицу, а ее отправит обратно в Гермополь? А если захочет увезти с собой — что тогда? Притворяться, что она не шезму, до конца жизни? Или убегать по ночам из его дома на заказы? Не будет ли такая жизнь во лжи хуже расставания?       Она так устала врать всем вокруг, и ему особенно.       Глупости все это. У них нет будущего, это несомненно и неизбежно, как то, что Ра каждую ночь побеждает Апопа, и солнце всходит вновь.       Утром все поселение наблюдало, как охотники собираются в путь. Большинство из них уезжало вместе с эпистатом, как и некоторые лекари. Только Тизиан и его отряд оставались патрулировать в городе. Эва стояла рядом с Дией, Реймссом и Реммао и следила, как Амен седлает коня. Перед тем как ускакать, он безошибочно нашел взглядом ее хмурое лицо и коротко кивнул в знак прощания. Они уже простились утром, после пробуждения, но этот никому не заметный знак внимания вызвал у Эвы щемящее чувство в груди. Призрак боли, доселе ей неведомой.       Когда скачущие лошади подбросили взвесь песка и пыли, а стук десятков копыт заглушил все остальные звуки, до неприличия довольный Реймсс наклонился к Эве с Дией и провозгласил:       — Теперь хоть дышать легче станет. А то боялись собственной тени! — Он задумчиво поглядел вслед удаляющему отряду и добавил: — Может, и хорошо, если они не вернуться. Представляете? Если Верховный эпистат Амен не справится с этими шезму, может, и сам фараон пересмотрит вопрос охоты на нас?       Эве захотелось оттащить Рэймсса за косу, повалить на землю и пинать ногами. Нет, они дружили, но сейчас он разозлил ее так, что даже слов выразить бешенство не нашлось.       Девушка выпустила воздух сквозь сжатые зубы. Она злилась на Амена, на фараона, на черномагов и проклятущую хворь, на богов, которые все это допустили. И еще больше она злилась на себя. Разве не должна она сейчас радоваться вместе с ребятами? Разве не должна чувствовать облегчение? Она — черномаг. Нарушительница закона, лгунья, предательница. Причем для обеих сторон. Каждый день она подвергала жизнь друзей смертельной опасности, рисковала попасться на любой мелочи, даже на простом вопросе о снах. Каждый день лгала в лицо любимому. Разве не станет ее жизнь проще, если Амен действительно не вернется? Битва, пожирающая ее изнутри, прекратится сама собой.       Так почему же она чувствует себя так, будто ее придавило блоками пирамиды? * Атур — единица измерения длины в Египте с V по I вв. до н.э, равная 3 милям или 5.235 км.